Наставниче монахов

«С фотографий взирал кроткий лик благословен­ного Старца во всей смиренной красоте его монаше­ского подвига... Вот Батюшка совсем юный, в скуфейке, подряснике, опоясанном кожаным поясом, и с четками...

Здесь — иеромонах в клобуке, с крестом и четками в левой руке, 1942 год.

А вот здесь — в мантии, клобуке пред иконой Ца­рицы Небесной «Взыскание погибших».

На самой маленькой — Старец-Архиерей; величе­ственно восседает у стен Собора; по обеим сторонам — два иподиакона Экзарха Прибалтики, Митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского), поставленного на Кафедру Московской Патриархией в 1940 году и принявшего мученическую кончину под Вильнюсом в 1944 году. К этому времени, в Русской Православной Церкви на свободе оставались только четыре открытых Архиерея. В местах заключения на­ходилось от 117 до 130 Епископов. Такого положения, в каком была Русская Церковь, еще не было во всей ис­тории Церкви. В виду исключительности переживае­мого времени Архиереи, продолжая Апостольское, ка­ноническое служение, иногда тайно, даже в лагерях, ру­кополагали новых клириков, хиротонисали Епископов, чтобы не прерывалась каноническая преемственность. Это происходило в строжайшей тайне, даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток не могли вы­дать. Поскольку хиротония тайная, Батюшка Николай в иеромонашеском облачении. Пророческим было воз­ложение на перси отроку Николаю — посошнику, но­сившему Владычный жезл на Богослужении, Святи­тельского Креста Свяшенномучеником Вениамином Петроградским, прозревшим его архиерейское предстояние в Церкви. И Церковь Земная ныне умиленно воспевает двух Светильников Православной Веры, Царских Русских Архиереев: Вениамина и Николая-Нектария.

Из Акафиста Священномученику Святителю Вениамину Петроградскому:

Весъ бе в нижних, малое чадце на руце подъемля, лобызая чело его, яко некую харизму пророчествуя це­лованием сим, и вышних никакоже отступи, Высоко-преосвященнейший, на Свещнице Старчества Всерос­сийского поставляя чадо сие, тем тьмы овец ко Хри­сту приводя царским путем покаяния, они же поют Священномученику... (Икос 8)

Светоприемную свещу, примикирий целомудрия твоего, дикирий облагодатствованности твоей, три­кирий веры, твоея, проницающей мглу времен, посы-лаеши нам во образе отрока, его же лобызающее поемлеши на руце твои, ему же наперсный Крест дарствуеши, Крестоношение сего за ны восписуя. Отрок же сей поет ти:

Радуйся, прошел бо есть век твой, яко день вче­рашний,

Радуйся, яко век твой незаходимый, Радуйся, исчезает бо, яко дым, живот твой, Радуйся, яко присноживотие твое — кадило Богу благоуханное,

Радуйся, яко жезл твой — посох странника, Радуйся, яко уже у Дома ты еси, Радуйся, яко Иисус Христос с тобою есть, Радуйся, яко Бог направил тя прямо в Небеса, Радуйся, простираяй нам руце твои, Радуйся, приближаяй нам Отечество, Радуйся, правило веры, образ кротости, Радуйся, яко святе священнодействователъ пока­зался еси,

Радуйся, десница Божия Вениамине, болезни Мате­ри твоея Церкви врачующая!(Икос 1)

Благодать дати восхотев людем твоим, остави посреде нас Жезл твой, посошника твоего, им же досязаеши доселе каменных сердец наших, сею розгою ло­зы Христовой точаще нам умиление, исторгая ис­точники покаяния, оная же вода живая поет: Аллилу-иа. (Кондак 11)

«Святые молчат»,.. Но о них поет Церковь...

Позже, вопросила Авву: «Отче, когда и где сделана эта маленькая фотография? После тайной хирото­нии?»

Старец задумчиво ответил: «Я хочу, чтобы все ушло со мной в Вечность. Достаточно, что ты знаешь, что я Архиерей Божий, Владыка... Давно это было и все про­шло... Все, что необходимо, тебе Господь откроет, а я помолюсь... Дорогое, незабвенное, Церковное. Какая красота в монашестве! Храни его и радуйся, что Гос­подь сподобил... В нашем роду еще один Архиерей был, по его молитвам и я, грешный, подвизаюсь. Сколь­ко духовенства благодатного в нашей Церкви, матуш­ка! Все простирались вослед Ризы Спасителя, хранили Веру и Церковь. И вы любите Церковь и не оставляй­те Ее, украшайте своей любовию».

