Комнатная девушка елизавета эрсберг 1 страница
Однажды я получил письмо: «Пишет Вам Эрсберг Мария Николаевна…»
Каюсь, вздрогнул… Это была фамилия комнатной девушки в Царской Семье, разделившей с ними изгнание.
«Мой дед Николай Эрсберг – дворцовый истопник при Александре III. Топил печи в Аничковом и Гатчинском дворцах, в Зимнем. Во время крушения царского поезда под Борками получил травму и умер в 1889 году. Его дочь, младшая сестра моего отца, Елизавета Николаевна Эрсберг (родилась 18.09.82 г. – умерла в блокаду 12.03.42 г.), окончила Патриотическую гимназию и была выбрана матерью Николая Марией Федоровной в комнатные девушки. Прослужила верой и правдой с 1898 года по май 1918-го…
Когда семью должны были отправлять в ссылку в 1917 году, Государыня собрала всех служащих и объявила, что была бы рада, если бы кто-то из них захотел служить и в изгнании. Но поскольку была полная неизвестность, жалованья не обещала. Елизавета, движимая чувством долга и привязанностью к девочкам, решила ехать… На плане Александровского дворца в Царском Селе помечены по принадлежности все помещения. Существует на нем комната моей тетки Елизаветы. Когда в первый раз я была во дворце в 1932 году в сопровождении отца, вся обстановка была там «как в момент отъезда хозяев» (так сказал отец). Спальня Николая и Александры с эркером и гортензиями, любимым цветком Александры. Кровати железные, с гнутыми украшениями в изголовье – такие были и у нас в доме. В изголовье обилие икон от среднего размера (домашних) до малюсеньких медальончиков, а также фарфоровые пасхальные яйца с изображениями святых. Наверху в детской – лошадка Алексея…
Тетка рассказывала: в ее обязанности входила уборка дет-ских комнат, составление гардероба, а когда девочки подросли, она учила их рукоделию. Тетка неотлучно находилась при девочках и при поездках семьи в Крым… Когда началась война, Елизавета обучала девочек уходу за больными. Девочки трудились в госпитале медсестрами и санитарками, вместе с ними трудились все горничные и комнатные девушки. Коллектив самодеятельных медиков возглавляла Государыня…
По рассказам тетки Елизаветы, дети были скромные и трудолюбивые. Самыми безропотными были Таня и Настя. Ольга, старшая, была немного набалована, капризна, могла и полениться, а Таня и Настя всегда были при деле – все шили и вышивали, даже комнатку свою убирали. Отец уделял детям внимания больше, чем мать. А.Ф. часто лежала с мигренью, или ссорилась с камеристками, или занималась со скупщицами старья с Александровского рынка (государыня велела продавать старые или немодные вещи старьевщикам, причем перламутровые пуговицы перед продажей меняли на костяные или стеклянные)… Около 1905 года у Елизаветы появилась помощница, тоже комнатная девушка, Анна Степановна (Стефановна) Демидова. Она очень подружилась с Елизаветой и ее семьей. Даже стала невестой моего отца, в ту пору чиновника железнодорожной инспекции госконтроля. Он служил под началом статского советника Владимира Скрябина, родного брата Вячеслава Скрябина-Молотова – будущего сталинского премьер-министра.
Комнатным девушкам разрешалось приглашать гостей к себе и гулять с ними в дворцовом парке. Государыня была в хозяйстве очень скупой. Если девушкам нужно было угощать гостей, они делали это за свой счет. Кроме того, все были предупреждены, чтобы, пока служат, копили деньги, так как пенсию не получат. Комнатные девушки, горничные, лакеи должны были быть холосты. В случае замужества, либо увольнялись, либо переходили на другие должности…
Хранилась у нас в доме заветная шкатулка с фотографиями семьи с дарственными надписями моей тетке на память. Надписи незамысловатые: «Лизе на память от благодарного отца», «Лизе в благодарность за верность» (Александра). И детские подписи: «Милой Лизе от Тани» – и неровные буквы детских каракулей. «Лиза, пришей мне пуговичку» и т.д. В 1932 году отец принес эту шкатулку – ее раскрыли, все пересмотрели и сожгли под теткин и мой плач. Причиной уничтожения послужили повальные обыски у «бывших». Искали золото. Рылись в подвалах и на чердаках. Отец был слишком осторожен и решил избавиться от опасного груза…»
(Эти поиски действительно происходили в 1932-1933 годах. И искали не просто золото – искали царские сокровища, которые, возможно, хранились у близких к Царской Семье людей… Как мы узнаем в дальнейшем, поиски эти начались после того, как чекисты нашли в Тобольске спрятанные в подвале царские драгоценности.)
