Русский народ в советское время

Изучению положения русского народа в советский период посвящены труды доктора исторических наук, профессора кафедры отечественной истории XX – XXI веков исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, заведующего лабораторией истории национальных отношений, академика Академии гуманитарных наук А.И. Вдовина[16]. Он полагает, что причины крушений сначала Российской империи, а затем Советского Союза – этих двух крупнейших катастроф XX века – носят комплексный характер. Но одной из главных причин стало отчуждение, возникшее между русским народом и имперским государством, которое утратило способность к выражению и защите его национальных интересов и ценностей[17].

Другой крупный исследователь А.Г. Кузьмин отмечает, что в 20-е годы XX в. сформировалась «теория» и практика «выравнивания», которая сохраняется до сих пор и предполагает искусственное создание привилегий для всех народов, кроме русского, и за счёт русского. Границы республик были проведены в 1920-е годы без опроса населения и везде за счёт русских земель. Оплата труда в сёлах Смоленской и Рязанской областей в сотни раз отставала от зарплаты в хозяйствах Средней Азии[18].

И в дальнейшем границы республик видоизменялись за счёт территорий РСФСР. К долговременным негативным последствиям привела передача Крымской области из состава России в состав Украины по решению Президиума Верховного Совета СССР от 19 февраля 1954 года. Несмотря на якобы «полное единодушие» в одобрении этого, как полагал депутат П. Тычина, «великодушного дара великого брата», в Верховный Совет долго шли письма (они изучались историком А.П. Мякшевым[19]), свидетельствующие, вовсе о другом. Например, в письме, переданном в архив 9 августа 1964 года, парламентариям задавался вопрос: «Как может Россия, имея самую лучшую, самую большую ценность, составляющую её украшение – Крым, по территории превышающую Бельгию или Швейцарию, это целое государство – отдать... Как же могли подарить эту русскую драгоценность, русское достояние без ведома русского народа?» Сами авторы письма отвечали на вопрос недвусмысленно: «Русский человек не мог подарить Крым. Это антигосударствен­ный акт, направленный к опасной цели», и предлагали отменить ошибочное решение, в противном случае – поставить вопрос на референдум. Такие письма оставались, конечно, без внимания[20].

Реальной причиной дара Украине крымской территории с преобладающим русским населением (всего в Крыму, по данным на 1954 г., насчитывалось 1,2 миллиона жителей, из них 71,4% составляли русские) было стремление загладить личную вину Н.С. Хрущёва за санкционированные в 1938 – 1940 гг. репрессии, жертвой которых стали 167 565 жителей Украины.

В 1957 г. была расширена территория Чечено-Ингушской республики. К исторической территории расселения чеченцев и ингушей были присоединены три равнинные района поймы реки Терек из состава Ставропольского края. Эти районы (Наурский, Надтеречный и Шелковской, которые вместе составляли 5,2 тысячи квад­ратных километров или 27% всей территории ЧИАССР, составлявшей 19,3 тыс. квадратных километров), были населены в основном русскими. Включение районов позволяло сделать экономику республики более устойчивой. С увеличением русского населения в республике власти также надеялись усилить влияние Центра на общественную жизнь автономии. В этих актах и расчётах в очередной раз дала о себе знать давнишняя традиция решать национальные проблемы в стране за счёт русского народа.

Заметим, что русский народ в СССР был лишён многих атрибутов внутрисоюзной государственности, в то время как другим народам она была предоставлена[21]. Не были образованы Компартия Федерации, Республиканский совет профсоюзов, комсомол и т.д. Не было Российского канала телевидения, русской радиопрограммы, Российского детского фонда. Крайне мало было республиканских газет и журналов.

В силу сложившейся системы двойных стандартов русские оказались фактически в неравном с другими народами страны положении, причём в положении явно худшем, став постоянным «донором» этих народов, получивших возможность за его счёт ускоренными темпами развивать свою экономику и культуру. В 1951 г. колхозник Смоленской области мог получить на трудодень 890 г зерна и 17 коп. В Эстонии соот­ветственно – 3 кг 830 г зерна и 1 руб. 50 коп., в Таджикистане – 2 кг 40 г зерна и 10 руб. 05 коп.[22]

Должным образом не были учтены интересы русской нации, нужды Нечерноземья и при освоении целины. С точки зрения социальной справедливости в сфере национальных отношений и с экономической точки зрения часть капиталовложений, выделенных для целинных регионов, более целесообразно было бы направить в обжитые, весьма благоприятные для развития сельского хозяйства регионы центра России. «Раскрестьяниванию» краёв и областей РСФСР способствовала также политика цен на сельскохозяйственные продукты. Осенью 1989 г. стало широко известно, что из бюджета РСФСР ежегодно уходило 70 млрд. рублей в бюджеты других республик.

