Приблизительный размер моей любимой опухоли
Шерман Алекси
Шерман Алекси (родился 7 октября 1966 г. (48 лет), Уэллпинит, Вашингтон, США).
Американский писатель индейского происхождения, автор рассказов и новелл. Поднимает тему конфликта между индейцами и белокожими.
После спора, в котором я проиграл, но сделал вид победителя, я с гневом выбежал из нашего выставленного на аукцион дома, запрыгнул в машину и приготовился уже мчаться к победе. Но и она оказалась поражением. Оказалось, что я не захватил ключи. В такие моменты человек начинает понимать, насколько он может быть оболванен собственными играми. В такие моменты человек начинает продумывать стратегию новой игры, чтобы компенсировать провал в предыдущей.
- Дорогая, я дома! – прокричал я из прихожей.
Моя жена меня игнорировала, затем окинула страдальческим взглядом, и это напомнило мне индейцев из телевизора.
- И что это такое? – спросил я. – Несчастное лицо индейца Тонто?
Она отвернулась, покачала головой и исчезла в спальне.
- Дорогая, - позвал я ее снова. – Ты совсем не соскучилась по мне? Меня не было долгое время и мне очень приятно вернуться в родной дом.
Я слышал, как открываются и закрываются ящики комода.
- Взгляни на них, - сюсюкал я, поглаживая головы воображаемых детей. – Они так выросли! И у них твои глаза!
Она вышла из спальни в своей любимой ситцевой рубашке, заплетенными в косы волосами и зазывных ботиках. Знаете этот зовущий жест скрюченного указательного пальца Иди ко мне, мой ковбой, иди сюда. Вот такие же у них были скрюченные носки.Но эти ботинки мне не подходили: я индеец.
- Дорогая, - начал спрашивать я. – Я только вернулся с войны, а ты меня оставляешь? Даже не поцелуешь своего героя?
Она делала вид, что ничего не слышит. И мне это дико нравилось. Но тут она схватила свои ключи от машины, посмотрелась в зеркало и направилась к двери. Я прыжком перегородил ей дорогу, зная, что она хочет начать уже свою войну. И это меня пугало.
- Дорогая, - продолжал я. – Я же просто шучу, дорогая, прости! Я не желаю тебе ничего плохого. Я исполню все твои мечты!
Но она сама исполнила свои мечты, оттолкнув меня в сторону, затянув косы, чтобы было удобнее водить, и вышла за дверь.
- Я на танцы, - заявила она и поехала на закат, или, по крайней мере, на южную сторону, к региону Паувау[1], где находится таверна индейцев.
- Но чем я буду кормить детей? – спросил я и вернулся обратно в дом кормить и самого себя, и свои иллюзии.
После макаронно-сырного обеда я надел выходную рубашку, новые джинсы и побрел в сторону шоссе. Солнце уже село, и так я решил отправиться в великую неизвестность, также оказавшейся таверной индейцев, куда убежала моя любовь часом раньше.
Кузен Саймон подъехал ко мне, когда я стоял на шоссе со своим поднятым вверх большим смуглым пальцем, ища путь. Он притормозил пикап, открыл дверь и воскликнул:
- Уж не Джимми-Один Конь ли это? Куда ты едешь, брат? И как скоро хочешь там оказаться?
Я не знал, куда я еду. Саймон - знаменит, как минимум, в кругах индейской резервации Спокана своим умением вождения назад. Он всегда соблюдал все скоростные ограничения, дорожные сигналы, знаки и все мельчайшие детали. Но водил он назад, используя зеркало заднего вида. И что я мог с этим поделать? Я доверял человеку, а когда ты доверяешь человеку, ты доверяешь и его лошади.
- Я еду в таверну индейцев, - решился я, запрыгивая в кабину Саймона. – И мне нужно успеть туда до того момента, когда моя жена найдет себе партнера по танцам.
- И почему ты раньше молчал? Мы будем там, прежде чем она услышит первую ноту песни!
Саймон врубил свою единственную заднюю скорость, и сто пятьдесят шесть лошадиных сил зарычало по шоссе к выезду из резервации. Я хотел ехать с высунутой головой в окно, как пес, развевающимися как язык на ветру косами, но хорошие манеры не позволили совершить такую дерзость. Однако эта идея так искушала. Всю жизнь я мечтал об этом.
