История всемирной литературы 56 страница
Шедевром древнейшей сирийской художественной прозы считается «Письмо Мары бар Серапиона» своему сыну Серапиону. Некто Мара бар Серапион, разлученный с сыном превратностями войны, получил весточку о Серапионе от
367
его наставника. Последний восхвалял усердие молодого Серапиона к наукам, благородство его помыслов и добрый нрав. Изгнаннику Маре представилась возможность написать сыну письмо. Отец хорошо понимал, что вряд ли ему удастся написать сыну еще раз, и потому придал письму характер духовного завещания. Письмо написано страстно, вдохновенно. Временами оно поднимается до высот философской поэзии «Екклезиаста».
«Пусть умнейший из смертных скажет нам, на что человек может надеяться, в чем он может быть уверен, что на свете постоянно:
Богатство? Его отнимают.
Родина? Ее подвергают грабежу.
Величие? Оно бывает унижено.
Великолепие? Оно пропадает.
Красота? Она вянет.
Законы? Они меняются.
Бедность? Ее презирают.
Дети? Они умирают.
Друзья? Они изменяют.
Слава? Ее опережает зависть».
Время написания «Письма» спорно. Одни исследователи датируют его I в. н. э., другие усматривают в его авторе сирийского философа-стоика III в. н. э.
Другим выдающимся памятником прозы является сирийская версия «Поучения Ахикара» (ассиро-вавилонский оригинал VII в. до н. э. не сохранился). Основная идея повести — неизбежность возмездия за неблагодарность — раскрывается на примере взаимоотношений мудреца Ахикара и его воспитанника Надана. Исключительная популярность и широкое распространение повести объясняются занимательностью сюжета и обилием вкрапленных в него поучений, притч, басен, афоризмов. Дошедшие до нас списки ее, очевидно, подвергались некоторой позднейшей «христианизирующей» обработке.
Значительный художественный интерес представляет сирийская прозаическая церковная литература: апокриф «Учение Аддая», «Книга мучеников», составленная в V в. и включающая жития сирийских мучеников, пострадавших при шахе Шапуре II (310—379), Йездигерде I (399—420) и Бахраме V (420—438), и вообще жития святых сирийской церкви.
Сирийские исторические произведения содержат также художественные описания, притчи, сказания и легенды. К ним относятся Эдесская хроника за период с 133/132 гг. до н. э. по 540 г., в которую включена живо написанная история наводнения в Эдессе в 201 г.; хроника патриарха (1166—1199) Михаила Сирийца «от сотворения мира» до 1196 г., сокращенный вариант которой известен также в переводе на армянский язык; политическая история Бар Эбрея «от сотворения мира», доведенная чуть ли не до конца XIII в.
На базе библейских, исторических и житийных повествований зарождались в V—VI вв. сирийские повести и романы. В эту пору написана светская повесть «История о Евфимии», «Легенда о семи отроках эфесских», сирийский текст которой послужил основой легенды в европейских литературах, и два исторических романа, оставивших значительный след в арабской историографии: роман в трех частях — о Константине и трех его сыновьях, повествование о страданиях Евсевия, о папе римском при Юлиане Отступнике и история Йовиана, и роман о Юлиане Отступнике.
К числу вершин сирийской прозы относится «Книга занимательных историй» знаменитого ученого, медика, теолога, писателя и поэта Григория Иоанна Абу-ль-Фараджа Бар Эбрея (1226—1286). В 727 миниатюрных новеллах этой книги автор предстает перед нами таким, каким его рисуют современники: неутомимым собирателем фольклора, знатоком и ценителем острого слова, соленой шутки, замысловатой басни, лапидарной поговорки, лаконичного изречения, короткого юмористического или назидательного рассказа. Многие афоризмы и изречения Бар Эбрея поразительно смелы для человека, облеченного высоким духовным саном. В них бичуются сильные мира сего: правители, вельможи, знатные купцы.
Устами ряда своих персонажей Бар Эбрей утверждает, что владыки не любят людей, которые умнее их, что по вине правителей приходят в упадок государства, что неправедные правители поглощены только заботой о своем благополучии и убивают неугодных им и что поэтому смерть дурного правителя — величайшее благо для подданных.
