Князь Святослав. Жизнь за веру? 4 страница

На основании свидетельств как Иоакимовской летописи, так и других летописных сводов, можно сделать вывод о том, что в Киеве обошлись без крови, а пострадали только деревянные идолы Старых Богов.

А вот в Новгороде всё обстояло иначе. Поэтому, не вдаваясь в пафос и не захлёбываясь от эмоций, как это свойственно Льву Рудольфовичу, мы постараемся осветить этот мрачный момент отечественной истории более реалистично. Итак.

Владимир принимает решение о крещении Новгорода, но понимая, что так просто там никто веру менять не будет, вместе со священниками посылает войска.

Новгородцы, узнав о том, что на них движется великокняжеская рать, которую ведут воеводы Добрыня и Путята, решили дать бой киевским военачальникам и стоять до конца за своих богов. В этом нет ничего удивительного.

Язычество ещё довольно долго будет сильно в Новгороде.

Волхв Богомил Соловей, который строго-настрого запретил горожанам переходить в христианство, укрепил их в этом намерении. Это тоже естественно. Как и всякий священнослужитель, он боролся до конца за свою религию, за свою паству. Было бы странно, если бы он поступил иначе. Места для компромисса в этом случае не было: сдавайся или в гроб ложись, выбор не богатый.

И когда киевская дружина и ростовское ополчение подошли к Новгороду, горожане были полностью готовы к битве. Оставив без боя Торговую сторону, новгородцы закрепились на противоположном берегу Волхова, разметали Великий мост и выкатили на боевые позиции два камнемёта. Попытка Добрыни вступить в переговоры закончилось ничем, поскольку волхв Богомил своими речами постоянно поддерживал в защитниках высокий боевой дух. Оборону города возглавлял тысяцкий Угоняй, на плечи которого легли исключительно военные заботы.

Чем-то этот тандем напоминал картину из времён Гражданской войны – комиссар и военный специалист. Да и у противников ситуация была схожая, поскольку на роль идейного лидера явно претендовал Добрыня, а Путята, судя по всему, отвечал за военное обеспечение кампании. Это бывает не всегда плохо, особенно при условии, что каждый занят своим делом и не вмешивается в дела чужие. Разделение обязанностей оно для того и существует.

Но, как часто бывало в Новгороде, когда отсутствовала верховная власть, дело на лад не шло. Угоняй, которому положено было заниматься подготовкой города к обороне и возможному сражению, вдруг решил покомиссарить.

Лев Рудольфович пишет об этом в самых превосходных тонах: «Тысяцкий (выборный глава земского ополчения) Угоняй ездил по улицам оставшейся свободной части Новгорода, крича: «Лучше нам помереть, чем отдать Богов наших на поругание!»

Сквозь века звучит голос свободного русского человека, славянина, предпочитающего честную смерть бесчестию отступничества».

Голос, конечно, звучит. Только вот если бы тысяцкий занимался вместо агитки и словоблудия своим прямым делом, крепил дисциплину и проверял караулы, а также поддерживал порядок, всё могло бы кончиться и по-другому. Поскольку лозунги тысяцкого растерянный и рассвирепевший народ воспринял несколько иначе, чем тот рассчитывал.

Вот как это звучит у В.Н. Татищева: «Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание». Народ же оной стороны, рассвирепев, дом Добрынин разорил, имение разграбил, жену и некоторых родственников его избил».

Отсюда следует – тысяцкий спровоцировал народ на погром, который и так был любимой забавой в Новгороде. Чужое добро кто делить не любит, особенно безнаказанно.

Развал дисциплины был полнейшим, в городе царила анархия или утратившая бразды правления демократия. Кому как будет угодно. Народ упивался грабежом имущества своих врагов, даже не задумываясь о последствиях. Дело спорилось.

Угоняй с соратниками решили, очевидно, отметить «первые победы», а потому завалились к тысяцкому на двор и крепко выпили на радостях. Как и полагается в таком случае, совершенно забыв, что основной противник ещё не подошёл и в борьбу не вступил.