- Итак, маленький Джимми-шестнадцать с половиной лошадиных сил, - заговорил Саймон после паузы, - что же заставило твою жену уехать в такое время?
- Ладно, Саймон. Скажу тебе правду. Я сказал ей о своем раке с метастазами.
Саймон ударил по тормозам, и пикап заскользил по дороге и остановился, прямо как в классической сцене из фильма.
- Это не шутка?! – воскликнул он.
- Это не шутка насчет рака. Но я начал шутить над своей смертью и это вывело ее из себя.
- Что ты ей сказал?
- Ну, рассказал о том, как доктор показывал мне Х-лучи на моем рентгеновском снимке. И еще что моя любимая опухоль размером и формой с бейсбольный мяч. У нее даже стежки есть.
- Да ладно?
- Нет, правда. Я попросил ее называть меня Бэйбом Рутом. Или Рождером Марисом. [2]Иногда даже Хэнком Аароном[3], поскольку во мне должно быть где-то семьсот пятьдесят пять метастазы. А потом я сказал ей, что хочу поехать в Куперстаун и сидеть прямо в холле Зала Славы. Представь меня в роли нового экспоната? Приколол бы на грудь рентгеновские снимки и обвел метастазы. Настоящий фанат бейсбола! Какая жертва на алтарь национального досуга!
- Ты идиот, маленький Джимми-Без Коней.
- Я знаю, знаю, - ответил я в тот момент, когда Саймон повел свой пикап снова, в сторону туманного будущего, все также зовущегося Таверной Паувау.
Остаток пути мы провели в молчании. Другими словами, никто из нас не знал, что сказать. Но я слышал дыхание Саймона и, уверен, он мое тоже. И тут мы оба закашляли.
- Мы приехали, брат, - сказал он наконец, паркуя пикап перед Таверной Паувау. – Надеюсь, все получится, ты как считаешь?
Я пожал ему руку, предложил фантастические подарки, состоящие из пары обещаний, которые должны остаться просто обещаниями и широко помахал ему, отъезжающего назад от меня и от остатка моей жизни. Затем я зашел в бар, отряхиваясь от воды, как пес. Всю жизнь мечтал зайти в бар именно таким способом.
- Где Сьюзи Бойд? – рявкнул я.
- Здесь, - Сьюзи ответила быстро и кратко.
- Хорошо, Сьюзи. А где моя жена?
- Здесь, - моя жена ответила быстро и кратко. И добавила после паузы: – И хватит называть меня моей женой. Этот звук заставляет меня думать, что я бейсбольный мяч или нечто подобное.
- Ладно-ладно, Норма, - я сел рядом с ней. Заказал пепси-лайт себе и бокал пива пустующему по соседству столику. Этот ритуал я совершал всегда. Любой рядом проходящий мог угоститься пивом.
- Норма, - продолжил я. – Прости. Прости, за то, что у меня рак и за то, что я тебя покидаю.
Она сделала затяжной глоток своего пепси-лайт и долго на меня смотрела. Смотрела тяжело и мучительно.
- У тебя есть еще шутки про это? – наконец спросила она.
- Только одна-две, может быть, - ответил я, расплываясь в улыбке. Это оказалось настоящей ошибкой так отвечать. Норма отвесила мне яростную оплеуху, тут же обеспокоенно взглянула – мало ли как оплеуха может повлиять на человека с последней стадией рака - и снова стала гневной.
- Если ты скажешь что-нибудь смешное об этом, я сама тебя покидаю, - пообещала Норма. – Серьезно.
Улыбка тотчас же покинула мое лицо, я протянулся через весь стол, схватил ее за руку и сказал нечто невообразимо смешное. Возможно, это был лучший перл из моей коллекции. Окажись бы я в другом месте, то наверняка стал бы звездой. Но в Таверне Паувау, которая была просто одним из кусков повседневности, Норма дослушала мою речь, а потом просто встала и ушла.
Поскольку Норма ушла, вам важно узнать, как она вообще появилась в моей жизни.
Однажды в субботу ночью я сидел в Таверне Паувау вместе с пепси-лайт и с еще одним кузеном Раймоном.
- Смотри, смотри сюда.
Он говорил о только что вошедшей в таверну Норме.
