Краткие новости смерть жены писателя: серия книг про инспектора адамса приостановлена 5 страница

Дэвид посмотрел сперва на книжечку, потом на Ханну. Положил подарок в нагрудный карман, похлопал по нему ладонью и взял сестру за обе руки. Казалось, ему хочется обнять и поцеловать ее, однако у них это было не принято. Поэтому Дэвид только качнулся вперед и шепнул что-то ей на ухо. Оба посмотрели на Эммелин, и Ханна согласно кивнула.

Дэвид повернулся и что-то сказал Роберту. Снова поглядел на Ханну, и та стала рыться в сумочке. Ищет подарок и для Робби, сообразила я. Дэвид попросил дать ему что-нибудь на счастье.

Тут меня отвлек голос Альфреда.

– Пока, Грейси, – щекоча губами мою шею, сказал он. – И огромное спасибо за носки.

Я поднесла пальцы к уху, еще теплому от его дыхания, а он уже закинул мешок за плечо и побежал к поезду. Поставил ногу на ступеньку, обернулся, оглядел нас через головы друзей, крикнул: «Пожелайте мне удачи!», и исчез, втиснутый в вагон другими солдатами, спешившими занять места.

Я махнула рукой, прошептала: «Удачи!» спинам незнакомцев, и только тут поняла, как пусто станет в Ривертоне без Альфреда.

Дэвид и Робби садились в вагон первого класса, вместе с другими офицерами. Доукинс внес вещи Дэвида. Офицеров было меньше, чем солдат, вскоре они все появились у окон, в то время как Альфред в своем вагоне бился за стоячее место.

Паровоз свистнул и выпустил облако пара. Застучали колеса, набирая ход, состав тронулся.

Ханна, роясь на ходу в сумочке, побежала рядом. Поезд пошел все быстрее и быстрее, она вскинула голову, выдернула из волос белую атласную ленточку и сунула в протянутую руку Робби.

Мой взгляд выхватил из толпы одинокую, потерянную фигурку Эммелин. В поднятой руке она сжимала белый платок, но не размахивала им, как все окружающие. Эммелин неуверенно обвела толпу расширенными глазами. Приподнялась на цыпочки, высматривая Дэвида. И Робби.

И вдруг лицо ее просветлело, я поняла, что она заметила Ханну. Слишком поздно. Эммелин проталкивалась сквозь толпу, пытаясь докричаться до сестры сквозь шум паровоза, свистки и слова прощания, а Ханна все бежала вдоль перрона, длинные волосы расплелись и развевались за спиной. Вместе с поездом она исчезла в облаке пара.

ЧАСТЬ 2

«Культурное наследие Англии»

1999 год

БУКЛЕТ «ИМЕНИЕ РИВЕРТОН, САФФРОН-ГРИН, ЭССЕКС»

Жилой дом эпохи королевы Елизаветы, спланированный известным архитектором Джоном Торпом и «облагороженный» в восемнадцатом столетии восьмым виконтом Эшбери, который расширил его и превратил в элегантное имение. В девятнадцатом веке, с появлением моды на загородный отдых, Ривертон снова реконструируется под руководством Томаса Кабитта: появляется третий этаж с комнатами для гостей и – согласно традиции викторианских времен, гласящей, что слуги должны быть невидимы, – целая сеть каморок на чердаке и вход для слуг с торца дома, ведущий прямиком в кухню.

Живописные руины великолепного дома окружены роскошными садами – творением знаменитого ландшафтного архитектора сэра Джозефа Пакстона. На территории садов расположены два фонтана. Один из них, «Амур и Психея», недавно отреставрирован. Сейчас фонтаны оборудованы электронасосом, изначально же они работали на паровом двигателе и, по воспоминаниям свидетелей, «шумели, как паровоз». Сто тридцать струй фонтана, спрятанных среди гигантских муравьев, орлов, огнедышащих драконов, подводных чудищ, купидонов и древних богов, бьют на сто футов в высоту.