Видя пьянство своего начальства, позволили себе расслабиться и простые ратники.

А вот на противоположном берегу не пили, там царили совсем иные настроения – исключительно деловые. Воевода Путята, «муж смышленый и храбрый», как называет его Татищев, идеологической стороны вопроса не касался, он не агитировал своих воинов постоять за веру христианскую, а просто спокойно и уверенно делал своё дело.

Словом, вёл себя так, как и положено профессионалу. Добрыня тоже не лез к нему со своими советами, положившись на опыт и ратное мастерство соратника.

То, что произошло дальше, не лезло ни в какие ворота.

Вот что сообщает нам Татищев: «Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовил ладьи, избрав от ростовцев 500 мужей, ночью переправился выше града на другую сторону и вошел во град, и никто ему не препятствовал, ибо все видевшие приняли их за своих воинов».

Возникает закономерный вопрос как такое вообще могло произойти? Где были дозоры, где были начальники караулов, сотники и воеводы, где в конце концов был сам тысяцкий Угоняй, которому по должности положено глаз не смыкать и быть начеку – ведь город-то практически в осаде! Враг у ворот!

А почему не догадались назначить элементарные пароли? Не ждали противника?

Или надеялись врага на глазок отличить?

Ответа может быть только два. Либо об этом никто не подумал, либо новгородское воинство все распоряжения своего вышестоящего начальства просто проигнорировало.

И в том и в другом случае тысяцкий – «свободный русский человек» – выглядит некомпетентным в своём деле.

Войдя в заснувший в хмельном угаре город, Путята действовал следующим образом. «Он же дошел до двора Угоняева, оного и других старших мужей взял и тотчас послал к Добрыне за реку». Вот оно как. Пятьсот вооружённых ратников прошли через полгорода, а никому даже в голову не пришло остановить их и поинтересоваться – кто такие и куда путь держите?

А дальше вообще чудеса – зашли во двор новгородского тысяцкого и всю находившуюся там городскую и военную верхушку без шума и пыли повязали.

О том, что всё было сделано тихо, свидетельствует тот факт, что захватив всё новгородское руководство, Путята отправил на другой берег к Добрыне гонцов, которые должны были обрисовать сложившуюся ситуацию, а в городе по-прежнему никто ничего не заподозрил.

После этого ростовцы во главе со своим воеводой засели во дворе Угоняя и приготовились к бою.

Подобное разгильдяйство и безответственность, когда вражеский отряд шастает по всему городу, куда ему вздумается, а потом спокойно берёт в плен всё командование, можно объяснить только тем, что новгородцы, как простые воины, так и руководители обороны, были вусмерть пьяны.

Косвенно это подтверждает тот факт, что во время погрома были разграблены дома людей далеко не бедных, в погребах которых явно было чем поживиться. В Новгороде и в дальнейшем практически каждый погром будет заканчиваться массовыми попойками. Возможно, именно с той поры это вошло в традицию.

А дальше всё развивалось по плану киевского воеводы. Снесясь через гонцов с Добрыней, он проявил своё присутствие в городе, чтобы спровоцировать атаку новгородцев на свой отряд, желая тем самым отвлечь противника на себя и дать возможность беспрепятственно переправить через реку главные силы. Горожане на приманку клюнули, и узнав о пленении Угоняя и остальной городской верхушки, ринулись в бой.

«Люди же стороны оной, услышав сие, собрались до 5000, напали на Путяту, и была между ними сеча злая. Некие пришли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан грабили» (В.Н. Татищев).

Как видите, народу собралось много, но далеко не все. Разброд и шатание продолжались, а волхву было явно не под силу взять власть в свои руки и организовать разумное сопротивление.

Пока одни горожане яростно рубились с ростовцами, другие снова занялись погромами – занятие куда более интересное, доходное и безопасное, чем кидаться на мечи и копья ростовских ратников.