В уста философов, книжников, монахов, отшельников, лекарей, учителей, ремесленников, шутов, скряг, воров, разбойников и т. д. Бар Эбрей вкладывает немало далеко не безобидных шуток и острот. Их же устами он бичует жадность, корыстолюбие, зависть, трусость, глупость и невежество.
Любовь к «простолюдину» — характерная черта «Книги занимательных историй». Другая характерная ее черта — терпимость к приверженцам иных религиозных воззрений. Именно поэтому Бар Эбрей и посвятил свою книгу людям разных вероисповеданий. Гуманные воззрения Бар Эбрея как нельзя лучше отражены в такой его новелле:
«Отшельника, поселившегося на кладбище, как-то спросили:
— Что ты здесь делаешь?
368
— Я изучаю останки мертвецов, — ответил отшельник.— Хочу найти хоть какое-нибудь отличие в строении тела правителей и их рабов, но безуспешно. Они не отличаются друг от друга, они совершенно одинаковы».
Широкой известностью пользовался Бар Эбрей и как поэт. Особую популярность имели его дидактические стихи, полемическое послание несторианскому католикосу, эпиграммы. Глубиной и искренностью трогает его элегия на смерть поэта Иоанна Бар-Мадания (ум. 1263) и стихотворения «на случай». Уместно отметить здесь также стихотворное переложение Бар Эбрея одной из новелл своей «Книги занимательных историй» и его краткую стихотворную грамматику сирийского языка.
В развитии сирийского языка и сирийской литературы исключительную роль сыграли переводы, ставшие неотъемлемой частью этой литературы. Ценность этих переводов заключается не только в том, что они дали возможность самим сирийцам познать культуру других народов, но и в том, что эти переводы во многих случаях сохранили литературные памятники или варианты, не дошедшие на языке оригинала, как, например, «Книга о народах и областях» Андроника. Сирийцы переводили главным образом с греческого и пехлевийского (среднеперсидский) на сирийский, а затем на арабский. Впоследствии некоторые из этих произведений переводились с арабского на европейские языки.
Одним из самых важных сирийских переводов является ранний перевод Библии, позднее названный «Пешитта» (букв. простой). Текст «Пешитты», сохранивший ряд утерянных в оригинале апокрифов, играет существенную роль в библейской критике. Важны в научном отношении и последующие переводы Библии на сирийский язык, сделанные по Септуагинте: переводы Филоксена Мабоггского (ум. ок. 523). Павла Тельского (ум. в первой половине VII в.), Фомы Гераклийского (VI—VII вв.) и сводный перевод Иакова Эдесского (640—708), сделанный в 704—705 гг.
Из переводов со среднеперсидского языка исключительно важны переводы романа об Александре (VII в.). В нем содержатся эпизоды, отсутствующие в греческом тексте Псевдо-Каллисфена (убийство дракона, пребывание Александра в Китае и др.), а также фрагменты из «Калилы и Димны», восходящей к санскритской «Панчатантре». Первый перевод «Калилы и Димны» восходит непосредственно к среднеперсидскому тексту. Он был выполнен в VI в. Бодом и представляет большой научный интерес, так как дает возможность в известной степени реконструировать утерянный среднеперсидский перевод. Второй перевод был выполнен по известному арабскому варианту Ибн аль-Мукаффы в X—XI вв. Сирийская версия «Синдбадовой книги» является переводом с арабского перевода, сделанного во второй половине VIII в. со среднеперсидского.
С греческого на сирийский были переведены афоризмы Гиппократа и Галена, «Илиада» и «Одиссея», изречения Менандра и басни Эзопа.
Весьма существенное значение как посредствующее звено между древнегреческой и арабской философией и наукой вообще имели многочисленные переводы на сирийский язык трудов греческих философов и ученых, особенно Аристотеля.
РАЗДЕЛ VII. ЛИТЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ [ДО НАЧАЛА XIV В.]
369
ВВЕДЕНИЕ (Робинсон А.Н.)
