История всемирной литературы 38 страница
Пехлевийская литература состояла из произведений на религиозные и светские темы. О ее составе можно судить по сводке дошедших памятников, составленной Э. Вестом: переводы Авесты — 141 000 слов; другие зороастрийские памятники — 446 000 слов, в том числе «Денкарт» — 169 000, «Бундахишн» — 13 000, «Меноги храд» — 11 000; историко-литературные произведения — 41 000 слов, в том числе «Карнамак Артахшер Папакан» — 5 600, «Ядгар Зареран» — 3 000, «Драхт асурик» — 800.
«Денкарт» («Деяния веры») — энциклопедия позднего, канонизированного при Сасанидах зороастризма (парсизма) — включает также литературные и исторические сведения. В третьей книге (всего семь книг, первоначально было девять, позднее две книги были утеряны) сообщается, что составление «Денкарта» начал зороастрийский деятель Атурфарнбаг при правлении халифа аль-Мамуна (813—833) и завершил его в последней четверти IX в. некий Атурпат, сын Хемата.
«Денкарт» — в целом апологетическое сочинение, направленное против христианства и иудаизма, но особенно резко — против манихейской «ереси». Авторов «Денкарта» больше всего в манихействе возмущала проповедь имущественного равенства. В «Денкарте» же бесконечно варьируется тема единства трона и алтаря: правитель и жрец достигают духовного совершенства, они сопричастны к великому пророку (Заратуштре), а народ должен довольствоваться малым и быть послушным царям и жрецам. Особенно отчетливо, в афористической форме эти идеи изложены в шестой книге «Денкарта» — этическом своде андарзов (назидательных советов), типичном образце дидактической литературы Ирана. Наиболее ярко эти идеи выражены в афоризмах: «Ты должен соблюдать нищенство, которое является лучшим из богатств для великих людей», «Столбовая дорога —
250
это праведность, а обителью будет рай».
Первый составитель «Денкарта» Атурфарнбаг (буквально — хозяин огня, что указывает на высокую должность, занимаемую автором в зороастрийской религиозной иерархии) является героем известного полемического сочинения «Матагдан-и гизаштак Абалиш» («История проклятого Абалиша»). Атурфарнбаг в присутствии халифа аль-Мамуна ведет диспут с Абалишем, который скептически относится к древнеиранской религии и не скрывает своих сомнений в действенности поклонения священному огню и других догматов зороастризма. Книга составлена в весьма распространенной в пехлевийской полемической литературе форме вопроса и ответа. Один из известных зороастрийских священников, Манушчехр, в этой же форме создал свою книгу «Датстан-и деник» («Религиозное решение»), книга состоит из 92 вопросов на религиозную тематику.
«Бундахишн» («Первотворение») — важнейший свод зороастризма. Он сохранился в двух вариантах: более полном — иранском («Большой Бундахишн») и сокращенном — индийском. Этот памятник представляет большую ценность при изучении древнего иранского эпоса. В сочинении излагаются космогонические мифы, различные предания и легенды, значительно дополняющие и поясняющие многие имена, встречающиеся в Авесте. В него включены обработки древних героических сказаний, о которых сохранились лишь неясные намеки в Авесте. Знакомое уже по «Гатам» (гимны древнейшей части Авесты) учение о жизненных эпохах приняло здесь форму догмата о четырех эрах по три тысячи лет в каждой, в течение которых происходит борьба божества Добра Ормузда и вершителя Зла Ахримана. Согласно «Бундахишну», в первый период мир существовал в идеальном состоянии, но с проникновением в этот мир вершителя Зла он превратился в арену борьбы между Добром и Злом, пока бог Добра не загнал демона обратно в мир тьмы, где он пребывал 3000 лет, в течение которых Ормузд сотворил материальный мир. Ахриман же за это время сумел создать злых духов для будущей борьбы против Добра, затем спустился с неба на землю и принес с собой болезни, бедствия и всякие напасти. Так наступил период «смешения». Наконец, за 3000 лет до конца света явился пророк Заратуштра и распространил свою истинную веру.