Второй по величине фонтан под названием «Падение Икара» находится в конце так называемой Долгой аллеи. Сразу за ним расположено озеро с летним домиком, выстроенным в 1923 году на месте старого лодочного сарая по распоряжению тогдашнего владельца имения, мистера Теодора Лакстона. В 1924 году озеро приобрело печальную известность: во время традиционного летнего праздника на его берегу застрелился поэт Роберт С. Хантер.

Многие из хозяев Ривертона также внесли свой вклад в планировку сада. Жена лорда Герберта, датчанка, леди Гита Эшбери, окружила небольшой участок сада миниатюрной тисовой изгородью и создала там садик из подстриженных деревьев и кустарников, известный как сад Эгесков – в честь датского замка, принадлежавшего родным леди Эшбери, а леди Вайолет, жена одиннадцатого лорда Эшбери, разбила на лужайке за домом розовую аллею.

После опустошительного пожара в 1938 году Ривертон пришел в запустение. В 1974 году имение передали в ведение организации «Культурное наследие Англии», и с тех пор там идет реставрация. Северный и южный сады и фонтан «Амур и Психея» были восстановлены в рамках программы по сохранению старинных садов и парков. Фонтан «Падение Икара» и летний домик находятся на реставрации.

Церковь Ривертона стоит в живописной долине неподалеку от дома. Летом там работает чайная, на территории имения есть также магазин сувениров. Расписание работы фонтанов вы можете узнать по телефону 01277 876857.

ДВЕНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

Меня покажут в кино. Ну, не меня, конечно, а молодую девушку, которая меня сыграет. Вот странно: как бы проста и безыскусна ни была твоя жизнь, достаточно прожить подольше, чтобы тебя сочли интересным человеком. Пару дней назад Урсула, режиссер со стройной фигуркой и пепельными волосами, позвонила мне и поинтересовалась, не хочу ли я встретиться с актрисой, которой выпала сомнительная честь сыграть горничную Грейс.

Они приедут сюда, в «Вереск». Не самое лучшее место для рандеву, однако у меня нет ни сил, ни желания куда-то тащиться даже ради фильма. Вот и сижу в кресле, жду.

В дверь стучат. Гляжу на часы – половина десятого. Вовремя они. Чувствую, что затаила дыхание, и не пойму, почему.

Они уже в комнате. Моей комнате. Сильвия, Урсула и девочка, которая будет меня играть.

– Доброе утро, Грейс, – говорит Урсула, улыбаясь из-под светлой челки, и неожиданно целует меня в щеку.

У меня перехватывает горло.

Она садится на край кровати – против чего я совершенно не возражаю – и берет меня за руку.

– А это Кейра Паркер. – Урсула улыбается девушке. – Она будет играть вас.

Кейра выходит из тени на свет. Ей не больше семнадцати, и она красива какой-то слишком правильной красотой. Блондинка с круглым личиком, голубыми глазами и чересчур пухлыми губами, намазанными чересчур ярким блеском. Ей бы шоколад рекламировать.

Я вспоминаю о вежливости:

– Садитесь, пожалуйста.

Указываю на жесткий коричневый стул, который Сильвия еще раньше принесла из столовой.

Кейра изящно усаживается, закидывает джинсовые ноги одну на другую и косится влево, на мой туалетный столик. Джинсы потертые, из карманов хвостами торчат нитки. Сильвия давно просветила меня, что дыры теперь вовсе не признак бедности, а признак стиля. Кейра безмятежно улыбается, оглядывая мои вещи, потом тоже вспоминает о вежливости:

– Большое спасибо, что согласились увидеться со мной, Грейс.

Обращение по имени задевает меня. Даже не пойму, с чего бы. Если бы она назвала меня по фамилии или званию, я бы сама предложила отбросить формальности.

Замечаю, что Сильвия до сих пор маячит у открытой двери, протирая несуществующую пыль. Она обожает актеров и футболистов.

– Сильвия, солнышко, – прошу я, – не принесешь нам чаю?

Сильвия поднимает глаза, вся – безграничная преданность.

– Чаю?

– Да, с печеньем.