Добрыня, видя начавшуюся заваруху, тут же велел своим людям переправляться через Волхов. Как только киевляне оказались на другой стороне, они тут же подожгли стоявшие на берегу дома, и те из новгородцев, которые в этот момент сражались против отряда Путяты, бросились их тушить, не желая, чтобы огонь распространился на весь город.

Вот тут всё и закончилось – сеча прекратилась, а к Добрыне явилась депутация от горожан просить мира и соглашаясь на все его условия.

И как бы ни чесались руки у Льва Рудольфовича расписать в красках все те ужасы, которые стали твориться в городе, но всё это опровергается очередным свидетельством Иоакимовской летописи – «Добрыня же, собрав войско, запретил грабежи».

Как видим, погромы прекратились сразу, зато немедленно по приказу киевских воевод начали крушить языческие капища и кумирни. Среди городской верхушки нашлись те, кто решил креститься добровольно, они же и начали убеждать простых горожан принять новую веру. Их уговоры возымели действие, и часть новгородцев решили последовать их примеру: «Пришли многие, а не хотящих креститься воины насильно приводили и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. Тогда многие некрещеные заявили о себе, что крещеными были; из-за того повелел всем крещеным кресты деревянные, либо медные и каперовые (сие видится греческое оловянные испорченное) на шею возлагать, а если того не имеют, не верить и крестить; и тотчас разметанную церковь снова соорудили» (В.Н. Татищев). Ни о каких погромах и массовой резне мирного населения речи нет, а вот память о боях в городе сохранилась в виде поговорки – «Путята крестит мечом, а Добрыня огнем».

Вот приблизительно так же проходило крещение Руси и в других крупных городах. Все остальные фантазии лишь страшные сказки от непреклонного Льва.

Есть ли ещё козыри в рукаве у Прозорова? Ему кажется, что есть!

Переходим к статистике. Теперь этой наукой заинтересовался САМ Лев Рудольфович, ну и мы приобщимся к ней вслед за ним.

Какой секрет открыла ему сия наука? А открыла она ему секрет страшный!

Сохранила она для «историка» Прозорова такую цифирь, в которой указано, сколько народу погибло на земле русской во время введения христианства. Пусть не точно, пусть приблизительно, но сохранила. Поверил ей Лев Рудольфович, поверил без оглядки, бестолково, охнул и ужаснулся от собственного открытия.

И зарыдал во весь голос, белугой заревел, загудел вечевым колоколом, да так сильно, что даже «плач Ярославны» кажется по сравнению с его стонами простым капризом. Да и как тут не зарыдать, если речь идёт о том, сколько народу погибло на земле русской во время введения христианства.

«Я уже приводил в нескольких своих работах одну цифру, читатель, но здесь я расскажу про неё подробнее – слишком уж серьёзное дело, да и отношение к теме книги эта цифра имеет самое непосредственное.

Вот что пишет историк В.В. Пузанов со ссылкой на сборник «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985, с. 50): «Из 83 стационарно исследованных археологами городищ IX – начала XI в. 28,9 % «прекратили своё существование к началу XI в.»

Но учитывая, что и в переживших крещение городах шла резня (вспомним рассказ Иоакимовской летописи, подкреплённый, как мы видели, беспристрастной памятью земли), можно смело считать, что количество жертв крещения было именно таково.

Пожалуйста, запомните это, читатель. Запомните хотя бы число, если уж не дано нам с вами знать имена. Запомните это, как помните пресловутые двадцать миллионов Великой Отечественной.

ТРЕТЬ ЖИТЕЛЕЙ РУСИ».

Что на это можно сказать?

Не верить – нельзя. Статистику обругать – тоже, она точность предпочитает. Что остаётся? Только проверить, правильно ли Прозоров понял то, что ему эта наука в лице историка В.В. Пузанова сообщила. Как говорится, доверяй, но проверяй.

Мы не будем листать труды В.В. Пузанова, а просто сразу заглянем в этот самый пресловутый сборник «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985, с. 50), и процитируем ту самую цитату полностью, как говорится, без купюр.

