Часть третья. испытание и торжество 7 страница

Что же он будет делать теперь? Ему было приказано спешить в Йоркшир, а

между тем он знал, что собачья гордость Вулли не позволит ему вернуться к

своему хозяину без овцы, хотя бы ему пришлось для этого украсть где-нибудь

другую овцу.

Нечто подобное случалось и прежде и приводило к разным неприятным

осложнениям.

Робен был в большом затруднении. Как ему быть? Ведь он, чего доброго,

лишится пяти шиллингов в неделю! Правда, Вулли - превосходный пес и терять

его очень жалко, но приказание скотовода должно быть исполнено. А кроме

того, если Вулли уведет чужую овцу для пополнения своего стада, что же

будет тогда с Робеном, да еще в чужой стране?

Эти размышления привели к тому, что Робен решил покинуть Вулли и

продолжать путь с овцами. Благополучно ли он совершил свое путешествие,

неизвестно.

Между тем Вулли обегал все улицы, напрасно разыскивая пропавшую овцу.

Он искал весь день и к ночи, голодный и усталый, с виноватым видом

приплелся обратно к переправе и там увидел, что и хозяин и овцы исчезли.

Его горе было так велико, что просто жалко было на него смотреть. Он с

жалобным визгом бегал взад и вперед, потом переправился на пароме на

другую сторону и всюду рыскал и искал Робена. Убедившись в тщетности своих

поисков, он снова вернулся в Южный Шилдс и продолжал свои поиски даже

ночью. Весь следующий день он искал Робена и несколько раз переправлялся

на пароме взад и вперед. Он осматривал и обнюхивал каждого, кто приходил к

парому, и с удивительной сметливостью обходил все соседние кабаки,

рассчитывая найти Робена где-нибудь там. И на следующий день он делал то

же самое: систематически обнюхивал каждого, кто подходил к парому.

Этот паром совершал пятьдесят рейсов в день и в среднем перевозил по

сотне человек, но Вулли всегда находился у сходней и обнюхивал каждую пару

ног, ступающих на землю. В этот день он исследовал не менее пяти тысяч

пар, или десяти тысяч ног. Так продолжалось и на второй день, и на третий,

и всю неделю. Он постоянно оставался на своем посту, забывая даже о еде.

Но скоро голод и усталость дали себя почувствовать. Он исхудал и сделался

очень раздражителен, так что малейшая попытка помешать ему в его

ежедневном занятии - обнюхивании ног - приводила его в сильнейшее

негодование.

День за днем, неделя за неделей Вулли ждал и высматривал своего

хозяина, который так и не вернулся. Паромщики прониклись уважением к его

верности. Вначале он с презрением относился к предлагаемой ему пище и

приюту, и никто не знал, чем он питается, но в конце концов голод все же

заставил его принимать подачки. Ожесточенный против всего мира, он

оставался верным своему хозяину.

Я познакомился с Вулли четырнадцать месяцев спустя. Он все еще

находился на посту: продолжал караулить возвращение своего хозяина. Но он

уже поправился и пополнел. Его умная морда с блестящими глазами и острыми

ушами невольно привлекала к себе внимание. На меня он даже не взглянул,

после того как убедился, что мои ноги не те, которые он искал, и как я ни

старался в течение следующих десяти месяцев завести с ним дружбу, я не мог

ничего добиться. Для него я значил не больше, чем всякий другой прохожий.

Итак, в течение целых двух лет это преданное существо оставалось у

парома. Он не возвращался к родным холмам не потому, что боялся

заблудиться или же расстояние казалось ему слишком далеким, - нет, он не

уходил от парома, убежденный, что его хозяин, божественный Робен, желал,

чтобы он там оставался! Ну вот он и остался.

Однако он все-таки переезжал на пароме всякий раз, когда ему казалось,

что это может помочь в его поисках. За переправу собаки обычно взимался

один пенни, и паромщики высчитали, что Вулли успел задолжать компании

несколько сот фунтов, когда наконец прекратил свои разъезды.

Вулли не пропустил ни одного пешехода, вступившего на сходни, не

обнюхав его ног. В общем, около шести миллионов ног было исследовано этим

удивительным экспертом. И все понапрасну. Однако его непоколебимая

верность не пошатнулась ни разу, хотя нрав его, несомненно, испортился под

влиянием такого долгого ожидания.