В «Бундахишне» описывается также появление первой человеческой пары на земле и первых иранских царей, создавших цивилизацию и мощное государство. Эти цари названы Пишдадами («Первыми законодателями»), против них Ахриман подстрекал туров (Фирдоуси их называет тюрками). Их предводитель Фрасьян (в «Шах-наме» — Афрасиаб) нанес даже несколько поражений первым иранским царям. Любопытно описание последних дней мира в «Бундахишне»: наступит всеобщая катастрофа, в которой погибнут все силы Зла. Мир будет очищен расплавленным металлом. Ахриман будет обезврежен. Люди спасутся. Наступит четвертая эра — вечное блаженство. Описание конца мира в «Бундахишне» во многом сходно с преданиями Библии и с более поздними легендами, как языческими («Эдда»), так и христианскими.
В памятнике «Меноги храд» («Дух разума»; меног — невидимый.) отражены представления о первообразах как материального, так и духовного мира. Назначение и основная идея «Меноги храд» явно выступают уже в введении к этой книге, где говорится, что она написана ради того, чтобы сделать человека сведущим. Почти вся XV глава книги посвящена проповеди идеи благого царствования, хорошего управления. Провозглашается, что «деревня с хорошим управлением лучше целой страны с плохим управлением». Ценность книги, однако, состоит в том, что в ней сохранилось немало древних мифологических и эпических элементов, дополняющих и поясняющих, подобно «Бундахишну», многие сведения Авесты.
Представляет художественный интерес «Арта Вираф-намак» («Книга о праведном Вирафе»). Здесь содержится широко распространенный сюжет, использованный позднее Данте, о путешествии человека в загробный мир, о посещении ада и рая и т. п. Смертные направили жреца Вирафа в потусторонний мир, он должен был привести оттуда благочестивые заповеди для зороастрийской церкви. Выпив дурманящий напиток, Вираф погрузился в чудесный сон. Душа его вступила в загробный мир, ее сопровождал божественный вестник Сроша и дух священного огня Атура. Душа увидела все то, что происходит на том свете, как воздается умершим. На седьмой день душа Вирафа вернулась на землю. Вираф очнулся ото сна и тут же приказал привести к нему писца, ему он рассказал о своем удивительном путешествии. В книге каждому греху посвящена отдельная глава, подробно описываются наказания в аду.
В «Книге о Явиште, сыне Фрияна» развивается сказочный сюжет, известный уже в Авесте. Злой и могучий колдун Ахт грозится погубить Иран, если никто не сумеет ответить на его вопросы. Девять тысяч жрецов становятся жертвой Ахта после первого же вопроса: «Какой рай лучше, земной или небесный?» — «Небесный»,— ответили жрецы, и Ахт их тотчас туда отправил. Лишь юный Явишт, сын Фрияна,
251
ответил на все вопросы Ахта и тем самым одолел колдуна. Один из вопросов, на который Явишт ответил, лишь посоветовавшись тайком с посланцем Ормузда, гласил: «У кого 10 ног, 3 головы, 6 глаз, 6 ушей, 2 хвоста, 3 члена, 2 руки, 3 носа, 4 рога и 3 спины и на чем держится весь мир?» — «Человек и два быка, пашущие землю», — ответил Явишт.
Художественный элемент еще в большей мере присутствует в написанных первоначально на парфянском языке поэмах «Ядгар Зареран» («Памятка Зарерова сына») и «Драхт асурик» («Ассирийское дерево»), а также в составленных на среднеперсидском языке произведениях «Карнамак Артахшер Папакан» («Книга деяний Артахшера, сына Папака») и «Шатранг» («Шахматы»).
Поэма «Ядгар Зареран» носит героико-эпический характер, она посвящена борьбе за торжество зороастрийской религии (в переработанном виде ее сюжет вошел впоследствии в эпопею «Шах-наме»). В первом критическом исследовании поэмы, принадлежащем крупнейшему иранисту В. Гайгеру, было высказано убедительное предположение, что вначале существовали отдельные книги сказаний о Зарере — «Зарер-намак», откуда и заимствована дошедшая до нас поэма «Ядгар Зареран».
Имя Баствара, мстителя за гибель Зарера, встречается в Авесте и позднее у Дакики (X в.) в «Шах-наме». Совпадают, кроме того, с «Шах-наме» и Авестой другие имена поэмы. С вариантом «Шах-наме» в основном совпадает текст «Форс-наме» Ибн аль-Балхи. Поэма повествует о том, как царь хионитов (хунн, гуннов) Арджасп послал в Иран к царю Виштаспу, верному поклоннику Мазды, колдуна Видарафша и Нам Хваста, сына Хазара. В своем послании Арджасп предложил Виштаспу отречься от веры ахура Мазда, в противном случае угрожал ему войной и бедствиями. Брат Виштаспа, смелый полководец Зарер с разрешения Виштаспа ответил послам отказом, выступил с боем и разгромил вражеские войска, но был убит колдуном, посланным Арджаспом. Сын Зарера Баствар с двумя другими богатырями отомстил за отца.