– Ну конечно, – она неохотно бросает тряпку.

Я киваю Урсуле.

– Спасибо, с удовольствием, – говорит она. – Зеленый.

– А вы, мисс Паркер? – спрашивает покрасневшая Сильвия, и по ее голосу я понимаю, что она, должно быть, узнала юную актрису.

Кейра зевает.

– Зеленый, с лимоном.

– Зеленый, – медленно повторяет Сильвия, словно заучивая ответ, чтобы передать его потомкам. – С лимоном, – заканчивает она, не трогаясь с места.

– Мне как всегда, – говорю я. – Спасибо, Сильвия.

– Хорошо. – Она часто моргает, будто очнувшись, и наконец-то уходит. Я остаюсь наедине с гостьями.

И тут же жалею, что отослала Сильвию. Меня мгновенно охватывает иррациональное чувство, что ее присутствие отгоняло духов прошлого.

И все же она ушла, и мы сидим втроем и просто молчим. Я украдкой кидаю взгляды на Кейру, изучаю ее лицо, пытаюсь отыскать в правильных чертах юную себя. Внезапно тишину взрывает звенящая музыка.

– Простите, – роясь в сумке, просит Урсула, – надо было отключить сигнал. – Она вытаскивает маленький черный телефон, музыка становится громче и обрывается, когда Урсула нажимает кнопку.

– Простите еще раз, – смущенно улыбаясь, повторяет она, глядит на экран и хмурится. – Если позволите, я выйду на минутку.

Мы с Кейрой киваем, и Урсула выходит, прижимая к уху телефон.

Когда за ней закрывается дверь, я поворачиваюсь к своей юной посетительнице:

– Начнем, пожалуй.

Она слегка кивает и достает из сумки папку. Открывает, вынимает стопку скрепленных зажимом листков. Со своего места я вижу, что это сценарий – отдельные слова большими буквами, а следом большие куски текста маленькими.

Кейра перелистывает несколько страниц и останавливается, сжимая губы.

– Интересно узнать, какие отношения были у вас с семьей Хартфорд. С девочками.

Киваю. Все, как я и думала.

– У меня небольшая роль, – продолжает Кейра. – И реплик немного, зато я часто мелькаю в кадре. Да вы сами знаете. Подаю напитки и так далее.

Снова киваю.

– Однако Урсула решила, что мне будет полезно пообщаться с вами, расспросить о девочках, узнать, что вы о них думали. Чтобы лучше понять характер своей героини. Мотивацию. – Последнее слово она произносит медленно, четко, чуть ли не по слогам, будто боится, что иначе я не пойму. Выпрямляет спину. – Пусть у меня неглавная роль, но сыграть ее я должна достойно. Мало ли кто может увидеть фильм.

– Конечно, конечно.

– Николь Кидман получила роль в «Днях грома» только потому, что Том Круз заметил ее в каком-то австралийском фильме.

Я понимаю, что перечисленные имена и названия должны что-то мне говорить, и опять киваю. А Кейра продолжает:

– Поэтому я и хочу, чтобы вы поделились со мной тем, что вы помните. О своей работе и о Хартфордах. – Она подается вперед, глаза – два осколка венецианского стекла. – В этом мое преимущество, в том, что вы еще… в смысле, до сих пор…

– Жива, – заканчиваю я. – Что ж, понятно. – Мне даже нравится ее прямота. – Что конкретно вам хотелось бы узнать?

Кейра улыбается – от облегчения, что я не прицепилась к ее бестактности. Снова просматривает лежащий на коленях сценарий.

– Сперва пройдемся по скучным вопросам.

У меня екает сердце. Что она хочет узнать?

– Вам нравилось работать горничной?

Я перевожу дух.

– Да. Какое-то время.

– Серьезно? – удивляется Кейра. – Не представляю, как можно получать удовольствие, весь день обслуживая других людей. Что же вам нравилось?

– Окружающие стали мне семьей. Я ценила их отношение.

– Окружающие? – ее взгляд становится цепким. – Вы имеете в виду Эммелин и Ханну?

