Страна муравия твардовский 2 страница

«Меня, — писал Хармс 31 октября 1937 года, — интересует только«чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт — ненавистные для меня слова и чувства.
Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех».

Бульдог и таксик Хармс

Над косточкой сидел бульдог,
Привязанный к столбу.
Подходит таксик маленький
С морщинками на лбу.

"Послушайте, бульдог, бульдог," -
Сказал незванный гость.
"Позвольте мне, бульдог, бульдог,
Докушать эту кость!"

Рычит бульдог на таксика:
"Не дам вам ничего!"
Бежит бульдог за таксиком,
А таксик - от него.

Бегут они вокруг столба,
Как зверь бульдог рычит,
И цепь гремит вокруг столба,
Вокруг столба гремит.

Теперь бульдогу косточку
Не взять уже никак.
А таксик, взявши косточку
Сказал бульдогу так:
"Пора мне на свидание,
Уж восемь без пяти,
Как поздно,
До свидания!
Сидите на цепи".

Введенский

Родился в Петербурге 23 ноября (6 декабря) 1904 года. Отец, Иван Викторович (1870—1939), был сыном священника, закончил юридический факультет Киевского университета, затем Киевское пехотное юнкерское училище, исправно служил на гражданской службе, дослужился до статского советника; при советской власти работал экономистом. Мать, Евгения Ивановна Поволоцкая (1876—1935), дочь генерал-лейтенанта, получила медицинское образование и стала известным врачом-гинекологом. Детей было четверо. В советское время семья избежала репрессий, связанных с «социально чуждым происхождением».

В 1914 году Александр Введенский был определён в кадетский корпус в Санкт-Петербурге, как и его младший брат, но в 1917 году (по настоянию матери) братья были переведены в гимназию (впоследствии 10-я Трудовая школа им. Л. Лентовской), которую Александр окончил в 1921 году. Гимназия была знаменита талантливыми преподавателями. В этой же гимназии учились Л. С. Липавский и Я. С. Друскин, оставшиеся его друзьями на всю жизнь, а также Т. А. Мейер (в 1921—1930 годах — жена Введенского). Тогда же Введенский начал писать стихи. В гимназии образовался коллектив поэтов (Введенский, Липавский, В. С. Алексеев).

По окончании трудовой школы работал конторщиком и затем счетоводом на строительстве электростанции «Уткина Заводь». В 1922 году поступил на правовое отделение факультета общественных наукПетроградского университета, которое вскоре покинул. В 1923—1924 годах работал в Фонологическом отделеГИНХУКа. В 1924 вступил в Ленинградский союз поэтов, при вступлении причислил себя к футуристам.

В 1925 году познакомился с Даниилом Хармсом — момент, оказавшийся исключительно важным для обоих поэтов. В 1925 они выступили в имажинистском сборнике «Необычайные свидания друзей» со своими стихами.

Вместе с Хармсом Введенский принимал участие в деятельности авангардной литературно-театральной группы, которая в конце 1927 года утвердилась под названием «ОБЭРИУ» — Объединение Реального Искусства. Обэриуты проповедовали абсурдизм, примитивизм в поэзии, утверждая устами основателя движения, что интересны только бессмысленные явления. Введенский не играл в ОБЭРИУ никакой организаторской роли — эти функции взял на себя Даниил Хармс. Участники объединения проводили творческие вечера, самый эксцентричный, известный вечер группы состоялся 24 января 1928 года в Доме печати на Фонтанке и назывался «Три левых часа». Введенский читал на этом вечере свои стихи. В это же время Введенский, Хармс и некоторые другие ОБЭРИУты по предложению С. Я. Маршака начали сотрудничать с детскими журналами«ЁЖ» и «ЧИЖ». Александр Иванович практически постоянно печатался в них. А впоследствии даже перевёл несколько сказок братьев Гримм.

