Проблема русской идеи в творчестве русских философов

Национальная идея мыслится философами как концентрированное выражение самосознания нации (т.е. взглядов и оценок членов национально-этнической общности, касающихся их истории, современного состояния и перспектив развития нации, места среди других народов, взаимоотношений с другими народами и т.п.).

Русская идея – философский термин, введенный философом В.С.Соловьевым в 1887-1888 гг. Он широко использовался русскими философами конца 19 и первой половины 20 века (Е.Н.Трубецким, В.В.Розановым, С.Л.Франком, Н.А.Бердяевым, Г.П.Федотовым, И.А.Ильиным и др.) для отражения русского национального самосознания.

Однако следует учитывать, что многие русские философы понимали русскую идею в духе философского идеализма. Это значит, что с их точки зрения русская идея, до того, как она возникла в головах людей, уже существовала в сознании Бога как некий план или замысел исторического пути, который должен быть пройден русским народом. Наиболее четко это выражено в статье В.С.Соловьева «Русская идея»: «…идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Таким образом, для многих русских философов русская идея – это прежде всего вопрос о судьбе России, о своеобразии русского национального характера, каким дал этот характер народу Бог, а также о миссии русского народа в отношении других народов, причем миссия также мыслится предначертанной Богом.

Для примера: философ Н.А.Бердяев полагал, что русский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града и устремлен к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму. С его точки зрения, именно замыслом Бога объясняется, что русский народ не склонен приспосабливаться к законам этого мира (ибо этот мир – злой), и что судьба русского народа – ждать конца земной истории и страстно стремиться к новому миру – миру Духа Божьего. Свидетельства этого нежелания русских людей налаживать свою социальную (в том числе и семейную), политическую и прочую земную жизнь Бердяев находит всюду в истории России и даже в коммунистических идеях ее вождей.

Следует отличать русскую идею, как ее понимают философы, от русской идеи как средства манипулирования сознанием масс людей в руках идеологов.

В первом случае (у философов) имеет место стремление познать судьбы России или выразить уже имеющееся национальное самосознание.

Во втором случае (в идеологии) основная задача – не познать, а создать средство воздействия на массы людей: объединить массы под флагом определенной национальной цели и направить их волю туда, куда это нужно идеологу (или его хозяевам). В идеологии русская идея обычно перерождается в националистическую идею, что чрезвычайно опасно для самой нации.

И.А.Ильин Из книги «О России. Три речи »

В наше время, время видимого крушения России, а на самом деле - время ее мученического очищения, ее исторического оправдания и духов­ного возрождения в перерожденном виде; в наши дни, дни великого со­блазна для близоруких и великих надежд для дальнозорких… - в такое время, в такие дни, когда у каждого русского сердце горит от святой любви и священного гнева, когда уже иноземцы начинают постигать ми­ровое и пророческое значение русской трагедии и содрогаться о своей собственной судьбе, — чудится мне, что у всех у нас есть потребность обра­титься кРоссии в ее историческом целом, окинуть взором, сколько его хватит, нашего взора, пути, и судьбы, и задания нашей Родины, основы и первоосновы ее культуры, из коих все вышло и к коим все сводится, увидеть их в их силе и славе, увидеть их в их опасных уклонах и соблазнах, увидеть все это не только в исторической ткани нашей страны, но и в нас самих, в наших душах, в их сознательном и бессознательном укладе, в явных деяниях дня и в тайных сновидениях ночи; с тем, чтобы каждый из нас осязал в самом себе и чудесные дары нашей России, составляющие самую русскость нашей русскости, и те пробелы, те слабости, те недостроенности и неустроенности русской души, которые не дали нам устоять против мирового соблазна, но привели наш народ на гноище мировой истории, те несовершенства и незавершенности нашего национального ха­рактера, без одоления которых нам не построить России, ни нам, ни нашим детям и внукам…

1. О РОССИИ

Разве можно говорить о ней? Она - как живая тайна: ею можно жить, о ней можно вздыхать, ей можно молиться; и, не постигая ее, блюсти ее в себе; и благодарить Творца за это счастье; и молчать...

Но о дарах ее; о том, что она дала нам, что открыла; о том, что делает нас русскими; о том, что есть душа нашей души; о своеобразии нашего духа и опыта; о том, что смутно чуют в нас и не осмысливают другие народы... об отражении в нас нашей Родины — да будет сказано в благо­говении и тишине.