– Нет, я говорила об остальных слугах.

– А-а-а, – разочарованно тянет Кейра. Она, без сомнения, не отказалась бы увеличить и углубить роль, переделать сценарий так, чтобы горничная Грейс оказалась тайной сестрой младших Хартфордов. Что ж, она молода, дитя совсем другого мира. И не понимает, что некоторые сюжеты переписать нельзя.

– Это все прекрасно, – говорит Кейра. – Но у меня нет эпизодов с актерами, играющими других слуг, так что мне это не поможет. – Она ведет ручкой по списку вопросов. – А что вам не нравилось в вашей работе?

Вставать каждый день с петухами, чердак, который в жару раскалялся, как печка, а в стужу – леденел, покрасневшие от стирки руки, ноющая от глажки спина, усталость в каждой косточке.

– Я очень уставала. Работала дни напролет. На себя времени почти не оставалось.

– Именно это я и сыграю, – кивает девушка. – Мне даже не нужно будет притворяться. После того, как я целый день протаскала эти проклятые подносы, у меня все руки в синяках.

– А меня больше всего донимали ноги, – делюсь я. – Впрочем, только поначалу. И еще один раз – когда мне исполнилось шестнадцать и я купила новые туфли.

Кейра записывает что-то на обороте сценария, кивает.

– Прекрасно. Это подойдет. – Дописывает и ставит лихой росчерк. – А теперь перейдем к интересному. Расскажите мне про Эммелин. Как вы к ней относились?

Я колеблюсь, не зная, с чего начать.

– У меня с ней несколько эпизодов, и я никак не решу, как их сыграть.

– А что за эпизоды? – с любопытством спрашиваю я.

– Например, когда Эммелин в первый раз встречает Роберта Хантера, у озера. Она падает, чуть не тонет, а мне приходится…

– У озера? – озадаченно переспрашиваю я. – Нет, они встретились в другом месте. В библиотеке, зимой. Они…

– В библиотеке? – морщит носик Кейра. – Неудивительно, что сценарист все переписал. Пыльная комната, полная старых книг… Нет, у озера – гораздо лучше, тем более, там он потом и застрелился. Где начало, там и конец. Это так романтично! Как у База Лурмана в «Ромео и Джульетте».

Приходится верить ей на слово.

– Значит так, я бегу в дом за помощью, а когда возвращаюсь, оказывается, что Хантер уже спас Эммелин. Актриса должна глядеть на актера так, будто не замечает нас, прибежавших на подмогу. – Кейра пристально смотрит на меня. – Вы не считаете, что я – Грейс – должна как-то прореагировать?

Я отвечаю не сразу, и Кейра пускается в объяснения.

– Нет, не в открытую, конечно. Просто сыграть настроение. Знаете… – она еле слышно фыркает, высоко задирает нос и обиженно вздыхает. Я даже не сразу понимаю, что Кейра разыгрывает передо мной сцену, пока ее лицо не становится прежним и она не спрашивает:

– Ну как?

– Как?.. – Я старательно подбираю слова. – Видите ли, это ваше дело, как вам играть вашу героиню. Вашу Грейс. Но если бы у озера была я и снова наступил тысяча девятьсот пятнадцатый, я не представляю, чтобы я… – машу рукой, не в силах подобрать слова.

Кейра глядит на меня так, будто я что-то упустила в ее рассказе.

– Разве вам не кажется, что это не слишком вежливо со стороны Эммелин: даже не поблагодарить Грейс за то, что она бегала за помощью? Я бы чувствовала себя глупо, если бы носилась туда-сюда только для того, чтобы потом стоять там, как истукан.

– Возможно, вы правы, – вздыхаю я, – но именно так обращались со слугами в те давние времена. Эммелин просто не пришло бы в голову вести себя по-другому. Понимаете?

Кейра озадачена.

– Да и я ничего другого не ожидала.

– Но ведь вы чувствовали хоть что-нибудь?

– Ну конечно! – Мне вдруг становится неприятно обсуждать давно ушедших людей. – Только никогда этого не показывала.