Норма была ростом под метр девяносто. Ну, может не девяносто, но она была выше меня и всех посетителей бара. Кроме баскетболистов.
- Думаешь, из какого она племени? – нарушил тишину Раймон.
- Амазонок, - предположил я.
- Их резервация же в низине Санта-Фе, нет? – уточнил Раймон, и я прыснул так мощно, что Норма подошла узнать, что это за суета происходит.
- Привет, братишки! – обратилась она к нам. – Кто желает угостить меня напитком?
- А что желаешь ты? – откликнулся я.
- Пепси-лайт.
И тут я понял, что влюблюсь в нее:
- Знаешь что? Если бы я украл тысячу лошадей, пятьсот одну из них я бы точно подарил тебе.
- А кто те счастливицы, кому достанутся оставшиеся четыреста девяносто девять? – поинтересовалась она.
И все расхохотались. Мы просто разразились смехом, когда Раймон, наклонившись через весь столик, прошептал:
- Что-то я ничего не понимаю.
После закрытия таверны Норма и я устроились в машине и обменялись сигаретами. Впрочем, мы просто делали вид, что обмениваемся – никто из нас не курит. Но нам обоим хотелось иметь что-то общее.
После пары часов покашливания, рассказывания историй и смеха наше свидание плавно перетекло в ночной просмотр телевизора в моем выставленном на аукцион доме.
Раймон крепко спал на заднем сидении моей машины.
- Эй, - сказала она. – Твой брат не шибко умен.
- Да, - согласился я. – Но он крутой, ты не находишь?
- Должно быть. Потому что тебе хорошо с ним.
- Ну это ведь мой брат. Так и должно быть.
И после этого она меня поцеловала. Нежно. Потом сильнее. Наши зубы стукались, как у школьников. А потом мы сидели на диване и целовались до тех пор, пока телевизор не выключился и не перешел в белый шум. Подошел к концу еще один день вещания.
- Слушай, - спохватился я. – Мне ведь надо подвести тебя до дома.
- До дома? – удивилась она. – Но я думала, что я и так дома.
- Ладно. Мой типи[4] – твой типи.
И так она жила у меня дома, пока не настал тот день, когда мне пришлось сообщить о своем раке.
Я должен рассказать вам о дне нашей свадьбы. Праздновали мы ее в общежитии Спокана, со всеми родственниками с моей и с ее стороны. Всего получалось около двух сотен человек. Все выглядели хорошо, даже мой второй двоюродный брат Раймон, пьяный в стельку, весь смущенный, вставший посреди церемонии для произнесения тоста.
- Я знаю Джимми только с хорошей стороны, - начал он, стоя совсем близко от меня. – И Джимми всегда здорово шутит. Всегда заставит тебя засмеяться. Помню, как однажды, на поминках бабушки он стоял у гроба. Вы должны помнить, что ему тогда было лет семь-восемь. И тут он начал подпрыгивать и вскрикивать:
- Она двигается, она двигается!
Все засмеялись, потому что это была по большей части та же кучка, что и на похоронах. Раймон улыбнулся своей новоиспеченной публике и продолжил:
- С Джимми все себя всегда чувствуют лучше. Помню, как однажды мы с ним пили в Таверне Паувау, как вдруг вбегает калека Лестер и сообщает о том, что десять индейцев разбились в автокатастрофе. «Десять шкур?» - переспрашиваю я Лестера. «Да, десять». И затем Джимми начинает считать: “Один маленький, два маленьких, три маленьких индейца, четыре маленьких, пять маленьких, шесть маленьких индейцев, семь маленьких, восемь маленьких, девять маленьких индейцев, десять маленьких индейских мальчиков.”
Все гости посмеялись еще немного, но после этой истории уже выглядели слегка напряженными. Тогда я схватил Раймона и потащил его на его место. Он недоверчиво посмотрел на меня, попытался продолжить свою речь вместе с моим внезапным появлением. Но он просидел все время, пока священник не задал самый риторический вопрос:
- Если кто-то имеет возражения против этого союза, скажите сейчас или же молчите.
Раймон, пошатываясь, споткнулся об свои ноги, затем пошатываясь, споткнулся об священника.