Таков еще один взгляд – «из людской». «Люди» – так называет Николай лакеев в своих дневниках.
Девочки выросли, и все чаще размышляет Аликс об их замужестве.
«Ах, если бы наши дети могли быть так же счастливы в супружеской жизни»,
– написала она мужу.
«Какие времена пришли, – размышлял знакомый нам Волков. – Замуж дочек пора выдавать, а выдавать не за кого. Да, народ-то все пустой стал – махонький».
В 1912 году все начали говорить о браке Ольги с Дмитрием. Она влюблена.
Дмитрий… Очаровательный повеса, любимец отца. Даже злоязычный великий князь Сергей Михайлович говорил о нем: «Изящен, как статуэтка Фаберже».
В счастливом 1912 году, 26 августа, в день столетия Бородинского сражения, кавалькада великих князей во главе с царем объезжала славное Бородинское поле. Впереди была изгородь.
«Покажи-ка, олимпиец (тем летом Дмитрий участвовал в Олимпийских играх в Стокгольме. – Авт.), – обратился к Дмитрию великий князь Кирилл Владимирович, – как нужно прыгать!» И Дмитрий тотчас играючи перемахнул на лошади через высокую изгородь…
В лесу, где стоял царский поезд, он галопом въехал на насыпь к вагону… В окно, улыбаясь, смотрела Аликс. И Ольга…
И вдруг помолвка расстраивается. За кулисами разрыва – та же улыбающаяся Аликс. Она не захотела Дмитрия.
Вместо Дмитрия она подыскивает дочери другую партию: румынский наследный принц. С конца мая 1914 года при дворе разносится слух о предстоящем обручении.
Но, как когда-то ее отец, Ольга верна чувству. Еще до поездки в Румынию она придумала патриотическое оправдание: «Я русская и хочу остаться русской».
Но помолвка должна состояться – и на императорской яхте «Штандарт» Семья подплывает к Констанце.
Торжественная встреча на пристани, вечером официальный обед. Ольга сидит рядом с принцем и с обычной деликатной приветливостью беседует с ним. В это время остальные великие княжны демонстрируют смертельную скуку.
Да, роли были распределены – и сестры их хорошо сыграли. На следующее утро о сватовстве уже не говорили.
Но появляется еще один жених – и тоже шалопай, и тоже кутила – Борис, один из Владимировичей. Он много старше Ольги.
«Мысль о Борисе мне слишком несимпатична, – пишет Аликс Николаю, – и я уверена, что наша дочь никогда не согласится выйти за него замуж».
Ольга не согласилась. Она ждет другого. Она выполнила волю матери, но все-таки ждет Дмитрия. Как когда-то ее отец, выполняя волю Александра, ждал Аликс.
Но Аликс по-прежнему не дает согласия. И наступают размолвки.
«Такое полное одиночество: у детей при всей их любви все-таки совсем другие идеи. И они редко понимают мою точку зрения, – все чаще жалуется Николаю Аликс в письмах, – Ольга все время не в духе. Она не довольна, что надо одеться прилично для лазарета, а не быть в форме сестры… С ней все делается труднее из-за ее настроения».
Почему императрица не захотела брака с Дмитрием? Мечтала увидеть старшую дочь королевой? Или уже тогда в нервной царице поселилось ужасное предчувствие и она решила во что бы то ни стало удалить старшую дочь из страны? Но как бы то ни было, брак с Дмитрием не мог состояться. Потому что великий князь посмел выступить против мужика по имени Григорий Распутин.
ГЛАВА 6. «Странно думается при мысли, что мне минуло 45 лет…»
(Дневник благополучного монарха) Но вернемся в его дневник – в предвоенные, последние идиллические годы мирной Европы.
Семья и королевская Европа жили своей особой жизнью. Они навещали друг друга, переписывались, вступали в браки между собой. Эти люди, у которых были длиннейшие титулы, друг для друга были – Джорджи и Ники, Вилли, Аликс и Минни – просто сестры, тети, братья, дяди, отцы и дети.