* * *

Россия одарила нас бескрайними просторами, ширью уходящих равнин, вольно пронизываемых взором да ветром, зовущих в легкий, далекий путь. И просторы эти раскрыли наши души и дали им ширину, вольность и лег­кость, каких нет у других народов. Русскому духу присуща духовная свобода, внутренняя ширь, осязание неизведанных, небывалых возможно­стей. Мы родимся в этой внутренней свободе, мы дышим ею, мы от природы несем ее в себе,— и все ее дары, и все ее опасности: и дары ее — способ­ность из глубины творить, беззаветно любить и гореть в молитве; и опас­ности ее — тягу к безвластью, беззаконию, произволу и замешательству... Нет духовности без свободы; - и вот, благодаря нашей свободе пути духа открыты для нас: и свои, самобытные; и чужие, проложенные дру­гими. Но нет духовной культуры без дисциплины; -и вот, дисциплина есть наше великое задание, наше призвание и предназначение. Духовная свободность дана нам от природы; духовное оформление задано нам от Бога.

Разливается наша стихия, как весенняя полая вода, - ищет предела вне себя, ищет себе незатопимого берега. И в этом разливе наша душа требует закона, меры и формы; и когда находит, то врастает в эту форму свободно, вливается в нее целиком, блаженно вкушает ее силу и являет миру невиданную красоту…

Не разрешена еще проблема русского национального характера; ибо доселе он колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом. Столетиями строили его монастырь и армия, государственная служба и семья. И когда удавалось им их дело, то возникали дивные, величавые образы: русские подвижники, русские воины, русские бессребреники, претворявшие свой долг в живую преданность, а закон — в систему герои­ческих поступков; и в них свобода и дисциплина становились живым един­ством. А из этого рождалось еще более высокое; священная традиция России - выступать в час опасности и беды добровольцем, отдающим свое достояние и жизнь за дело Божие, всенародное и отечественное... И в этом ныне — наша белая идея.

Наша родина дала нам духовную свободу; ею проникнуто все наше лучшее, все драгоценнейшее — и православная вера, и обращение к царю, и воинская доблесть, и наше до глубины искреннее, певучее искусство, и наша творческая наука, и весь наш душевный быт и духовный уклад. Изменить этой свободе — значило бы отречься от этого дивного дара и со­вершить предательство над собою. А о том, как понести бремя этого дара и отвратить опасности на нашем пути — об этом должны быть теперь все наши помыслы, к этому должны быть направлены все наши усилия. Ибо, если дисциплина без свободы мертва и унизительна, то свобода без дис­циплины есть соблазн и разрушение.

* * *

Россия одарила нас огромными природными богатствами, и внешними, и внутренними; они неисчерпаемы… Но знаем мы все, слишком хорошо знаем, что глубины наши— и внешние, и внутренние— обильны и щедры. Мы родимся в этой уверенности, мы дышим ею, мы так и живем с этим чувством, что «и нас-то много, и у нас всего много», что «на всех хватит, да еще и останется»; и часто не замечаем ни благостности этого ощущения, ни сопряженных с ним опасностей...

От этого чувства в нас разлита некая душевная доброта, некое орга­ническое ласковое добродушие, спокойствие, открытость души, общитель­ность. Русская душа легка, текуча и певуча, щедра и нищелюбива,— «всем хватит и еще Господь пошлет»…

Да, благодушен, легок и даровит русский человек: из ничего создаст чудесное; грубым топором — тонкий узор избяного украшения; из одной струны извлечет и грусть, и удаль. И не он сделает; а как-то «само выйдет», неожиданно и без напряжения; а потом вдруг бросится и забудется. Не ценит русский человек своего дара; не умеет извлекать его из-под спуда, беспечное дитя вдохновения; не понимает, что талант без труда — соблазн и опасность. Проживает свои дары, проматывает свое достояние, пропивает добро, катится вниз по линии наименьшего сопротивления. Ищет легкости и не любит напряжения: развлечется и забудет; выпашет землю и бросит; чтобы срубить одно дерево, погубит пять. И земля у него «Божия», и лес у него «Божий»; а «Божье» - значит «ничье»; и потому чужое ему не запретно. Не справляется он хозяйственно с бременем природной щед­рости. И как нам быть в будущем с этим соблазном бесхозяйственности, беспечности и лени — об этом должны быть теперь все наши помыслы...