Мы так и не узнали бы никогда, что сталось с Робеном. Но вот однажды к

парому спустился один коренастый гуртовщик. Обнюхивая по привычке нового

посетителя, Вулли внезапно остановился, пораженный. Шерсть на нем встала

дыбом, и он задрожал. Затем он тихо зарычал, и все чувства его как будто

сразу устремились к этому новому пришельцу.

Не понимая, в чем дело, один из паромщиков крикнул ему:

- Слушай, парень, ты не обижай нашу собаку!

- Да кто же ее обижает, дуралей? Она сама скорее обидит меня.

Но дальнейшего объяснения и не потребовалось. Поведение Вулли сразу

изменилось. Он стал подобострастно ласкаться к незнакомцу, усиленно махая

хвостом, чего не случалось с ним ни разу за все эти годы.

Все объяснилось в нескольких словах: скотовод Дорли хорошо знал Робена;

шарф и рукавицы, которые он носил, были связаны самим Робеном. Вулли

почуял это и, отчаявшись в возможности когда-нибудь увидеть его самого,

покинул свой пост у парома и решил следовать за владельцем рукавиц.

Дорли был очень доволен и охотно взял с собой Вулли в горы Дербишира,

где Вулли снова вернулся к своим прежним обязанностям: стал стеречь стадо

овец.

Монсалдэл - долина в Дербишире. Единственный трактир в этой местности

назывался "Свинья и свисток", и хозяином его был Джо.Греторекс, толстый

смышленый йоркширец. У не"о были наклонности контрабандиста, но жизнь

сделала из него трактирщика. Однако врожденные наклонности заставляли

его... Ну, да это не важно! Достаточно будет сказать, что в Йоркшире

незаконная охота очень развита.

Вулли теперь жил у восточного склона долины, как раз над трактиром Джо.

Я любил посидеть в этом трактире и нередко спускался в долину. Дорли,

новый хозяин Вулли, имел в долине небольшую ферму. На лугах паслись его

многочисленные овцы. Вулли стерег их так же бдительно, как и свое прежнее

стадо, наблюдая за ними, когда они паслись, и загоняя их домой на ночь. Он

был необщительный, угрюмый пес и охотно оскаливал зубы при виде чужих. Но

стадо оберегал так внимательно, что Дорли не потерял за год ни одного

ягненка, хотя соседние фермеры сильно пострадали от орлов и лисиц.

В этой местности охотиться за лисицами трудно. Каменистые утесы,

высокие, скалистые стены и пропасти мешают верховой езде. Лисицы на скалах

чувствуют себя как дома.

Впрочем, на лисиц не жаловались до 1881 года. Но тут одна старая,

хитрая лисица поселилась вблизи тучных пастбищ, точно мышь внутри сыра.

Она насмехалась над гончими охотников и над ищейками фермеров.

Гончие Пика много раз гнались за этой лисицей, но она всегда спасалась

в Чертовой Дыре. Попав в это ущелье, где расселины в скалах тянутся на

целые мили, лисица была в полной безопасности. В Чертовой Дыре, по мнению

фермеров, жил черт. Когда одна из гончих, чуть было не поймавшая эту

лисицу у Чертовой Дыры, вскоре после этого взбесилась, никто уже не

сомневался, что эта лисица - родная сестра черта.

Между тем лисица продолжала красть ягнят, производя чрезвычайно смелые

набеги. Часто она находилась на волосок от смерти, но всякий раз

спасалась. В конце концов, как это часто делают многие старые лисицы, она

стала убивать просто из "любви к искусству". Скотовод Дигби потерял семь

ягнят за одну только ночь, Каролл потерял семь на следующую ночь, а затем

был опустошен утиный пруд священника. Словом, редкая ночь проходила без

того, чтобы кто-нибудь в околотке не пожаловался на гибель птиц, овец и

даже телят.

Все эти убийства приписывались лисице из Чертовой Дыры. Об этой лисице

знали только, что она очень велика, так как оставляла большие следы.

Никому из охотников, однако, не удавалось хорошенько рассмотреть ее.