Э. Бенвенист доказал наличие метра и элементов рифмы в поэме. Стихи ее обычно шестисложные (иногда пятисложные или «сдвоенные»: 6 + 6, 6 + 5 и т. п.). Встречаются элементы рифмы (созвучия и ассонансы). Ученый делает вывод: «Авестийская, пехлевийская и современная народная поэзия основаны на силлабическом принципе и ничего общего не имеют с качеством слогов». Таковы, отмечает он далее, современные памирские песни, являющиеся, в частности, силлабическими и тоническими.
Сюжет поэмы восходит к старинным героико-эпическим сказаниям; фольклорны и многие образы, а также замечательный «плач» Баствара над трупом Зарера.
В поэме «Драхт асурик» особенно много фольклорных элементов. Это ранний образец муназира (стихотворное состязание типа европейской тенсоны), подобно классическим произведениям этого жанра на фарси (например, «Спор дня и ночи» Асади Туси и др.). Поэма написана в форме средневековой поэзии — лугз (загадка).
Спор-состязание происходит между златоветвистой пальмой и козой, которая доказывает, что от нее больше пользы людям, чем от пальмы. Спор ведется очень живо, с юмором. Например, пальма, обращаясь к козе, говорит: «Палку из меня делают, которой твою шею „целуют“, кол из меня делают, на которой вниз головой тебя вешают. Я хворост для огня, когда на вертеле тебя поджаривают»; «Метелку из меня делают, которой убирают и двор, и дом, ступку из меня делают, в которой толкут ячмень и рис»; «Я — деревянный башмак земледельца». В ответ коза хвастается: «Бурдюки из меня делают и водяные мешки, в степи и в пустыне в знойный день вода ледяная, холодная — от меня».
В поэме «Драхт асурик» соблюдается силлабический размер, довольно свободный и разнообразный; в ней встречаются также элементы рифмы.
Другие произведения светской литературы, например «Карнамак Артахшер Папакан» (ок. VI в.), отражают реальные события из жизни основателя Сасанидской империи. Заполненная приключениями и тайнами, она во многом напоминает, особенно в изображении любовной линии, античный (эллинистический) роман. Вместе с тем поэма вобрала много народных преданий, сказочных сюжетных линий, например рассказ о бое с драконом.
Главный герой поэмы Артахшер, сын Папака Сасана, ведущий свой род от Ахаменидов, воспитывался у своего деда по материнской линии — царя Парфян, но, попав в опалу, был назначен конюхом. Влюбившаяся в него рабыня помогает Артахшеру убежать в Фарс, где он собирает войско, нападает на царя Парфян, побеждает и становится родоначальником новой династии Сасанидов.
Известен еще ряд исторических повестей — «Маздак-намак» («Книга о Маздаке»), «Бахрам-Чобак-намак» («Книга о Бахрам-Чубаке») и другие, дошедшие до нас в переводе на арабский язык. Их оригиналы были уничтожены, очевидно, после исламизации Ирана. Впоследствии Фирдоуси частично ввел их в «Шах-наме», использовав арабские хроники.
252
В арабских каталогах и энциклопедиях сохранились названия многих дидактических произведений — популярного жанра пехлевийской литературы (андарзы). Известный арабский писатель VIII в., перс по происхождению, Ибн аль-Мукаффа перевел на арабский язык произведения этого жанра «Айин-намак» («Книга предписаний») и «Тадж-намак» («Книга о короне»). В произведениях этого жанра приводятся как поучения, наставления об управлении государством, так и сведения о царских указах, распоряжениях и т. п. В андарзах встречаются мотивы бренности земного мира и упование на царство небесное.
Ибн аль-Мукаффа перевел также с пехлеви на арабский религиозно-этический трактат, так называемые письма жреца Тансара табаристанскому царю Гушнаспу, датируемые VI в. До нас дошло его переложение с арабского перевода на современный персидский язык. Трактат содержит ценные историко-культурные сведения.
Пехлевийская литература включала также переводы и обработки иноземных сюжетов, в частности с индийских языков.