Я листаю его дневник: хроника светской жизни королевских семейств.
1908 год – приезжает шведский король. (Во время его приема Николай демонстративно не представил ему Витте – это был привет от Аликс ненавистному графу. Цельная натура, она могла только любить или ненавидеть – графа Витте она ненавидела.) Встреча с французским президентом Фальером, с английским королем Эдуардом VII.
И опять Петергоф, и опять приехала в гости королевская чета – новые король и королева Дании (дядя Николая стал датским королем). На торжественном обеде императрица-мать не преминула показать власть, точнее, то, что осталось у нее от власти. По ее просьбе все тот же граф Витте был посажен рядом с большим столом, где сидели обе Семьи. Это был ответ Аликс.
Продолжалась ярмарка тщеславия: в конце июля «Штандарт» ушел во Францию, а потом в Англию – ответный визит Эдуарду VII.
И опять Крым, Ливадийский дворец. И оттуда, из Крыма, царь уехал к итальянскому королю.
Накануне этой разлуки Аликс сидела с Подругой в ливадийском парке. И Подруга услышала знакомый посвист… И, как всегда при этом звуке, Аликс вскочила со скамейки, зардевшись, как девочка, и, покраснев, сказала: «Это он меня зовет». И поспешила, побежала… Все – как когда-то в 1894 году.
Но был уже 1909 год.
На обратном пути Николай сделал круг по Европе (чтобы не заезжать в Австрию). Так он выразил протест австрийскому императору против присоединения к Австрии Боснии и Герцеговины. Этот жест широко отметили газеты мира – и в нем уже звучала прелюдия будущей мировой войны.
И опять приезжали короли. Болгарский царь Фердинанд, потом сербский король…
Умер великий князь Михаил Николаевич, отец ближайших его друзей Михайловичей. Уже уходили люди его юности.
Умер Иоанн Кронштадтский. Его пророчества, его чудотворства были известны всей России. Он не был ни схимником, ни монахом, он не отказался от семейной жизни, но народ почитал его как святого. Умер единственный человек, который мог бы противостоять Распутину…
Мелькают, мелькают годы… Скончался английский король Эдуард VII, один из главных основателей союза России, Англии и Франции. Девять монархов, бесчисленные принцы съехались на похороны. Они думали, что хоронят английского короля, но они хоронили мирную монархическую Европу. Всего несколько лет оставалось до великих потрясений мировой войны. А королем стал тот самый Джорджи, столь удивительно похожий на Николая.
На обратном пути Николай завернул в резиденцию Вилли – в Потсдам: стрелка русского политического компаса должна ровно стоять между Англией и Германией.
Умер Бухарский эмир, и тогда же, в ноябре 1910 года, умер Толстой. (На донесении о смерти Толстого Николай написал, что умер великий художник и Бог ему судья.) В феврале 1911 года праздновали 50 лет освобождения крестьян. Всего 50 лет назад люди в его стране жили рабами… Были торжества в Киеве, открытие памятника Александру II.
Во время празднеств в честь одного убиенного реформатора был убит другой великий реформатор – Столыпин. Министра застрелили на глазах Николая. Смертельно раненный, Столыпин успел перекрестить царя…
Николай сам описал гибель своего министра:
«Мы только что вышли из ложи во время второго антракта… В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета. Я подумал, что сверху кому-то на голову свалился бинокль, и вбежал в ложу… Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые кого-то тащили. Несколько дам кричали, и прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся ко мне и благословил воздух левой рукой… Только тут я заметил, что на кителе у него и на правой руке кровь… Ольга и Татьяна вошли в ложу за мною…» (Письмо к матери.) Так его дети впервые увидели убийство…
Столыпин был слишком независим, слишком далеко идущими могли стать его реформы… Да, Николай готовил отставку Столыпина. Но все знали железный характер министра и знали, как часто менял царь свои решения… И вот опять «полиция не уследила», и опять убийцей оказался революционер, завербованный в агенты Департаментом полиции… Опять тень всесильной спецслужбы?