Дистанцируясь от футуристов с их утопиями светлого будущего, Введенский был близок ко многим поэмам Велимира Хлебникова. Он, так же как Хлебников, предпочитал упрощённую рифмовку и метрику, нередко отсылающую к классическим текстам (например, в «Элегии» очевидны ритмические и тематические переклички с Пушкиным и Батюшковым). Так же, как Хлебников, он умышленно то тут, то там сбивается с ритма, переходя на прозаизированный свободный стих. Но, в отличие от Хлебникова, Введенский весьма далёк от романтизации прошлого или будущего. Его интересовали только три вещи: время, Бог и смерть. «На смерть, на смерть держи равненье, / певец и всадник бедный» («Элегия»). Хлебников верил в законы времени, Введенский считал, что время открывает себя только в смерти. Одно из последних поэтических восклицаний: «Ах! Пушкин, Пушкин» — передаёт крушение цивилизации не только на историческом, но и на метафизическом уровне.

Всегда окружённый влюблёнными в него женщинами, Введенский, по воспоминаниям современников, был тем не менее «абсолютно безбытным».

«Последние левые» довоенного Ленинграда, ОБЭРИУты продержались недолго. В печати появились резкие отклики на их публичные выступления, комсомольская аудитория которых, судя по этим откликам, была скандализирована аполитичностью «непонятных» поэтов. В конце 1931 г. был арестован вместе с другими ОБЭРИУтами (на Введенского поступил донос о том, что он произнёс тост в память Николая II, существует также версия, что поводом для ареста послужило исполнение Введенским на одной из дружеских вечеринок «бывшего гимна»), выслан в 1932 г. в Курск (жил там некоторое время вместе с Хармсом), затем жил в Вологде, в Борисоглебске. Приехав с женой в ссылку, он, как рассказывают, тотчас обвёл глазами каморку, нашёл табуретку, единственную мебель, вынул огрызок карандаша и тетрадь из кармана пальто и начал писать.

В 1934 году становится членом Союза писателей. С 1936 г. из Ленинграда, куда ему дозволено было вернуться, Введенский переехал к новой жене Галине Борисовне Викторовой (1913, Москва-1985, Харьков) в Харьков, где жил в полной изоляции от литераторов; в 1937 г. родился сын Пётр Александрович Введенский (1937—1993). Крестным отцом и матерью Петра стали художники Елена Васильевна Сафонова и Владимир Васильевич Стерлигов.

27 сентября 1941 г. Александр Введенский был арестован по обвинению в контрреволюционной агитации. По одной из последних версий, в связи с подходом немецких войск к Харькову был этапирован в эшелоне в Казань, но в пути 19 декабря 1941 г. скончался от плеврита. Его тело было доставлено в морг Казанской спец. психиатрической больницы МВД Татарской АССР (в архиве этой больницы есть акт о его смерти)^[1].Похоронен, предположительно, на Арском или Архангельском кладбищах в Казани.

Судьба литературного наследия[править | править вики-текст]

При жизни печатался в основном как детский поэт. С 1960-х тексты Введенского, как и других обэриутов, ходят в самиздате и печатаются на Западе (часто в неполном и искажённом виде). Полная публикация его «взрослого» наследия произошла только в 1980—1984 годах в подготовленном Михаилом Мейлахом двухтомнике американского русскоязычного издательства «Ардис». В России первое издание было осуществлено лишь в 1993 году (Полное собрание произведений в 2 т. М.: Гилея, 1993). По сообщению пасынка поэта, Бориса Викторова, вступившего в права его наследника по решению харьковского суда в 1994 году (вскоре после смерти родного сына поэта П. А. Введенского), публикаторы не прислали вдове поэта Г. Б. Викторовой и ему ни одного экземпляра его изданий, а одолженные рукописи, как правило, не возвращали^[2]. Впоследствии публикации были прерваны, так как получивший в 1994 году доверенность от наследника Бориса Викторова литературовед Владимир Глоцер стал предъявлять высокие гонорарные требования к издательствам («наследникам надо платить»), угрожая в противном случае судебным преследованием^[3]. Это привело к тому, в частности, что один из сборников поэтов ОБЭРИУ вышел вначале без каких-либо выходных данных («Сборище друзей, оставленных судьбою»: «Чинари» в текстах, документах и исследованиях в двух т. <Б.м., б. изд.>, <1997>), а затем уже с ними, но зато с чистыми листами на месте, где должны были быть стихи Введенского, при этом с комментариями к отсутствующим текстам (то же. М.: Ладомир, 2000). Глоцер в течение четырех лет судился с книгоиздательством «Гилея», выпустившим первое издание произведений Введенского, однако суд в обеих инстанциях проиграл.