– Никогда? – Кейра не хочет и не ждет ответа, и я благодарна ей, потому что не желаю отвечать.

– Все эти хозяйско-горничные отношения – такая глупость! – надувшись, говорит она. – Сплошные приказы!

– Времена были другие, – просто отвечаю я.

– Вот и Урсула так говорит, – вздыхает Кейра. – Только мне ведь это не поможет! Актерская игра – это сплошные чувства. Как сыграть яркую роль, если основная задача – ни на что не реагировать? Я чувствую себя просто картонной фигуркой, со всеми этими «да, мисс», «нет, мисс», «как скажете, мисс».

– И впрямь нелегко, – киваю я.

– Сначала я пробовалась на роль Эммелин, – доверчиво сообщает Кейра. – Тоже, конечно, ничего особенного. Но хоть героиня интересная. В кино снималась, и погибла красиво – в автокатастрофе. А костюмы какие – вы бы видели!

Я не напоминаю ей, что видела эти костюмы раньше всех.

– В итоге выбрали более кассовую актрису. – Кейра закатывает глаза. – Хотя мои пробы им понравились. Вызывали меня два раза. Продюсер сказал, что я похожа на Эммелин больше, чем Гвинет Пэлтроу – Она так брезгливо произносит имя актрисы, что разом теряет всю свою красоту. – У нее только одно преимущество: номинация на «Оскар», тем более, всем известно, что британским актрисам приходится работать вдвое усердней, чтобы его получить. Особенно, если начинаешь в сериалах.

Я чувствую разочарование Кейры и не виню ее: мне и самой не раз гораздо больше хотелось быть Эммелин, чем горничной.

– Так или иначе, – с досадой продолжает девушка, – я играю Грейс, и надо выжать из этой роли все, что только можно. Кроме того, Урсула обещала поместить интервью со мной на диске с анонсом фильма, потому что я единственная, кто смог встретиться со своим прототипом.

– Рада, что оказалась полезной.

Она кивает, не замечая моей иронии.

– Еще вопросы?

– Сейчас посмотрю. – Она переворачивает страницу, из папки вылетает что-то, похожее на гигантскую серую моль, и падает лицом вниз. Когда Кейра поднимает листок, я вижу, что это фотография – группа черно-белых фигурок с серьезными лицами. Даже отсюда она кажется знакомой. Я вспоминаю ее мгновенно – как виденный когда-то фильм, сон или рисунок всплывают в памяти при первом же взгляде на них.

– Можно посмотреть? – Я протягиваю руку. Кейра кладет фото в мои скрюченные пальцы. Наши руки встречаются, и гостья быстро отдергивает свою, будто боится заразиться. Чем? Старостью, очевидно.

Передо мной копия старого фотоснимка. Поверхность гладкая, матовая, прохладная. Я поднимаю его поближе к свету и надеваю очки.

Вот они – мы. Вся прислуга Ривертона, лето тысяча девятьсот шестнадцатого.

Такой снимок по распоряжению леди Вайолет делался каждый год. Фотограф приглашался специально, из лодонской студии, его приезд обставлялся со всей торжественностью.

Готовая фотография – два ряда серьезных лиц глядящих в накрытый черной тканью фотоаппарат, – потом стояла некоторое время на полке в гостиной, после чего помещалась в семейном альбоме Хартфордов, наряду с приглашениями, страницами меню и вырезками из газет.

Будь эта фотография сделана в другое лето, я бы не смогла так точно назвать год. Но этот снимок связан для меня с событиями, о которых невозможно забыть.

В центре сидит мистер Фредерик, у него по бокам – мать и Джемайма. На плечи Джемаймы накинута черная шаль, маскирующая огромный живот. По обеим сторонам от них, как две круглые скобки, сидят Ханна и Эммелин – одна выше, другая ниже – в одинаковых черных платьях. Новых платьях, только совсем не тех, о которых мечтала Эммелин.

