В научной литературе. Оценка первых славянских переводов Кирилла и Мефодия 1 страница

Если обратиться к попыткам осмысления самих механизмов или процедуры перевода, то здесь в литературе вопроса мы практически ничего, кроме оценочных суждений, не обнаруживаем.

Качество переводов славянских первоучителей было достаточно высоким. Это выражает себя в том, что иногда вместо термина "переводческая техника", введенного немецкой Филологической школой конца прошлого и начала нашего веков, применяют термин "переводческое искусство".

Поскольку известно, что при переводе могут нарушаться нормы переводящего языка, признание высокого качества первых славянских переводов является логически необходимым.

Встречаются и негативные оценки. В хронологическом плане эти оценки предшествуют позитивным: отрицательное суждение о качестве переводов Кирилла и Мефодия было свойственно Б.Копитару и Ф.Миклошичу, с которыми длительно полемизировал И.В.Ягич. А.Брюкнер писал о переводах Константина: "его язык кажется нам бесцветным, он производит впечатление выученного, а не родного". Из русских ученых подобной точки зрения придерживался Н.К.Грунский: "Сличение древних церковно-славянских переводов с греческими оригиналами показывает их полную зависимость от этих последних, рабскую во многих случаях подражательность".

Общий обзор мнений о качестве первых славянских переводов противоречив. Если обратиться к истокам возникновения противоречащих друг другу оценок, то легко заметить, что все они возникли на основе сравнения славянских переводов с некоторыми другими. На самом деле: суждение о высоком качестве работы Кирилла и Мефодия возникло в результате изучения готской Библии. Поскольку переводческая техника Вульфилы действительно ниже таковой славянских первоучителей, легко было сделать вывод о больших достоинствах Библии славянской. С другой стороны, если исследовать переводческую технику Иеронима, Лютера или новейших переводов, то она по крайней вере равна принципам работы солуньских братьев или, может быть, их превосходит. Отсюда сдержанность в оценках первых славянских переводов и негативное к ним отношение.

Критерий сравнения остается в силе и тогда, когда исследователи сопоставляют славянские переводы кирилло-мефодиевской эпохи между собой. Например, К.Мирчев, как и многие другие авторы, все без исключения

переводы этой эпохи считает высококачественными; К.Горалек, высокую переводческую технику обнаруживает лишь в текстах.

Наблюдающуюся разноголосицу нельзя преодолеть, потому что она возникла в результате сравнений и, следовательно, суждения меняются в зависимости от того, что принято за эталон. Таким образом, оценочные суждения о качестве переводческой техники, имеющиеся в литературе, относительны и по этой причине ненадежны.

Таким образом, можно сделать вывод, что оценить переводческую деятельность Кирилла и Мефодия достаточно сложно. Существуют различные и противоречивые мнения на этот счет, которые в той или иной мере оправдывают себя.

Московский период.

В XIV-XVII вв., в московский период, по­степенно начинает ощущаться сдвиг в восприятии текста как связу­ющего звена между человеком и Творцом. На смену теории послов­ного перевода приходит грамматическая теория. И если раньше акцент приходился на идеальные связи плана выражения и плана содержания, то теперь он переносится на структурное своеобразие языка оригинала.

Поначалу перемены едва заметны. Переводов по-прежнему мно­го, и среди них, как и раньше, преобладает христианская литерату­ра. Важным событием явился, например, перевод в XIV в. сочине­ний Псевдо-Дионисия Ареопагита, а также перевод поэмы «Диоптра» Филиппа Монотропа (Пустынника), где при пословной основе была предпринята попытка частичного сохранения ритма подлинника. Однако и в усвоении христианского текстового наследия появляют­ся новации. К ним можно отнести первый полный перевод Библии с латыни (а не с греческого!) на старославянский. Его выполнил в XV в. с латинской Вульгаты новгородский толмач Дмитрий Герасимов, ко­торый служил при Новгородском архиепископе Геннадии.

Вместе с тем к XV в. уже отчетлива тенденция к нарастанию свет­ских компонентов в культуре. Наиболее популярные сочинения свет­ского характера не только тиражируются в новых списках; делаются и новые переводы. Так, старый перевод «Александрии» вытесняется в XV в. новым, сербским. Все больше становится переводов разно­образных книг светского содержания — по географии, алхимии; по­пулярны переложения рыцарских романов.

Однако в наибольшей мере перемены дают о себе знать в следую­щем, XVI в. Именно в это время происходит утверждение граммати­ческой концепции перевода, и связано оно с деятельностью Макси­ма Грека,ученого монаха, который прибыл в Москву из Греции, с Афона, в 1518 г. по приглашению Василия IIIи стал крупнейшим деятелем книжного просвещения на Руси.