Для начала отметим, что все эти поселения авторы сборника делят на три группы, в зависимости от величины площади городищ – чем меньше группа, тем меньше и территория. Итак: «Из 83 памятников, данные о которых сведены в табл. 4, по письменным источникам известны 43 (51,8 %), в том числе по первой группе – 23 (76,7 %) из 30, во второй – 13 (81,2 %) из 16, и по третьей – 7 (19 %) из 37. Нельзя не отметить, что 24 поселения указанного времени прекратили существование к началу XI века. Всего из археологически изученных древнерусских укреплённых поселений не дожили до середины XII века 37 (15,3 %) из 242 памятников».

Вот ведь как бывает – воспользовался Лев Рудольфович цитатой из работы В.В. Пузанова, а сам возможно и поленился заглянуть на эту самую 50-ю страницу и прочитать абзац целиком. А может, и не поленился, может, и прочитал, но решил об этом промолчать, поскольку окончание цитаты в его теорию не вписывалась. Вот и появилось в итоге под его пером страшная цифра: «ТРЕТЬ ЖИТЕЛЕЙ РУСИ», павших от рук карателей.

Но позволим себе заметить, что между 83 поселениями из таблицы и 237 реально изученными археологами существует колоссальная разница.

В том же сборнике указывается, что часть этих поселений могла погибнуть под ударами кочевников, часть была просто покинута, а помимо этого следует помнить ещё о том, что шёл процесс становления государства, и проявление местного сепаратизма, с которым государство боролось, было в порядке вещей.

Но Прозоров упёрся только в одну сторону проблемы – религиозную, а остальные как будто уже и не существовали, зато сами авторы сборника, который Лев Рудольфович так активно использует, на основании археологических исследований делают вывод, который идёт в полный разрез с его теориями.

Приготовьтесь.

«Таким образом, вторая половина X века была временем активного градообразования на Руси. Особенно активно этот процесс протекал в Среднем Поднепровье, на юго-западе и северо-западе страны. Симптоматично, что среди первых городов присутствуют почти все памятники, попавшие на страницы письменных источников в связи с событиями конца IX–X вв.»

Словом, не всё было так плохо, как видится певцу языческих ценностей, шёл процесс развития страны, что, собственно, и подтверждается археологическими исследованиями.

Мы не станем утверждать, что когда власть навязывала своим подданным новую веру, то обошлось без кровопролития. Такого и быть не могло. Был разгром Новгорода, были восстания волхвов, были гонения на строптивых и непокорных.

Большой знаток истории Древней Руси С. Лесной (Парамонов) отметил: «Как и можно было ожидать, крещение Руси отнюдь не совершилось так благонамеренно и парадно: крестили силой и не без смертоубийств».

Всё это отрицать просто глупо.

Но той картины Апокалипсиса, которую нарисовал Прозоров, не было – она не подтверждается ни археологическими, ни письменными свидетельствами. Его фантазии, скачущие из одного произведения в другое на своих тонких ножках, не выдерживают даже элементарной проверки. Эмоции, одни лишь эмоции, которые порой бьют через край, да страстное желание очернить как князя Владимира, так и ту религию, которую князь принял и принёс с собой на Русь.

И напоследок перейдём в область мистики.

Сначала цитата. «Дело в том, что в 1635 году киевский митрополит Пётр Могила нашёл останки «святого» в саркофаге из красного шифера. Мощи Владимира были в страшном состоянии – буквально разодраны на части…

Креститель Руси принял смерть тяжкую, смерть мученическую, об этом знали и даже отражали это знание на изображениях равноапостольного. Но отчего-то об этом хранила глубочайшее молчание вся русская церковная книжность.

Только смутно упомянули, что останки новопреставленного князя вынесли из терема тайно, завернув в ковёр, – почему же именно в ковёр-то?

