Весенний остров

№25

I

Покос

Последний раз я принимал участие в покосе лет пять или шесть тому назад. Я приехал в деревню на побывку, а был как раз разгар сенокоса. С вечера я и не собирался идти косить, но застучали моло­точки по наковальням, и что-то поднялось во мне, взбудоражило. Я подумал: почему бы и не сходить?

Вечернее время было упущено, а своей косы у нас в хозяйстве не было: некому было косить. Тогда мой сосед порекомендовал мне взять косу у Ивана Васильевича Кунина. «Сам он уже престарелый. а коса у него отличная», — сказал он мне.

Еще от церковной ограды увидел я огонек цигарки Ивана Васи­льевича. Я подошел к нему и сел рядом.

— Что, воздухом дышишь? — спросил он меня.

— Да вот, хочу с мужиками на покос сходить, — ответил я. Иван Васильевич встал и пошел в дом. Было слышно, как он вы­шел во двор. Вскоре он вышел, неся с собой две косы.

— Вот тебе коса, — сказал он. — Только поаккуратней, не сло­май.

— А вторая коса зачем? — удивился я.

— Это мне. Разбередил ты меня — тоже на покос пойду. Воз­можно, последний разочек...

Привычным движением руки Иван Васильевич положил косу на плечо.

Косцы не удивились, когда увидели Ивана Васильевича. Они хо­тели по привычке поставить его впереди, но он отказался и встал сзади. А трава как нарочно уродилась невпрокос. Такая трава требу­ет намного больше сил, чем реденькая.

Мы долго спорили с Иваном Васильевичем, кто пойдет сзади, и наконец он меня уговорил идти впереди. Какое-то время я косил ув­леченно, забыв про все, но вскоре услышал, как коса старика шарка­ет прямо по моим пяткам.

— Могу! Могу! Коси! Живей! Не мешкай! — почти кричал он.

Сначала я прибавил шаг, но потом решил все же пропустить ра­зошедшегося старика вперед. Он занял мой прокос и вскоре нагнал и еще одного косца, который тоже уступил ему дорогу, а потом он настиг и третьего.

Наконец он остановился, тяжело дыша, рот его был приоткрыт, глаза горели живо и радостно. Он взял горсть травы и утер ею крас­ное от упорной работы лицо. Оно стало мокрым, и было уже не покять от чего: то ли от росы, то ли от пота, то ли от слез совершив­шейся радости.

Когда снова начали косить, Нван Васильевич опять пропустил меня вперед. Он прорешал, что больше обгонять не будет и будет косить тихонечко. «Помахал и хватит, — сказал он. — Кости мои немазаны...»

Я косил и думай, что же такое таится в работе земледельца, что и тяжелая она, и не самая благодарная, а привораживает к себе челове­ка так, что тот, на ладан дыша, берет ту косу, которой косил в моло­дости, идет, косит, да еще и плачет от радости?

Как вы думаете, что заставлю Ивана Васильевича принять уча­стие в покосе?

Говорят, что земледелец никогда не расстанется со своим заняти­ем, потому что земля его привязала к себе. Ему нравится, что она отдает теплом, что она приносит урожай; она для него и мать, и дитя. Поэтому неудивительно, что Иван Васильевич решил отряхнуть ста­риной», ведь для него его работа всю жизнь была самым главным делом, она приносила ему радость и удовлетворение.

№26

I

Музыка

Последней военной осенью я стоял на посту в одном польском городишке. Это был первый иностранный город, который я увидел в своей жизни, но он ничем не отличался от наших разрушенных горо­дов. Так же меж изуродованных домов, усыпанных ломом, кружи­лись листья и куски бумаги. Над городом стоял мрачный купол по­жара. На горящие здания то и дело обрушивались снаряды, гудели в воздухе самолеты.

Мы заняли город утром, а уже вечером откуда-то, словно из-под земли появились люди с узлами, чемоданами или тележками, чаще с ребятишками. Они плакали у развалин, вытаскивали что-то из-под обломков. Ночь укрыла бездомных людей с их горестями и пережи­ваниями. И только пожары укрыть она не могла.

Неожиданно в доме напротив меня раздалась музыка органа. При бомбежке от этого дома отвалилась половина, открывая взору стены с сухощекими святыми и мадоннами, смотрящими через копоть го­лубыми скорбными глазами.