* * *

Россия поставила нас лицом к лицу с природой, суровой и захваты­вающей, с глубокой зимой и раскаленным летом, с безнадежною осенью и бурною, страстною весною. Она погрузила нас в эти колебания, срастворила с ними, заставила нас жить их властью и глубиной. Она дала нам почувствовать разлив вод, безудерж ледоходов, бездонность омутов, зной засухи, бурелом ветра, хаос метелей и смертные игры мороза. И души наши глубоки и буреломны, разливны и бездонны, и научились во всем идти до конца и не бояться смерти…

Нам открылся весь размах страстей и все крайности верха и низа, «самозабвенной мглы» и «бессмертного солнца ума» (Пушкин), сонной вялости и буйной одержи­мости, бесконечной преданности на смерть и неугасимой ненависти на всю жизнь. Мы коснулись, в лице наших Святых, высшей, ангельской праведности; и сами изведали природу последних падений, безумства, злодей­ства и сатанинства. Из этих падений мы вынесли всю полноту покаяния и всю остроту совестных угрызений, сознание своего «ничтожества» и близость к смирению. Но тяжести смирения мы не вынесли и меры его не соблюли: мы впали в самоуничижение и уныние; и решили, что «мы - перед Западом – ничто». И не справившись с этим чрезмерным бре­менем, самоглодания и самоуничижения, вознаградили себя мечтанием о том, что «мы — народ богоносец», что мы «соль вселенной»... Мало того, мы не выдержали соблазна этой вседоступности, этой душевной раскачки и впали в духовное всесмешение: мы потеряли грани божественного и небожественного, неба и земли, добра и зла; мы попытались обожествить сладострастие и возвеличить грех; мы захотели воспеть преступление и прославить слепую одержимость; мы отвернулись от стыда, погасили разум, разлюбили трезвение, потеряли дорогу к духовной очевидности… И воцарилась смута и все пошло верхним концом вниз…

* * *

Всем тем Россия дала нам религиозно-живую, религиозно-открытую душу. Издревле и изначально русская душа открылась Божественному и восприняла Его луч; и сохранила отзывчивость и чуткость ко всему значи­тельному и совершенному на земле…

За обставшими нас, «всегда безмолвными предметами» нам дано осязать незримое присут­ствие живой тайны; нам дано чуять веяние «нездешнего мира»…

Что есть жизнь человека без этой живой глубины, без этой «осиянности и согретости» внутренним светом? Это - земное без Божественного; внешнее без внутреннего; видимость без сущности; оболочка, лишенная главного; пустой быт, бездыханный труп, повапленный* гроб; суета, прах, пошлость...

Из глубины нашего Православия родился у нас этот верный опыт, эта уверенность, что священное есть главное в жизни ичто без священного жизнь становится унижением и пошлостью; а Пушкин и Гоголь подарили нам это клеймящее и решающее слово, которого, кажется, совсем не ведают другие языки и народы...

Пусть не удается нам всегда и безошибочно отличить главное от не­главного и священное от несвященного; пусть низы нашего народа блуж­дают в предчувствующих суевериях, а верхи гоняются сослепу за пустыми и злыми химерами. Страдания, посланные нам историей, отрезвят, очистят и освободят нас... Но к самому естеству русской народной души принад­лежит это взыскание Града. Она вечно прислушивается к поддонным ко­локолам Китежа; она всегда готова начать паломничество к далекой и близкой святыне; она всегда ищет углубить и освятить свой быт; она всегда стремится религиозно приять и религиозно осмыслить мир... Право­славие научило нас освящать молитвою каждый миг земного труда и стра­дания -— и в рождении, и в смерти; и в молении о дожде, и в окроплении плодов; и в миг последнего, общего, молчаливого присеста перед отъездом; и в освящении ратного знамени, и в надписи на здании университета, и в короновании Царя, и в борьбе за единство и свободу отчизны. Оно научило нас желанию быть святою Русью...

И что останется от нас, если мы развеем и утратим нашу способность к религиозной очевидности, нашу волю к религиозному мироприятию, наше чувство непрестанного предстояния?

* * *

Созерцать** научила нас Россия. В созерцании наша жизнь, наше искус­ство, наша вера.

*Повапленный – покрытый краской вапой, т.е. окрашенный.

**Созерцать – здесь «воспринимать мир с помощью чувств и интуиции, а не рассудочно». Человек созерцающий менее склонен действовать, чем человек рассудочный. Он скорее всматривается в мир, пытается постичь его суть ради гармонического соединения своей души с этим миром, а не ради преобразования мира.