Уж не в тот ли самый, на котором крестителя Руси настигла внезапная и мучительная кончина, и не оттого ли, что разодранный на части труп надо было поскорее скрыть от людских глаз? А ведь это почти необъяснимо…

По правде говоря, есть у меня подозрение, как надо это понимать, уважаемый читатель. Только предупрежу сразу – ежели вы относитесь к реликтовой породе твердолобых материалистов, вам это объяснение не понравится. Что ж, попытайтесь отыскать иное. Удачи!»

Вот так. Ни больше, ни меньше.

До этой самой минуты мы даже не подозревали, что можем относиться к «породе твердолобых материалистов». Вроде и не до такой степени. Но объяснение Прозорова не устроило в корне. И уж раз он сам искренне желает удачи, то попробуем оправдать его ожидания. С Божьей помощью да напутствием Льва Рудольфовича…

Горы можно свернуть!

Но всё равно как-то не по себе. Жутко и страшно делается после прочитанных строк, даже мурашки медленно и осторожно ползут по спине, а потому совершенно нет желания разбираться в кровавой бойне, устроенной в княжеских покоях. Но приложим усилие, пересилим охвативший нас ужас и попробуем найти иное объяснение этому адскому кошмару, которое, возможно, устроит и самого историка. Не всё же ему страшилки писать.

Скрепя сердце пойдём по кровавому следу, на который нам указывает мудрый Лев.

«Впрочем, вернёмся к обстоятельствам смерти Владимира. Дело в том, читатель, что, согласно учению православной церкви, крещёный человек, тем паче – святой, находится под защитой Христа и неуязвим для воздействия «бесов» (к коим церковь причисляет и языческих Богов) и колдунов.

И если смерть крестителя Руси наводила на мысль о вмешательстве сверхъестественных Сил, Сил, враждебных христианству и однозначно определяемых им, как «нечисть», то говорить вслух об этом для церкви было более чем нежелательно.

Надо было либо признать, что Владимир не был никаким святым, – либо сознаться, что христианский бог не в силах спасти даже самых своих преданных и заслуженных рабов от прямой расправы разгневанных старых Хозяев. В общем, читатель, вы можете думать что хотите.

Я же самым серьёзным образом полагаю, что сына хазарской рабыни, братоубийцу, труса и клятвопреступника, осквернителя святынь Родных Богов, повинного в чудовищном истреблении собственных подданных, настигла заслуженная кара, от которой его не смогли спасти ни мечи наёмников, ни толстые крепостные стены, ни византийские иконы в красном углу» (Л.П.).

Всё, что изложено выше, можно охарактеризовать только одним словом – ЖЕСТЬ! Как-то Лев Рудольфович применительно к одному историку процитировал фразу из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»: «Закусывать надо!» Что ж, теперь фразу из этого же фильма можно адресовать и ему самому: «Когда вы говорите, Иван Васильевич, такое ощущение, что вы бредите!»

Когда человек утверждает, что «профессионально изучил эпоху», хочется от него услышать более серьёзные вещи, чем жуткие байки в стиле Дарио Ардженто, «маэстро ужасов», как называют его в мире кинематографа.

А что, блестящий сюжет для фильма жанра «horror» – тяжёлая, тугая ночь, за окном буря, молнии блещут, глухо гремит гром, собаки, подвывая от страха, поджав хвосты, забились поглубже по своим углам. Горница, тускло освещённая свечами, на стенах мечутся жуткие тени, а в углу старый, больной князь. Трясущимися руками судорожно творит он крестное знамение. Липкий пот стекает по его челу, поскольку Владимир уже знает – ЗА НИМ ИДУТ!И нет иного исхода. И музыка соответствующая: тревожная и пугающая. И лики святых с икон смотрят сурово и укоризненно. Страшно! Жутко! А потом приходят они – демоны. Напрасно князь молится, напрасно крестится, напрасно к Богу своему взывает – тянутся к нему со всех сторон фигуры тёмные, неясные. И понеслось – хрустят кости, кровища брызжет, куски мяса разлетаются по горнице…

Приходят утром люди, а нет князя, только мокрое место осталось, вот тут и давай они плакать горючими слезами, а его собирать, точнее, что от него осталось, да в корзинку складывать.