После смерти Глоцера, в ноябре 2010 года, вышел 700-страничный сборник произведений Введенского под названием «Всё», составленный Анной Герасимовой. В него вошли почти все «взрослые» произведения автора.^[4] В 2002 году во Франции вышло полное собрание «взрослых» текстов поэта на русском и французском языках. В 2004 году в Санкт-Петербурге и Белграде прошли посвященные Введенскому международные научные конференции, по материалам которых были выпущены сборники.

ВСЁ

Н. А. Заболоцкому я выхожу из кабакатам мёртвый труп везут покато труп жены моей роднойвон там за гробовой стенойя горько плачу страшно злюсьо гроб главою колочусьи вынимаю потрохачтоб показать что в них ухав слезах свидетели идути благодетели поютзмеёю песенка несётсясобачка на углу трясётсястоит слепой городовойнад позлащённой мостовойи подслащённая толпалениво ходит у столбавыходит рыжий генералглядит в очках на потрохакогда я скажет умиралво мне была одна трухаодно колечко два сморчкаизвозчик поглядел с торчкаи усмехнувшись произнёсвозьмём покойницу за носдавайте выколем ей лоби по щекам её хлоп хлопмахнув хлыстом сказал кобылаандреевна меня любилавосходит светлый комиссаркак яблок над людьмикак мирновременный корсаримея вид семиа я стою и наблюдаютяжко страшно голодаюберёт покойника за грудкикричит забудьте эти шуткикогда здесь девушка лежитво всех рыданье дребезжита вы хохочите лентяйоднако кто-то был слюнтяйсвященник вышел на помости почесавши сзади хвостсказал ребята вы с ума сошлиона давно сама скончаласьпошли ребята вон пошлиа песня к небу быстро мчаласьо Боже говорит он Божеприми создание Твоёпусть без костей без мышц без кожионо как прежде заживёто Боже говорит он правыйво имя Русския Державытут начал драться генералс извозчиком больнымизвозчик плакал и играли слал привет роднымзашёл на дерево буржуйоттуда посмотрелпри виде разных белый струйон молча вдруг сгорели только вьётся здесь дымокда не спеша растёт домокя выхожу из кабакатам мёртвый труп везут покаинтересуюсь я спроситькто приказал нам долго житькто именно лежит в коробкеподобно гвоздику иль кнопкеи слышу голос с небесимона… монашенку спросимонашка ясная скажитекто здесь бесчувственный лежиткто это больше уж не жительуж больше не поляк не жиди не голландец не испанеци не худой американецвздохнула бедная монашка«без лести вам скажу, канашка,сей мёртвый труп была онакнягиня Маня Щепинав своём вертепе и легко и славножила княгиня Марья Николавнаона лицо имела как виденьеимела в жизни не одно рожденье.Отец и мать. Отца зовут Тарас.её рождали сорок тысяч разона жила она любила модуона любила тучные цветывот как-то скушав много мёдуона легла на край тахтыи говорит скорей мамашаскорей придите мне помочьв моём желудке простоквашамне плохо, плохо. Мать и дочь.Дрожала мать крутя фуражкойнад бедной дочкою своейа дочка скрючившись барашкомкричала будто соловей:мне больно мама я однаа в животе моём Двинаеё животик был как холмвысок и очень тупко лбу её прилип хохолона сказала: скоро трупменя заменит здесьи труп холодный и большойуж не попросит естьзатем что он сплошнойикнула тихо. Вышла пенаи стала твёрдой как полено»монашка всхлипнула немногои ускакала как минога я погружаюсь в благодушную дремотускрываю непослушную зевотуя подавляю наступившую икотупокуда все не вышли петухипоесть немного может быть ухив ней много косточек янтарныхжирных сочныхмы не забудем благодарныпуховиков песочныхгде посреди больших земельлежит красивая мамзельтут кончил драться генералс извозчиком нахальнымизвозчик руки потирализвозчик был пасхальнымбуржуй во Францию бежалкак злое решетофранцуз французку ублажалв своём большом шатовдова поехала к себена кладбище опятькому-то вновь не по себеа кто-то хочет спатьи вдруг покойница как снегс телеги на земь бухно тут раздался общий смехи затрещал петухи время стало как словарьнелепо толковатьи поскакала голована толстую кроватьСтолыпин дети все кричатв испуге молодома няньки хитрые ворчатгоморра и содомсвященник вышел на погости мумией завылвращая деревянный хвостон человеком былкнягиня Маня Щепинав гробу лежала как спинаи из тропической землислоны цветочков принеслицветочек тюльцветочек сонцветок июльцветок фасон 5 апреля 1929

