Ошибки, обусловленные непониманием смыслов исходного текста

В течение нескольких десятилетий теория перевода разраба­тывалась главным образом самими переводчиками, опиравшими­ся на собственный опыт практической работы и в меньшей сте­пени на критический анализ других переводов. Переводчики же априорно исходят из того, что текст оригинала понят полностью, поэтому герменевтический аспект перевода оказался менее раз­работанным, чем трансформационный. Вопрос «как вернее пре­образовать текст оригинала в текст на языке перевода?» почти вытеснил вопрос «как вернее понять текст оригинала?»

В то же время анализ некоторых переводов, выполненных в последние годы (речь идет о переводах художественных произве­дений), показывает, что немалая доля переводческих ошибок про­исходит именно в силу неполного или искаженного понимания оригинального текста.

Ошибки на этапе расшифровки смыслов, заключенных в зна­ках исходного сообщения, могут затрагивать все аспекты текста как знаковой сущности: прагматический, семантический и син­таксический.

Неверная трактовка прагматического аспекта оригинального высказывания может возникнуть в случае, если переводчик стал­кивается с так называемыми косвенными речевыми актами, т.е. высказываниями, внешняя форма которых скрывает истинные намерения автора вызвать у получателя речевого произведения ту или иную реакцию. Она возможна также при столкновении с разного рода аллегориями, «эзоповым языком» и другими форма­ми образной речи. Фразеологические обороты, метафоры и другие тропы нередко выполняют определенную прагматическую функ­цию и также представляют трудности для понимания. Для декоди-

рования их прагматики требуются глубокие знания чужой культу­ры и исключительное внимание к речевой ситуации, к условиям коммуникации.

Семантические искажения представляют собой наиболее рас­пространенный вид переводческих ошибок на герменевтическом этапе. Они могут касаться как понятий, простых и сложных, так и смыслов целых высказываний. При этом возможны искажения не только на сигнификативном, но и на денотативном уровне, когда переводчик неверно понимает, какой класс предметов соот­носится с тем или иным понятием.

Синтаксические искажения обусловлены непониманием ха­рактера логических связей между элементами высказывания, его коммуникативного членения. Они могут возникнуть также, если переводчик не смог понять взаимной обусловленности отдельных элементов высказываний, особенно в тех случаях, когда они на­ходятся не в непосредственной, а в дистантной связи, т.е. того, что каждый элемент представляет собой часть единого целого.

Переводческие ошибки, происходящие от непонимания смыс­лов оригинального текста, возникают на разных уровнях речевой цепи, т.е. когда единицей ориентирования оказываются разные по своей протяженности и структуре знаки. Переводчик может не разобраться, какой концепт заложен в том или ином слове или словосочетании, какая идея доминирует во фразеологическом обороте, какие признаки описываемой предметной ситуации ока­зываются самыми необходимыми, наконец, какая предметная си­туация описывается в тексте оригинала.

Иначе говоря, выстраивается вполне структурная типология уровней логико-смысловой структуры, на которых возникают ти­пичные переводческие ошибки, а именно:

— уровень простого понятия;

— уровень сложного понятия;

— уровень суждения;

— уровень представления о предметной ситуации.

§ 2. Ошибки понимания на уровне «знак — понятие»

Переводческие ошибки на семантическом уровне происходят в результате неверных трансформаций. Они основываются на ошибочном представлении переводчика о соответствии знаков исходного языка понятиям, т.е. знакам приписываются совсем не те понятия, которые они заключают в себе на самом деле. Рас­смотрим отрывок текста из романа M.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его переводы на некоторые языки, обращая особое внимание на выделенные фрагменты.

«В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах по­явилось двое граждан. Первый из них — приблизительно сорока­летний, одетый в серенькую летнюю пару, — был маленького рос­та, темноволос, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а аккуратно выбритое лицо его украшали сверхъестествен­ных размеров очки в черной роговой оправе. Второй — плечис­тый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жеваных белых брю­ках и черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берли­оз, редактор толстого художественного журнала и председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассо­циаций, сокращенно именуемой Массолит, а молодой спутник его — поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдони­мом Бездомный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды".