Я сидел на лафете пушки, зажав между коленями карабин, и ка­чал головой под одинокую музыку посреди войны. Когда-то в детст­ве, услышав звуки скрипки, мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга. Глупый был, маленький. С тех пор я повидал столько смертей, что. ненавистнее слова «смерть» для меня нет, И поэтому, наверное, услышанная мною в детстве музыка переломи­лась во мне, а те взлеты к небу, от которых я плакал когда-то, рас­творились в сердце и стали им самим, и то, что пугало в детстве, бы­ло вовсе не страшно. Да, музыка осталась той же, и я остался тем же, но не было слез и детского восторга, из которого рождалась любовь к близким и к Родине. Музыка разворачивала душу, как огонь войны обнажал дома, показывая то лики святых, то кровать, то качалку. Все было обнажено, и поэтому музыка не плакала, а звучала воинствен­ным кличем, призывающим что-нибудь сделать, чтобы утихли пожа­ры, чтобы люди не жались к развалинам, а чтобы зашли они под крышу, где ждут их близкие и любимые люди, чтобы в небе не было слышно звуков взрывов.

Почему в военные годы автор по-иному стал воспринимать зна­комую с детства музыку?

В военные годы автор стал по-иному относиться к знакомой с детства музыке, потому что в детстве, еще ничего не зная о жизни, он хотел умереть от радости и восторга, когда слушал музыку. Те­перь же, повидав столько смертей в своей жизни, он понимал эту музыку по-другому. Ему по-прежнему казалась эта музыка грустной, но теперь он хотел что-то сделать для людей, чтобы им жилось легче и радостней на этой земле.

№27

I

Весенний остров

Пароход миновал Осиновский порог, и Енисей сразу стал шире, а берега его — ниже. Чем шире становился Енисей, тем более пологи­ми становились берега, течение успокаивалось, воды текли без шума и суеты.

Я стоял один на носу парохода и смотрел на родную реку, вдыхал прохладу ночи. Иногда нос парохода так глубоко врезался в воду, что брызги долетали и до меня. Я радостно облизывал губы и ругал себя за то, что так долго не был в родных краях, суетился, хворал, путешествовал по чужим краям. Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку и тихую ночь. На пароходе все спали, не спал только сам пароход, не спал рулевой, и я не спал.

Я ждал солнце. Примерно час назад оно укатилось в лес и за­висло над вершинами деревьев. Над рекою поднялся туман, окуты­вая ее берега. Этот летний туман был очень легким и не мешал па­роходу продвигаться вперед. Скоро солнце оттолкнется от деревьев и поползет вверх, разгонит туман, который заползет в гущу леса и там падет росой на травы, листья и песок. Кончится так и не на­чавшаяся ночь.

Утром я увидел впереди остров, в середине которого была груда скал, меж них тенели кирдачи, а понизу кипел вершинами лес.

Берега острова были яркими. Так бывает здесь только в конце весны — в начале лета, когда бушует всюду разнотравье и полыхают яркие цветы Сибири. В середине лета, в сенокос, цветы осыпаются, а листья на деревьях блекнут.

Но на острове живая зеленая лента! Вон только что распустив­шийся гусятник, а вон хвощ. За ними синяя полоса с розовыми и огненными вкраплениями. Цветут колокольчики, дикий мак, кукуш­кины слезы... Везде по Сибири они уже отцвели а здесь весна!

Пароход начал удаляться от острова, а я побежал на корму. Я торопился, мне хотелось посмотреть на нечаянно встреченную весну.

Позже я пытался отыскать похожий остров. Встречались разные: и одинокие, и цепью, — но такого, весеннего, острова больше не было. Этот остров долго был под водой, а когда он обох, везде уже бушевало лето. Но он не мог остаться без весны — и забушевал, за­цвел всеми красками радуги, и ничто не могло сдержать торжество природы. Она буйствовала, не соблюдая никаких сроков.

Вспоминая об этом острове, я думаю о нас, людях. Ведь у каждо­го человека рано или поздно тоже бывает весна. Не важно, в каком облике и в каком цвете. Главное, что она приходит.

Как вы понимаете слова В. Астафьева: «К каждому человеку по-, здно или рано приходит своя весна»?

Мне кажется, В. Астафьев имеет в виду, что рано или поздно у человека наступает такой период в жизни, когда он наиболее актив­ный, наиболее творческий, когда он полностью раскрывается как личность, когда все его чувства обострены. Такого человека мы обычно называем цветущим.

У каждого человека своя весна, каждый раскроется по-своему. Я полностью согласен с В. Астафьевым, что не важно, в каком облике или каком цвете, но «к каждому человеку поздно или рано приходит своя весна».

№28

I

Наши рекомендации