Именно об этом 15 октября в Думе левыми был сделан запрос, который приводит в своей книге «Годы» В.Шульгин:
«Можно указать, что за последнее десятилетие мы имели целый ряд аналогичных убийств русских сановников при содействии чинов политической охраны. Никто не сомневается, что убийства министра внутренних дел Плеве, уфимского губернатора Богдановича … великого князя Сергея Александровича… организованы сотрудником охраны, известным провокатором Азефом… Повсюду инсценируются издания нелегальной литературы, мастерские бомб, подготовка террористических актов… Она (спецслужба. – Авт.) стала орудием междоусобной борьбы лиц и групп правительственных сфер между собою… Столыпин, который, по словам князя Мещерского, говорил при жизни „охранник убьет меня…“, погиб от руки охранника при содействии высших чинов охраны…»
Царь предпочел не думать об этих страшных догадках, ибо знал: человеческая судьба – жизнь и смерть – все предопределено, все есть Божий промысл.
Видимо, эти его мысли изложила Аликс преемнику Столыпина, графу Коковцову:
«Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, каждый исполняет свою роль и свое назначение… И если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль… Столыпин умер, чтобы уступить место Вам…»
Наступил 1913 год – вершина процветания империи и год великого юбилея: 300 лет правили Россией его предки и русская история делилась по их именам. И вот ему послал Господь в благополучии встретить торжественную дату.
В благополучии? Да, после реформ Столыпина начинается невиданный подъем. Европа с изумлением наблюдает за поднимающимся гигантом. Правительство Франции направляет в Россию экономиста Эдмона Тэри, который в книге «Россия в 1914 году» писал: «Ни один из европейских народов не имеет подобных результатов… к середине столетия Россия будет доминировать в Европе».
В стране – интеллектуальный взрыв. Родина Толстого и Чехова становится лабораторией грядущего искусства XX века: Малевич, Кандинский, Шагал, Хлебников, Маяковский, Рахманинов, Скрябин, Стравинский, Станиславский, Мейерхольд…
Но все эти радостные изменения только пугали царя. Москва – древняя столица, где совсем недавно все дышало милым его сердцу прошлым… И вот на глазах этот город-усадьба исчез: дымили фабричные трубы, возводились огромные дома, и в столице московских царей правили денежные тузы с Таганки и Замоскворечья. «Манчестер ворвался в Царьград…» То же – в Петербурге…
Да, чем больше богатела его страна, тем большее он испытывал одиночество. Просвещенное общество дружно называло его царскую власть азиатчиной и мечтало соединить Россию с Европой. Смутное, тревожное будущее придвинулось вплотную – и сотворили его Витте и Столыпин… Мог ли он любить своих великих министров?
Но он по-прежнему верил: все это заблуждения интеллигенции – мужик боится Европы. Недоверие к «немцам» (так издавна на Руси называли иностранцев) и священная царская власть – в народной крови.
(Кто оказался прав? Да, скоро народная революция уничтожит царскую власть. Чтобы через десяток лет пришли новые революционные цари, и Россия на долгие десятилетия отгородилась от Европы!)
В день трехсотлетия династии в Мариинском театре шла опера «Жизнь за царя». В Казанском соборе во время торжественного богослужения два голубя кружили под куполом. Николай стоял рядом с сыном, и ему показалось это прекрасным предзнаменованием. Саровский святой оказался прав: вторая половина царствования – в процветании.
Во время торжеств Аликс беспричинно и часто рыдала, ее преследовали головные боли и невыразимая грусть. «Я руина», – повторяла она среди всех этих празднеств. Династии оставалось жить четыре года.
А тогда все казалось таким незыблемым!
Из дневника:
«21 февраля 1913 года. Четверг. День празднования трехсотлетия царствования был светлый и совсем весенний. В 12 с четвертью я с Алексеем в коляске, мамґа и Аликс в русской карете (Как им трудно было теперь сидеть в одной карете! – Авт.) и, наконец, все дочери в ландо – тронулись в Казанский собор. Впереди сотня конвоя, сзади тоже сотня…
В соборе был отслужен торжественный молебен и прочитан манифест. Вернулись в Зимний тем же порядком… Настроение было радостное, напоминавшее мне коронацию. Завтракали с мамґа. В 3.45 все собрались в Малахитовой. А в концертной принимали поздравления до пяти с половиной часов. Прошло около тысячи пятисот человек. Аликс устала очень и легла…
Читал и разбирал море телеграмм… Смотрел в окна на иллюминацию и на свечение прожекторов из башни адмиралтейства. Дул крепкий зюйд-вест».