Через некоторое время Старец привстал со стуль­чика, прошел к своей кровати и снял со стены, сверху, от самого изголовья, портрет. Это был портрет Влады­ки, с панагией на персях. Духовное, благодатное лицо, светлые лучистые глаза и удивительная мягкость, и доброта во взоре. Рамка портрета была несколько изъ­едена мышами. Старец приложился с любовию к лику Владыки и, протянув мне, чтобы приложилась, сказал: «Он тебе поможет открыть меня, храни».

Всматривалась в любвеобильные и живые глаза не­известного Владыки и пыталась понять, как надо вопросить Старца. «Отче, а он был духовный, хоро­ший?» — Авва улыбнулся и ответил, как свойственно только ему: «Был бы плохой и не духовный, крысы бы не грызли!»

[После сорокового дня по успении Батюшки Нико­лая, я нашла в книге, посвященной Православной Церк­ви в Латвии и Эстонии, портрет дорогого Владыки. Это был Архиепископ Алексий (Дехтярев, 1889^1959), Виленский и Литовский.

Здесь уместно вспомнить слова Митрополита Фи­ларета Московского: что решено на Небесах, на земле — не отменить.

Иеромонах Нестор (Кумыш), ныне выпустивший записки о Батюшке в двух изданиях: «Старец Николай Залитский» и «Записки о Старце Николае» и собираю­щий сейчас о нем сведения, может, сам того не ведая, рассказал нам удивительную историю, подтверждаю­щую вновь прозорливость Батюшки и истинность его слов. Он прочел в нашей книге «Небесный Ангел» вот этот эпизод, где Старец благословляет портретом Вла­дыки и не называет имя, а лишь говорит, что Господь, со временем, откроет имя Владыки, а через него мно­гое откроется о Батюшке. Иеромонах Нестор позво­нил и спросил, не открылось ли имя Владыки. Естест­венно, поделилась с ним радостию и назвала и имя, и место погребения Архиерея, и другие подробности из его жизни и из жизни Батюшки Николая. Отец Не­стор был командирован в Прибалтику, для работы в архивах, и мы попросили его посетить Свято-Духов монастырь и поклониться могилке Архиепископа Алексия, Отец Нестор, несмотря на свою занятость, не только выполнил нашу просьбу, но снялся в фильме о Старце Николае («Свете Тихий») и побеседовал с од­ним отцом архимандритом, знавшим Батюшку Николая по монашеству, по Свято-Духовой обители. Ему уже около ста лет.

На вопрос иеромонаха Нестора о том, был ли Ста­рец Николай пострижен в схиму, отец архимандрит ответил утвердительно ясно и четко, что «да», как го­ворят все духоносные отцы, в святоотеческой тради­ции: «Вы ведь как молитесь Святому Александру Нев­скому? — сказал старец. — Как Великому Князю Алек­сандру или как схимонаху Алексию, ведь он в схиме Алексием был?» Вопрошавший ответил, что он молит­ся ему как Благоверному Князю Александру... Князь Александр, а в схиме — Алексий. Протоиерей Нико­лай, а в монашестве — Нектарий... Приехав к нам, отец Нестор поведал о своей поездке в Вильнюс, пере­дал слова отца архимандрита и ознакомился с другими нашими рукописями и материалами из жизнеописа­ния Батюшки Николая.

В ответе отца архимандрита, сомолитвенника Ба­тюшки и, как показалось отцу Нестору, обладающего даром прозорливости, мы видим подтверждение не только пострига в великую схиму Старца Николая, в чем истинные чада и не сомневаются, но прикровен-ное предсказание, что Батюшке будут молиться как святому угоднику Божию, а обращаться будут, кому как Господь на сердце положит: и как ко Праведному Николаю, и как ко схиепископу Нектарию. Это — в традиции почитания святых: к Преподобномученице Великой Княгине Елизавете редко обращаются в мо­литвах как ко схиигумении Алексии, но святость ее от этого не умаляется.