При этом самоопределение русского народа расценивалось как шовинизм, а самоопределение других народов – как необходимое условие их национального развития[23]. Более того, это развитие во многом осуществлялось за счёт обложения русских и РСФСР своеобразной моральной «данью» при одновременном культивировании в среде русских некоего комплекса «вины» перед нерусскими народами.

Опора на большой фактический материал позволила А.И. Вдовину наглядно продемонстрировать послереволюционную практику решения национального вопроса, нигилистическое отношение большевиков к историческому наследию России и национальному самосознанию русского народа. В частности, он обращает внимание на тот факт, что в исторических трудах изменился смысл важнейших для самосознания народа понятий: проявления патриотизма оценивались отрицательно. Все внешнеполитические акции дореволюционной России характеризовались негативно, трактовались как стремление к установлению гегемонии российской империи в Европе. Например, историк М.Н. Покровский оправдывал агрессию Наполеона и крайне нигилистически оценивал героическую борьбу русского народа с захватчиками. Последователи Покровского исключили определение «Отечественная» из названия войны 1812 г., при этом сожалели о случайной победе, которая «явилась началом жесточайшей всеевропейской реакции».

В характеризуемый период уничтожались исторические памятники (например, Триумфальная арка, сооруженная в честь победы в Отечественной войне 1812 г., памятник Раевского на Бородинском поле; 12 из 14 памятников, установленных на местах боев 1812 г., Храм Христа Спасителя)[24], осуществлялась распродажа главных музейных фондов страны, включая шедевры Эрмитажа[25]. С 1928 г. экспорт художественных ценностей приобрёл плановый характер и, по подсчетам Ю.Н. Жукова, в результате их продажи было получено в 1929 - 1932 гг. 20 миллионов золотых рублей[26].

А.И. Вдовин рассматривает также такое понятие советской национальной политики, как «старший брат», вошедшее в употребление применительно к русскому народу со второй половины 1930-х гг. Этот термин пришёл на смену использовавшемуся ранее понятию «бывшая угнетающая нация». (В марте 1919 г. русский народ официально, во второй программе партии, принятой на VIII съезде, был отнесён в разряд «тех наций, которые являлись нациями угнетающими». В соответствии с ленинским завещанием, русский народ был обязан соблюдать не только формальное равенство наций, но и такое неравенство, «которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».)

Наименование русских «старшим братом», «первым среди равных» ни к чему не обязывало ни союзную власть, ни «меньших» братьев и лишь прикрывало благовидным предлогом «исполнение обременительных обязанностей» помогать всем и каждому, а также фактически узаконило право других требовать этого исполнения[27].

Концепция «старшего брата» оказалась довольно живучей. Она благополучно пережила и развал СССР. К примеру, по данным на 1995 год, среди регионов-доноров, за счёт которых существовала Россия в целом «не было ни одной республики... все они относились к дотационным регионам» (В.Н. Лысенко). Известный социолог В.Н. Иванов отмечал в 1997 году: «В последнее время... республики практически не участвовали в финансировании депрессивных регионов, социальных программ, армии и ряда других жизненно важных институтов Федерации». Ю.М. Лужков, выступая в 1996 году в Совете Федерации на обсуждении бюджета, сожалел, что возглавляемому им субъекту Федерации не удаётся побыть в роли младшего брата, и стать, к примеру, одним из городов Татарстана. «В этом случае, – говорил он, – город Москва, потеряв самостоятельность, приобретет могучий, небывалый экономический потенциал, потому что те налоги, которые платит Татарстан и некоторые другие республики в соответствии с какими-то особыми условиями, которые должны быть абсолютно равными в Российской Федерации, несоизмеримы с тем, что платит Москва или другой областной или краевой субъект Российской Федерации»[28].

На протяжении всей советской истории (за исключением, пожалуй, периода Великой Отечественной войны) партийное руководство больше всего страшилось русского национализма, считая, что он является непреодолимым препятствием для осуществления коммунистического эксперимента в стране.

Об этом, в частности, пишет и доктор исторических наук А.С. Барсенков, который отмечает, что ещё в 1917 – 1920 гг. сложилась «традиция» решать национальные проблемы без учёта русских как национальной группы и фактического отказа им в праве представлять свои интересы. В политическом лексиконе тех лет понятие «русскости» часто было синонимом «великодержавного шовинизма». А.И. Микоян настраивал на длительную борьбу, так как «великорусский шовинизм будет, пока будет крестьянство».

На первом этапе «борьба» проявилась в нежелании учитывать русский фактор в структуре партии и государства. А после войны речь уже шла о подавлении попыток придать РСФСР равный с другими республиками статус. Наиболее явственно это проявилось в ходе фабрикации и «расследования» «ленинградского дела», когда были расстреляны русские «националисты» и «шовинисты»: член Политбюро ЦК ВКП (б) Н.А. Вознесенский, секретарь ЦК А.А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М.И. Ро­дионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попков, – и репрессированы сотни других «ленинградцев», которые восприняли всерьёз тост Сталина за здоровье русского народа на приеме в Кремле 24 мая 1945 г. и полагали возможным заняться решением вопросов, которые волновали российскую партийную элиту.