Литературные процессы региона, охватывающего Центральную и Юго-Восточную Европу, при своеобразии их в каждой стране этого региона характеризуются рядом достаточно общих или по крайней мере сходных черт; таким образом, есть все основания выделить их рассмотрение в отдельный самостоятельный раздел. Разумеется, в разные исторические периоды эта общность проявлялась в неодинаковой степени и приобретала разные формы.
Черты единства и общности, о которых идет речь, были обусловлены рядом причин исторического, этнического и вероисповедного порядка. В первую очередь следует иметь в виду территориальную близость и постоянные и теснейшие государственные контакты стран региона. Если политические взаимоотношения между ними носили далеко не всегда мирный характер, судьбы этих стран все равно были теснейшим образом переплетены между собой. То, что происходило в Чехии, живо затрагивало Польшу и Венгрию, а события в Болгарии или Сербии представляли жизненный интерес для Хорватии или Словении. Даже и такие сравнительно отдаленные друг от друга страны, как, скажем, Чехия (Моравия) и Болгария, в определенные периоды находились в самых тесных политических контактах. Многочисленны были связи стран региона и с соседями — Древней Русью и Византией. В эпоху Средневековья немалую роль в упрочении взаимообщения стран играли династические связи. Они были достаточно тесными между Польшей, Чехией и Венгрией; между Сербией и Болгарией, а также Киевской Русью и Византией.
Как письменные, так и особенно археологические источники доказывают более или менее развитые экономические, торговые контакты всех этих стран. Такие водные артерии, как Днепр и Дунай, наряду с Черным и Балтийским морями во многом облегчали широкий и разнообразный товарообмен.
Взаимным культурным, в том числе и литературным, связям не могла не способствовать этническая и языковая близость ряда стран, составлявших весьма значительную часть региона. Здесь, конечно, имеются в виду славянские народы, которые никогда не утрачивали в своем самосознании единства происхождения и чувства славянской общности. Об этом говорил и летописец Нестор, и автор «Великопольской хроники», и Козьма Пражский. Никакие политические столкновения, ни даже различия в исповедании не могли изгладить чувства единства у славян.
В свою очередь, конечно, религиозный фактор во многом способствовал усилению контактов между странами одной конфессии, затрудняя их между странами, принадлежащими к разным церквам. Восточно-христианский и западно-христианский типы средневековой культуры в Центральной и Юго-Восточной Европе уже вполне обозначились в своих различиях. Славянская и латинская письменности, с одной стороны, сближали культуры, пользовавшиеся каждой из них, а с другой — затрудняли контакты между этими двумя группами. Существенную роль играли и разные традиции. Культура Руси, Болгарии и Сербии была теснейшим образом связана с культурой Византии. Для славянских стран существовали два внешних, объединявших их культурных центра: Константинополь и — едва ли не в большей степени — Афон, где в непосредственной близости находились греческий, русский сербский и болгарский монастыри. Западнославянские же и венгерская письменные литературы получали творческие импульсы из Западной Европы.
Однако, отмечая это, необходимо иметь в виду, что на раннем этапе, в IX и отчасти X в., такого разделения не было. И Великая Моравия, и Чехия, и, вполне возможно, Польша (во всяком случае в пределах Малой Польши) так же, как и другие славяне, пользовались славянской азбукой и старославянским языком как языком богослужебным и литературным, созданным Кириллом и Мефодием. В Чехии старославянские памятники доживают вплоть по конца XI столетия, пока славянская письменность не была окончательно вытеснена там латинской. Только благодаря Руси, куда попадали эти памятники и где они были популярны и широко переписывались, мы можем получить представление об этом раннем этапе в истории развития западнославянских литератур.
В последнее время все более привлекают внимание ученых культурные связи Византии и Венгрии в X—XI вв. О них, в частности, свидетельствуют памятники византийской эпиграфики в Венгрии. Эти связи поддерживались в
370
какой-то степени благодаря деятельности православных монастырей в Венгрии, оставшихся там вплоть до XII в.
Прослеживая черты единства в литературах стран региона, нельзя упускать из внимания ряд проявлений сходства в мотивах их фольклоров. Мотив змееборчества присутствует в болгарской песне о Михаиле из Потуки и в польской легенде о Краке — основателе Кракова (как и в русских былинах о Добрыне Никитиче).