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, парал­лельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солн­це, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

— Дайте нарзану, — попросил Берлиоз.

— Нарзану нету, — ответила женщина в будочке и почему-то
обиделась.

— Пиво есть? — сиплым голосом осведомился Бездомный.

— Пиво привезут к вечеру, — ответила женщина.

— А что есть? — спросил Берлиоз.

— Абрикосовая, только теплая, — сказала женщина.

— Ну, давайте, давайте, давайте!..

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спи­ной к Бронной».

Обратимся сначала к фрагменту, где Булгаков говорит о на­питке, который пришлось выпить его героям, — абрикосовая. Сама грамматическая форма этого слова свидетельствует о том, что речь идет о воде, т.е. абрикосовая — это свернутая форма сло­восочетания абрикосовая вода, название напитка, весьма распро­страненного в Советском Союзе на протяжении многих десятков лет, а именно газированной воды с различными фруктовыми

сиропами. Углекислый газ придавал этим напиткам шипучесть и пенистость в момент, когда они наливались в стакан.

Во французском переводе мы обнаруживаем интересную за­мену: газированная вода превращается в абрикосовый сок — le jus d'abricot. Но сок, а тем более абрикосовый, обычно довольно гус­той, плотный, не может давать пены, если только не прокис. По­этому следующая фраза текста, переведенная вполне точно, оказы­вается абсурдной: En coulant dans les verres, le jus d'abricot fournit une abondante mousse jaune. Читатель начинает думать, что чертовщина уже начинается, хотя у автора пока еще ничего сверхъестественно­го не происходит. Возникает вопрос: может быть, французам вов­се неизвестно, что такое газированные напитки? Обратившись к словарю, мы видим, что во французском языке есть слово soda — газированный ароматизированный напиток. Soda au citron (= limo­nade), à l'orange amère. По этой модели можно было сконструиро­вать и абрикосовую: soda à l'abricot.

Характер ароматизаторов дается в определениях, вводимых предлогом à. «Преобразует» воду в сок и английский переводчик. В его версии абрикосовая — это apricot juice, который также затем дает обильную желтую пену: The apricot juice generated an abundance of yellow foam.

Наиболее точным оказывается немецкий переводчик, который передает интересующее нас понятие сложным словом Aprikosen­limonade.

Данный пример показывает, что переводчики не всегда стре­мятся уяснить сущность того явления, которое обозначено подле­жащим переводу словом. Но если абрикосовая представляет неко­торые трудности для перевода, так как может быть отнесена к разряду реалий, хотя и весьма прозрачных, то значение слова кривой в следующем примере, казалось бы, могло быть расшиф­ровано довольно точно: портреты каких-то генералов в треуголь­ных шляпах, с кривыми носами (из рассказа Н.В. Гоголя «Порт­рет»). Итальянский переводчик передает эту фразу следующим образом: ritratti di certi generali in tricorno col naso aquilino. Как ви­дим, кривые носы у Гоголя превращаются в орлиные носы у перевод­чика. Надо полагать, что переводчик понимает значение русского слова кривой, т.е. неправильной, искривленной формы. Орлиный нос тоже неправильной, искривленной формы, но кривизна совсем иная. По-русски кривой нос — это нос, свернутый набок. Гоголь говорит о портретах довольно низкого качества, выполненных не­искушенными в вопросах передачи объема художниками. На та­ких «плоских» портретах носы действительно выглядят кривыми. Но переводчик не стал вдаваться в расшифровку прилагательного кривой, словосочетания кривой нос и его соотношения со словосо­четанием орлиный нос. Он пошел по пути штампа: орлиный нос —

нос неправильной (не прямой, т.е. кривой) формы; такой нос считается признаком мужественности; мужественность есть свой­ство генералов, поэтому кривой нос = naso aquilino.