Вагинов

Родился в Петербурге 21 сентября (3 октября) 1899 года^[1] в семье ротмистра жандармской службы Константина Адольфовича Вагенгейма и Любови Алексеевны, дочери богатого сибирского купца. При вступлении в брак в 1897 году Константин Адольфович перешел из лютеранства в православие; семья Вагенгеймов считалась обрусевшей немецкой, однако недавно были опубликованы материалы о её еврейском происхождении^[2]. До 1918 года семья жила на Литейном проспекте, в доме 25, принадлежавшем Любови Алексеевне. В советское время родители были репрессированы.

Константин получил образование в гимназии Я. Гуревича, где проучился с 1908 по 1917 год. В 1915 году членам семьи Вагенгеймов (отец, мать и трое сыновей) высочайше было позволено именоваться Вагиновыми (искусственная переделка фамилии, связанная с антинемецкими настроениями в России). Летом 1917 года поступил на юридический факультет Петроградского университета, в 1919 году был мобилизован в Красную армию. Воевал на польском фронте и за Уралом.

В 1920 году или в начале 1921 года Вагинов вернулся в Петроград, поселившись в доме 105 по набережнойЕкатерининского канала^[3]. Ещё в гимназии Вагинов начал писать стихи, подражая «Цветам зла» Бодлера. В поэзии Вагинова одно из центральных мест занимает образ Петербурга. Вагинов собирает и изучает литературу по античной истории и археологии, имеет прекрасную коллекцию монет.

Вагинов входит в разнообразные поэтические группы, в большом количестве существовавшие в Петрограде начала 1920-х годов, а летом 1921 года был принят в «Цех поэтов» Николая Гумилёва. В то же время вместе сН. Тихоновым, П. Волковым и С. Колбасьевым основал группу «Островитяне». В сентябре 1921 года «Островитяне» выпустили первый (машинописный) сборник стихов, в котором впервые были напечатаны стихи Вагинова. Было объявлено о готовящихся к выходу книгах стихов Вагинова «Петербургские ночи» и прозы «Монастырь Господа нашего Аполлона», но эти издания так и не удалось осуществить из-за нехватки средств. Однако «Монастырь Господа нашего Аполлона» был напечатан в 1922 году в первом выпуске альманаха «Абраксас» под ред. М. Кузмина и А. Радловой. В конце 1921 года усилиями другой литературной группы, «Кольца поэтов им. К. Фофанова», вышла первая книга стихов Вагинова «Путешествие в Хаос».