О, эти цветущие луга и бескрайние степи! О, эти облачные цепи и

гряды, и грозы, и громы, и сверкания! О, эти темные рощи, эти дремучие боры, эти океаны лесов! Эти тихие озера, эти властные реки, эти безмолв­ные заводи! Эти моря — то солнечные, то ледяные! Эти далекие, обетован­ные, царственные горы! Эти северные сияния!.. От вас наше ви­дение, наша мечтательность, наша песня, наша созерцающая «лень»...

Красота учит созерцать и видеть… От нее души становятся тоньше и нежнее, глубже и певучее; от нее души научаются видеть себя, свое внутреннее и сокровен­ное. И страна дает миру духовных ясновидцев…

Но ведь от чрезмерной созерцательности души становятся мечтатель­ными, ленивыми, безвольными, нетрудолюбивыми... Откроем же себе глаза и на эту опасность; и будем неустанно ковать силу, верность и цельность нашего русского характера.

* * *

Россия дала нам богатую, тонкую, подвижную и страстную жизнь чувства.

Что есть душа без чувства?— Камень.— Но разве на одном чувстве можно строить характер народа?..

Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости, подполья, неуравновешенно­сти и ожесточенности. Но сочетаясь с природной добротою и с мечтою о беспредельности, она создает чудные образы добродетели, гражданской доблести и героизма.

Вот она — эта удоборастворимость русской души: способность умилиться без сентиментальности; простить от всей души; закончить грешную раз­бойную жизнь подвижничеством. Вот она — русская воля к совершенству: способность к монашескому целомудрию, содержимому втайне; поиски отречения и тишины; простота и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти; предсмертная схима* русских царей... Вот оно - русское мечтание о полноте и всецелости: это всена­родное христосованье на Пасху; это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку;…эти юно­шеские грезы о безусловной справедливости; эти наивные мечты о прежде­временном и непосильном братстве всех народов… Вот она - эта склон­ность русского народа взращивать те общественные формы, которые по­коятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию: приход, артель, землячество; монастыри; человеколюбивые учреждения, рождающиеся из жертвы; монархический уклад, немыслимый без жертвенной любви к ро­динеи кцарю…

*Схима – монашество.

Есть, чему поучиться Западу у русского Востока. Есть непреходящая мудрость и доблесть в нашей истории...

И пусть не говорят, что «русская культура началась всего лишь один век тому назад», что русский народ малограмотен, что он и думать-то как следует не научился... Духовная культура совсем не исчерпывается культу­рою рассудочной; напротив, от плоского и самоуверенного рассудка истинная культура разлагается и гибнет. Но есть еще культура сердца, совести и чувства, есть культура созерцания, видения; есть культура служения, самоотречения и жертвенности; есть культура веры и молитвы; есть куль­тура храбрости и подвижничества. Этой-то культурой строилась и держа­лась Россия. И когда она, позже других народов, приступила к разумному и научному оформлению своих, накопленных в духе, богатств, то ей было откуда черпать свои содержания; и самобытность ее созданий прослави­лась по всему миру. Наших кладезей и рудников, наших подземных озер и горных жил — никто и никогда не сможет отнять у нас. И заменить их было бы нечем: ибо их не даст никакой рассудок и их не заменит никакой «ум». Мало того: без них самый ум есть глупость; без них рассудок уводит науку в несущественность и мертвенное крючкотворство; без них философия становится праздной и кощунственной игрой ума.

Пусть же неосведомленные и духовно слепые люди, выше всего ста­вящие умственную полуобразованность массы, говорят о мнимой «некуль­турности» России. На самом деле Россия есть страна древней и самобытной духовной культуры; и не западным ученым позволительно судить о ней по­наслышке. И пусть в научной культуре Россия страна молодая; ведь ее старейшему университету только что минуло 175 лет... Что ж, тем богаче и плодотворнее будет ее будущее…

Но ведь… нравственный идеализм может выродиться в сентиментальность, в пустое, рудинское прекраснословие, в моральную заносчивость... Запомним же это! Не забудем этой опасности! Но не от­речемся же из-за нее от наших сокровищ и не будем искать спасения в механической пустоте и «американизме»...

* * *

И еще один дар дала нам наша Россия: это наш дивный, наш могу­чий, наш поющий язык.