Арабский историк X в. аль-Масуди сообщает, например, о книге «Тысяча сказок» («Хезар афсане») на пехлевийском языке, созданной на основе индийского оригинала. Позднее, по словам того же автора, пехлевийская книга была переведена на арабский язык уже упомянутым Ибн аль-Мукаффой и легла в основу знаменитого сборника арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Популярная легенда о Будасафе и Билаухаре, известная в европейской литературе как «Повесть о Варлааме и Иоасафе», была переведена с индийского на язык пехлеви, затем на арабский. Мировую славу обрела пехлевийская обработка индийского сборника сказок «Панчатантры», известная в арабском переводе как «Калила и Димна».
Хронист X в. Хамза из Исфахана пишет о семидесяти произведениях, переведенных якобы на пехлеви при последних Парфянах (Аршакидах), в числе них он называет книгу «Синдибад-намак», включенную в «Тысячу и одну ночь». Сохранились сведения также о произведениях пехлевийской литературы последнего века до-мусульманского периода. Ан-Надим в своем труде «Фихрист» («Библиография») называет сочинения разного жанра, например развлекательные повести «О Даре и золотом идоле», «История семи везирей» (перекликается с «Историей десяти везирей», обработанной позднее в народный роман «Бахтийар-наме»), «О сироте Рузвехе», «О медведе и лисице», «О Нимроде, царе вавилонском» и др.
Наконец, нельзя не отметить обширного труда по истории, эпосу и мифологии Ирана, известного под названием «Хватай-намак» («Книга о царях»). Он был создан в VII в. при последнем Сасаниде Йездигерде III (633—651), а в VIII в. Ибн аль-Мукаффа перевел его на арабский язык. Позднее, в X в., зороастрийские жрецы перевели эту книгу на новоперсидский (фарси) язык. «Книга о царях» стала важнейшим сводом древнейших исторических сказаний и преданий, которыми пользовались, в частности, поэты (например, Фирдоуси и др.).
Сохранившиеся памятники (и сообщения древних авторов) дают основания говорить о том, что в Древнем Иране были профессиональные народные музыканты и певцы, которых в парфянской среде называли «госан». Особой популярностью пользовались стихи-песни Барбада, чье имя стало потом нарицательным.
О нормах поэтики, разработанных в пехлевийской литературе, можно судить по многим образцам. Большой интерес в этом отношении представляет метризированный фрагмент из гимна Вечному времени (Зарван) в «большом Бундахишне», где заметен переход от силлабики древней поэзии к квантитативной метрике классической поэзии.
Время сильнее обоих творений [добра и зла],
Время — верное мерило деяний.
Время ведь благостнее всех благостных,
Время судит лучше всех решающих [лучший судья],
Время [жизнь] — всегда преходяще,
Падает [человек] пребывающий в неге.
Душе от него [от Времени] не спастись,
Ни взлетев гордынею ввысь,
Ни опустившись скорбно вниз,
Ни в преисподней укрывшись.
Основная идея этого стихотворения, отражающего культ верховного божества Зарван (Вечное время), прародителя дуалистических Добра и Зла (Ормузда и Ахримана), состоит в противопоставлении Вечному времени преходящего жизненного срока всех живущих. Отсюда фатализм в признании всесилия судьбы, рока. Здесь отразилось древнее, свойственное многим народам и религиям трехмерное представление о мире: небо — верх, земля — низ, преисподняя — мировой океан.
Манихейская литература. Среди религий, в наибольшей мере претендовавших с первых веков нашей эры на роль мировых, универсальных, значительное место занимает, наряду с христианством и буддизмом, также манихейство, основоположником которого был Мани.
Мани родился в Южной Вавилонии около 216—217 гг. у знатных родителей иранского
253
происхождения. Вавилония была тогда областью с развитым хозяйством, здесь было немало торгово-ремесленных городов. Вавилония славилась богатыми научными и культурными традициями. Здесь особенно увлекались астрологическими тайнами, мистическими верованиями. Мани рано начал свои проповеди, 25-летним апостолом новой религии он отправился в Индию, где создал первые общины своих приверженцев, затем — в Фарс и Сузиану (на Юге Ирана).
Суть проповедуемой Мани универсальной религии, которая должна была, по его замыслу, заменить все остальные, состояла в признании того, что мир — это арена вечной борьбы светлого и темного начал, а назначение человека — помочь светлому началу окончательно одолеть Зло. Манихейство вобрало в себя элементы гностицизма, зороастризма, христианства и буддизма.