Хотя Вагинов, по его собственным словам, в 1921—1922 годах «состоял почти во всех поэтических объединениях Петрограда», его нельзя причислить к какой-либо школе. Поэзия Вагинова носила ярко индивидуальный характер.

В 1923—1927 годах Вагинов учился на словесном отделении Высших государственных курсов искусствознания при Институте истории искусств, одновременно слушая лекции на изобразительном отделении. Среди его преподавателей были Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, Б. Энгельгардт.

В 1924 году Вагинов знакомится с Михаилом Бахтиным, который высоко оценил его творчество и прежде всего его «карнавальные» романы. В круге Бахтина Вагинов знакомится с И. И. Соллертинским, М. В. Юдиной, П. Н. Медведевым, Л. В. Пумпянским.

В 1926 году выходит в свет книга стихотворений Вагинова (без названия), в 1931 году — «Опыты соединения слов посредством ритма».

Вагинов известен прежде всего как прозаик, автор модернистских романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада», «Гарпагониана».

В 1927 году был арестован его отец и Особым совещанием Коллегии ОГПУ 2 сентября 1927 г. осужден по ст. 58-11 УК РСФСР на 3 года ссылки в Сибирь. Повторно арестован 16 августа 1937 г. в Оренбургской области и приговорен тройкой к расстрелу. Мать писателя также была выслана в Оренбург, вызвана в НКВД и не вернулась; его брат Алексей с женой погиб в блокаду.

В 1928 году Вагинов вместе с Д. Хармсом, А. Введенским и Н. Заболоцким принимает участие в знаменитом вечере обэриутов «Три левых часа», который впоследствии в пародийной форме выводит в своём романе «Труды и дни Свистонова».

26 апреля 1934 года после продолжительного заболевания туберкулёзом Вагинов умирает. На страницах «Литературного Ленинграда» появляется некролог за авторством Вс. Рождественского и Н. Чуковского: «Облик Кости Вагинова был отмечен чертами исключительного личного обаяния. Строгий и требовательный к себе, замкнутый в сфере своих творческих замыслов, до предела скромный в оценке собственных достижений, — он с искренним сочувствием относился к работе своих сотоварищей по литературе и оставил по себе долгую и прочную память в поэтическом содружестве последних лет как тонкий и изысканный мастер, прекрасный товарищ, вдумчивый и взыскательный друг».

Благодаря открытию заново обэриутов, начавшемуся в 1960-х, обратили внимание и на Вагинова. Леонид Чертков подготовил в Кёльне первое «Собрание стихотворений» Вагинова, вышедшее в 1982 году. В 1983 в США вышел роман «Гарпагониана». Первые публикации писателя в СССР появились только в 1989 году, во время перестройки.

Проза Вагинова представляет собой сложное и многоплановое явление. В ней можно обнаружить влияния петербургских повестей Гоголя и Достоевского,Андрея Белого, античного романа и новелл Возрождения, плутовского романа XVIII века.

Был похоронен на Смоленском православном кладбище, могила не сохранилась^[3].

Юноша Вагинов

Помню последнюю ночь в доме покойного детства: Книги разодраны, лампа лежит на полу.В улицы я убежал, и медного солнца ресницыГулко упали в колкие плечи мои.Нары. Снега. Я в толпе сермяжного войска.В Польшу налет — и перелет на Восток.О, как сияет китайское мертвое солнце!Помню, о нем я мечтал в тихие ночи тоски.Снова на родине я. Ем чечевичную кашу.Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров.Но не откроет мне дверь насурмленная Маша.Стаи белых людей лошадь грызут при луне.