Лучшие собаки из своры гончих, Тендер и Белл, отказывались подать голос,

найдя ее след, и ни за что не соглашались бежать по этому следу.

Когда одна из этих гончих взбесилась, их хозяин, Пик, перестал

охотиться в долине Монсалдэн. Но местные фермеры, собравшись под

предводительством Джо, решили дождаться зимы и, когда выпадет снег, сообща

разделаться с этой проклятой лисицей.

Но снег все не выпадал, а рыжая лисица продолжала свой прежний образ

жизни. Работала она аккуратно и точно. Она никогда не посещала две ночи

кряду одну и ту же ферму. Она никогда не съедала ничего на том самом

месте, где совершала убийство, и никогда не оставляла следа, который мог

бы выдать ее отступление. Обыкновенно она прекращала свое ночное

странствие в траве у большой проезжей дороги.

Я, впрочем, однажды видел ее. Я шел в Монсалдэл из Бэкуэлла очень

поздно ночью во время сильной бури. Когда я вошел в овечий загон Стэда,

вдруг сверкнула молния, и при ярком мгновенном свете я увидал картину,

которую запомнил навсегда. У дороги, в двадцати шагах от меня, сидела на

задних лапах огромная лисица, устремив на меня злобный взгляд, и как-то

подозрительно облизывалась. Больше я ничего не видел. На следующее утро в

этом загоне нашли двадцать три трупа ягнят и овец.

Но один только человек не страдал от этих набегов хищника: это был

Дорли. Он жил всего в одной миле от Чертовой Дыры, и все же лисица не

трогала его овец. Верный Вулли доказал, что он стоил всех собак околотка.

Каждую ночь он пригонял овец, и все они были налицо. Не пропала ни одна из

них. Бешеная лисица могла бродить сколько угодно около фермы Дорли. Вулли,

смелый, умный, проворный, мог тягаться с нею и не только сохранял в

целости стадо своего хозяина, но и сам оставался цел и невредим.

Вулли все уважали, и он мог бы стать всеобщим любимцем, если бы не его

строптивый нрав. Он никогда не отличался веселым характером, но теперь

становился все угрюмее и угрюмее. Он очень привязался к Дорли и к его

старшей дочери, Гульде, красивой, веселой девушке, которая управляла домом

и кормила собаку. Других членов семьи Вулли только терпел, а весь

остальной мир - и людей и собак - ненавидел.

Однажды я проходил по тропинке через болото позади дома Дорли. Вулли

лежал на пороге. Когда я подошел ближе, он встал и, не подавая виду, что

заметил меня, вышел на тропинку и остановился поперек дорожки в десяти

шагах от меня. Он стоял неподвижно, пристально всматриваясь вдаль, и

только его слегка ощетинившийся загривок указывал, что это живая собака, а

не каменное изваяние. Он не пошевелился, когда я поравнялся с ним. Не

желая с ним связываться, я обошел кругом и продолжал идти дальше. Тогда

Вулли зашевелился. Все так же сохраняя жуткое молчание, он пробежал около

двадцати шагов и снова стал мне поперек дороги. Я еще раз поравнялся с ним

и, ступив на траву, пробрался мимо его носа. Не издав ни единого звука, он

схватил меня за левую пятку. Я хотел ударить его другой ногой, но он

увернулся. Не имея с собой палки, я схватил большой камень и запустил в

него.

Камень попал ему в бедро и свалил его в канаву. Падая, Вулли дико

зарычал, но, выкарабкавшись из канавы, все так же молча загородил мне

дорогу.

Но как ни был угрюм и свиреп Вулли для всего мира, к овцам Дорли,

которых он оберегал, он относился очень ласково. Много ходило рассказов о

его подвигах.

Монсалдэлские фермы все еще продолжали платить дань бешеной лисице

каждую ночь, когда выпал наконец снег. Бедная вдова Джелт лишилась всего

своего стада в двадцать овец, и на следующее утро, на рассвете, все

население деревни отправилось на разведку. Дородные фермеры, неся ружья,

пошли по лисьим следам, найденным на снегу. Они решили проследить их до

конца и найти наконец этого свирепого убийцу.

