О милосердии

Однажды со мной случилась беда: я упал и сломал себе нос и ру­ку. Произошло это в самом центре города Москвы.

Я с большим трудом поднялся и зашел в ближайший подъезд. Я пытался унять платком кровь, но и не получалось. Я понимал, что нужно срочно что-то сделать, потому что боль станет накаты­вать все сильнее. Я не мог даже говорить, так сильно был разбит рот.

Я решил пойти назад домой. Я очень хорошо запомнил эти четы­реста метров, что шел до дома. На улице было много народу: навст­речу мне прошли молодые ребята, женщина с ребенком, влюбленная парочка, но никто не помог: сначала все они смотрели на меня с ин­тересом, но потом отводили глаза. Я очень хорошо запомнил все эти лица.

Боль путала мое сознание, я еле шел, но ложиться на тротуар бы­ло нельзя, потому что я знал, что никто мне не поможет, что люди будут просто перешагивать через меня.

Позже я задумался над этой историей. Я думал, что на пьяного не был похож, но даже если бы меня приняли за пьяного, люди же ви­дели, что я в крови и что мне нужна помощь. Я подумал, что в нашей жизни желание не ввязываться, сохранить время, «меня это не каса­ется» стало нормой.

Сначала я злился на этих людей, но потом вспомнил, что и со мной было то же самое: я проходил мимо людей, которым нужна была помощь.

Мне стало горько, что уровень нашей отзывчивости снизился. Это заставило меня призадуматься: а кто же в этом виноват? Види­мых причин для происходящего я не нашел.

Я вспоминал фронтовые годы, когда ни один человек при виде раненого не мог пройти мимо, никто не делал вид, что ничего не за­метил: тащили его на себе, перебинтовывали. Конечно, кое-кто на­рушал этот негласный закон, но ведь были и дезертиры, и самостре­лы.

Я уверен, что только из общего понимания проблемы могут воз­никнуть какие-то конкретные выходы, ведь один человек может только бить в колокол и просить всех проникнуться этой проблемой и подумать, что же сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь.

Как бы вы ответили на вопрос, заданный Д. Граниным «Что же сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь?»

Мне кажется, чтобы «милосердие согревало нашу жизнь», нужно воспитывать в себе это чувство. Ведь человек не рождается ни добрым, ни злым. Все моральные качества он приобретает, общаясь с другими людьми. Нужно работать над собой, а малень­ких детей с пеленок приобщать к доброте, высокому искусству, и тогда они вырастут отзывчивыми, искренними и любящими людьми.

№25

I

Покос

Последний раз я принимал участие в покосе лет пять или шесть тому назад. Я приехал в деревню на побывку, а был как раз разгар сенокоса. С вечера я и не собирался идти косить, но застучали моло­точки по наковальням, и что-то поднялось во мне, взбудоражило. Я подумал: почему бы и не сходить?

Вечернее время было упущено, а своей косы у нас в хозяйстве не было: некому было косить. Тогда мой сосед порекомендовал мне взять косу у Ивана Васильевича Кунина. «Сам он уже престарелый. а коса у него отличная», — сказал он мне.

Еще от церковной ограды увидел я огонек цигарки Ивана Васи­льевича. Я подошел к нему и сел рядом.

— Что, воздухом дышишь? — спросил он меня.

— Да вот, хочу с мужиками на покос сходить, — ответил я. Иван Васильевич встал и пошел в дом. Было слышно, как он вы­шел во двор. Вскоре он вышел, неся с собой две косы.

— Вот тебе коса, — сказал он. — Только поаккуратней, не сло­май.

— А вторая коса зачем? — удивился я.

— Это мне. Разбередил ты меня — тоже на покос пойду. Воз­можно, последний разочек...

Привычным движением руки Иван Васильевич положил косу на плечо.

Косцы не удивились, когда увидели Ивана Васильевича. Они хо­тели по привычке поставить его впереди, но он отказался и встал сзади. А трава как нарочно уродилась невпрокос. Такая трава требу­ет намного больше сил, чем реденькая.

Мы долго спорили с Иваном Васильевичем, кто пойдет сзади, и наконец он меня уговорил идти впереди. Какое-то время я косил ув­леченно, забыв про все, но вскоре услышал, как коса старика шарка­ет прямо по моим пяткам.

— Могу! Могу! Коси! Живей! Не мешкай! — почти кричал он.

Сначала я прибавил шаг, но потом решил все же пропустить ра­зошедшегося старика вперед. Он занял мой прокос и вскоре нагнал и еще одного косца, который тоже уступил ему дорогу, а потом он настиг и третьего.

Наконец он остановился, тяжело дыша, рот его был приоткрыт, глаза горели живо и радостно. Он взял горсть травы и утер ею крас­ное от упорной работы лицо. Оно стало мокрым, и было уже не покять от чего: то ли от росы, то ли от пота, то ли от слез совершив­шейся радости.

Когда снова начали косить, Нван Васильевич опять пропустил меня вперед. Он прорешал, что больше обгонять не будет и будет косить тихонечко. «Помахал и хватит, — сказал он. — Кости мои немазаны...»

Я косил и думай, что же такое таится в работе земледельца, что и тяжелая она, и не самая благодарная, а привораживает к себе челове­ка так, что тот, на ладан дыша, берет ту косу, которой косил в моло­дости, идет, косит, да еще и плачет от радости?

Как вы думаете, что заставлю Ивана Васильевича принять уча­стие в покосе?

Говорят, что земледелец никогда не расстанется со своим заняти­ем, потому что земля его привязала к себе. Ему нравится, что она отдает теплом, что она приносит урожай; она для него и мать, и дитя. Поэтому неудивительно, что Иван Васильевич решил отряхнуть ста­риной», ведь для него его работа всю жизнь была самым главным делом, она приносила ему радость и удовлетворение.

№25

II