С фольклором были связаны и апокрифы. Они получили очень широкое распространение во всех странах региона независимо от вероисповедных и этнических различий и несмотря на борьбу с ними как православной, так и католической церкви. В этом отношении показательно, что одни и те же апокрифы бытовали и в православной Сербии и в католической Хорватии.
Типологическое сходство в различных странах региона может быть отмечено и в антиподе апокрифической литературы — официальной, стоящей на службе церкви и государства письменности. Это хорошо прослеживается, в частности, по материалам агиографии. В житиях, созданных в самых различных странах, прославляются либо виднейшие государственные деятели (Ольга и Владимир на Руси, Стефан Неманя в Сербии, Людмила и Вячеслав в Чехии), либо первые христианские подвижники (Феодосий Печерский на Руси, Сворад и Бенедикт в Словакии, Жирард и Бенедек в Венгрии). Немало общего можно найти и в исторических хрониках. Показательно, что русская «Повесть временных лет» и хроника Галла Анонима, Козьмы Пражского и венгерский Анонимус — все возникают в XII в. и ставят своей задачей проследить с самых отдаленных времен начала тех государств, где эти хроники были созданы. Впрочем, если польская хроника Винценция Кадлубека и венгерский Анонимус приобретают черты рыцарского романа, то этого нельзя, например, сказать о «Повести временных лет», у южных же славян вообще не возникает развернутых исторических повествований.
Не только хрониками, но и историческими повестями, украшенными средневековой фантазией, увлекались в это время во всех странах региона. Особенно популярна «Александрия», которую хорошо знали и в Сербии, и на Руси, и в Польше, и в Чехии, хотя и пользовались при ее создании разными прототипами. Наряду с древнейшими памятниками письменности у западных и южных славян, а несколько позже и у славян восточных определенная общность этих народностей проявлялась в их устном поэтическом творчестве.
ГЛАВА 1. ЛИТЕРАТУРЫ ЮЖНЫХ СЛАВЯН ДО НАЧАЛА XIV ВЕКА
373
У ИСТОКОВ СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ (Робинсон А.Н.)
Возникновение древних славянских литератур, сначала болгарской, затем сербской, русской, частично и чешской, находит исторически обоснованное объяснение при рассмотрении первых истоков этих литератур, начиная с создания славянской азбуки и письменности со свойственным ей новым книжным языком. Создатели этого языка Кирилл и Мефодий и их последователи называли его «словеньским» (т. е. «славянским»). Так, Климент Охридский восхищался достоинствами «многоплоднаго языка словеньскаго». Этот общий «славянский» язык в русской научной традиции называется старославянским, в болгарской — староболгарским. Исторически закономерная потребность в создании книжного языка была изначально связана с христианизацией славянских народностей, освоением ими нового монотеистического миросозерцания в условиях упорной борьбы со старым политеистическим миросозерцанием (язычеством) и задачами создания книжного литературного языка. Становление такого языка способствовало развитию культур данных народностей, появлению у них собственных литератур, возможности освоения других литератур, в особенности византийской.