В нем вся она,— наша Россия. В нем все дары ее: и ширь неограни­ченных возможностей; и богатство звуков, и слов, и форм; и стихийность,

и нежность; и простота, и размах, и парение; и мечтательность, и сила; и ясность, и красота. Все доступно нашему языку. Он сам покорен всему мировому и надмирному, и потому властен все выразить, изобразить и передать…

В нем - вся, поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало боже­ственных видений…

Это язык острой, режущей мысли. Язык трепетного, рождающегося предчувствия. Язык волевых решений и свершений. Язык парения и проро­честв. Язык неуловимых прозрачностей и вечных глаголов.

Это язык зрелого самобытного национального характера. И русский народ, создавший этот язык, сам призван достигнуть душевно и духовно той высоты, на которую зовет его — его язык...

Горе нам, что не умели мы беречь наш язык и бережно растить его,— в его звучании, в его закономерной свободе, в его ритме, и в ризах его орга­нически выросшего правописания. Не любить его, не блюсти его,— значит не любить и не блюсти нашу Родину.

А что есть человек без Родины?

Чем были бы мы, если бы кому-нибудь удалось оторвать нас от нашей России?

Пусть же другие народы поймут и запомнят, что им только тогда удастся увидеть и постигнуть Россию, когда они познают и почуют нашу речь. А до тех нор Россия будет им непонятна и недоступна; до тех пор они не найдут к ней ни духовного, ни политического пути…

2. О ПУТЯХ РОССИИ

Неисповедимы Божии пути. Сокрыты от нас Его предначертания; и зна­мения Его скудно постигаются нашим детским разумом. Лишь края риз

Его касаемся мы в наших постижениях; и лишь в священном тумане вид­неются нам судьбы нашей земли...

Есть ли русская душа, которая не вострепетала бы и не смутилась в наши годы и не подымала бы с укором о своем народе и с малодушием о судьбах и путях нашей России?.. О, эти годы, годы распада, бессилия и стона… Годы соблазна и стыда... восстания и отрезвляющей расплаты... И героического умирания лучших сынов... Нам ли не смутиться? Нам лине пасть духом? И когда же конец испытанию? И куда ведешь Ты нас, Ангел Божий?

* * *

Судьбы народа сокрыты в его истории. Она таит в себе не только его прошлое, но и его будущее; она являет собою его духовное естество: и его силу, и его дар; и его задание, и его призвание. История народа есть молчаливый глагол его духа; таинственная запись его судеб; пророческое знамение грядущего…

* * *

Ни один народ в мире не имел такого бремени и такого задания, как русский народ. И ни один народ не вынес из таких испытаний и из таких мук — такой силы, такой самобытности, такой духовной глубины. Тяжек наш крест. Не из одних ли страданий соткалась ткань нашей истории. И, если мы, подчас изнемогая, падаем под бременем нашего креста, то роптать ли нам и хулить ли себя в час упадка, или молиться, крепиться и собирать новые силы?..

Первое наше бремя, есть бремя земли - необъятного, непокорного, разбегающегося пространства: шестая часть суши, в едином великом куске; три с половиною Китая; сорок четыре германских империи. Не мы «взяли» это пространство: равнинное, открытое, беззащитное — оно само навяза­лось нам; оно заставило нас овладеть им, из века в век насылая на нас вторгающиеся отовсюду орды кочевников и армии оседлых соседей. Россия имела только два пути: или стереться и не быть, или замирить свои не­обозримые окраины оружием и государственною властью... Россия подняла это бремя и понесла его; и осуществила единственное в мире явление.

Второе наше бремя есть бремя природы. Этот океан суши, оторванный от вольного моря, которое зовет и манит (вспомним былину о Садко),

но само не дается и нам ничего не дарит... Эта гладь повсюдная, безгор­ная; и лишь на краю света маячат Карпаты и Кавказ, Урал и Саяны, не ограждая нас ни от бури, ни от врага... Эта почва,— скудная там, где леса дают оборону и благодатная там, где голая степь открыта для набега... Эти богатства, сокрытые в глубине и не дающиеся человеку до тех пор, пока он не создаст замирение и безопасность... Эти губительные засухи, эти ранние заморозки, эти бесконечные болота на севере, эти безлесные степи и сыпучие пески на юге: царство ледяного ветра и палящего зноя... Но Россия не имела выбора: славянские племена пришли, говорят, позднее других через ворота Азии и должны были вернуться с Карпатских гор на Русскую равнину. И это бремя было принято нами, и суровая природа стала нашею судьбою, единственною и неповторимою в истории.