Особую группу слов, трудных для понимания, составляют слова, принадлежащие диалектам и региональным говорам. Даже если язык оригинала родной, читатель не всегда может понять значения диалектизмов и регионализмов. Еще труднее это сде­лать переводчику. Но «трудно» и «невозможно» — не одно и то же. Переводчику следует использовать все для расшифровки тек­ста оригинала. Иногда ответы на вопросы, возникающие у пере­водчика, дают литературоведческие источники. Обратимся к фрагменту главы «Лесное воинство» из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Глава начинается так: «Осенью лагерь партизан стоял в Лисьем отоке, небольшом лесу на высоком бугре, под кото­рым неслась... пенистая река».

Главный вопрос этого предложения: что такое оток? Ком­ментарии к роману, составленные В. Борисовым и Е. Пастернаком, говорят о том, что оток — это речной полуостров. Переводчик, не сумев найти значения этого слова, строит клишированный ло­гический ряд: «Лисий оток» — это место, где, видимо, прожива­ют лисы; лисы не любят открытого пространства и строят свои норы в зарослях, следовательно, оток — это заросли. И в перево­де на английский язык появляется Fox's thicket — Лисьи заросли. Переводчик не задумывается над формой слова оток, а ведь она достаточно прозрачна: оток — ср.: протока, приток, поток; во всех случаях речь идет о потоке воды. Но оток — отекать, обте­кать. Явно, что речь идет о предмете, который обходится, омы­вается потоком воды, в данном случае рекой. И речной полуост­ров превращается в переводе в заросли.

Еще одна загадка: Предвыборная сходка на буйвище. Абсолют­но понятно слово предвыборная. Слово сходка определяется слова­рями: 1) собрание членов сельской общины в дореволюционной общине; 2) революционное собрание рабочих, студентов и т.п. в дореволюционной России¹. Но буйвище остается совершенно не­понятным. Помогает комментарий, который разъясняет, что буйви­ще — это открытое место, прогалина, обычно на возвышенности. Сразу вспоминается слово буйный, восходящее к вышедшему из употребления прилагательному буи — сильный, смелый, первич­ное значение которого было «рослый, большой». Рассмотренный пример показывает также, что значения регионализмов и диалек­тизмов нередко расшифровываются обращением к истории слов.

Переводчик, не сумевший расшифровать значение данного слова, применяет самый простой переводческий «прием» — он

Словарь русского языка: В 4 т. Т. 4. С. 317.

просто его не переводит. И тогда предвыборная сходка на буйвище превращается в лишенную каких бы то ни было красок клиширо­ванную английскую форму pre-election meeting.

Переводческие ошибки могут возникнуть и тогда, когда пе­реводчик сталкивается в тексте перевода с многозначным словом, т.е. знаком, заключающим в себе несколько понятий. Иногда эти понятия могут настолько далеко отходить друг от друга, что по­лисемия перерастает в омонимию. Нередко знаки содержат вто­ричные понятия, возникшие в результате образного переосмыс­ления первичных. Переводчику необходимо очень внимательно проанализировать контекст, т.е. окружение знака, для того чтобы определить, какое из понятий актуализируется в том или ином случае. Приведу пример из перевода на русский язык романа французского писателя М. Турнье « Лесной царь»: «Ce jour-là, elle observa négligemment en se rhabillant que je faisais l'amour "comme un serin"... C'était seulement ma précipitation dont il s'agissait, comparable, selon elle, au coup de tampon expéditif que les petits oiseaux s'administrent en guise de devoir conjugal». В этом фрагменте женщина упрекает мужчину в том, что в любви он напоминает птичку: слишком быстро все происходит, как у птичек. Француз­ское слово un serinкроме основного значения «канарейка» имеет и переносное, просторечное «простофиля, легковерный, доверчи­вый человек». В данном контексе, где автор дает развернутое объяснение данного сравнения, значение образа очевидно. Одна­ко переводчик идет иным путем и останавливает свой выбор на переносном значении слова un serin — «...она между делом броси­ла, что я трахаюсь по-простецки».Оставим пока в стороне ис­ключительную изящность и стилистическую выдержанность из­бранного переводчиком глагола и обратим внимание только на сравнение. Оно выглядит довольно странно в данном контексте. Переводчика не смущает, что автор специально разъясняет смысл своего сравнения. Сравнение дается и в переводе: «Она имела в виду исключительно мою торопливость: словно птичка, по ее словам, — раз, и готово». Остается неясным, причем здесь про­стак? Неверно выбранное понятие из двух возможных, заключен­ных в знаке un serin, искажает картину и нарушает логическую связность текста.