В центре второго ряда, за спиной мистера Фредерика стоят мистер Гамильтон, миссис Таунсенд и Нэнси. Мы с Кэти стоим за девочками Хартфорд; мистер Доукинс, шофер, и мистер Дадли, садовник, – по краям. Ряды не смешиваются, только няня Браун дремлет в плетеном кресле сама по себе – ни впереди, ни сзади.

Я смотрю на свое серьезное лицо. Из-за прилизанных волос голова похожа на булавочную головку, только уши торчат. Я стою за Ханной, ее светлые, уложенные волнами волосы загораживают мое черное платье.

У всех мрачные лица – примета времени, и особенно того лета. Прислуга, как всегда в черном, но на этот раз к ней присоединилось и семейство. Траур, охвативший всю Англию и весь мир, не миновал и нас.

Фото сделано двадцатого июля шестнадцатого года, на следующий день после похорон лорда Эшбери и майора. В день рождения ребенка Джемаймы, который ответил на вопрос, так долго мучивший всех и каждого.

* * *

То лето выдалось невыносимо жарким, самым жарким на моей памяти. Ушли в прошлое серые зимние дни, незаметно выцветавшие в ночи, их место заняли длинные солнечные летние недели. Погода стояла ясная, ни облачка.

В то утро я проснулась раньше обычного. Солнечные лучи уже позолотили верхушки берез вокруг озера и вливались в чердачное окно. Широкая полоса света легла на кровать, слепила глаза. Я не отодвинулась. Иногда даже приятней проснуться с рассветом, вместо того чтобы начинать рабочий день в холодной тишине спящего дома. Летнее солнце – лучший друг горничной.

Фотограф должен был приехать в половине десятого, и к тому времени, как мы собрались на лужайке, воздух над ней дрожал от жара. Семейство ласточек, что поселилось под крышей и явно считало Ривертон своим собственным домом, с любопытством наблюдало за нами, приглушенно чирикая. Даже деревья вдоль дорожек стояли, не шелохнувшись. Их густые кроны будто берегли силы на случай, если подует ветерок и заставит их шуршать и качаться.

Вспотевший фотограф рассадил и расставил нас, как полагалось – хозяева в первом ряду, слуги – у них за спиной. Так мы и вышли на фото – напряженно смотрим в глазок фотоаппарата, все в черном, мыслями еще на кладбище.

* * *

Позже, в спасительной прохладе кухни, мистер Гамильтон велел Кэти налить нам лимонаду, пока остальные без сил свалились на стулья вокруг стола.

– Конец света, иначе не назвать, – всхлипнула миссис Таунсенд, промокая глаза платком. Она проплакала почти весь июль: с того дня, как пришла весть из Франции о гибели майора, до того, как на прошлой неделе лорда Эшбери разбил удар, а с тех пор – еще сильнее. Даже перестала глаза вытирать, из них постоянно текли слезы.

– Да, миссис Таунсенд, иначе не скажешь, – согласился сидевший напротив мистер Гамильтон.

– Как только я думаю о его светлости… – Ее голос сорвался, она замотала головой и закрыла лицо руками.

– Внезапный удар.

– Как же, удар! – подняла голову миссис Таунсенд. – Называйте, как хотите, только я вам так скажу: у нашего хозяина сердце разорвалось. Не смог он пережить сына.

– Боюсь, что вы правы, миссис Таунсенд, – поправляя форменный шарф, согласилась Нэнси. – Они с майором были очень близки.

– Майор… – глаза миссис Таунсенд вновь наполнились слезами, губы задрожали. – Бедный мальчик! Только подумать – погиб так далеко от дома! В этой ужасной Франции!

– На Сомме, – сказала я, пробуя слово на вкус – такое чужое и мрачное. Два дня назад пришло очередное письмо от Альфреда, отосланное из Франции неделю назад. Тонкие листки, мятые и грязные, пахнущие дальними странами. Тон письма был нарочито бодрым, но сквозило в нем что-то недосказанное, от чего я пришла в уныние. – Ведь там сейчас Альфред, да, мистер Гамильтон? На Сомме?