Мани начал проповедовать новую религию в период становления Сасанидской империи, сделавшей своей опорой зороастризм. Первые Сасаниды, особенно Шапур I (243—273), не препятствовали распространению манихейства. Но вскоре, убедившись в том, что оно, по существу, направлено против государственного деспотизма и зороастризма, Сасаниды стали преследовать манихеев. Мани в течение многих лет неустанно проповедовал во всех провинциях Сасанидской империи, проникал, по некоторым данным, и в Центральную Азию, Кашмир и Тибет. По приказанию Варахрана I Сасанида (274—276), когда Мани вернулся из дальних стран в Иран, он был в 276 г. брошен в темницу, где и погиб. Тело его было изрублено на части, а голова на посрамление и устрашение «еретиков» была выставлена в городе Гунди-Шапуре.
Из многочисленных литературных трудов, приписываемых Мани, сохранилось только семь канонизированных произведений на арамейском (сирийском) языке, а также в традиционной передаче тексты его проповедей. Из сирийских подлинников произведений Мани ничего не сохранилось, а выдержки, приводимые из них мусульманскими и христианскими авторами, отрывочны и кратки.
Первое из этих семи произведений — «Евангелие Мани», состоявшее из 22 глав, значительные отрывки из которых дошли до нас на иранских языках (среднеперсидском и согдийском). Вторая книга, «Сокровищница жизни», в персидской передаче известна как «Нийан-и зиндаган». Третья — в китайской версии под названием «Книга тайн», по восточноиранским источникам — «Разан» («Тайны»). Остальные произведения — «Книга об исполинах» (восточноиранское — «Каван»), «Эпистолы» и «Книга псалмов».
Положения манихейства изложены в произведении «Кефалая», дошедшем до нас на коптском языке и — фрагментарно — на иранских языках. Вне канона известна книга учения, составленная Мани для Шапура I Сасанида («Шапуракан»).
Произведениям Мани присуща энциклопедичность. Он пытался охватить все науки своего времени — космогонию, географию, алхимию, астрономию, математику, ботанику, медицину и др. Все эти учения освещены его натурфилософией Света, окрашены человеколюбием. «Там, где нет любви, все деяния несовершенны», — гласят дошедшие до нас на согдийском языке слова Мани.
Проповеди и молитвы Мани глубоко лиричны, живописны, связаны с фольклором. Часто поводом для них были явления природы: восход солнца, гроза, облачное небо, почки на деревьях, благодатный дождь. Они в отличие от его трактатов более понятны и доходчивы. Мани нередко прибегал к поэтической форме, например в сохранившемся на мандейском (семитском) языке стихотворном фрагменте — может быть, одной из предсмертных молитв Мани:
Я ученик благодарный,
Что с Вавилоном расстался,
Расстался я с Вавилоном,
Чтобы вопль издать во Вселенной:
«Вас, о боги, о том умоляю,
Вас, о боги, молю всех за нас —
Чтобы милостью грех отпустить мой!»
Мани считался почитателем музыки и изобразительных искусств. По преданию, он сам был выдающимся художником (иранцы называют его Мани-Наггаш, т. е. Мани-художник) и каллиграфом. При раскопках в Синьцзяне обнаружена интересная манихейская живопись, стенная и миниатюрная. Название одного из произведений Мани — иллюстрированной книги «Аржанг» — стало в Иране и на всем Ближнем Востоке нарицательным для определения шедевра живописи.
Несмотря на жестокие гонения со стороны зороастрийской и христианской церквей, манихейская религия широко распространялась сторонниками Мани, рассеявшимися по восточноримским владениям, Средней и Центральной Азии, Китаю, Палестине и др. В христианских странах манихейские идеи оказались настолько живучими, что сохранились в народных сектах Средневековья: павликиане и мондракиты — в Армении, богомилы — в Болгарии, альбигойцы — в Западной Европе. На Востоке манихейство особенно распространилось среди согдийцев
254
и в их колониях в Синьцзяне, а с VIII в. стало государственной религией Уйгурской державы. Сочинения, созданные Мани, а также приписываемые ему, переводились на разные языки и сохранились фрагментарно на сирийском и мандейском, среднеперсидском и парфянском, согдийском, коптском, китайском и уйгурском языках.