Выяснилось, что П.С. Попков ратовал за создание, как в других республиках, компартии РСФСР с центральным комитетом в Ленинграде, за перевод туда правительства России. «Заговорщикам» могли вменить в вину и «русскую топонимическую революцию»: в 1944 г. в Ленинграде некоторым улицам и площадям, обретшим новые названия после Октября 1917 г., были возвращены их исторические имена.

Приведенная трактовка «русского вопроса» объясняет отсутствие какой-либо вразумительной реакции на открытую русофобию в союзных республиках, которая стала фактом в 1988 – 1989 гг. и шла по нарастающей. Был в такой позиции и чисто прагматический момент. Вслед за Лениным, Каменевым, Троцким и Сталиным, Горбачёв прекрасно понимал, что реальное равноправие России в ранге союзной республики будет означать конец власти центральных государственных структур и его лично. Именно поэтому он был против создания компартии РСФСР, полного статуса России в качестве союзной республики.

На рубеже 1988 – 1989 гг. как реакция на «прибалтийский вызов» в региональной прессе поднимается вопрос о российском суверенитете. Примерно в это время в среде московской интеллигенции получает довольно широкое распространение записка доктора юридических наук Г.И. Литвиновой, где она указывала на пагубные последствия для России и русских проводившейся до этого национальной политики, в результате которой республика, будучи общесоюзным донором, оказалась на одном из последних мест по важнейшим параметрам социального развития. Официальные издания не спешили обсуждать проблему.

На сентябрьском (1989) пленуме ЦК, посвященном национальному вопросу впервые российские коммунисты «предъявили счёт» союзному партруководству за бедственное положение республики. Позицию многих выразил секретарь Смоленского обкома КПСС А.А. Власенко: «Крупнейшая в стране республика – Россия – находится в условиях финансовой, ценовой, экономической дискриминации. Её население, особенно в Нечерноземье, да и в других регионах живет значительно беднее, страдает из-за бездорожья, отсталости социальной сферы». На этом пленуме и, позднее – на II Съезде народных депутатов, а также в печати середины – второй половины 1989 г. был вскрыт многолетний механизм перекоса цен, предопределявший «законное» недофинансирование России[29].

Формально у русских не было оснований для ощущений дискомфорта: по всей стране преподавались русская история и литература, русский язык был языком межнационального общения. Русские доминировали в союзных органах власти, а институт второго секретаря ЦК в республиках (на должность обыкновенно назначался русский) негласно трактовался как форма «пригляда» за «национальными компартиями» со стороны центральных структур. При этом сложилось представление, что «национальный вопрос» – это вопрос, имеющий отношение ко всем национальностям, кроме русских. Парадоксальность ситуации состояла в том, что русские при их доминировании не имели общественно-политических институтов, артикулирующих проблемы их национального бытия. В сентябре 1989 г. председатель Президиума Верховного Совета РСФСР В.И. Воротников вспоминал: «Вопросы, связанные с расширением суверенных прав нашей республики и созданием целого ряда структур, которых у нас нет, вопросы давние. Во всяком случае, помню, что с 1975 г. мы неоднократно поднимали эти вопросы. Но всегда нам говорили: да не надо вам торопиться, зачем это нужно России? Обычно Россия отождествлялась с Советским Союзом и считалась каким-то амортизатором всех процессов, которые происходят в стране».

Таким образом, история национальной политики большевиков, в последующем Коммунистической партии с первых лет советской власти была историей постоянного преодоления возникающих в многонациональном государстве трудностей усилиями, прежде всего, русского народа. В результате уже к моменту первой послевоенной переписи населения в 1959 г. русские утратили численное преобладание в составе населения страны, и этот факт тогдашнему руководству государства пришлось скрывать[30].

С декабря 1991 г. судьба российской государственности разошлась с судьбой русского народа. Союз пятнадцати республик распался. 25 миллионов русских и большие районы, издавна заселённые русскими людьми, оказались за рубежами России.

До сих пор, как справедливо указывает в своей монографии «Россия и русские в мировой истории» доктор исторических наук Н.А. Нарочницкая, не произошло осмысления этой крупнейшей национальной катастрофы, когда 25 млн. русских, не сходя ни шагу со своей исторической земли, оказались за пределами Отечества под разными государственными флагами. Русский народ – основатель и стержень российской государственности – был насильственно расчленён[31].

При этом А.И. Вдовин и В.А. Корецкий обращают внимание на следующий парадокс: 18 млн. нерусского населения имеют в России собственную государственность, а 25 млн. русских за пределами Российской Федерации не только лишены таковой, но и оказываются в государствах, возникших на месте бывшего СССР, гражданами второго сорта. Подобная ситуация складывается и в ряде бывших автономий России.