И третье наше бремя есть бремя народности. Сто семьдесят миллионов людей, то сосредоточенных, то рассеянных в степях, то затерянных в лесах и болотах; до ста восьмидесяти различных племен и наречий; и до самого двадцатого века — целая треть не славян и около одной шестой нехри­стианских исповеданий. Мы должны были принять и это бремя: не иско­ренить, не подавить, не поработить чужую кровь; не задушить иноплеменную и инославную жизнь; а дать всем жизнь, дыхание и великую родину. Найти ту духовную глубину, и ширину, и гибкость творческого акта, в лоне ко­торых каждое включаемое племя нашло бы себе место и свободу посильно цвести,— одни доцветая, другие расцветая. Надо было создать духовную, культурную и правовую родину для всего этого разноголосого человече­ского моря; всех соблюсти, всех примирить, всем дать молиться по-своему, трудиться по-своему, и лучших отовсюду вовлечь в государственное и культурное строительство.Но для этого мы должны были — прежде всего - сами расти, молиться, творить и петь. И вот Россия подъяла и бремя своих народностей, подъяла и понесла его; — единственное в мире явление...

Нам дано было огромное обилие пространств и племен, несвязанных, несопринадлежащих, тянущих врозь, посягающих и распадающихся; и трудные, суровые условия жизни и борьбы. Мы должны были создать в этих условиях, из этого обилия, в три-четыре века единое великое го­сударство и единую великую духовную культуру. Наш путь вел из непре­станной нужды, через непрерывные, великие опасности, к духовному и государственному величию; и не было отсрочек; и не могло быть ни от­пуска, ни отдыха. Вспомним, Соловьев насчитывает с 1240 г. по 1462 г. (за 222 года) двести войн и нашествий. С четырнадцатого века по двадца­тый (за 525 лет) Сухотин насчитывает 329 лет войны. Россия провоевала две трети своей жизни. Одно татарское иго длилось 250 лет; ав последний раз Москва была обложена татарами в самом конце шестнадцатого сто­летия.

Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить; но лишь о том, чтобы вообще как-нибудь прожить, продер­жаться, выйти из очередной беды, одолеть очередную опасность: не как справедливость и счастье добыть, а как врага или несчастье избыть; и еще: как бы в погоне за «облегчением» и «счастьем» не развязать всеобщую губительную смуту...

Народы не выбирают себе своих жребиев; каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше. Так получили и мы, русские, наше бремя и наше задание. И это бремя превратило всю нашу историю в живую тра­гедию жертвы; ився жизнь нашего народа стала самоотверженным слу­жением, непрерывным и часто непосильным... И как часто другие народы спасались нашими жертвами, и безмолвно, и безвозвратно принимали наше великое служение... с тем, чтобы потом горделиво говорить о нас, как о «некультурном народе» или «низшей расе»...

* * *

История России есть истории муки и борьбы: от печенегов и хазар - до великой войны двадцатого века. Отовсюду доступные, ни откуда не защищенные - мы веками оставались приманкой для оседлого запада и вожделенной добычей для кочевого востока и юга. Нам как будто на роду было написано — всю жизнь ждать к себе лихих гостей, всю жизнь видеть разгром, горе и разочарование; созидать и лишаться; строить и разо­ряться; творить в неуверенности; жить в вечной опасности; расти в стра­даниях и зреть в беде. Века тревоги, века бранного напряжения, века неудачи, ухода, собирания сил, и нового, непрекращающегося ратного напряжения — вот наша история. Погибла в разорении, едва расцветши, дивная киевская Русь — и уже ушла Россия на север, уже строит Суздаль, Москву. Но не сложилась еще северная земля в своей чудной лесной стро­гости и созерцательной простоте, а уже огонь и меч татарина испепелили Россию... Мало было уйти в леса, надо было еще уйти в себя,— в глушь сосредоточенного, скорбного молчания, в глубь молитвы, в немое, осторож­ное собирание перегорающей и выжидающей силы. Триста пятьдесят лет колобродили монголы на Руси; жгли и грабили; возвращались, свергнутые; и вламывались, изгнанные. Но не одолели Руси; сами изжились и выро­дились, иссякли и захирели, но не истощили утробу нашего духа.

Триста пятьдесят лет учились мы в горе и унижении. И научились. Чему?..

Мукою четырнадцати поколений научились мы духовно отстаиваться в беде и в смуте; в распадении не теряться; в страдании трезветь и молиться; в несчастии собирать силы; умудряться неудачею и творчески расти после поражения; жить в крайней скудости, незримо богатея духом; не иссякать в истощении; не опустошаться в запустении; но возрождаться из пепла и на костях; все вновь начинать «ни с чего»; из ничего создавать значи­тельное, прекрасное, великое... и быстро доводить возрожденную жизнь до расцвета...