Сначала след был ясно виден, но у реки обнаружилась всегдашняя хитрость

лисицы: она спустилась к реке под острым углом, вниз по течению, и тут

соскочила в мелкий незамерзший ручей. На другой стороне не было видно

никаких следов, и только после долгих поисков охотникам удалось наконец

найти то место, где лисица вышла из воды. Отсюда след шел вверх, к высокой

каменной стене, где не было снега. Однако упрямые охотники не хотели

прекратить поиски. Когда след перешел от стены к большой дороге, мнения

охотников разделились: одни уверяли, что след ведет вверх по дороге, а

другие - что, наоборот, вниз. Но Джо повел всех прямо в поле, и после

долгих поисков охотники снова набрели на след. По-видимому, это был тот же

самый след, хотя, по мнению некоторых, он был крупнее. Этот след вел от

дороги к овечьей изгороди. Через болото он привел их к ферме Дорли.

В этот день овцы оставались дома из-за снега, и Вулли, свободный от

работы, лежал на досках, греясь на солнышке. Когда охотники подошли к

дому, он злобно зарычал и прокрался окольным путем туда, где были овцы.

Джо Греторекс пошел за ним. Взглянув на следы, оставленные собакой, он

остолбенел. Потом, указав на удалявшегося пса, крикнул:

- Друзья, мы думали, что идем по следу лисицы! А ведь это вот кто был

убийцей овец вдовы!

Некоторые из охотников согласились с Джо, другие же, вспомнив сомнения,

вызванные следами на дороге, предлагали вернуться, чтобы произвести новые

расследования.

Как раз в это время из дома вышел сам Дорли.

- Том, - сказал ему Джо Греторекс, - твой пес загрыз прошлой ночью

двадцать овец у вдовы Джелт, и я думаю, что он не первый раз проделывает

такие вещи.

- Слушай, приятель, - возразил Том Дорли, - да ты, видно, спятил!

Никогда у меня не бывало лучшего сторожа овец, чем Вулли. Овцы для него -

как родные дети.

- Врешь! Мы видели, что он сделал со своими детьми у вдовы Джелт! -

заметил Джо.

Напрасно охотники старались убедить Дорли, рассказывая ему о своих

утренних розысках. Он не хотел ничему верить и утверждал, что они просто

из зависти составили заговор, чтобы убить Вулли.

- Вулли спит на кухне каждую ночь, - говорил он, - и его выпускают

только, чтобы сторожить овец. Ведь он живет с овцами круглый год, и мы еще

не потеряли ни одной за все это время. Понимаешь, приятель?

Том Дорли очень взволновался, видя во всем этом лишь покушение на жизнь

и доброе имя Вулли. Джо и его сторонники тоже разгорячились, и лишь

благодаря вмешательству Гульды спор прекратился.

- Отец, - сказала она Тому Дорли, - я буду сегодня ночевать на кухне.

Если Вулли улизнет, я это увижу. Если же он не выйдет ночью, а овцы у

соседей окажутся убитыми, то, значит, Вулли тут ни при чем.

Гульда так и сделала. Она улеглась спать в кухне, на диване, а Вулли

лежал, как обычно, под кухонным столом. Через некоторое время Вулли стал

беспокоиться. Он ворочался на своей подстилке, раза два вставал,

потягивался и, посмотрев на Гульду, снова укладывался.

К двум часам ночи Вулли, по-видимому, был уже не в силах больше

противиться какому-то необъяснимому внутреннему побуждению. Он тихо встал,

посмотрел на низенькое окно, а затем на лежащую неподвижно молодую

девушку. Гульда дышала ровно и спокойно, будто спала. Вулли подошел ближе,

понюхал ее и дунул ей в лицо. Но она не пошевелилась. Тогда он тихонько

толкнул ее носом и затем, насторожив уши и склонив голову набок, стал

внимательно осматривать ее спокойное лицо.

Гульда не двигалась. Тогда Вулли бесшумно подкрался к окну, подсунул

нос под перекладину легкой рамы и приподнял ее настолько, чтобы можно было

просунуть под нее лапу. Затем он носом поднял раму и протиснулся наружу.

Опуская раму, он придерживал ее спиной и хвостом с такой ловкостью, как

будто каждый день открывал окно. Очутившись за окном, Вулли исчез в

темноте.

