Первая поэма» Древней Индии 7 страница

Но если ты Ситу похитил — спастись не надейся:

Умрешь неизбежно, хоть амриты вдоволь напейся!»

Часть сорок девятая (Равана похищает Ситу)

Тут подлинный облик побочного брата Куберы

Явил соблазнитель, ее устрашая сверх меры.

Личину монаха он сбросил, притворством наскуча,

И встал перед ней красноглазый, огромный, как туча.

Очами багровыми Ланки властитель постылый

Уставился в лотосы — очи царевны Митхилы.

В одежде из пурпура, златом тяжелым украшен,

Он, десятиглавый и двадцатирукий, был страшен.

А вихрь благовонный, над братом Куберы побочным

Кружась, на лету осыпал его ливнем цветочным.

Сказал он отважного Рамы прекрасной супруге,

На облик его супостата взиравшей в испуге, —

Сказал темнокудрой, убор огнезарный носящей,

Летающих Ночью властитель великоблестящий, —

Сказал дивпобедроя красавице Десятиглавый:

«Тебе, несравненная, надобен муж величавый,

Как я, в трех мирах осиянный немеркнущей славой!

Покинь человека! Моей не противься приязни.

Ты мне, как супругу, предаться должна без боязни.

О женщина, мужу ты будешь творить угожденье.

Ко мне вожделеньем пылая, вкусишь наслажденье».

Был Равана страстью своей ослеплен сумасбродной.

Как Рохини — Будха, царевну схватил злоприродный.

За темнокудрявые волосы Десятиглавый

Пребольно поймал ее левой рукою, а правой

Округлые бедра обвив, соблазнитель постылый

К себе прижимал благородную деву Митхилы.

Тогда божества, населявшие чащу лесную,

Гонимые страхом, пустились бежать врассыпную:

Ведь это страшилище гороподобное было,

Клыкастое, полное силищи, злобное было!

За Раваной тут с высоты колесница спустилась.

Он ликом был грозен, как туча, что в небе сгустилась,

А эта повозка златая, отменной чеканки

Была отнята у Куберы властителем Ланки.

Царевну в охапку схватил он могучею дланью.

Ее в колесницу внеся, разразился он бранью.

Она зарыдала, у Раваны сидя на ляжке.

И взмыли в лазурное небо, на горе бедняжке,

Волшебные кони — зеленые, в чудной упряжке.

Часть пятьдесят вторая (Равана похищает Ситу)

«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,

Но Равана в небо ее уносил без помехи.

И нежные члены, сквозь желтого шелка убранство,

Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.

И Равану пламенем желтым ее одеянье

Объяло, как темную гору — пожара сиянье.

Царевна сверкала, как молния; черною тучей

Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.

Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:

Красавица шею и стан обвивала венками.

Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,

Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.

И облаком красным клубился в закатном сиянье

Блистающий царственным золотом шелк одеянья.

Владыка летел, на бедре необъятном колебля

Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.

И лик обольстительный, ракшасом к боку прижатый,

Без Рамы поблек, словно лотос, от стебля отъятый.

Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,

И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,

Пленяла она, и зубов белизной небывалой,

И сходством с луной, разрывающей туч покрывало.

Без милого Рамы красавица с ликом плачевным

Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.

На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,

Блистала она, златокожая Рамы подруга,

Точъ-в-хочь как на темном слоне — золотая подпруга.

Подобная желтому лотосу, эта царевна,

Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,

Под звон золотых украшений, казалась влекома

По воздуху облаком, полным сиянья и грома.

И сыпался ливень цветочный на брата Куберы

С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.

Казался, в цветах утопающий, Равана грозный

Священной горой, что гирляндой увенчана звездной.

У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.

Но без передышки летел похититель коварный.

Он древом казался, она — розоватою почкой,

Налившейся туго под гладкой своей оболочкой.

На Раваны ляжке блистала чужая супруга,

Точь-в-гочь как на темпом слоне — золотая подпруга.

По небу влекомая братом Куберы злодушным,

Она излучала сиянье в просторе воздушном.

Звеня, раскололись, как звезды, в струящемся блеске

О камни земные запястья ее и подвески.

Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.

Как месяц, блистало жемчужное это изделье!

«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали

Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.

Во влаге дремотной, скорбя по ушедшей подруге,

Меж вянущих лотосов рыбки сновали в испуге.

Охвачены яростью, звери покинули чащи

И долго бежали за тенью царевны летящей.

В слезах-водопадах — вершин каменистые лики,

Утесы — как руки, воздетые в горестном крике,

И солнце без блеска, подобное тусклому кругу,

Оплакивали благородного Рамы супругу.

«Ни чести, пи совести в чире: мы видим воочью,

Как Ситу уносит владыка Летающих Ночью!»