Клычков

Родился в деревне Дубровки Тверской губернии (ныне — Талдомский район Московской области) в семье сапожника-старообрядца. В 1899 году по совету сельского учителя отец привёз его в Москву, где он начал учиться в училище И. И. Фидлера (в Лобковском переулке). Будучи учеником, участвовал в революции 1905 года, входил в состав боевой дружины Сергея Конёнкова. В 1906 году написал ряд стихов на революционные темы, напечатанные в альманахе «На распутье». Ранние стихи Клычкова были одобрены С. М. Городецким.

В 1908 году с помощью Модеста Ильича Чайковского выехал в Италию, где познакомился с Максимом Горькими А. В. Луначарским. После возвращения из Италии поступил на историко-филологический факультет Московского университета, но не окончил его (исключён в 1913 году). В 1911 году при материальном содействии М. Чайковского в издательстве «Альциона» вышел в свет его первый поэтический сборник — «Песни». В 1914 году появился второй сборник: «Потаенный сад» — в том же издательстве.

Во время Первой мировой войны, отправился на фронт; войну начал в Гельсингфорсе, затем был переведён на Западный фронт и позже, в звании прапорщика — в Балаклаву, куда отправилась за ним давно знакомая и любимая (вскоре ставшая женой), бывшая гимназистка Евгения Александровна Лобова. Военные впечатления Клычков позже воспроизведёт в романе «Сахарный немец».

После октябрьской революции в Москве в здании Пролеткульта он живёт в одной комнате с Сергеем Есениным. В особняке на Воздвиженке при участии Клычкова, Есенина, Орешина, Белого, Повицкого было организовано издательство «Московская трудовая артель художников слова», на Большой Никитской открылся магазин этого издательства. В этом издательству вышли несколько сборников Клычкова.

В 1919—1921 годах жил в Крыму, где едва не был расстрелян (махновцами, затем белогвардейцами). В 1921 году переехал в Москву, где сотрудничал в основном в журнале «Красная новь».

Стихи ранних поэтических сборников Клычкова («Песни: Печаль-Радость. Лада. Бова», 1911; «Потаенный сад», 1913) во многом созвучны со стихами поэтов «новокрестьянского» направления — Есенина, Клюева, Ганина, Орешина и др. Некоторые из стихов Клычкова были размещены в «Антологии» издательства «Мусагет». Ранние клычковские темы были углублены и развиты в последующих сборниках «Дубрава» (1918), «Домашние песни» (1923), «Гость чудесный» (1923), «В гостях у журавлей» (1930)^[1], в стихах которых отразились впечатления Первой мировой войны, разрушение деревни; одним из основных образов становится образ одинокого, бездомного странника. В поэзии Клычкова появились ноты отчаяния, безысходности, вызванные гибелью под натиском «машинной» цивилизации «сошедшей с пути Природы старой Руси».

Клычков — один из трёх авторов кантаты, посвящённой «павшим в борьбе за мир и братство народов» (1918).

Клычковым были написаны три романа — сатирический «Сахарный немец» (1925; в 1932 году вышел под названием «Последний Лель»), сказочно-мифологический «Чертухинский балакирь» (1926), «Князь мира»^[2] (1928). Они были задуманы как части девятикнижия «Живот и смерть»; были объявлены названия следующих частей: «Китежский павлин», «Серый барин», «Буркан — мужичий сын», «Спас на крови», «Призрачная Русь», «Лось с золотыми рогами» — но один из них не появился в печати.

Лирика Клычкова связана с народным творчеством, он ищет уте­шения в природе. Поначалу его стихи были повествовательны, позднее они отличались определёнными раздумьями пантеистического, пессимистического характера, но всегда были далеки от всякой революцион­ности. В прозе Клычкова проступает его исконная связь с традиционным миром крестьянства и крестьянской демонологии, равно как и влияние Н. Гоголя, Н. Лескова и А. Ремизова. <…> Романы Клычкова не богаты дейст­вием, они составлены из отдельных сцен, ассоци­ативных, наполненных образами из мира ре­альности и мира сна и духов; рассказ ведётся от лица крестьянина — любителя поговорить на разные темы, ритм этой прозы часто очень хорош. Город, машины, железо и фабричные трубы как символы пролетарской револю­ции, превращаются для Клычкова с его привязанно­стью к метафизическому миру деревни и ле­са в орудия сатаны.