§ 3. Ошибки понимания на уровне «знак — сложное понятие»

Теперь проанализируем примеры переводческих ошибок в расшифровке смыслов не отдельных слов, а словосочетаний.

Вернемся к выбранному фрагменту текста Булгакова и по­смотрим, что и как нес Берлиоз: свою приличную шляпу пирожком нес в руке.

Шляпа пирожком — это сложное понятие, в содержании ко­торого видовой признак родового понятия шляпа передан сравне­нием (как пирожок), в русском языке обозначено устойчивым словосочетанием. Смысл его в том, что шляпа напоминает пиро­жок, то есть она имеет сверху довольно глубокую продолговатую впадину. Французский переводчик, видимо, не поняв смысла сравнения, но желая сохранить образность, предлагает своему чи­тателю весьма пространное и путанное высказывание, не имею­щее ничего общего с русским оригиналом: Quant à son chapeau, de qualité fort convenable, il le tenait froissé dans sa main comme un de ces beignets qu'on achète au coin des rues, что означает буквально сле­дующее: что касается его шляпы, очень хорошего качества, так он нес ее в руке скомканной, будто какой-то пончик, какие продают на углу улицы.

В чешском варианте также сохраняется образ чего-то съедоб­ного: V nice zmoulal kvalitni klobouk smacknuty па plâcku... Ho placka по-чешски — это лепешка. Сама внутренняя форма слова говорит о том, что речь идет о чем-то плоском. Смысл словосочетания, использованного автором, оказывается также искаженным.

Английский переводчик вовсе опускает сравнение. В англий­ском переводе возникает мягкая шляпа: ...held his proper fedora in his hand.

Пример со шляпой Берлиоза показывает, кроме всего проче­го, что французский переводчик не сумел верно расшифровать смысл всего суждения в целом, оформленного соответствующей синтаксической конструкцией русского высказывания. Поэтому шляпа пирожком, которую Берлиоз нес в руке, описанная в рус­ском высказывании, превращается во французском тексте в шля­пу, которую Берлиоз измял в руке так, что она стала похожа на пончик.

§ 4. Ошибки понимания на уровне «знак — суждение»

Как было отмечено еще в XVII в., ошибки в расшифровке смыслов исходного речевого произведения не ограничиваются непониманием только понятий, заключенных в отдельных словах или словосочетаниях. Они могут затрагивать смысл целых сужде­ний и более сложных логических конструкций. Эти ошибки часто происходят от недостаточно внимательного отношения к синтак­сической организации высказывания. Такие ошибки наиболее оче­видны в философских рассуждениях автора оригинального текста.

Обратимся еще раз к роману Турнье «Лесной царь» и его пе­реводу на русский язык. Герой, раздумывая о том, доставляет он удовлетворение женщине или нет, записывает в свой дневник

образную фразу: «C'était vrai. Et il est également vrai que l'homme qui mange son pain ne s'inquiète pas de la satisfaction qu'éprouve, ou n'éprouve pas, le pain à être ainsi mangé». — И это было правдой. Но, ведь правда и то, что человека, поедающего хлеб, не заботит, полу­чает или не получает удовлетворение хлеб от того, что его съеда­ют именно таким образом (перевод мой. — Н.Г.). В этой фразе аллюзия на мужской эгоизм в любви очевидна.