Гульда с величайшим изумлением незаметно следила за ним. Подождав

немного и убедившись, что он в самом деле убежал, Гульда встала и хотела

тотчас же позвать отца. Но, подумав, решила подождать. Она пристально

всматривалась в ночную темноту, но Вулли не видела.

Подложив дров в печь, она опять легла на диван. Так пролежала она без

сна более часа, вздрагивая при всяком шорохе и прислушиваясь к тиканью

кухонных часов.

Она с недоумением думала о собаке: неужели Вулли действительно загрыз

овец вдовы?

И недоумение ее еще возросло, когда она вспомнила, как заботливо и

ласково Вулли обращался с их собственными овцами.

Прошел еще час.

Гульда услыхала за окном шорох, и сердце ее усиленно забилось.

Опять поднялась оконница, и через минута Вулли снова очутился в кухне,

опустив за собой окно.

При мерцающем свете горящих дров Гульда заметила какой-то странный,

дикий блеск в его глазах и увидела, что его пасть и белоснежная грудь были

обрызганы свежей кровью. Он несколько запыхался, но, сдерживая дыхание,

стал всматриваться в девушку. Она не шевелилась. Тогда, успокоенный, он

лег и стал облизывать себе морду и лапы, скуля и ворча, точно вспоминая

какое-то недавнее происшествие.

У Гульды уже не оставалось никаких сомнений, что Джо Греторекс был

прав. И тут новая мысль пришла ей в голову. Она внезапно поняла, что

странная, заколдованная лисица Монсалдэла находится тут, перед нею!

Быстро поднявшись на ноги, она взглянула Вулли в глаза и воскликнула:

- Вулли! Вулли! Значит, это правда?.. О, Вулли, какой ты свирепый

зверь!

Ее голос разнесся по кухне, точно удар грома. Вулли отшатнулся, словно

подстреленный. Он бросил отчаянный взгляд на закрытое окно. Его глаза

сверкнули, и шерсть встала дыбом. Он припал к полу и пополз, точно моля о

пощаде.

Он медленно подползал к ней все ближе и ближе, точно собирался лизать

ее ноги, но, приблизившись к ней вплотную, внезапно с яростью тигра, не

издав ни единого звука, бросился на нее, пытаясь схватить за горло. Гульда

вовремя подняла руки, чтобы защитить горло, и длинные блестящие клыки

Вулли вонзились в ее руки и коснулись кости.

- Помогите! Помогите!.. Отец! Отец!.. - закричала она.

Вулли был легок, и ей удалось на миг отбросить его. Но сомневаться в

его намерении было нечего: он понял, что проиграл; за этот проигрыш либо

он, либо девушка заплатят жизнью.

- Отец! Отец! - вопила она, когда желтый разъяренный зверь, стремясь

умертвить ее, кусал и рвал зубами беззащитные руки, столько, раз кормившие

его...

Девушка напрасно силилась избавиться от пса. И пес, конечно, скоро

вонзился бы зубами ей в горло, если бы в эту минуту не вбежал в кухню ее

отец.

Вулли бросился прямо на него, сохраняя все то же страшное молчание.

Он неистово рвал и грыз его руки, пока смертельный удар топора не

сбросил его на каменный пол, где он, задыхаясь и корчась в предсмертных

муках, все еще пытался приподняться, чтобы продолжать борьбу.

Новый быстрый удар топора раскроил ему череп, и мозг его разлетелся по

камням очага - того самого, которому он так долго и честно служил. И Вулли

- умный, свирепый, верный, коварный - задрожал, вытянулся и затих

навсегда...

КРАСНОШЕЙКА

У подножия лесистого Тейлорского холма мать-куропатка вывела птенцов.

Внизу протекал ручей с кристальной водой. Ручей этот, по какому-то

странному капризу людей, назывался Илистый. К нему-то куропатка и повела в

первый раз пить своих птенцов, которые вылупились только накануне, но уже

твердо держались на маленьких ножках.

Она двигалась медленно, пригибаясь к траве, так как лес был полон

врагов, и по временам тихо кудахтала, призывая птенцов, похожих на

маленькие шарики пестрого пуха. Птенцы, переваливаясь на тоненьких красных

ножках, нежно и жалобно пищали, если отставали хотя бы на несколько шагов

от матери.