И так далее и тому подобное. Вот как-то так это могло выглядеть, если следовать версии Льва Рудольфовича. А уж он старается, всё делает для того, чтобы нас напугать.

Так и хочется крикнуть, как в уже упоминаемом фильме: «Демоны! Живьём брать демонов!» Но смех смехом, а Прозоров продолжает развивать свою мысль: «И когда те, кто пришёл за братоубийцей, оставили ошмётки его плоти на пропитавшемся кровью ковре, кто-то из ближних бояр ринулся сбивать замок с поруба, в котором томился сын и, в общем-то, законный наследник законного государя, подло убитого узурпатором».

Понятно, что Л. Прозоров снова вспоминает про Ярополка, убитого Владимиром, хотя о том, что кровь отца и брата Олега Древлянского на руках этого самого Ярополка, предпочитает скромно умолчать. Да и о том, что старший сын Святослава христиан жаловал, писатель тоже не распространяется. А мог бы и молнию метнуть в отступника или хотя бы грозно рыкнуть в его сторону…

Дальше автор, проникновенно нагнетая атмосферу страха и кошмара, описывает, что произошло после смерти князя. Но здесь уже не просто ужас, здесь теперь присутствуют и элементы детектива.

«Перед смертью Владимир отправил одного своего сына, Бориса, в степь против печенегов. Вскоре он умирает, а Святополк, находящийся в это время в Киеве, скрывает его смерть, тайно вынеся тело через пролом в стене. Кстати, так выносят из дома тех, в отношении кого возникают подозрения – не надумает ли покойничек вылазить из могилы и навещать скорбящую родню полнолунными ночами?

Ещё одно подтверждение мысли, что креститель Руси умер, скажем так, нехорошей смертью. А вот на «тайное» это погребение походит мало – ладно ещё тайно вынести завёрнутое, как мы помним, в ковёр тело старого государя, но вот тайно ночью пробить каменную стену великокняжеского терема… что ж, киевляне оглохли всем городом, что ли?» (Л.П.).

Для того чтобы разобраться в этой мешанине из мистики, крови и строительных работ, обратимся к письменным источникам.

Что же сообщает о смерти Владимира «Повесть временных лет»?

«Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве.

Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил».

В тексте присутствуют определённые неясности, но в изложении Татищева, которому Лев Рудольфович доверяет как себе, всё становится на свои места.

«Святополк был в Киеве для своих нужд, хотели смерть Владимира утаить, пока Борис не возвратится, и послали к нему наскоро с вестию. Тело же Владимирово, увертев в ковер и ночью выломав мост в сенях, опустили веревками и положили у церкви, не сказывая кто. Но недолго могло сие утаиться. Сведав, Святополк велел тело принести в Киев и поставил в церкви святой Богородицы, которую Владимир сам создал».

Возникает очередной вопрос к писателю – чего ж тут непонятного, если всё логично и объясняется без привлечения «демонов»?

Князь умер, начинается яростная борьба за власть, и сторонники Бориса делают всё, чтобы Святополк, который торчит в Киеве, ничего не узнал. Они стараются просто выиграть время в надежде, что князь Борис успеет опередить своего главного конкурента.

На те же самые обстоятельства смерти Владимира указывал и Н.М. Карамзин, как ни странно, но и он тоже обошёлся без «демонов», «чудищ» и прочей мистической ерунды, столь милой сердцу Льва Рудольфовича.

«Придворные хотели утаить кончину Великого Князя, вероятно для того, чтобы дать время сыну его, Борису, возвратиться в Киев; ночью выломали пол в сенях, завернули тело в ковер, спустили вниз по веревкам и отвезли в храм Богоматери».