Читайте же, маловерные, скрижали нашего прошлого; читайте и умудряйтесь; но стойте и боритесь до конца; и не ропщите в ожидании грядущего. Не меняет народ в пятнадцать лет смуты своего тысячелетнего уклада. Не избыть, не исчерпать коммунистам русской силы…

* * *

История России есть история ее самообороны: потому она и провоевала две трети своей жизни. Русский народ не жесток и не воинственен,— нет, он от природы благодушен, гостеприимен и созер­цателен: но русские поля искони были со всех сторон открыты, и все на­роды рады были травить их безнаказанно. Издревле русский пахарь погибал без меча: а русский воин кормился сохой и косою. Воевала Русь и один на один; воевала и против двух врагов, и против пяти, и против девяти, и против дванадесяти. История наша есть история осажденной крепости; история сполоха, приступа, отражения и крови…

И доныне изумляются наши историки, как мог русский народ нести

такие жертвы и выносить такие подати. И мог и нес; и тем строил нашу великую Россию. И не было для него жертвы «чрезмерной»; а для русского солдата не было «невозможного». И все спасались духом жертвы, духом подвига. духом единения - внимая сокровенному благовесту поддонного Кремля. И только временами, изнемогая от бремени, падая духом, запутываясь в чаще страстей, терял русский народ пути к своему Китежу, изменял служению, впадал в смуту и воровство, и гиб от внутренних посяганий и раздоров. Судить ли изнемогших? Клеймить ли того, кто пал духом? От­вергать ли и обрекать ли того, кто временно запутался в злых страстях?

Велик в своем служении и в жертвенности русский народ. Тих и прост, и благодушен, и даровит в быту своем. Глубок и самобытен, и окрылен в богосозерцании. Но страстна и широка его душа; и по-детски отзывчива на искушения и соблазны. И в детской беспечности своей забывает он перекреститься, доколе не грянет гром. Но грянул гром — и перекрестится; и сгинет нечистое наваждение...

И уже, смотрите, - в годину величайшей соблазненности и величайшего крушения — уже началось и совершается незримое возрождение в зримом умирании. Да славится в нас Воскресение Христово.

* * *

Судьбы народа сокрыты в его истории. И мы, смущенные, мы, мало­душные и маловерные, мы должны научиться читать и разуметь молчали­вые глаголы нашего прошлого; разуметь сокровенные судьбы и явные дары, и таинственное призвание нашего народа, нашего русского величия, уверенно разуметь и уверенно провидеть грядущее всенародное воскресение России.

Неисповедимы Божии пути. Сокрыты от нас Его предначертания. И толь­ко края ризы Его касаемся мы внаших постижениях.

Но в недрах нашего прошлого нам даны великие залоги и благодатные источники. И видя их, приникая к ним и упояясь ими, мы уже не сомнева­емся в тех путях, по которым ведет нас АНГЕЛ Божий, но в молитвенном напряжении уверенно ожидаем грядущих событий и свершений... Ибо с нами Господь нашего Китежа.

И.А.Ильин О России. М., 1991. С.3 – 16.

Вопросы к тексту

Обратите внимание, что вопросы расположены не всегда в той последовательности, в какой располагаются в тексте ответы на них, поэтому прежде чем отвечать на вопрос, вам необходимо хорошо понять содержание всего текста или какой-либо единой по смыслу его части.

1. В какой части российской истории Ильин намерен искать объяснение «русской трагедии»?

2. Как вы думаете, о каком мировом соблазне, против которого не устоял русский народ, говорит Ильин?

3. В чем следует искать, по мнению Ильина, истоки судьбы России, первоосновы ее культуры? (Не менее двух пунктов.)

4. Поясните, как вы поняли выражение Ильина «отражение в нас нашей Родины».

5. В чем видит Ильин причины духовной свободы русского духа?

6. Что происходит, когда свобода соединяется с законом, т.е. когда она находит для себя форму? Какие проявления этой оформившейся свободы духа находит Ильин в русской культуре?

7. Почему для русских людей свобода превращается в соблазн и бремя?

8. Какое задание, по мнению автора, получил русский человек от Бога?

9. Какую черту русского национального характера порождает наличие огромных природных богатств в России?

10. В чем состоит соблазн и опасность для людей, наделенных этой чертой?