Создание славянской письменности и первоначальной литературы происходило в очень сложных условиях церковно-политической борьбы двух древнейших христианских центров — Византийской империи (с ее константинопольской патриархией и греческой культурой) и папской курии в Риме (с ее латинской культурой). В дальнейшем (в середине XI в.) длительная борьба привела к официальному разделению христианства на церковь восточную (византийско-православную) и западную (римско-католическую). Однако задолго до такого размежевания церквей борьба двух типов христианства повлияла на процессы христианизации разных стран, а вместе с ними и создание письменности у ряда европейских народов. Само географическое положение части славянских народностей (в Великой Моравии и Паннонии) обусловило то, что именно на их территориях развернулась борьба христианства византийского типа и римского типа. Своеобразие миссии славянских первоучителей Кирилла и Мефодия заключалось в том, что им пришлось основывать и защищать славянскую книжность на рубежах столкновения двух начал европейской христианизации. Поэтому деятельность Кирилла и Мефодия уже при жизни первоучителей получила широкую известность и вскоре приобрела легендарные черты. Об этом свидетельствуют письменные источники на языках «славянском», греческом и латинском. Важнейшее место среди этих памятников имеют славянские агиографические произведения. Это так называемые паннонские легенды, т. е. два пространных жития (одно — Кирилла, другое — Мефодия). Есть основания предполагать, что оба жития были написаны ближайшим учеником первоучителей Климентом, впоследствии ставшим епископом Охридским. «Житие Кирилла» было написано в Паннонии, возможно, при участии Мефодия, а «Житие» самого Мефодия — позже, вероятно, в Болгарии. Основные биографические факты о первоучителях славян, сообщенные в «паннонских легендах», подтверждаются и дополняются историческими документами. Но в то же время оба жития содержат немало литературных черт, свойственных жанру агиографии. На греческом языке дошли до нас два жития (пространное и краткое) Климента Охридского, в которых сообщаются некоторые данные о Кирилле и Мефодии, о первых годах создания славянской письменности. На латинском языке сохранились важные документы о Кирилле и Мефодии и их миссионерской деятельности — это письма римских пап Иоанна VIII (872—882) и Стефана V
374
(885—891), письмо архиепископа Теотмара Зальцбурского и других представителей баварского духовенства к папе Иоанну IX (900). Сохранилось и более раннее (871) сочинение — «История обращения хорутан», тоже исходившее из зальцбургской архиепископии. Наконец, сохранились ценная записка и письмо (875—879) Анастасия, папского библиотекаря и секретаря по делам Востока и Запада. По содержанию своему эти документы далеко не однозначны. Сочинение «История обращения хорутан» и письма немецкого духовенства имеют резко тенденциозный характер, так как они предназначались для того, чтобы римская курия осудила славянскую миссию Кирилла и Мефодия как «еретическую», а такое обвинение в Средние века было весьма опасным. По этому поводу следует заметить, что в догматике восточной и западной церквей обозначилось расхождение, для данной эпохи существенное. В «Символе веры» при определении св. троицы, по византийскому представлению, считалось, что святой дух происходит от бога-отца, и этой концепции придерживались, естественно, Кирилл и Мефодий. Их противники, латино-немецкие епископы, считали, что святой дух происходил и от бога-отца, и от бога-сына. Тем не менее римская курия первоначально поддержала Кирилла и Мефодия. Сообщения Анастасия, ближайшего помощника папы римского, свидетельствовали о его восхищении ученостью и характером Кирилла, а также его трудами. Анастасий лично знал Кирилла во время его пребывания в Риме. В целом сохранившиеся источники показывают, что жизнь и деятельность Кирилла и Мефодия произвели сильнейшее впечатление на их современников, как сторонников, так и противников. Кирилл и Мефодий как первые славянские просветители были и остаются символом славянской общности, память о них и о созданной ими письменности всегда сохранялась у всех славянских народов, включая и тех, которые стали пользоваться латинской письменностью.
Судьба Кирилла и Мефодия сложилась благоприятно для того, чтобы подготовить их к славянской просветительской деятельности. Мефодий (820—885) и его младший брат Константин (ок. 826—869; имя Кирилла он получил, приняв монашество перед своей смертью) родились в Византийской империи, в г. Солуни (Фессалоники) в аристократической семье. Отец их, по имени Лев, видимо, грек, занимал высокое военно-административное положение. Существует мнение, что матерью их была славянка. Братья первоначально воспитывались в среде смешанного греко-славянского населения. Они получили хорошее греческое образование. Младший из них, Константин, несомненно, превосходил старшего, Мефодия, был личностью гениальной, и поэтому по древней традиции его имя упоминается на первом месте. Способности Кирилла обнаружились рано. Он с 14 лет учился в Константинополе, в самом центре византийской образованности, в среде высшей аристократии. Окончив Магнаурскую школу, Кирилл блестяще освоил все «эллинские» науки, среди которых для его будущей просветительской деятельности особенно полезны были грамматика и диалектика (искусство спора), а также языки греческий, латинский, древнееврейский (позже — и арабский). Одним из учителей Кирилла был Фотий, крупный писатель, государственный и церковный деятель. Но важнее всего для Кирилла, как и для Мефодия, было то, что они отлично владели с детства тем живым наречием, на котором говорила славянская часть населения их родного города.