И дети зверей, запрокинув мохнатые лица,

Глядели, как в небо уходит ею колесница.

И все разноокие духи, живушие в чаще,

О деве скорбели, глаза боязливо тараща.

«О Рама! О Лакшмана!»—Сита взывала в печали.

Ее, сладкогласную, кони зеленые мчали.

Престарелый Джатайю, царь ястребов, сквозь сон услышал сетования царевны Митхилы, похищенной Десятиглавым: «О благородный Джатайю, взгляни, сколь безжалостно увлекает меня нечестивый владыка демонов! Можно подумать, что я женщина, лишенная защитника! Такому старцу, как ты, не под силу тягаться с кровожадным властителем Летающих Ночью. Однако молю тебя, божественная птица, поведай Раме и Лакшмане всю правду, без утайки, о моем похищении!»

Пробужденный горестными рыданиями Ситы, давний друг царя Дашаратхи, могучий Джатайю набросился на Десятиглавого. Тот, оттягивая тетиву до уха, стал осыпать противника острыми стрелами, без промаха пронзающими цель. Царь пернатых, однако, впился когтями в отделанный жемчугом и самоцветными каменьями лук Раваиы. Обломки блистающего лука и бесценного щита рухнули на землю. Вслед за этим Джатайю убил волшебных коней владыки ракшасов и разбил его огнезарную колесницу. Десятиглавый схватил другой лук, и бесчисленные стрелы вонзились в тело Джатайю. Равана, лишенный коней, колесницы и возничего, опустился на землю, прижимая Ситу к груди. Мечом отрубил он престарелому царю ястребов ноги и крылья. Простертый в пыли, истекающий кровью, златогрудый Джатайю походил на угасающий факел.

Равана, увлекая с собой Ситу, продолжал полет на Ланку. Меж тем царевна Видехи сверху увидала вершину горы и на ней — пять рослых обезьян, глядящих в небо Одетая в желтый шелк, Сита оторвала от своего платья лоскут и бросила в надежде, что обезьяны передадут его Раме с вестью о случившемся.

Часть шестидесятая (Поиски Ситы)

Царевич Айодхъи, расставшийся с Джанаки-девой,

Споткнулся в пути, и задергался глаз его левый.

«Жива ль моя Сита?» — поверив недобрым приметам,

Настойчиво Лакшману спрашивал Рама об этом.

Царевич у хижины заросль раздвинул густую

И замер внезапно, увидя обитель пустую.

И тщетно метался потом Богоравный в испуге,

Нигде не встречая своей дивнобедрой подруги.

Царевны Впдехи лишенная, хижина эта

Была — как без лотосов озеро в знойное лето.

Одни ашвакарпы, толпою стоящие тесной,

Над ней шелестели сочувственно сенью древесной.

Ушли видьядхары — лесные жильцы и жилицы.

Поникли цветы, притаились животные, птицы.

Из куши священной, входящего сердце тревожа,

Разметаны были подстилки, затоптаны ложа,

Обители вид придавая безлюдный и хмурый,

Валялись лесных антилоп черношерстые шкуры.

И, слезы лия, устремился на поиски Ситы

Царевич Лйодхьи, отвагой своей знаменитый.

«Жива она или погибла? А может быть, в чаще,

Под сенью древесной найду луноликую спящей.

Возможно, царевна Видехи, по берегу пруда

Гуляя, — с охапкою лотосов белых кумуда

И с полным кувшином воды возвратится оттуда».

Айодхьи царевич, гонимый тоской неизбывной,

Вконец изнемог, но подруги не встретил он дивной.

В безгласном лесу, что вчера еще был многошумпым,

Потомок великого Рагху казался безумным.

К деревьям, раскинувшим ветви, Великоблестящий,

Не помня себя, устремлялся с мольбою щемящей:

«Ашока пурпурная, если людские печали

Всевластные боги тебе утолять завещали,

Что знаешь, скажи, о подруге моей луноликой!

Вовек я тебе не забуду услуги великой.

Прекраснодушистая, белым усеяна цветом,

Меня осчастливь, карникара, правдивым ответом!»

Но тщетно расспрашивал он золотую кадамбу,

Ашоку, ванаспати, и карникару, и джамбу.

Он счастья пытал у паннаги, папасы, ююбы,

У бимбы, чей плод — словно Ситы румяные губы.

Смоковное древо сказать не посмело, робея:

«Твоя безгреховная дева — добыча злодея!»

Столь страшным казался ее похититель суровый,

Что, Раме не вняв, и жасмин отмолчался махровый.

И, словно рассудок утратив, слетами омытый,

Блуждал он по лесу безмолвному в поисках Ситы.