Монашество — это сокровенное, великое таинство и великое смирение, великие скорби и испытания, па­дения и сокрушения, постоянная брань с духами зло­бы, но паче всего — покаяние и молитва Господу о помиловании твоей грешной души и молитва за всех. Ба­тюшка являл нам совершенный образ монаха, душа коего была украшена иноческим смирением и посто­янной устремленностию к иной, небесной, жизни.

Старец Иосиф Исихаст Афонский говорил, что монашеский образ — это крест вместо Креста, кото­рый нес Христос, спасая нас, поэтому мы, облекшись в монашеский образ, в послушание Христу облекаемся.

И сейчас поражаюсь и скорблю духом, когда вижу и слышу, как некие умы пытаются «лишить» благодат­ного Старца своими словами и мыслями, высказанны­ми вслух, этого благоуханного послушания Христу — монашества... Святитель Тихон Воронежский пишет, что люди судят по себе. Во всем видят земные цели те, которые кроме земной цели ничего не имеют. Они рассуждают в газетах и книгах, в фильмах, о том, что Батюшка, зная высокую ответственность монашества, «не дерзал (!)» принимать его, не считал себя достой­ным (!), опираясь, как на главное доказательство своих мыслей, на непонятно каким образом связанные с мо­нашеством вообще и с монашеством Батюшки исто­рии «про пожары», в которых сгорело облачение Стар­ца к постригу... Причем, за основу берут воспоминания и «свидетельства» кого угодно, только не самого Стар­ца. А как же свидетельство самого Старца о том, что он монах?! Названное им имя монашеское — Некта­рий?! Письменные свидетельства старицы-игумений Нины (Баташовой), написавшей: «Батюшка, Вы сами монах»?! А что же фотографии Старца — в клобуке, в мантии, которая не сгорела, фотография в сане еписко­па с иподиаконами? Да и что фотографии!? Что сама жизнь великого Старца, облаченного в мантию послу­шания Господу и отсечения своей воли, которая была всем нам примером высоты монашеского духа!? Где же просто вера и доверие к Старческому слову? Ведь Старец сказал; «Я хочу, чтобы все ушло со мной в Веч­ность»... А то, что считал необходимым, праведник от­крыл своей духовной пастве: что он — «монах с детст­ва», что он — «Архиерей Божий» и Архиерейство его «законное»... Он передал свои монашеские и в епи­скопском сане фотографии и свидетельства, и мы при­нимаем сказанное Батюшкой, и не сомневаемся. Пе­ред уходом в Вечность незабвенный пастырь часто го­ворил, что он Архиерей, благословлял весь мир двумя руками на все стороны света, и мы сугубо памятуем последние заветы и наставления духовного отца, свято храня их в сердце, и благодарим Господа, что Он явил смиренного Старца, «яко един от древних»... Радуем­ся, что Царица Небесная сохранила для Церкви сей избранный сосуд Духа Святаго, научающий нас идти путем святых отец...

Во все времена такая высота духовной жизни, ка­ковую явил нам Батюшка Николай, была благочести­вым примером для подражания. Таковые образы свя­того смирения духа украшают всю историю Церкви, их множество. Благодатные епископы оставляли свои кафедры и подвизались как простые послушники в иных обителях, приуготовляя свою душу к Вечности, и, если было на то благословение Божие, их подвиг от­крывался. В Афонском Патерике, в житии святого Патриарха Нифонта, повествуется о том, как сей бо­жественный Нифонт, тайным образом, в виде поселя­нина удалился на Святую Гору, в монастырь, по уставу коего всех вновь пришедших определяли на низшие послушания на неопределенное время. Так, и святой Нифонт, был назначен муларщиком. Пока подвизался он на этом послушании, по распоряжению Константи­нопольской великой Церкви, искали его всюду, чтобы вернуть на кафедру, но блаженный Нифонт был со­крыт Господом, пока на то было соизволение свыше. Впоследствии, игумену сего монастыря была открыта высота смирения Патриарха, скрывавшегося от мира под видом простого послушника. «Бог открыл им тай­ну, — читаем в Патерике. — Игумену монастыря пред­ставилось в видении, что он находится в храме. Там яв­ляется Божественный Предтеча и говорит ему: собери братство, и выйдете навстречу Патриарху Нифонту; высота смирения его да будет образцом для вас: он Патриарх, а снизошел до состояния одного из ваших рабочих. Пораженный сим, игумен долго не мог при­дти в себя. Потом, когда успокоилась его мысль, прика­зал ударить в било, собралась братия, и он рассказал им о видении Предтечи Господня. Тогда все узнали в муларщике Патриарха Нифонта, Пока это происходило, Святейший работник отправился за дровами в лес. Ко­гда же заметили, что он возвращается со своего послу­шания, все вышли к кладбищенской церкви навстречу ему и, как Патриарху, почтительно поклонились. Тро­нутый до слез неожиданным торжеством собственно­го своего смирения, Нифонт повергся пред всеми и плакал. «Кончился искус терпения твоего, вселенный светильниче, — говорит ему настоятель, целуя святи­тельскую его десницу. — Довольно смирения твоего для смирения собственной нашей немощи».