Но «настроение было радостное» – не запоминается. Запоминается – «Аликс устала очень и легла» и молчаливый одинокий человек, глядящий из окна на праздничные огни…
«Мне было так грустно, когда я видела твою одинокую фигуру», – напишет она ему в письме.
Одиночество… Только Семья. Аликс, дети и он.
Друзей юности Михайловичей он теперь приглашает редко.
Сергей Михайлович по-прежнему – со стареющей Матильдой (эта «ужасная женщина» – запретная тема в Семье).
Николай Михайлович – либеральный историк, председатель Русского исторического общества (того самого, где почетным председателем был сам Николай). Автор монументальной биографии Александра I, он увлекается таинственными легендами о странной смерти своего предка и загадочным старцем Федором Кузьмичем, появившимся после смерти Александра в Сибири. Тщетно пытается он найти разгадку в семейном романовском архиве.
Возможный тайный уход с трона его прадеда и превращение царя в «Старца» волнуют и самого Николая. Но им трудно разговаривать… Николай Михайлович – мистик, масон и вольнодумец. В Петербурге он одиноко живет в своем дворце среди книг и манускриптов. Оживает только «дома» – в Париже, где безуспешно старается объяснить своим друзьям-французам принципы правления императора Ники…
В Семье его прозвали «господин Эгалите». Так когда-то называли либерального принца Орлеанского, брата Людовика XVI.
Для завершения сходства: либерал принц Орлеанский был гильотинирован Французской революцией, либеральный Николай Михайлович будет расстрелян в Петропавлов-ской крепости революцией Октябрьской…
Впрочем, этот загадочный человек предвидел свою смерть. Он даже описал ее: «темной сырой ночью, в нескольких шагах от тяжелых гробов предков».
Заканчивается 1913 год, осень в Ливадийском дворце. Но опустели дорожки прекрасного парка. Не появляется тут прежний частый обитатель Дмитрий. Теперь любимому племяннику нет въезда в Ливадию. И блестящий гвардеец должен выслушивать в петербургских салонах грязные сплетни о несостоявшейся своей невесте и сибирском мужике…
Нет на аллеях ливадийского парка и единственного брата Миши. Он не сумел выполнить обещанное матери: роман с дважды разведенной госпожой Вульферт продолжался. Вслед за возлюбленной он покидает Россию.
Вера Леонидовна:
«Она была восхитительна… Пепельные волосы, глаза с поволокой, кошачья, ленивая грация… Но чересчур надменна. Воспитание! Все-таки всего лишь дочь адвоката. Сначала она была замужем за купцом Мамонтовым, потом за ротмистром Вульфертом… Этот Вульферт служил в знаменитом полку синих кирасир, которым командовал Михаил… Михаил влюбился, она развелась и родила ему, кажется, сына. Стала потом называться графиней Брасовой по названию имения Михаила…»
Шифрованная телеграмма в русские посольства:
«Податель сего генерал-майор корпуса жандармов А.В. Герасимов командируется по высочайшему повелению за границу с поручением принять все меры к недопущению брака госпожи Брасовой (Вульферт) и великого князя Михаила Александровича…»
Бедный Михаил попытался сделать все, чтобы царствующий брат Ники не имел возможности узнать о случившемся. Именно для этого он уехал за границу, именно поэтому кружит по Европе – ищет тихое место для тайного бракосочетания.
Шифрованная телеграмма: «Произведя расследование, имею честь доложить, при каких обстоятельствах и в какое именно время состоялось вступление в брак его императорского высочества… 29 октября он объявил своим спутникам, что выезжает с госпожою Вульферт в автомобиле через Швейцарию и Италию в Канн, а сопровождающие их лица и прислуга поедут по железной дороге через Париж… В тот же день, 29 октября, они доехали в автомобиле только до города Вюрцбурга, где сели в поезд железной дороги, следовавший в Вену, куда его императорское высочество прибыл утром 30 октября. В тот же день в 4 часа пополудни великий князь и госпожа Вульферт проехали в сербскую церковь Святого Саввы, где и совершили обряд бракосочетания… Для окружающих великого князя и госпожу Вульферт лиц их поездка осталась совершенно неизвестной… Во время пребывания великого князя агенты за-граничной агентуры повсюду сопровождали его на особом моторе».