- Преподобный, - проговорил Раймон, - я ненавижу перебивать, но вы знаете, что брат умер? Думаю, это может обернуться проблемой.
Раймон умер сию секунду, и мы с Нормой поженились рядом с его телом, бесцеремонно лежащим у наших ног.
Спустя три месяца после того, как Норма от меня ушла, я лежал на своей больничной койке в Спокане, только что вернувшись с глупой и бесполезной лучевой терапии.
- Иисус, - обращался я к своему внештатному доктору. – Еще немного облучения и я стану Суперменом!
- Правда? – удивилась она. – Я никогда не представлю того, чтобы Кларк Кент был споканским индейцем.
И знаете, мы засмеялись, потому что иногда два человека имеют что-то общее.
- Итак, - спросил я ее. – Каковы мои последние прогнозы?
- Хороши. Все по-прежнему. Вы умираете.
- Нет еще, - возразил я.
- Да, Джимми, вы все еще умираете.
И знаете, мы засмеялись, потому что иногда это лучше, чем плакать.
- Ладно, - сказала доктор. - Мне нужно к другим пациентам.
И вышла. Я хотел позвать ее назад, потребовать срочных признаний, прощения, услышать, что на самом деле я исцелен. Но она была просто доктором. Хорошим доктором, но все-таки просто доктором.
- Эй, доктор Адамс, - позвал ее я.
- Что?
- Ничего, - сказал я. – Я просто хотел услышать ваше имя. Оно звучит как барабан, целебно действующий на мои индейские уши.
И мы вместе засмеялись. Вот и все, что произошло тогда.
Норма была мировым чемпионом по жарке хлеба. Ее хлеб был восхитительный, как такой сон, когда вас будишь, а вы говорите, что не хотите просыпаться.
- Я думаю, что это твой лучший жареный хлеб из всех, что были раньше, - сказал я однажды Норме. Было это двадцать второго января.
- Спасибо, - ответила она. – А сейчас иди мыть посуду.
Итак, я мыл посуду, когда зазвонил телефон. Норма ответила, и я слышал половину разговора:
- Да. Да, это Норма Много Лошадей. Нет. Нет! Нет!!! – Норма закричала так сильно, что трубка выпала прямо на улицу. Я подобрал ее осторожно, боясь, что бы такое могли сказать мне.
- Да, - ответил я.
- С кем я говорю? – спросил голос на том конце провода.
- Это Джимми Много Лошадей, муж Нормы.
- Хорошо, мистер Много Лошадей. Я ненавижу быть разносчиком плохих известий, но, к сожалению, я только что сказал вашей жене, что ваша теща скончалась этим утром.
- Спасибо, - ответил я, вешая трубку и увидев, что Норма вернулась.
- Ох, Джимми, - всхлипывала она сквозь слезы.
- Я не могу поверить в то, что я сказал спасибо тому парню, - начал я. – Что это значит? Спасибо за то, что моя теща скончалась? Спасибо тебе за то, что сказал, что моя теща скончалась? Спасибо тебе за то, что сказал, что моя теща скончалась, и заставил мою жену плакать?
- Джимми, - пыталась остановить меня Норма. – Прекрати. Это не смешно.
Но я не мог остановиться. Сейчас или никогда.
Итак, вы можете догадаться, что смех спасал меня и Норму от боли. Юмор служил антисептиком для обработки душевных травм.
Однажды в Вашингтоне, когда мы ехали из Спокана посмотреть фильм и поужинать в магазине, нас остановил полицейский.
- Простите, офицер, - начал говорить я. – Что мы нарушили?
- Вы не включили поворотники несколькими кварталами раньше, - объяснил полицейский.
Это было интересно, поскольку я вел машину вниз на протяжении пяти миль. Повернуть можно было только на грунтовые дороги в сторону домов, где жили только незнакомые мне люди. Но я знал правила этой игры. Все, на что ты можешь надеяться в этих маленьких войнах, является сведение к минимуму разрушений.
- Простите, офицер, - начал говорить я. – Но знаете, как все было? Я слушал радио, потопывая ногой. Как в барабаны, вы знаете?
- Мне все равно, - отвечал полицейский. – Сейчас мне нужно ваше водительское удостоверение, регистрация, свидетельство о страховке.
Я передал ему весь этот скарб, и он бегло осмотрел его и наклонился к окну авто.