— Вольфганг Казак

Выступал Клычков и с критическими статьями («Лысая гора», 1923; «Утверждение простоты», 1929), переводами (в 1930-х; переводил эпосы народов СССР, народные песни и сказания; переводил произведения многих грузинских поэтов — Г. Леонидзе, Важа Пшавела и др., перевёл знаменитую поэмуШота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»).

Поэт был близко знаком с С. А. Есениным, С. Т. Конёнковым, П. Н. Васильевым.

В 1937 году Сергей Клычков был арестован по ложному обвинению, 8 октября 1937 года приговорён к смертной казни и в тот же день расстрелян. В 1956 году реабилитирован. В справке о реабилитации указана ложная дата смерти — 21 января 1940 года, перешедшая в некоторые издания.

Детство Клычков

Помню, помню лес дремучий,Под босой ногою мхи,У крыльца ручей гремучийВ ветках дремлющей ольхи... Помню: филины кричали,В темный лес я выходил,Бога строгого в печалиО несбыточном молил. Дикий, хмурый, в дымной хатеЯ один, как в сказке, рос,За окном стояли ратиСтарых сосен и берез... Помолюсь святой иконеНа соломе чердака,Понесутся, словно кони,Надо мною облака... Заалеет из-за леса,Прянет ветер на крыльцо,Нежно гладя у навесаМокрой лапой мне лицо. Завернется кучей листьев,Закружится возле пня,Поведет, тропы расчистив,Взявши за руку меня. Шел я в чаще, как в палате,Мимо ветер тучи нес,А кругом толпились ратиСтарых сосен и берез. Помню: темный лес, дремучий,Под босой ногою мхи,У крыльца ручей гремучий,Ветки дремлющей ольхи... 1910, 1913

Страна Муравия Твардовский

Одним из ранних произведений А. Т. Твардовского, ко­торым он заявил о себе в литературе, была поэма «Страна Муравия» (1934-1936), посвященная коллективизации. Работу над произведением поэт рассматривал как социаль­ный заказ. В год крутого перелома хозяйственных отноше­ний в деревне от крестьянина требовалось окончательно и бесповоротно отказаться от старого единоличного хозяй­ства и перейти в колхоз. Твардовский понимал необрати­мость исторического процесса и необходимость коллекти­визации в сложившихся условиях, поэтому в его произве­дении звучат мотивы «за» коллективное хозяйство на селе. Однако попутно как литератор Твардовский исследу­ет деревню, ее жителей. Автору важно показать людям, по­чему иные сопротивляются коллективизации, какой в этом смысл. Среди галереи характеров, представленных в поэме «Страна Муравия», есть и кулаки, и бандиты, и ярые при­верженцы старины, и те, кто боится грядущих изменений, и те, кто просто желает счастья — в своем понимании. К числу последних относится главный герой «Муравии» — Никита Моргунок. Он не против колхоза, но боится, что будет жить в колхозе бедно. Накрепко сидит в этом немолодом уже муж­чине убеждение, что крепким хозяином надо успеть стать до сорока лет. Если не успеешь, то и прозябать тебе в нищете. А представление у Моргунка о крепком хозяйстве свое: такое хозяйство видится ему прежде всего как единоличное. Хотя бы год так пожить, а потом можно смело и в колхоз. Середняк, он желает выбиться в сельские богатеи. Та­кое возможно, по слухам, в стране Муравии. И Никита пу­скается на поиски загадочной Муравской страны, где все живут каждый «по себе» и все — богато. Изображая пери­петии нелегкого пути Моргунка, автор показывает неле­пость таких поисков, а также и то, что подобные Никите люди не понимают происходящих вокруг изменений. Понимание приходит к Моргунку лишь тогда, когда он удаляется от кулацкой среды, которой некогда завидовал, и приближается к крестьянам-колхозникам. Знакомясь бли­же с их бытом и трудом, Моргунок начинает полнее осозна­вать преимущества новой жизни. Он понимает, что едино­личный хозяин теперь не у дел, подлинным хозяином на селе становится колхозник — тот, кто идет в ногу со временем, как бы ни был труден этот путь. И Никита Моргунок дела­ет свой выбор как человек, который любит и уважает труд.