Максим Грек мыслил себя просветителем, толкователем и ком­ментатором. Видимо, именно эти его убеждения послужили основой для той школы перевода, которую он основал в Москве и в которой культивировалось тщательное, всестороннее изучение подлинника. Уже в первом переводе Максима Грека — «Толковой псалтыри», ко­торый, как и большинство последующих, он выполнил с греческого языка, наметились те принципы, которые Максим Грек и впослед­ствии всячески пропагандировал. Он считал, что переводчик должен обладать высокой образованностью, досконально знать грамматику и риторику, уметь анализировать подлинник и, следуя пословному принципу, учитывать при выборе слова в некоторых случаях кон­кретный контекст и общий стиль произведения.

В школе Максима Грека практиковался также и устно-письменный способ перевода, с которым мы сталкивались уже ранее в некоторых древних восточ­ных культурах: Максим устно переводил с греческого письменного оригинала на латынь, а его помощники переводили этот вариант «с голоса» на церковно-славянский, диктуя окончательный вариант писцам. Этот окончательный вариант тут же подвергался обсужде­нию и правке.

Известна борьба Максима Грека за употребление тех или иных конкретных грамматических форм — фактически он предлагал обо­гатить пословный принцип установлением закономерных граммати­ческих соответствий. Такой подход прослеживается в переведенном им совместно с Нилом Курлятевым с латыни известном произведе­нии итальянского гуманиста Энея Сильвия «Взятие Константинопо­ля турками». И собственное, и переводческое творчество Максима Грека обладало воистину энциклопедическим размахом⁴³. Его перу принадлежали переводы произведений Григория Богослова, Васи­лия Великого, Иоанна Златоуста, Иосифа Флавия и многих других. И выбор книг для перевода, и собственное творчество Максима свидетельствовали о его горячей заинтересованности в насущных воп­росах русской жизни, стремлении участвовать в их обсуждении. Его серьезное отношение к качеству переводов не случайно: в деле куль­турного просвещения Руси роль перевода представлялась ему нео­бычайно важной. Из его сочинений и переводов русские люди чер­пали сведения об античных авторах, о выдающихся представителях итальянского Возрождения, об открытии Америки и т. п. Именно про­светительская активность, сопровождавшаяся пламенной публицис­тичностью, эмоциональностью, привела Максима Грека к печально­му концу: на церковных соборах 1525 и 1531 гт. он был осужден как еретик и заточен сначала в Иосифо-Волоколамский, а затем в Твер­ской Отроч монастырь. Ученики и последователи Максима Грека: Нил Курлятев, Дмитрий Герасимов, Власий, старец Сипуан, князь А. М. Курбский — продолжили его дело. Кстати, Нил Курлятев од­ним из первых стал отмечать важность хорошего знания русского языка для переводчика.

Диапазон языков, с которых выполняются переводы, в XVI в. на­чинает расширяться. Появляются переводы с польского, немецкого, латинского языков. Это в основном сочинения светского характера: по географии (например, сочинение Максимилиана Трансильвана, где, в частности, рассказывается о плавании Магеллана, — с латы­ни), по истории («Всемирная хроника» Мартина Вельского — с поль­ского).

ЛЕКЦИЯ 3

ПЛАН

1. Перевод 17 в.

2. Светская лит-ра в17 в.

3. 4 группы переводчиков в 17 в.

4. Деятельность Епифяния Славинецкого и Симеона Полоцкого

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 80-87)

В XVII в. светская литература по количеству переводимых про­изведений начинает конкурировать с христианской. Публикуются первые переводы с французского. Тематическая палитра чрезвы­чайно широка: география, история, экономика, военное дело, ариф­метика, геометрия, медицина, анатомия, астрология, риторика... Заявляет о себе и бытовая литература — спросом пользуются кни­ги об охоте, о лошадях, поваренные книги. Наконец, популярность приобретает и беллетристика. Однако по количеству наименова­ний религиозно-нравоучительная литература пока превосходит остальные жанры.

Стихийно происходит дифференциация языка перевода. Лите­ратура всех жанров переводится на церковно-славянский язык с примесью русизмов. Беллетристику же, наоборот, переводят на русский язык с примесью церковнославянизмов. В ходу разнооб­разные словари: латинско-греко-славянский, русско-латинско-шведский и др.

Исследуя литературу Московской Руси, А. И. Соболевский выде­ляет четыре группы переводчиков, занимавшихся переводческой де­ятельностью в XVII в.⁴⁴:

1) «приказные переводчики»;

2) переводчики-монахи: Епифаний Славинецкий, Арсений Грек, Дионисий Грек;

3) случайные, разовые переводчики;

4) переводчики «по желанию», в основном приближенные царя: Андрей Матвеев, Богданов, князь Кропоткин.