Плакал блаженный Нифонт, глубоко потрясенный событием; плакали братия, и наипаче те, которые, по неведению, огорчали его, и, прося прощения, лежали у ног его. «Для того, отцы и братия мои, скрыл меня Гос­подь от вашей любви, — сказал наконец святой Ни­фонт, — что сам я просил Его о том, чтобы во смирении моем помянул меня Господь. Вы знаете, что человече­ская слава и любовь мира сего отчуждает нас от Царствия Божия, — «кая бо польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою» (Мк. 8, 36), — сказал Господь».

Так и в наши последние времена мир держится за молитвы смиренных подвижников, скрытых от мира и открытых Богу.

Евангельский дух смирения Старца Николая ми­ром не приемлется. Что же должно произойти, чтобы «смирить нашу немощь»?

Во многих публикациях авторов, пишущих о Ба­тюшке Николае, категорически отрицается не только его епископский сан, но и монашеский чин, хотя это — не должность, а образ покаяния, к коему может прибегнуть всякая душа, аще пожелает. Пишущие за­путались в своих писаниях сами и вводят в соблазн церковный народ. В их сочинениях наблюдаем взаимо­исключающие сведения. Например, утверждают, что мантия отца Николая, находящаяся в одном из зданий Рижского Свято-Троицкого женского монастыря, сго­рела во время бомбежки, во вторую мировую войну (1942), и Батюшка не дерзал принимать монашеский постриг, и, одновременно, сообщают: «В 1929 году был тайно рукоположен в священники» («Православный Санкт-Петербург» — перепечатка из «Церковного Вестника» № 28. 2003). «В 1929 году он тайно принял рукоположение во священники, а спустя два года аре­стован». (Русская Православная Церковь. Официаль­ный web-сайт Московского Патриархата). Конечно же, то, что Батюшка был тайно пострижен и тайно ру­коположен, со временем стало известно, и каждому церковному человеку понятно, что стать в двадцать лет тайным священником, не будучи женатым, можно лишь при постриге в монашество, и таковые священнослужители именуются иеромонахами. Мы полагаем, что недопустимо не верить самому Старцу, (ведь вся Россия притекала к нему как к Божиему избраннику за духовным советом), перепроверять его слова, сомне­ваться в том, что не нуждается в доказательстве, тем более, что Батюшка сохранил в эти опасные времена фотографию, свидетельствующую о его тайном епи­скопстве, что само по себе могло послужить поводом для очередного ареста. Для прозорливого Старца этот подлинный документ — фотография — был важен, и он передал ее пастве, надеясь на наше духовное разу­мение. Многие материалы об исповедниках этого вре­мени были изъяты из архивов и уничтожены, либо подвергнуты фальсификации. (Таковой фальсификаци­ей жизни Батюшки, например, являются и современ­ные лжесвидетельства о «женитьбе» Батюшки Нико­лая в «сборнике слухов» о Старце, под названием «Бо­же, зри мое смирение»).