Страна Муравия

Поэма открывается описанием уезжающего Никиты Моргунка.

Умытый в бане, наряжен

В пиджак и сапоги,

Как будто в гости едет он,

К родне на пироги.

Никита собирается на поиски некой страны Муравии, о кото­рой рассказывал ему дед. Дед часто говаривал ему:

Здоровью — срок, удаче — срок,

Богатству и уму.

Бывало, скажет в рифму дед,

Руками разведи:

- Как в двадцать лет

Силенки нет, — не будет, и не жди.

Как в тридцать лет рассудка нет, -

Не будет, так ходи.

Как в сорок лет

Зажитка нет, — так дальше не гляди…

И поскольку Никите уже близилось 40 лет, а жилось ему труд­но, он решил попытать счастья в стране Муравии. Страна эта сла­вилась свободой и справедливостью:

Земля в длину и в ширину -

Кругом своя.

Посеешь бубочку одну,

И та — твоя.

Это особый мир со своими законами, живущий по крестьян­ским правилам, там нет ни коммунизма, ни колхозов. Об этой стра­не Никите рассказывал дед.

И вот родное село остается позади. Моргунок считает обязан­ным заехать к свояку. Они смолоду дружили, были очень близки друг другу по духу. Свояку Никита и рассказывает о будущем путешествии. Они поют вместе песню в последний раз. Никита «плачет о себе». Он родился в церковной сторожке, женился в семнадцать лет, пошел на хутор, отделился. В колхоз не всту­пил, а вот теперь отправился искать своего счастья. Описание его пути сопровождается частыми обращениями к земле:

Земля!..

Все краше и видней

Она вокруг лежит.

И лучше счастья нет — на ней

До самой смерти жить.

Моргунок выезжает за пределы своего поселка. Деревни, что попадаются на пути, уже незнакомы ему. Конь его, Серый, отощал и взмок. Этот конь — самое дорогое, что было в жизни у Моргунка. На коне держалось все его хозяйство вплоть до послед­ней булавки. Никита берег Серого — «как руку правую», «как глаз во лбу». Это — его друг, «не конь, а человек».

По дороге Моргунок встречает попа. Они разговаривают, Ни­кита отпрягает коня и садится ужинать с попом. Тот рассказывает о своей жизни: нет уже ни приходов, ни служб, а кормится он тем, что ходит по деревням и предлагает свои услуги:

Есть кой-где, что верят в бога, -

Нет попа,

А я и тут.

Там жених с невестой ждут, -

Нет попа,

А я и тут.

Там младенца берегут, -

Нет попа,

А я и тут.

И только сожалеет поп, что коня у него нет, а то уж больно тяжело шагать пешком по русской земле. Он предлагает Никите ходить вместе: «Твоя — подвода, мой инструмент». Но Никита не соглашается и едет своей дорогой. С разными людьми пришлось знаться Моргунку. Однажды он слышит историю от одного из слу­чайных попутчиков о деде и бабе, которые жили в ветхой избен­ке «окна — в землю, крыша — набок». Ни в колхоз, ни в совхоз дед не пошел, да только в один год сильно стала прибывать вода. Вода подняла избушку и понесла далеко, принесла в усадьбу Эи здесь оставила. Дед только и сказал, что жить теперь им со старухой по-новому. Никита слушает и дремлет. И спит где-то Муравия-страна.