Кстати, обращает на себя внимание пассаж о том, как ночью пробивали стену каменного терема и киевляне глохли от этого шума, но старательно затыкали уши и добросовестно прикидывались спящими. Однако дело в том, что, как видно из текста летописи, Владимир умер в селе Берестово, а не в Киеве. Ведь Берестово, резиденция Киевских князей в X–XII веках, было расположено к югу от древнего Киева, вблизи Киево-Печерской лавры, а потому напрасно Лев Рудольфович переживает за якобы оглохших киевлян. К тому же из письменных источников мы видим, что каменную стену никто не ломал, а просто «разобрали помост между двумя клетями» – разница, кстати, существенная, поскольку помост явно был деревянным. Всё просто и ясно. Устраивает вас, Лев Рудольфович, такое объяснение? Или опять что-то непонятно?

Не надо равнять князя Владимира с болотной слизью и делать жертвой поселившихся в вашем воображении демонов. А ужастик, нарисованный неуёмной фантазией, пусть останется на вашей совести.

Удачи!

Что же касаемо останков князя, которые «буквально разодраны на части…» и хранятся в мраморном саркофаге, то и этому есть вполне разумное объяснение.

Дело в том, что когда поздней осенью 1240 года Киев пал под натиском диких монгольских орд, Десятинная церковь, где похоронили Владимира, была разрушена и разграблена. В том, что степные дикари вскрывали и разоряли княжеские погребения в поисках драгоценностей, сомневаться не приходится, а потому нет ничего удивительного в том, что мощи князя пребывали в столь плачевном состоянии.

Правда есть ещё одна версия, которую нельзя совсем сбрасывать со счетов, что те самые растерзанные останки, которые вдохновили Льва Рудольфовича на написание триллера, принадлежат не князю Владимиру, а кому-то другому.

И как тогда быть писателю, если это действительно так?

Тут ему проще. Утащили демоны с собой, не желая расставаться со столь ценным трофеем.

И напоследок хотелось бы ещё раз отметить – не стоит переписывать историю в угоду своим языческим верованиям, охаивая при этом веру православную и называя её «чужебесием», что само по себе некорректно. Ведь в таком случае и прекрасные белокаменные соборы Владимиро-Суздальской земли, и замечательные храмы Великого Новгорода, Пскова, Москвы нужно объявлять злом и тем же «чужебесием». И что же тогда? Всё порушить? А на их месте воздвигнуть деревянные капища, столь милые сердцу Льва Рудольфовича?

Уныло будут тогда смотреться Соборные площади во Владимире или Московском Кремле, когда вместо стремящихся к небу белокаменных красавцев там возникнут деревянные истуканы, закопчённые дымом от пылающих рядом костров. Да и расхваливать свою собственную веру, утверждая, что при ней всё было замечательно, а при другой религии всё стало очень плохо, тоже нехорошо. Именно так и поступали христианские фанатики, которые оставили свой чёрный след не только в истории язычества, но и в истории своей собственной религии.

Ну и возвращаясь к князю Владимиру, так сказать, подводя итоги, можно смело утверждать, что это был один из мощнейших политиков в Древней Руси. Возможно, многие из его поступков спорны, не всем они придутся по душе, но оценивать его однобоко нельзя. Он не был ни трусом, ни наёмником, он был князем, не проигравшим ни одной войны. А это само по себе уже о чём-то говорит. Как государственный деятель он обладал ясным умом и железной волей, помноженной на личное мужество.

Он не заслужил от народа упрёка в пренебрежении интересами родной земли.

Именно он остановил натиск степняков на Русь.

Недаром имя Владимира (как бы ни пытался Прозоров доказать обратное) в народном эпосе сохранилось, а имя, например, Святослава – нет, люди прекрасно понимали разницу между защитой своей земли и дальними походами в чужие земли.

Итог же этой главы хочется подвести не обращением к читателям, надеемся, они и так всё поняли. А обратиться хочется ко Льву Рудольфовичу Прозорову.

Вера – это замечательно, но, Лев Рудольфович, – учите историю!