Свойственное манихейской проповеди широкое использование фольклорных элементов — притч, афоризмов и т. п. — говорит о том, что это были излюбленные жанры эпохи.
В одном из манихейских фрагментов на согдийском языке дается художественное описание «обетованной Земли Света»: «Земля Света — самосущая, вечная, чудотворная; ее высота непостижима, ее глубина невоспринимаема. Никакому врагу, никакому злоумышленнику по этой земле не пройти. Ее божественная поверхность — из алмазного вещества, которое никогда не разрушится. Все прекрасное порождено ею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покрытые цветами, растущими в большом изобилии, фруктовые деревья, зеленые плоды которых не падают, не гниют; ключи, вечно струящиеся амброзией, наполняющей все Царство Света, его рощи и луга; бесчисленные жилища и дворцы, тропы и ложа, которые бесконечно существуют, на века вечные».
В описании «Страны Света» в одном из манихейских гимнов, дошедшем до нас на китайском языке, содержится весьма существенная деталь, отражающая народные чаяния того времени:
Драгоценная Страна Света беспредельна,
Искать ее край и берег бесполезно;
Поистине, она свободна от малейшего угнетения,
В ней нет нужды и убытка,
Здесь каждый движется, как хочет, и живет по своей вольной воле.
Именно подобных идей и мотивов в манихействе страшилось зороастрийское жречество, усматривая в этом призыв бедноты к переделу имущества, феодальной и церковной собственности. Об этом можно судить по тому, как подобные «грехи» приписываются Мани уже много веков спустя в одной из глав «Денкарта», порочащей манихейство и носящей характерное название: «10 заповедей против Друджа (духа лжи) Мани»: «Мани проповедовал, что люди должны на этом свете непрерывно заниматься грабежом чужой собственности и доброго скота и таким образом погубить человеческий род».
В манихейской переработке «Книги о гигантах» широко представлены древние иранские мифологические сюжеты. В одном из манихейских текстов на парфянском языке, где рассказывается, как дух хорасанской земли обучал манихейского апостола Фому, приводится притча (азенд) о пяти вратах чувств, явно фольклорного характера.
Представляет интерес сохранившийся на парфянском языке отрывок из песни о чудесном Древе Света — образец ранней пейзажной поэзии (в подлиннике — одиннадцатисложник с цезурой после пяти слогов, частично напоминающий метр уштавад):
Солнце яркое и луна светлая,
Блестя — сверкает от ствола Дерева,
Птицы на заре играют радостно,
Играет голубь с ним птицы разные,
Голося — поют [и хоры] девичьи.
Характерна и манихейская притча (на согдийском языке) о купце и сверлильщике жемчуга. Сюжет притчи известен из «Калилы и Димны» (глава о враче Барзуе). По дошедшему до нас согдийскому фрагменту можно представить, в каком виде этот сюжет бытовал в народной среде. С истинно народным юмором излагается спор между жадным купцом и искусным работником, в результате которого «владелец жемчуга вынужден был уплатить сто золотых динаров, жемчуг остался несверленным до другого дня, а сам он был преисполнен стыда и сокрушения».
Сюжет, однако, использовался в манихейской проповеди и поэтому носит следы религиозной морали. Тем не менее он живо передает колорит народного рассказа.
Согдийская литература. Памятники согдийской письменности (например, «Старые согдийские письма» и др.) обнаружены лишь в XX в. археологами, преимущественно в Синьцзяне, на месте пребывания согдийских торговых факторий. Большой архив согдийских документов (так называемый «Мугский архив») согдийского правителя Деваштича, возглавившего военное сопротивление арабскому нашествию в VIII в., найден на территории собственно Согдианы — на горе Муг, ныне Пенджикентского района Таджикской ССР. Возникновение согдийской письменности относится к началу нашей эры. С IV в. на согдийском языке существовало уже много письменных памятников. Согдийский язык служил lingua franca для всей Центральной Азии в течение длительного времени, примерно IV—IX вв.