11. Какое задание от Бога русским людям можно предполагать, зная, в чем состоит для них соблазн?

12. В какие крайности впадает русский национальный характер и чем это чревато для нравственного сознания россиян?

13. Как вы думаете, кого имел в виду автор, говоря о вседоступности и вседозволенности?

14. Как вы поняли выражение «чувство беспредельности»?

15. Как вы поняли выражение «взыскание Града»? Что это за особенность народного мироощущения, которую Ильин так ценит у своих соотечественников?

16. Какое слово, неизвестное в других языках, подарили нашей культуре Пушкин и Гоголь?

17. Чему противопоставляет Ильин созерцание (чувственное восприятие) действительности?

18. На чем, с точки зрения Ильина, держится православная вера, а на чем западная?

19. Чем грозит душе чрезмерная созерцательность?

20. Чего, по-вашему, не хватает характеру народа, когда им владеют только чувства?

21. В чем видит Ильин особенности русской культуры?

22. Почему Ильин называет «некультурность» России мнимой?

23. Как вы поняли, что называет Ильин «американизмом»?

24. Ильин утверждает, что не любить и не блюсти родной язык – значит не любить и не блюсти Родину. А что значит, по-вашему, любить и блюсти его? Для ответа постарайтесь использовать текст Ильина.

25. Какие черты русского национального характера Ильин, с вашей точки зрения, выявил вполне правильно? (Этот вопрос подразумевает, что будет подведен итог чтению всей первой речи Ильина.)

26. Процитируйте какое-либо высказывание Ильина, из которого становится ясно, что русскую идею он понимает, подобно В.Соловьеву, как замысел Бога о русском народе и его исторической судьбе.

27. Как по-вашему, что имеет в виду Ильин, когда говорит, что судьбы народа сокрыты в его истории?

28. В чем состоит бремя земли и в силу каких причин оно появилось у России?

29. В чем состоит бремя природы и по какой причине славяне должны были принять его на себя?

30. Что значило для России принять бремя народности?

31. Россиия, как указывает Ильин, провоевала две трети своей жизни и история ее есть история самообороны. Какие последствия имело это обстоятельство для формирования русского национального характера?

32. Ильин, к сожалению, не указывает еще на одну особенность русского национального характера, которая возникает из привычки (в условиях вечной обороны) не устраиваться удобно и основательно, а только кое-как выживать, одолевать очередную беду, не наслаждаться, а жертвовать и нести груз, даже когда он непосилен. Состоит эта особенность в том, что мы, россияне, привыкли жить в мире неблагоустроенном, а все надежды на лучшую жизнь связываем только с будущим, причем настолько отдаленным, что порадуются ему скорее наши дети, чем мы сами. Привычка эта так сильна, что мы уже и не стремимся благоустроить свою жизнь по возможности полно – довольствуемся тем, что есть. Более того, привыкнув жить в беспорядке, мы нередко испытываем раздражение, если видим нечто вполне упорядоченное, аккуратное и т.п. Новенький забор надо слегка поломать, на оштукатуренной стенке какую-нибудь гадость написать, распорядок работы нарушить опозданием или каким-нибудь внештатным перекуром и таким образом внести во все привычную долю беспорядка. Мы удивляемся, как жителям европейских стран удается сохранять эту чистоту и благоустройство во всем, а иностранцы удивляются, зачем мы ломаем и портим то, что для нас же сделано. А объяснение следует искать в нашей многовековой истории.

Как вы думаете, какие следствия для нашей жизни (экономики, быта, культуры и прочего) имеет эта привычка к полупорядку и неблагоустроенноти?

33. Подведем общий итог. Русская идея в понимании Ильина – это те дары, которые Бог дал русскому народу (дары идут из природы и из истории, но ведь и то и другое даровал людям, с точки зрения Ильина – человека религиозного, Бог, значит все лучшие черты русского национального характера – от Бога). Но русская идея – это также и задание, данное Богом жителям России: бороться с соблазнами и нести три бремени. Таков, по убеждению Ильина, замысел Бога в отношении России. Отсюда вопрос: как вы поняли, кто должен решать эту задачу (нести бремя и бороться с соблазнами):

-политики

-государство

-лично президент

-общественные организации и инициативные группы

-деятели культуры

-средства массовой информации

-каждый отдельный россиянин в своей частной и общественной

жизни?

-или кто-то еще?

Свой ответ поясните (обоснуйте).

34. Какую особенность вы заметили у Ильина в стиле изложения его идей?