Они были такими хрупкими, эти птенчики, что даже стрекозы казались

неуклюжими и большими по сравнению с ними.

Их было двенадцать. Мать-куропатка зорко следила за ними и осматривала

каждый куст, каждое дерево, заросли и даже небо. Она, по-видимому, всюду

искала врагов, потому что друзей было слишком мало. И одного врага ей

удалось найти.

По ровному зеленому лугу пробирался большой зверь - лиса. Этот зверь

как раз шел по их дороге, и через несколько минут он должен был наверняка

почуять птенцов и напасть на их след. Времени терять было нельзя.

"Крр, крр!" ("Прячьтесь, прячьтесь!") - крикнула мать твердым, но тихим

голосом, и маленькие птенчики, величиной чуть-чуть побольше желудя и

имеющие всего только один день от роду, разбрелись в разные стороны, чтобы

спрятаться. Один птенчик залез под листок, другой спрятался между двумя

корнями, третий забрался в свернутую бересту, четвертый забрался в яму.

Скоро все спрятались, кроме одного, который не мог найти для себя

подходящего прикрытия и, прижавшись к большой желтой щепке, лежал на ней,

совсем распластавшись, закрыв глазки, уверенный, что теперь-то ему уже не

грозит никакая опасность.

Птенцы перестали испуганно пищать, и все затихло.

Мать-куропатка полетела прямо навстречу страшному зверю, смело

опустилась всего в нескольких шагах от него и затем бросилась на землю,

хлопая крыльями, как будто она была ранена и уже не могла подняться. Она

пищала, пищала и билась. Быть может, она просит пощады - пощады у этой

кровожадной, свирепой лисицы?

О нет! Куропатка была не так глупа. Мы часто слышим о хитрости лисицы.

Так вот подождите, и вы увидите, как глупа лиса по сравнению с

матерью-куропаткой.

Восхищенная тем, что добыча внезапно очутилась так близко, лисица

прыгнула и схватила... Нет, ей не удалось схватить птицу! Птица одним

взмахом крыла отодвинулась дальше. Лисица опять прыгнула и на этот раз,

конечно, достала бы птицу, если бы не маленькое бревно, очутившееся между

ними.

Куропатка неловко протащилась дальше под бревно, но лисица, щелкнув

челюстями, прыгнула через него. Тогда птица, как будто немного

оправившись, сделала неуклюжую попытку полететь и покатилась вниз по

насыпи. Лисица смело последовала за ней и уже почти схватила ее за хвост,

но промахнулась. Как ни быстро прыгала лисица, а птица двигалась еще

быстрее.

Это было уже совсем необычайно. Как это быстроногая лисица не могла

поймать раненую куропатку? Какой позор для лисицы!

Но у куропатки как будто прибавлялось сил по мере того, как лиса

гналась за ней. Отведя врага на четверть мили в сторону, птица вдруг стала

совсем здоровой и, решительно взмахнув крыльями, полетела через лес,

оставив лисицу в дураках. А самое досадное было то, что лисица вспомнила,

что она уже так попадалась прежде.

Между тем мать-куропатка, описав большой круг в воздухе, окольным путем

спустилась к тому самому месту в лесу, где укрывались ее маленькие пуховые

шарики.

Дикие птицы обладают чрезвычайно острой памятью местности, и потому

мать-куропатка опустилась как раз на ту самую кочку, поросшую травой, где

она была перед тем, как полетела навстречу лисице. На мгновение она

остановилась, восхищаясь, как тихо, не шелохнувшись, сидят ее дети,

спрятавшиеся по ее приказанию. Ее шаги не заставили пошевелиться ни одного

из них, даже того малютку, который притаился на щепке. В сущности, он не

так уж плохо спрятался. Но вот раздался голос матери: "Криит!" ("Идите

сюда, дети!") - и моментально, точно по волшебству, из всех тайников

вылезли маленькие птенцы-куропатки, и тот крошка, лежащий на щепке, самый

крупный из птенцов, открыл свои глазки и побежал с нежным писком "Пиип,

пиип!" под защиту широкого материнского хвоста. Его голосок, конечно, враг

не услышал бы и в трех шагах, но мать услышала бы его, далее если бы

расстояние было втрое больше. Все остальные тоже подняли писк и, без

сомнения, воображали, что страшно шумят. Они были счастливы.