Какова картина! Автомобильные гонки в начале века: авто с агентами тайной полиции, преследующий авто, где шофером – великий князь, а рядом его любовница… Да, все путешествие фиксировали агенты, посланные братом. Аликс потребовала: Николай обязан быть неумолимым, как это умел его отец. Пожалев брата, он допустит будущий развал Романовской Семьи…
3 сентября 1911 года. Посольство в Париже. Разбор шифрованной телеграммы: «По полученным сведениям в субботу, 13 ноября, в Канн явился флигель-адъютант государя императора для объявления от имени его величества запрещения въезда в Россию великому князю… Великий князь очень удручен и никуда не выходит».
После рождения цесаревича Алексея Михаил вместо звания наследника получил титул «правителя государства». Теперь он лишен его.
Из всех, кто был при начале их счастливого брака, рядом с ними оставалась только Элла. Все еще красавица, в сером платье Марфо-Мариинской обители, она идет по дорожке парка. После траура по мужу Элла распустила свой двор и из дворца переселилась в две комнаты в здании на Ордынке. Так было положено начало удивительной общине – Марфо-Мариинской обители. Это не был монастырь, хотя строй жизни сестер обители близок к монастырскому. Само название «Марфо-Мариинская» указывало на дом Лазаря, в который пришел Христос, и на семью, которая соединяла Марфу и Марию… Заботы сестер обители – это больные и брошенные дети, нищие и умирающие люди, нуждавшиеся в материальной помощи или нравственном утешении.
Мудрая Элла понимает: говорить о Распутине с Аликс – значит разорвать отношения и оставить ее одну. Элле остается только молиться за нее. И терпеть.
И еще рядом с Ники – друг детства, принц Петр Александрович Ольденбургский, «Петя» – в дневниках Николая.
Ольденбургские происходили из древнего рода, известного своей яростной жестокостью. С ужасом писали о них европейские хроники. А Петя, потомок этих жестоких Ольденбургских, – очень добрый, очень нескладный высокий человек… Он пишет на досуге милые сентиментальные повести о природе, о лесной тишине. Он женат на родной сестре своего царствующего товарища – великой княгине Ольге. Но Петя – гомосексуалист. И уже во время войны Ольга бросит нескладного Петю – изберет другого.
Петя благополучно переживет революцию и товарища своих детских игр. После революции его встретит писатель Бунин на каком-то эмигрантском вечере и впоследствии напишет, как Петя Ольденбургский, выслушав беседу старых революционеров, восклицал: «Ах, какие вы все милые, прелестные люди, и как грустно, что Ники никогда не бывал на ваших вечерах! Все, все было бы иначе, если бы вы с ним знали друг друга!»
Они были чем-то похожи – милый Ники и милый Петя.
Дневник. Мелькают страницы – проходит жизнь.
«6 мая 1913 года. Странно думается при мысли, что мне минуло 45 лет… Погода была дивная, к сожалению, Аликс себя плохо чувствовала (теперь частая запись! – Авт.). Обедня, поздравления, все по-старому, только и разницы, что были все дочери».
Это был 45-й день его рождения – день Иова Многострадального. «Ты еще родился в день Иова, многострадальная моя душа». (Из ее письма.) Иовом все чаще называет себя он сам.
«Однажды Столыпин предлагал государю важную внутриполитическую меру. Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое, беззаботное, которое как бы говорит: это или что-нибудь другое – не все ли равно. Наконец он заявляет грустным голосом:
– Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю. Мне не везет… к тому же, человеческая воля так бессильна… Знаете ли вы, когда день моего рождения?
– Разве я мог бы его не знать? Шестого мая.
– А какого святого праздник в этот день?
– Простите, Государь, не помню.
– Иова Многострадального.
– Слава Богу, царствование Вашего Величества завершится со славой, так как Иов, претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божьим и благополучием.
– Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие. У меня в этом глубокая уверенность. Я обречен на страшные испытания, но я не получу моей награды здесь, на земле… Сколько раз я применял к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня. Чего я боялся, то и пришло ко мне».
Эпизод этот привел в своих воспоминаниях французский посол Морис Палеолог…
45 лет – уже старик… Любимая мать, друзья, брат, дяди – никого рядом. Один.