Среди сохранившихся немногих остатков этих памятников литературно-художественных произведений нет; можно говорить лишь об их отдельных художественных элементах. В наибольшей мере нормы литературного согдийского
255
языка отражает переписка частного характера («Старые согдийские письма») и документы «Мугского архива». Судя по дошедшим материалам, уже в те времена сложился определенный эпистолярный стиль: повторы, формулы восхваления, метафоры и т. п. Например, в одном из документов племянник пишет правителю селения Крут: «...не думай, что мою несчастную жизнь может что-либо облегчить или что мое тело может казаться живым, не находясь рядом с тобой». Еще большее представление о развитии художественных элементов языка дает фрагмент (V—VI вв.), лаконично рисующий эпизод борьбы Рустама с дэвами, воплощающими злое начало:
«... Рустам, таким образом, преследовал их до ворот города. Многие погибли, затоптанные под его ногами. Тысячи были [обращены в бегство]. Войдя в город, они заперли его ворота. Рустам вернулся обратно с великой славой. Он дошел до прекрасного пастбища, остановился, расседлал своего коня [и] пустил его пастись. Сам он снял с себя снаряжение, поел, насытился, разложил свое снаряжение, лег и уснул. Дэвы сказали друг другу: «Какое великое зло и великий позор для нас, что мы были заперты в городе одним-единственным всадником. Чего мы не сделаем? Или мы все умрем [и] покончим, или отомстим за царей». Дэвы начали приготовляться [...] С силой и сильными ударами они отворили ворота города. Много дэвов... многие взобравшиеся на колесницы, многие на слонах, многие на [...], многие на свиньях, многие на лисицах, многие на собаках, многие на змеях [и] ящерицах, многие пешком, многие летели, как коршуны, а также многие шли перевернутыми головой вниз и ногами кверху... Они отправились на поиски доблестного Рустама...».
Даже основываясь на фрагментах, которыми мы располагаем, можно судить о художественных элементах, сложившихся в согдийском языке: отточенность стиля, образность, афористичность.
255
ПЕРСИДСКО-ТАДЖИКСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА (IX—X ВВ.)
Персидско-таджикская литература на языке фарси зародилась на территории, где обитали восточные иранцы, в том числе таджики, затем распространилась на территорию, где проживали западные иранцы (персы). В VIII—XV вв. литература на фарси создавалась и другими народностями, заселявшими просторы Средней Азии, собственно Ирана, Азербайджана. На языке фарси формировалась литература также в сопредельных с Ираном странах (Индии и Турции).
Завоевание Ирана и Средней Азии арабскими войсками, начавшееся около 635 г. и завершившееся только в конце 20-х годов VIII в., было длительным и сложным историческим процессом, вызвавшим глубокие изменения в общественно-экономической, политической и культурной жизни покоренных народов.
В результате завоевания и распространения ислама языки покоренных народов стали вытесняться арабским языком. Как язык религии и государства, он стал единственным общеобязательным литературным языком на всей территории Арабского халифата.
Освободительное движение покоренных народов, получившее название шуубии, зародилось, в начале VIII в. Наиболее сильной была шуубия иранская, доходившая в своей оппозиционности иногда чуть ли не до полного разрыва с исламом. Все же и она пользовалась только арабским языком и не восставала против его засилья вплоть до начала IX в., но в самых недрах арабоязычной литературы возникло движение против арабской культурной гегемонии, за возрождение идеалов культурной и литературной жизни домусульманского Ирана.
Смена языков привела к глубоким качественным изменениям в персидско-таджикской литературе, воспринявшей многие элементы арабской поэтический и исламской культур. Вместе с тем эта литература сумела сохранить древнюю иранскую традицию и черты самобытности.
В конечном счете, соприкоснувшись с другой культурой, арабоязычная персидско-таджикская литература в VII—IX вв. настолько обогатилась, что не только подняла на новую ступень саму арабскую литературу, но, по существу, создала предпосылки для последующего возникновения классической литературы уже на родном языке — фарси (раннее название парси). Арабский язык в то время играл роль мирового языка, и фарсиязычная литература таким образом непосредственно соприкасалась с мировой культурой той эпохи. Еще в большей мере, чем факторы духовные, к этому приводили существенные сдвиги в социально-экономической жизни Средней Азии и Ирана, входивших тогда в состав Арабского халифата: расцвет феодализма, рост городов, расширение заморской торговли. Выдающиеся арабоязычные поэты VIII—IX вв. аль-Хурайми, Башшар ибн Бурд (714—783 г.) и Абу Нувас (762—813), иранцы по происхождению, выражали в своих стихах, лирических, панегирических и сатирических, прежде всего настроения городских слоев, чувства любви к иранской родине. С их творчеством в поэзию проникает тема любви и гуманистические идеи, которые впоследствии пронизывают наиболее ценную часть фарсиязычной литературы.