Солнце стояло высоко и грело жарко. Чтобы добраться до воды, надо было

пройти открытую поляну. И вот, высмотрев хорошенько, нет ли поблизости

врагов, мать-куропатка собрала малюток под тень своего распущенного веером

хвоста и повела их, защищая от солнечного удара, к зарослям шиповника на

берегу ручья.

Из зарослей выскочил белохвостый кролик и очень напугал куропатку. Но

белый флаг мира, который он нес позади, скоро успокоил ее: кролик был

старым приятелем. И малютки научились в этот день, что не надо бояться

кролика. Они узнали, что кролик больше всего на свете любит мир.

А затем они стали пить кристально чистую воду из ручья, который глупые

люди почему-то назвали Илистым.

Сначала малютки не знали, что надо делать, чтобы напиться воды, но они

стали подражать своей матери и скоро научились пить так же, как она, и

кланяться после каждого маленького глотка. Они стояли в ряд вдоль берега

ручья, эти двенадцать маленьких золотисто-коричневых шариков на двадцати

четырех крохотных ножках, и кивали двенадцатью маленькими золотыми

головками, точно благодарили кого-то.

Затем мать-куропатка повела их короткими перегонами, держась все время

под прикрытием, в дальний край луга, где возвышался большой бугор. Она

давно обратила внимание на этот бугор. Такие бугры необходимы куропаткам

для того, чтобы вырастить своих птенцов. Это муравейники.

Мать-куропатка остановилась на верхушке муравейника, осмотрелась и, не

заметив ничего подозрительного, стала разрывать его своими когтями. Земля

была рыхлая и быстро осыпалась. Муравейник открылся, и разрушенные

подземные галереи провалились вниз. Муравьи рассыпались по земле и,

очевидно, не сообразив, что им надо делать, вступили друг с другом в бой.

Они растерянно дрались вокруг муравейника, и лишь немногие, наиболее

сообразительные, начали выносить наружу толстые белые муравьиные яйца. Но

мать-куропатка тут как тут - схватила одно из этих сочных яичек и, клохча,

бросила его на травку перед своими птенцами. Затем с новым клохтаньем

опять подняла его и проглотила.

Малютки окружили мать и смотрели на нее с любопытством. Наконец

маленький желтый птенчик, тот самый, который спрятался на щепке, схватил

муравьиное яичко. Он несколько раз ронял его и затем, словно повинуясь

какому-то внезапному побуждению, проглотил. Так он научился есть. Минут

через двадцать уже весь выводок умел есть.

Как весело было разыскивать в земле превосходные муравьиные яйца, пока

мать-куропатка разрывала муравейник и обрушивала подземные галереи! Так

продолжалось до тех пор, пока каждый птенчик не наполнил свой маленький

зоб до отказа и уже больше не в состоянии был есть.

Потом все осторожно отправились вверх по течению ручья, на песчаный

берег, хорошо закрытый кустами терновника. Там они пробыли весь день,

наслаждаясь прохладным песком, в который они погружали свои горячие

маленькие лапки.

У них была врожденная наклонность к подражанию. Они лежали на боку,

совсем как их мать, и так же скребли своими тонкими ножками и хлопали

своими крылышками.

В сущности, крыльев у них еще не было, а были только бугорки с каждого

бока, указывающие место, где вырастут крылья.

В эту ночь мать отвела их в чащу засохшего кустарника, и там, среди

хрустящих, сухих листьев, по которым никакой враг не мог бы подойти

бесшумно, под густым сплетением ветвей шиповника, которые защищали от всех

воздушных врагов, она уложила своих детей в мягкую, устланную перьями

колыбель. Куропатка радовалась, глядя на своих малюток, которые

попискивали во сне и так доверчиво прижимались к ее теплому телу.

На третий день птенцы крепче держались на ногах. Им уже не нужно было

медленно обходить желудь, они могли даже влезать на сосновые шишки, и

маленькие бугорки, где потом будут крылья, покрылись уже синими толстыми