Иов… И это странное ощущение: жизнь все больше напоминает сон. Настроения эти особенно сильны в эти годы относительного покоя и тишины, когда будто начинает сбываться благополучие, предсказанное Преподобным Серафимом.
Еще тишина в Европе, еще мир, еще идут дружеские встречи с императором Вильгельмом (именно по пути в Берлин и была начата Николаем эта тетрадь дневника). Но в эту тетрадь вклеены странные фотографии: сын в военной форме отдает честь. Царица и великая княжна – и тоже в военных мундирах полков, шефами которых они были…
Странный военный акцент появился в этой тетради.
Появился он и в жизни.
Нервная Аликс предчувствовала и тосковала. Ее преследовали ужасающие головные боли.
Закончился 1913 год, год высшего благоденствия его империи. 31 декабря он записал: «Благослови, Господи, Россию и нас всех миром и тишиною и благочестием».
6 января 1914 года, будто завершая эпоху, состоялся последний Крещенский парад в Зимнем дворце. В залах выстроились взводы гвардии и военных училищ, императрица-мать в серебряном русском сарафане с голубой андреевской лентой… Аликс – в синем сарафане, шитом золотом, с громадным шлейфом, отороченным соболем, кокошник покрыт бриллиантовой диадемой с жемчугом. Легендарные романовские драгоценности…
В тесной духоте екатеринбургского заключения они будут вспоминать бесконечный холодный мраморный зал, строй гвардии, громадного Николая Николаевича в окружении гигантов гренадеров… Как выходили из дворца на Дворцовую набережную и митрополит спускался на скованную льдом Неву освящать воду в проруби…
ВОЙНА
1914 год. В тот жаркий июньский день они, как всегда, ушли на яхте с детьми в финские шхеры. Днем к яхте причалила шлюпка с фельдъегерем из Петербурга. Николай прочел две телеграммы и торопливо ушел в свой кабинет-салон. 15 июня в боснийском городе Сараево были убиты вы-стрелами из револьвера австро-венгерский престолонаследник эрцгерцог Франц-Фердинанд и его жена. В Сараеве, наводненном сербскими националистами, автомобиль почему-то медленно ехал без всякой охраны. Как мишень… Убийца – сербский националист Гавриил Принцип. На языке тогдашних политиков событие это означало: война.
Вторая телеграмма была, возможно, связана с первой. В Сибири в селе Покровском тяжело ранен Григорий Распутин. Его ударила ножом бывшая почитательница Феония Гусева. Распутин – сторонник германской партии, активный враг войны с Германией.
Итак, одновременно возникла причина будущей войны и был устранен, быть может, единственный, кто мог пытаться ее предотвратить и имел влияние на царя. Теперь Аликс была беспомощна. Когда яхта причалила к Петергофу, она быстро прошла во дворец. Запершись в своем кабинете, императрица рыдала.
Что это было? Совпадение? Обычная игра судьбы, столь частая в истории Романовых? Или обычная игра спецслужбы? То ли русской (многие из «камарильи» хотели этой войны, кстати, и великий князь Николай Николаевич), то ли германской (и воинственный император давно грезил об этой войне).
В июле 1914 года броненосец «Франция» с президентом Пуанкаре на борту подошел к русским берегам. Президент приехал договариваться о союзе в будущей войне.
В Петергофском дворце шел прием. Самый блестящий двор Европы встречал французского президента.
Туалеты дам – сияющий поток драгоценных камней. Черный фрак президента среди мундиров свиты. Министр двора – великолепный старик граф Фредерикс, пленяющий осанкой и благородными чертами лица, обер-гофмаршал двора князь Василий Долгоруков – высокий красавец с манерами старой аристократии, и лощеный гофмаршал граф Бенкендорф – они составляли удивительное трио, заставившее французского президента вспомнить изысканное великолепие двора Людовиков.
Во время этого приема сидевший напротив Аликс французский посол Палеолог с изумлением наблюдал странную картину, которую подробно описал в дневнике: «В течение обеда я наблюдал за Александрой Федоровной… Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном платье из белой парчи выглядят еще довольно красиво… Она старается завязать разговор с Пуанкаре, который сидит справа от нее, но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы, и ее лихорадочное дыхание заставляет переливаться огнями бриллиантовую сетку, покрывающую ее грудь. До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император встает, чтобы произнести тост…»