В таких воззрениях на старчество, к глубокой скор­би, нет православного духа, нет духа любви и послуша­ния духовным отцам, на чем зиждется христианская и монашеская жизнь, но есть фарисейский дух неверия. Выходит, что такие «ученики больше учителя»... Нет в них и духа Батюшки: сокровенного, молитвенного и смиренного. Батюшка имел доверие к человеку и его слову, не требовал от входивших в его келлию докумен­тов и справок, говорил «любите и прощайте друг дру­га»... Воззрения дорогого Батюшки Николая на совре­менную агиографию отличались убежденностию, что не следует брать за основу при написании житий новомучеников и исповедников Российских данные из спецхранов, то есть, материалы Ч К. «Это не Мучениче­ские Акты, — говорил Старец. — Там много ложного». Основа житий — в духе Церкви, в церковном преда­нии и преемственности, которую несут духовные чада и сподвижники угодников Божиих. «Все необходи­мое — есть в Церкви, а другого нам не надо», — гово­рил Батюшка.

Душа человека не имеет документов, кроме еван­гельских добродетелей либо грехов... А душа монаха — ангельская... У Ангелов нет справок! Монашеское обла­чение Ангел Господень показал в видении Пахомию Ве­ликому, и при постриге Ангелы облекают душу в него, а не человецы. Даже если «облачения монашеские горят», то горят они от наших грехов, а земной огонь и сжигает только земное. В Киево-Печерском Патерике есть пре­дание, как некий Старец молил Господа открыть ему за­гробную участь отошедших в один день насельников обители: всеми почитаемого схимонаха и всеми поноси­мого послушника. Спаситель благословил игумена от­крыть гробы, в которых почивали усопшие: послушник был облачен в схиму, а схимник — в одеяниях послуш­ника. Монашеские обеты, которые давал Старец Нико­лай Господу пред лицем Ангелов и хранил пред лицем человеков, — являются святой печатию его иноческого духа во Христе, и жестокому миру это не растоптать...

Старец Николай протек свой земной монашеский путь, благословляя и уважая пути других, также спа­сающихся о Господе, и никому ничего никогда не на­вязывал... Может быть, можно отнестись с уважением и к его пути?..

Монашество Царского Архиерея схиепископа Нектария «несгораемо» и неподвластно человеческо­му, суетному суду: оно благословлено Самим Господом и сохранено в совершенном самоотречении Старцем, душа коего источала благоухание святости и являла со­бой благоуханный цвет девственной чистоты.

Болезную сердцем, вспоминая, как Старец-пус­тынник нарушал свое безмолвие, дабы принять нас всех, ищущих от него совета и утешения, болезную, ибо духовные беседы, которыми он нас напоял, редко теперь услышишь. Батюшка вселял в наши сердца не­сомненную надежду на Милость Божию, убеждал ни­когда не отчаиваться, ибо мы имеем Всесильного Спа­сителя Господа нашего Иисуса Христа, пролившего за нас Кровь Свою... Мы благодарны Господу, что зрели и слышали истинного наставника монашествующих и собеседника Ангелов — благодатного Старца схиепи­скопа Нектария.

Батюшка всегда повторял, что жизнь монаха — по­стоянное мученичество и смирение, это непреодоли­мый закон Божий, общая чаша каждого инока. Как же возлюбил его Господь, что чаша его страданий и поно­шений от мира так велика! Смирение Старца было во всем: ведь те люди, которые сейчас «разоблачают» Ба­тюшку, называют себя его духовными чадами... И Ста­рец, видя духовным оком всех приходящих, кротко принимал даже тех, кто имел страшное пренебреже­ние к нему... Как он радовался их желанию пострига, с какой любовию благословлял их на постриги и на их монашеские послушания!

Однако все это — лишь наше воздаяние молитвен­ной кротости и самоумалению, крайнему снисхожде­нию ко всем нашим человеческим немощам любвео­бильного отца Николая.

Однажды к Батюшке приехали и поведали о том, как о нем толкует одна его духовная дочь, что «он уже впал в детство, и обращаться к нему за советом не нуж­но». Мы очень опечалились, что Старцу это было вы­сказано в лицо и, сугубо оттого, что это чадо собиралось приехать вскоре, «Отче! Она к Вам едет...». — «Ничего, я приму ее и благословлю», — ответил Батюшка и «за­крыл» вопрос, сказав: «Видно, я недостоин, чтобы у меня спрашивали и слушали меня, ничего хорошего у ме­ня нет». Это молвил в глубине покаяния Старец, исце­лявший многих от раковых опухолей крестным знаме­нием и иерусалимским, «батюшкиным» маслицем... Некогда Патриарх Феофил Александрийский навестил великого Авву Нитрийской горы, пустынника-безмолвника, и спросил: «Что нашел ты на пути иночес­кой жизни особенно важное?» Духоносный старец от­вечал: «То, чтоб во всем обвинять себя и непрестанно укорять себя». — Так безмолвствовал незабвенный Ав­ва Николай с Острова.