– Да, моя девочка, скорее всего. Я слышал в деревне, что «Бойцов Саффрона» отправили именно туда.

– Мистер Гамильтон! – вскрикнула вошедшая с подносом лимонада Кэти. – А что если Альфреда тоже…

– Кэти! – цыкнула Нэнси, увидев, как миссис Таунсенд прижала руки ко рту. – Закрой рот и займись лимонадом.

Мистер Гамильтон сжал губы.

– Не беспокойтесь за Альфреда, девочки. Он в хорошем настроении и в хороших руках. Командиры делают для солдат все возможное. Они не пошлют в битву Альфреда и его сослуживцев, если не будут уверены, что те в силах защитить короля и отечество.

– Это вовсе не значит, что его не могут застрелить, – упрямо сказала Кэти. – Майора же убили, хоть он и был героем.

– Кэти! – мистер Гамильтон покраснел, как вареная свекла, а миссис Таунсенд снова застонала. – Что за непочтительность!

Он понизил голос и продолжил дрожащим шепотом:

– И это после того, что пришлось пережить семье в последние дни. – Мистер Гамильтон покачал головой и поправил очки. – Видеть тебя не хочу. Ступай к раковине и… – Он повернулся к миссис Таунсенд в поисках помощи.

Миссис Таунсенд подняла от стола распухшее лицо и проговорила между всхлипами:

– И вымой все кастрюли и сковородки. Даже старые, те, что отложены для починки.

Мы замолчали, а Кэти поплелась к раковине. Глупая Кэти с разговорами о смерти. Альфред сумеет себя защитить. Он все время повторял это в письмах, наказывая мне не слишком-то привыкать к его обязанностям, потому что совсем скоро он вернется и снова примется за них. Просил «придержать ему место». Хотя теперь непонятно, что вообще станется со всеми нашими местами…

– Мистер Гамильтон, – осторожно позвала я. – Мне бы не хотелось проявлять неуважение, но очень интересно знать, что теперь будет с нами? Кто станет хозяином Ривертона вместо лорда Эшбери?

– Мистер Фредерик, кто же еще! – ответила Нэнси. – У хозяина ведь не осталось других сыновей.

– Нет, – возразила миссис Таунсенд, поглядывая на мистера Гамильтона. – Владельцем Ривертона станет сын майора. Тот, что родится. Он – наследник титула.

– Все зависит от того… – мрачно начал мистер Гамильтон.

– От чего? – поторопила его Нэнси. Мистер Гамильтон оглядел нас всех.

– От того, кто родится у Джемаймы – сын или дочь.

Миссис Таунсенд снова ударилась в слезы.

– Бедная-бедная! Мужа потеряла, да еще перед самыми родами! Как же это все несправедливо!

– Сейчас по всей Англии то же самое творится, – покачала головой Нэнси.

– Вовсе не то же самое, – не согласилась миссис Таунсенд. – Когда такое случается с близкими, это вовсе не то же самое.

Зазвенел один из трех звонков около лестницы, миссис Таунсенд подскочила, прижав руку к могучей груди.

– О Господи!

– Парадный вход. – Мистер Гамильтон встал и аккуратно задвинул стул под столешницу. – Это наверняка лорд Гиффорд. Пришел зачитать завещание. – Он сунул руки в карманы, одернул куртку и посмотрел на меня поверх очков: – Будь готова подавать чай, Грейс, леди Эшбери позвонит с минуты на минуту. А когда освободишься, возьми графин лимонада и отнеси в сад – мисс Ханне и мисс Эммелин.

Он исчез на лестнице. Миссис Таунсенд похлопала ладонью по левой стороне груди.

– Нервы не те стали, – пожаловалась она.

– А тут еще эта ужасная жара, – поддержала Нэнси и быстро поглядела на часы. – Смотрите-ка, сейчас всего-навсего половина одиннадцатого. Леди Вайолет будет перекусывать не раньше, чем через два часа. Почему бы вам не отдохнуть? Грейс прекрасно справится с чаем.

Я кивнула, довольная тем, что хоть что-нибудь отвлечет меня от мрачных мыслей. О горе, постигшем наш дом. О войне. Об Альфреде.