- Эй, капитан, - спросил он. – Ты выпил?
- Я не пью, - ответил я.
- А что насчет женщины, сидящей с тобой в машине?
- Спроси ее сам, - отрезал я.
Полицейский посмотрел на меня, поморгав несколько секунд и помолчав для создания драматичного эффекта, и сказал:
- Ты не думаешь о том, что ты мне диктуешь, что делать?
- Я тоже не пью, - быстро ответила Норма, надеясь избежать еще одного столкновения. – Все равно я не была за рулем.
- А это без разницы, – парировал полицейский. – У Вашингтона закон – о запрете вождения автомобиля индейцами.
- Но офицер, - сказал я. – Вы не открываете нам Америку. Мы сто лет уже об этом знаем.
Полицейский улыбнулся, но это была натянутая улыбка. Вы представляете, как это выглядело.
- И все же, - гнул он свою линию. – Думаю, мы можем договориться так, что никому не нужно будет нигде расписываться.
- Сколько? – спросил я.
- А сколько у вас есть?
- Около ста баксов.
- Ладно, - согласился полицейский. – Я не хочу оставлять вас ни с чем. Пусть это будет девяносто девять долларов.
Я отдал ему все деньги, то есть десяти-восьми долларовые купюры, а также две сотни монет в контейнере для сэндвичей.
- Эй, - говорил я. – Возьми все. Тут еще чаевые. Ты нас отлично обслужил.
Норма старалась сдержать смех. Она прикрыла рот и сделала вид, что кашляет. Ее лицо побагровело.
- На самом деле, - продолжал я, глядя на бейдж полицейского, - я могу даже написать благодарственное письмо главнокомандующему полицейскому. Я напишу о том, что их сотрудник – патрульный полицейский Нолан, с бейджем под номером 13746, учтив, любезен, и более того, законопослушен, как орел.
Тут уже Норма смеялась в голос.
- Слушайте, - заговорил полицейский. – Я прямо сейчас могу арестовать вас обоих. За неосторожное вождение, сопротивление при задержании, угрозу полицейскому насилием.
- Если ты так сделаешь, - Норма подпрыгнула от смеха, - я расскажу, насколько ты уважителен к нашим индейским традициям, как хорошо ты понимаешь социальные условия, которые и приводят нас к преступным деяниям. Я расскажу, насколько ты сострадателен, неравнодушен и умен.
- Индейцы, - бубнил полицейский, швыряя контейнер с сэндвичами и монетами обратно в машину. – И сдачу возьмите.
И мы смотрели, как он уезжал на своей патрульной машине по ухабам и кочкам, нарушая дорожные правила, а именно пропуская разворот, превышая скорость и пренебрегая включением фар и сирены.
Мы хохотали, собирая разбросанные по полу машины монеты. Таким образом полицейский обеспечил нас деньгами на бензин, чтобы доехать до дома.
После того, как Норма ушла от меня, я время от времени получал открытки от индейцев паувау со всего мира. Она тосковала по мне в Вашингтоне, Орегоне, Айдахо, Монтане, Неваде, Юте, Нью-Мехико, Калифорнии. А я никуда не выходил из нашей индейской резервации и тосковал по ней, сидя на крыльце нашего выставленного на аукцион дома, подоконнике гостиной и ждал, того дня, когда однажды она вернется.
Однако Норма действовала иначе. Однажды она призналась мне, что никогда бы не ушла от меня, если бы наша любовь не начала сходить на нет.
- Я не могу смотреть на то, как все кругом плохо, - сказала она. – Я вернусь, когда все будет хорошо.
- И ты даже не хочешь попытаться спасти нас? – спросил я.
- Я не буду менять своего мнения.
- Это довольно жестоко.
- Это не жестоко, - возразила она. – Это практично.
Но она не сделала мне ничего плохого, правда. Норма задумывалась над смыслом каждого своего слова. Она могла уезжать за сотни миль для того, чтобы навестить всех стариков из нашего племени, живущих в домах престарелых Спокана. И если кто-то из них умирал, Норма могла рыдать, кидаться книгами и мебелью.
- Каждый умерший старик забирает у нас наше прошлое, - говорила она. – И это очень больно, потому что я не хочу знать, сколько нам осталось.