Батюшка носил немощи духовных чад и говорил, что все надо оставлять на Бога, поверять Ему, а Он уст­роит «все так, как надо Ему, Господу, а не нам, челове­кам, грешным и неразумным».

Но тех, кто не слушал его и лукавил, Батюшка Ни­колай оставлял «на свою волю»...

Старец всегда и во всем с любовию ждал от всех послушания и молитвенной собранности, не терпел пустоты и празднословия и очень страдал от них. По­этому говорить надо было только молитвенно сосредо­точенно. Вопросы не очень поощрял, сохраняя, таким образом, от любопытства и осуждения. Главная запо­ведь Старца была: «Знай себя — и довольно с тебя»...

Скажу близко к его мыслям: праведный отец на­ставлял, что если чист сосуд души, то Благодать Бо­жия сама наполняет его в меру, какую ты можешь вместить; послушание же Старцу рождает молитву, а молитва призывает и Божие, и старческое благосло­вение.

Время и события его собственной жизни давно срослись с молитвой, он жил в духовном мире Горнего Иерусалима, не желая терять Божественную сладость небесной красоты.

Суетная заботливость не тревожила его, и он не позволял ей ранить его душу. Старец-подвижник уст­ремлял свой взор лишь внутрь себя, а точнее — ввысь: «Многи бо от Святых отец видяху Ангелы хранящих их: также и молчанием блюдоша себе, ни к кому же разглагольствующие».

«Отче, простите за помысл. Для мира всегда нужна конкретность, точность...» Батюшка строго прервал меня: «А тебе нужно для мира или для Бога?» — «Для Бога!» — «То, что духовно необходимо, я сказал».

Голос Аввы, глубокий и тихий, свидетельствовал о присутствии Слова Божия в его неотмирной душе: «Имя мое монашеское — Нектарий. В честь Препо­добного Нектария». С того времени, неотступно, на правиле, мы поминали Преподобного Нектария, и Старец всякий раз благоговейно крестился и прекло­нял главу в глубоком поклоне.

Монашеский дух Старца: «Да будет воля Божия! Господи, на все Твоя Святая Воля!» Никогда и ни в чем Старец не искал своего, весь пребывал в Божественном Промысле. Этому учил и нас, убеждая, что только так приобряшешь покой души и сердца, только бы не воз­мущать его грехом. «Положись во всем на Волю Божию и не отчаивайся. Все придет в свое время». Не раз­решал внешнего, не благословлял: радостен ли ты или печален — не показывай виду. Это по Богу. Иначе одо­леет враг, можешь потерять благодатное устроение ду­ши. «Будем молиться, — говорил Старец, — один там, другой здесь, и что нужно, Господь все подаст».

Неотступно просила Царицу Небесную и Живо­творящий Крест Господень приоткрыть ту малость, что сможет вместить мое убогое сердце, о великом смирен­номудрии аввы-пустынника. Его не решалась трево­жить ни помыслами, ни словами, только молилась.

Однажды, сидя с благословенным отцом, читала Святителя Феофана Затворника, поучения монашест­вующим. Батюшка творил Иисусову молитву, и, как почти всегда, душа его парила в горняя. Прошло уже несколько часов, он время от времени склонял главу ниже колен, но лечь на кровать не желал. Постоянно отрывалась от страниц книги, ибо охватывал страх, что Старец может соскользнуть со стула. Невольно всмат­ривалась в черты лица: сосредоточенное, молитвенное, строгое. Наконец углубилась в читаемое: Святитель проникновенно и глубоко писал о схиме, о Благодати великой схимы и страшной ответственности пред Бо­гом и Ангелами за нее, вразумлял манатейного монаха и не дерзать, в том состоянии, в котором он пребывал, просить благословения на постриг. Совершенно не­ожиданно для самой себя, произнесла вслух, даже громко: «Отче, а где Ваша схима?» — «У тебя!» — отве­тил Старец.