Миссис Таунсенд переводила глаза с Нэнси на меня и обратно.

А Нэнси мягко, но настойчиво убеждала ее:

– Ступайте, ступайте, миссис Таунсенд. Вот увидите – после отдыха вам станет гораздо лучше. А я присмотрю, чтобы все было в порядке, пока не уйду на станцию.

Зазвенел другой звонок – из гостиной, миссис Таунсенд снова подскочила. И с видимым облегчением сдалась:

– Ладно, уговорили. – Она поглядела на меня: – Но если тебе хоть что-нибудь понадобится, буди меня немедля, слышишь?

* * *

Я взяла поднос и по полутемной лестнице поднялась в главный вестибюль. И тут же попала в море жары и света. По распоряжению леди Эшбери все шторы в доме были задернуты – траур. Однако верхнее стекло в парадной двери загородить было невозможно, и солнце свободно проникало в дом. Совсем как фотоаппарат: вестибюль – капля жизни и света в середине глухой черной коробки.

Я отворила дверь гостиной. Воздух в комнате был густой, застоявшийся, напоенный летней жарой и семейным горем. Стеклянные двери заперли, занавески – и плотные парчовые, и тонкие тюлевые – задернули, и они свисали тяжело и недвижно, будто в летаргическом сне. Я затопталась у двери. Что-то не пускало меня, что-то непонятное, не связанное с темнотой и жарой.

Когда глаза привыкли к полутьме, я начала различать, что творится в комнате. Лорд Гиффорд, пожилой и грузный, сидел в кресле покойного лорда Эшбери, разложив на могучих коленях кожаную папку, и читал вслух, явно наслаждаясь звучанием собственного голоса. Около него на столе горела элегантная медная лампа с цветочным рисунком, бросая вокруг себя четкий круг мягкого света.

Напротив, на кожаном диванчике, сидели леди Вайолет и Джемайма. Две вдовы. Леди Вайолет, и без того сдавшая в последнее время, с утра будто усохла: крохотная фигурка в черном креповом платье, лицо полускрыто темной кружевной накидкой. Джемайма тоже в черном, с бледным, пепельным лицом. Ее обыкновенно пухлые руки сейчас казались маленькими и хрупкими на непомерно раздутом животе. Леди Клементина удалилась в свою комнату, за нее осталась Фэнни, все еще лелеющая надежду выйти за мистера Фредерика. Она сидела с другой стороны от леди Вайолет с выражением приличествующей случаю скорби на лице.

Цветы, которые я срезала в саду только сегодня утром – розовые рододендроны, кремовые клематисы и ветка жасмина – теперь беспомощно свисали из вазы. Жасмин наполнял и без того спертый воздух удушающим ароматом.

Мистер Фредерик в наглухо застегнутом сюртуке стоял у стола, положив руки на каминную полку. В полумраке его лицо с застывшими немигающими глазами казалось восковой маской. Лампа светила неярко, и один глаз оставался в тени. Второй – темный, неподвижный, уставился четко в цель. На меня.

Мистер Фредерик шевельнул пальцами – еле заметный жест, на который я едва бы обратила внимание, не стой он так неподвижно. Хочет, чтобы я поставила поднос около него. Я взглянула на леди Вайолет, сбитая с толку как нарушением традиций, так и странным вниманием хозяина. Она не заметила меня, и я повиновалась мистеру Фредерику, стараясь не встречаться с ним глазами. Он кивнул мне на чайник, веля разливать, и перевел взгляд на лорда Гиффорда.

Я никогда еще не разливала чай в гостиной – для хозяев! Хорошо хоть, в комнате полумрак. Поколебавшись немного, я взяла молочник, слушая, как лорд Гиффорд продолжает читать:

– «…Кроме уже упомянутых исключений, имение лорда Эшбери вместе с титулом переходит к его старшему сыну и наследнику, майору Джонатану Хартфорду».

Он сделал паузу. Джемайма всхлипнула – сдавленно и жалко.