В отличие от Мефодия Кирилла не привлекала чиновничья карьера при императорском дворе или в провинциях. Он стремился к интеллектуальной деятельности: стал библиотекарем в богатой патриаршей библиотеке, позже занял в Магнаурской высшей школе кафедру философии (поэтому в письменной традиции его часто называют Константином Философом).
Византийский император Михаил III (842—867) и его двор, видимо, быстро оценили выдающиеся дарования Кирилла и стали направлять его в ответственные миссионерские поездки, имевшие не только церковное, но и политическое значение. Еще молодым человеком (в 851 г.) Кирилл принял участие в «сарацинской миссии», посетил Багдадский халифат и успешно провел богословскую дискуссию с магометанским духовенством. Некоторое время Кирилл жил у своего брата Мефодия в малоазийском монастыре Олимп. Когда патриарший престол в Константинополе занял Фотий (858), бывший учитель Кирилла, церковно-политическая деятельность братьев значительно расширилась. Кирилл и Мефодий были направлены далеко на Восток, во владения Хазарского каганата. Можно предполагать, что эта миссия была связана с первым походом русских на Константинополь (860). В городе Херсонесе (крымский г. Корсунь, который был известен русским князьям и купцам) Кирилл нашел Евангелие и «Псалтирь», написанные «рушкым писменем» (в науке существуют различные мнения об этой письменности), и при помощи некоего человека, знавшего этот язык, научился читать эти тексты. По преданию, около Херсонеса Кирилл обнаружил мощи Климента Римского (римского архиепископа I в.). Эта находка сыграла важную роль в дальнейшей судьбе братьев-миссионеров.
375
Деятельность Мефодия имела несколько иной характер. Он поступил на военную службу, затем был видным чиновником и управлял областью, населенной македонскими славянами, потом постригся в монахи. Но в 863 г. братья вновь объединили свою деятельность вследствие неожиданных исторических обстоятельств.
В Константинополь к Михаилу III прибыло посольство великоморавского князя Ростислава (846—870). Великоморавское княжество, в состав которого тогда входили земли чехов и словаков, вело борьбу с королем Людовиком Немецким и его латино-немецким духовенством. Людовик в это время (863) заключил союз с Болгарией, а князь Ростислав желал заручиться помощью Византии. По рассказам хронистов, моравские послы от княжеского имени, в частности, заявили: «Наш народ отринул язычество и держится христианского закона, но мы не имеем такого учителя, который учил бы нас [...]на нашем языке, дабы и иные страны, видя это, подражали нам. Итак, пошли нам, господин, такого епископа и учителя». Главной идеей этого послания была не борьба с язычеством (которое, как сказано, было уже преодолено), а борьба с латинским церковно-политическим влиянием, проводником которого было немецкое духовенство. Решение этого вопроса во многом зависело от организации собственной церкви на собственном («нашем») языке. Книжного славянского языка еще не существовало, но острая потребность в нем ощущалась, так как в раннефеодальную эпоху близость книжного языка к языку народа имела большое политическое и культурное значение. Князь Ростислав указывал на это, когда сообщал императору, что другие страны (очевидно, славянские) могли бы последовать его начинанию («видя это, подражали нам»). Впоследствии эта далеко идущая идея общности церковного книжного языка у ряда славянских народностей в значительной мере осуществилась. Намерения Ростислава получить проповедника, который учил бы «на нашем языке», и безошибочный выбор Михаилом III для этого двух братьев «солунян» оказались перспективными в отношении осознания разными славянскими народами их родства и культурной близости. Так, древнерусский летописец Нестор (в «Повести временных лет»), описывая географическое расположение славян в Европе, неизменно связывал эти сведения с представлениями о родстве славянских племен, о единстве их письменности и церковной службы. Он писал: «И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянская». Рассказывая с глубоким уважением о подвиге Кирилла и Мефодия, древнерусский летописец подчеркивал широкое значение их дела: для «моравов первоначально созданы буквы, названные славянской грамотой; эта же грамота и у русских и у болгар дунайских». Таким образом, книжный язык, созданный Кириллом и Мефодием, стал прочно осознаваться как общее достояние нескольких славянских народностей.