Поначалу, не осознала услышанного, ибо внимала Святителю Феофану, вразумляющему свое чадо не просить в благословение что-то из его монашеского одеяния, так как враг, писал Святитель, отомстит тебе за меня: как нападает на меня, так и ты, — можешь быть подвергнут его козням...

Сказанное Старцем о схиме в тот день не запечат­лелось в душе, только в памяти. Схиму Батюшки мы не видели и не знали, где она. Сердце не имело сомнений, что авва — схимник, поскольку Батюшка сам неодно­кратно говорил об этом, остальное не имело духовного смысла.

По Номоканону (глава 90), Архиерей, пост­ригшийся в Великую Схиму, должен отказаться от епископской власти и управления и остаться до конца жизни схимником-схиепископом.

Господь не спрашивает нас, когда что послать: от изволения Божия зависит наша жизнь и все происхо­дящее с нами. Мы не можем судить, почему Господь сотворил так или иначе, не нашего это ума, на все воля Божия, наша лишь непрестанная молитва и труды.

Когда человек усердствует в послушании к Божию Произволению и постоянно пребывает в нем, то про­исходят воистину чудеса Божии, — как нечто естест­венное и обыкновенное. В начале марта 2000 года по­сетил Старца раб Божий Алексий. Он, как и его ро­дители, был духовным сыном Старца.

По прошествии некоторого времени Алексий дос­тал из сумки сверток — небольшой по объему и легкий по весу, как показалось мне. В келлии воцарилась благоговейная тишина. Благодатный Старец протянул руку, взял сверток и открыл его: воздух наполнился благоуханием.

Нашему взору предстала Ангельская схима, сияю­щая и огненная; всех обдало пламенем. Алексий взволнованно сказал: «Еле донес, Батюшка, такая она тяжелая!» Мы внимали изволению Промысла, о нас благодеющего, зрели плоды смиренномудрого сердца святого подвижника. Возрадовался дух: Старец Божий возложил на себя схиму, тихо промолвив: «Это моя схима, настоящая».

Авва долго молился, часто прикладывался к Голгофскому Кресту, постоянно осенял себя крестным знаме­нием, читая молитвы, вышитые на ней:

«Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю; а иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю».

«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онъ. Просвети одеяние ду­ши моея, Светодавче, и спаси мя».

«Рече Господь: Да возрадуется душа моя о Господе». «Сердце чисто созижди во мне, Боже». «Колена моя изнемогоста от поста, и плоть моя изменися елеа ради».

«Стопы моя направи по словеси Твоему».

Алексий поведал следующее...

В Москве подвизалась раба Божия монахиня Ма­рия (Терентьева. 1927^2000). Много лет она была при Старце Кирионе, в Псково-Печерском монастыре, не­сла келейное послушание. Незадолго до своей кончи­ны, Старец Кирион передал ей схиму, со словами: «Это схима великого Старца, большая святыня. Пришла она ко мне от Старца Симеона (Желнина)». Накануне пе­рехода в Вечность, она благословила Алексия передать схиму Старцу Николаю (Гурьянову). «Это его схима, — сказала матушка, — она давно у меня для него хра­нится». Алеша испросил молитв о новопреставленной монахине Марии.

«Я ее хорошо знал», — промолвил Старец.

Каждый из нас, бывших в келлии (келейница мо­нахиня Михаила, позднее схимонахиня Иоанна, Алек­сий) по очереди встал перед Старцем на колени. Схи­ма была горячей, благоухала. Когда Старец покрыл схимой мятущуюся мою душу, узрела его всего в огне и светолепным.

Благодать воссиявала во всем естестве боголепного Старца. Лик и руки его, давно потерявшие цвет плоти, излучали свет; Ангельская схима сама источала сияние. И восчувствовало сердце, как легкое дуновение — «глас хлада тонка»: «Выйди и стань на горе пред Лицем Господним; и вот Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня — веяние тихого ветра, и там Господь» (3 Цар. 19,11-12).

«Глас хлада тонка»...

Услышала тихие слова Старца: «Теперь ты знаешь, где Господь: Он находится внутри твоего сердца».

Такая Благодать была дарована Старцу за великий подвиг любви и смирения»⁶.