И однажды она угодила в серьезную автомобильную аварию. На ее руках умер белый мужчина. И она настолько близко к сердцу приняла тот случай, что весь год ее преследовали кошмары.
- Мне постоянно снится, что это ты умираешь, - пожаловалась она, и тогда я запретил ей водить машину на весь год.
Одна вещь, на которую я обратил внимание, кашляя над кроватью и под кровать – часы, как минимум старинные часы, с руками, прикрывающими смеющееся лицо, которое возникает у проигравшего в гляделки.
В больнице решили, что мне будет комфортнее дома. И там, дома, я отправлял письма в мою любимую резервацию, не забывая указать пункт отправления: СМЕРТНЫЙ ОДР ДЖИММИ МНОГО ЛОШАДЕЙ, III.
Но на самом деле я сидел за кухонным столом, и СМЕРТНЫМ СТОЛОМ, правда, без соответствующей музыки. Я по-прежнему оставался Джимми Много Лошадей, но это было честью для наших обычаев.
Так или иначе, я сидел за столом, писал письма со смертного одра, когда в дверь постучали.
- Войдите, - прокричал я, зная, что дверь была закрыта, и улыбаясь, когда она тяжело проскрипела.
- Закрыто, - отозвался женский голос, знакомый мне женский голос.
- Норма? – удивился я, открывая запертую дверь.
Она была прекрасной. То ли поправилась, то ли похудела на десять кило, одна коса была длиннее остальных. Еще она смеялась над своей мятой рубашкой.
- Дорогой, - сказала она. – Я дома.
Я молчал. Это было редким явлением.
- Дорогой, - ворковала она. – Меня не было так долго и я так соскучилась по тебе. Но я вернулась. Теперь я здесь.
Я должен был улыбнуться.
- А где дети? – спохватилась она.
- Они спят, - ответил я, вовремя догадавшийся продолжить нашу шутку. – Бедные маленькие мальчики пытались бодрствовать, понимаешь? Они хотели тебя встретить. Но тут, один за другим становились вялыми, начали засыпать, и мне пришлось уложить их в их маленькие кроватки.
- Ладно, - сказала Норма. – Я только зайду поцелую их тихонько. Скажу им, как сильно их люблю. Поправлю простыни и подоткну одеяла, чтобы спалось теплее.
Она улыбнулась.
- Джимми, - сказала она. – Ты выглядишь ужасно.
- Да, я знаю.
- Прости за то, что я ушла.
- Где ты была? – спросил я, действительно желая знать это.
- В Монтане. Жила у парикмахера моего кузена.
- Кузен у кузена? Или кузен-я-спала-с-ним-но-не знаю-как-сказать-об-этом-тебе-потому- что-ты-умираешь?
Она улыбнулась, хотя этого не желала.
- Да, - сказала она. – Он больше, чем кузен.
Поверьте мне: меня больше ничего не трогало. Даже моя опухоль размером с бейсбольный мяч.
- Почему ты вернулась? – спросил ее я.
Она посмотрела на меня, стараясь сдержать улыбку, но тут же разразилась смехом. Я присоединился к ней.
- Ладно, - переспросил ее я после паузы. – Почему ты вернулась?
Она встала в позу, посмотрела на меня прекрасным взглядом индейца племени Тонто и сказала:
- Потому что он придирался к каждой мелочи.
Мы посмеялись еще немного, и затем я ее спросил:
- Серьезно, почему ты вернулась?
- Потому что кому-то нужно помочь умереть наилучшим способом, - сказала она. – И мы оба знаем, что смерть не приходит, пока умирающий не сделает что-нибудь до нее.
Я должен был согласиться с этим.
- И возможно, - продолжала она, - готовка жареного хлеба и помощь умирающему это и есть две вещи, которые индейцы делают лучше всего.
- Ладно, - согласился я. – И к тому же ты хороша как минимум в одной из них.
И мы засмеялись.
.
[1] В букв. смысле: собрание североамериканских индейцев. Название произошло из языка наррагансетт, от слова powwaw, значащего «духовный лидер».
[2] Американские бейсболисты
[3] Хэнк Аарон – бейсболист, поставивший рекорд в 755 круговых пробежек в главной бейсбольной лиге
[4] традиционное индейское жилье (наподобие вигвама)