Переводчику, видимо, некогда было разбираться в премудрос­тях философских размышлений автора, облаченных в определен­ную синтаксическую форму французского высказывания, поэтому он с легкостью распространяет объектное дополнение удовлетворе­ние {la satisfaction), относящееся к слову хлеб {le pain) — подлежа­щему придаточного предложения, на субъект главного предложе­ния — слово человек {l'homme). Тем самым смысл высказывания полностью искажается: «Опять чистая правда, как и то, что, утоляя голод ломтем хлеба, мы равно не заботимся ни о собствен­ном удовольствии, ни о том, чтобы доставить его поглощаемой пище». Для большей наглядности приведем французское высказы­вание и два его перевода в трех параллельных колонках:

C'était vrai. Et il est également vrai que l'hom­me qui mange son pain ne s'inquiète pas de la satisfaction qu'éprouve, ou n'éprouve pas, le pain à être ainsi mangé.

И это было правдой. Но ведь правда и то, что человека, поедающего хлеб, не заботит, получа­ет или не получает удов­летворение хлеб от того, что его съедают таким образом.

Опять чистая правда, как и то, что, утоляя го­лод ломтем хлеба, мы равно не заботимся ни о собственном удоволь­ствии, ни о том, чтобы доставить его поглощае­мой пище.

Переводчика не очень беспокоит философия Турнье, поэтому он легко опускает весьма важный для понимания смысла выска­зывания фрагмент être ainsi mangé — быть съеденным именно та­ким образом. При этом он не стесняется в пустой отсебятине и добавляет определение чистая к слову правда, создавая тем са­мым штамп, слово ломоть к слову хлеб. Более того, он вводит в текст идею утоления голода, которая вовсе отсутствует у автора оригинала.

Философские рассуждения оказываются трудноразрешаемой задачей для переводчика. Следующий фрагмент текста демонст­рирует еще одно предательство, на этот раз обусловленное непо­ниманием смысла высказывания в целом. Для большей точности отметим, что искажение смысла возникает в этом случае в ре­зультате комплексного непонимания как синтаксической струк­туры высказывания, так и некоторых из составляющих его слов.

В самом начале романа Турнье размышляет о том, что такое монстр, чудовище, в чем суть этого явления.

Le monstre est ce que l'on montre — du doigt, dans les fêtes foraines, etc. Et donc plus un être est monstrueux, plus il doit être exhibé.Монстр, пишет Турнье, это тот, на кого показывают пальцем на ярмарках, и т.п. Выходит, чем более чудовищно существо, тем более оно должно выставляться напоказ. Идея автора достаточно ясна: уродливость монстра неизбежно связана с его выставлением на всеобщее обозрение. Переводчик отделывается здесь лишен­ной всякого смысла фразой: «То есть это диковинка, которую вы­ставляют на всеобщее обозрение, к примеру, на ярмарке. Такимобразом, существо тем более чудовищно, чем оно более диковинно».

Далее автор разъясняет, что именно это и наводит ужас на его героя:

Voilà qui me fait dresser le poil, à moi qui ne peux vivre que dans l'obscurité et qui suis convaincu que la foule de mes semblables ne me laisse vivre qu'en vertu d'un malentendu, parce qu'elle m'ignore.

Вот отчего волосы встают дыбом. Ведь я могу жить лишь во мра­ке. Я уверен, что толпа мне подобных оставляет меня в живых только по недоразумению, ведь она не знает, кто я (перевод мой. - Н.Г.).

Вот что ужасно. Я вы­нужден таиться от своих ближних, чтобы те не выставили меня на по­зорище.

Как видим, в опубликованной русской версии чудовище со­крушается совсем по иному поводу.