Направляя в Великую Моравию Кирилла и Мефодия, император Михаил III (как сказано в «Житии Мефодия») ясно указал на причину своего выбора именно этих миссионеров: «потому что вы оба солуняне, а солуняне все чисто говорят по-славянски». Но это решение было, очевидно, подготовлено не только солунским происхождением братьев.
Проблема создания собственной письменности у славян, живших в Византии и в соседней с нею Болгарии, уже назрела и стала актуальной. Поэтому еще до приезда в Константинополь послов Ростислава Кирилл занимался труднейшей и требующей значительного времени работой по составлению азбуки для славян (он «сложил письмена»). Славянская азбука составлялась Кириллом на основе греческой, но с существенными ее изменениями, которые требовались для передачи славянской звуковой системы. Вопрос о том, какая из двух славянских азбук (глаголица и кириллица) была создана первоначально, вызывает разные мнения в науке. Но более вероятным представляется создание Кириллом глаголицы, которая впоследствии в Преславе, столице Первого Болгарского царства, была заменена кириллицей. Наряду с составлением азбуки Кирилл еще в Византии начал работать над переводом на создаваемый им книжный «славянский» язык греческих текстов Евангелия (он начал «беседу писать евангельскую»).
Сам процесс этого перевода Евангелия с греческого языка, имевшего давнюю развитую литературную традицию, на иной язык, впервые возникавший под пером Кирилла, получил значение важнейшей и перспективной литературной деятельности. Кириллу, а затем и Мефодию с их учениками пришлось выполнить основополагающую для развития культуры средневековых славянских народов работу по созданию такого книжного языка, который с самого начала должен был получить достаточно сложную терминологию, богатую фразеологию и традиционную образованность. Без этих условий перевод каких-либо сочинений с греческого на этот новый язык был бы невозможен. Новый «славянский» язык в силу своей богослужебной предназначенности нуждался в определенном стилистическом стереотипе, соединяющем необходимую торжественность тона с не менее необходимой доступностью для славян, только начинавших приобщаться к христианской культуре.
376
Во время своей миссионерской деятельности в Великой Моравии, а затем в Паннонии Кирилл и Мефодий, очевидно, совершенствовали свой книжный язык, принимая во внимание особенности местных славянских наречий. Тем самым они укрепляли возможности дальнейшего распространения возникавшей славянской книжности. Овладение книжным «славянским» языком требовало, разумеется, необходимой школьной подготовки. Но для славян оно было гораздо более легким, чем обучение языкам греческому или латинскому. Овладение книжным кирилло-мефодиевским наследием в дальнейшем облегчалось и тем, что в данную эпоху живые языки разных славянских народностей обладали значительной близостью.
Создание церковной книжности на «славянском» языке открывало широкие возможности для сравнительно быстрого развития у нескольких славянских народностей новой для них феодальной культуры, а в дальнейшем — и для формирования их собственных светских литератур.
Поскольку, согласно легенде, основная задача миссии Кирилла и Мефодия состояла во введении богослужения византийского типа на доступном («нашем», как требовал князь Ростислав) языке, братья перевели с греческого необходимые для этого книги: Евангелие, «Апостол» и «Псалтирь», возможно, также и некоторые другие книги Библии, переведенные Мефодием (после смерти Кирилла). Впервые предпринимаемое славянское богослужение (при малочисленности славянского духовенства) едва ли могло быть ежедневным. Поэтому первоочередной задачей Кирилла и Мефодия было обеспечение церковной службы в праздничные и воскресные дни. Есть основания полагать, что для этих дней они сами отобрали из Евангелия и «Апостола» те необходимые чтения, которые существовали в православной традиции. Создание первой славянской церкви требовало выработки для нее определенных правовых норм. Для этого Мефодий перевел и, возможно, частично обработал византийский «Номоканон» («Кормчую книгу»), т. е. сборник церковных и некоторых гражданских законов. Таким образом, огромные усилия братьев-миссионеров за короткое время обеспечили все необходимые условия для первого установления славянской литургии.