Самую любопытную группу, пожалуй, составляли «приказные», т. е. переводчики московского Посольского приказа. Среди них пре­обладали выходцы из южной и западной Руси — они хорошо знали латынь и греческий и плохо знали русский язык. Помимо них, среди «приказных» было много поляков, немцев, голландцев и других ино­странцев, которые русского почти не знали, да вдобавок были ма­лообразованными людьми. Зато именно они, толмачи Посольского приказа, начинают выполнять перевод на заказ, за деньги. Теперь московские бояре получали возможность заказать перевод тех книг, которые их интересовали, не довольствуясь тем, что им предлагали. Так, они заказывают перевод стихов известного поэта немецкого ба­рокко Пауля Флеминга, который в 1634 г. в составе Голштинского посольства посетил Москву. Известно, что именно в Посольском приказе переводилась с польского языка популярная в то время «По­весть о Петре Златых Ключей», имевшая французский источник, — одна из первых книг в русской истории перевода, где развлекатель­ность не отягощена дидактикой.

Следует отметить, что толмачи Посольского приказа брались фактически за каверзную задачу, которую и сейчас редко ставят в практике письменного перевода: они переводили тексты, часто художественные (и даже, как мы знаем, поэтические) с родного языка на иностранный им русский; при этом они переносили свой опыт устного перевода на гораздо более сложный с точки зрения переводческой техники письменный текст. В результате переводы пестрели ошибками, часто были либо неоправданно дословными, либо неполными, оказывались далеки от русских литературных норм, но часть содержательной информации исходного текста все же передавали, что и считалось главным

Обращаясь к так называемым «переводчикам-монахам», восполь­зуемся уточнением, которое сделал Д. М. Буланин⁴⁶. Все они в той или иной мере были преемниками традиций XVI в., все пренебрега­ли беллетристикой и отвергали средневековую славянскую письмен­ность; однако среди них прослеживалось явственное размежевание на грекофилов и латинофилов. Среди переводчиков-грекофилов сле­дует прежде всего упомянуть Епифяния Славинецкого,трудивше­гося на ниве перевода сначала в Киево-Печерской лавре, а затем в Москве. Епифаний переводил с греческого, латыни, польского, при­чем как христианскую, так и научную литературу. В частности, он перевел «Космографию» И. Блеу, где сообщаются сведения о систе­мах Птолемея и Коперника; правда, книга широкой известности не получила и осталась в рукописи. В 1674 г. по инициативе царя Алек­сея Михайловича он вместе с учениками приступает к новому пере­воду Библии. К сожалению, Епифанию удалось перевести только часть Нового Завета — смерть прервала его труды; рукопись же впос­ледствии затерялась. К греческой партии относились также иероди­акон Дамаскин, Евфимий Чудовский и братья Лихуды. Во всей московской интеллигенции конца XVII в. эти переводчики были са­мыми плодовитыми, но их переводы оказывались слишком сложны для чтения. Принцип максимального соответствия оригиналу пре­вращал их переводы в полные подстрочники. Но философская осно­ва их взглядов была уже иной, чем в русском Средневековье, так как они не стремились через оригинал максимально приблизиться к Богу, а имели скорее филологические соображения точного следования гре­ческой грамматике.

Наиболее яркой фигурой среди переводчиков-латинофилов был, пожалуй, Симеон Полоцкий(1629-1680). Перевел он, правда, не так много: «Книгу пастырского попечения» Григория Великого и от­дельные фрагменты из сочинений Петра Альфонса и Винцента де Бове. Но именно Симеон Полоцкий окончательно провозгласил грам­матический принцип перевода, представляя в Москве культуру за­падноевропейского типа. В его трактовке языка оригинала подчер­кивается важность понимания его грамматической структуры и никакого значения не придается связи между языковым знаком (сло­вом) и божественным прообразом. Представление об иконическом характере знака теряет свою актуальность для перевода. Все решает взаимоотношение двух систем условных знаков — греческой и сла­вянский, а регулирует эти взаимоотношения грамматика.

Как мы видим, эта ревизия пословного принципа существенно отличается от западноевропейской, где в то же время (XVI-XVII вв.) концепция пословного перевода сменилась лютеровской концепци­ей нормативно-содержательного соответствия, ориентированной на норму языка перевода, а в оригинале признававшей лишь содержа­ние. Но самое главное отличие заключается в том, что Лютеру уда­лось добиться смены подхода к переводу главной книги того време­ни — Библии; в России же позиции переводчиков, традиционно подходивших к переводу Писания, не пошатнулись. Отдельные по­пытки по-новому подойти к переводу духовной литературы все же встречаются. Так, Авраам Фирсов осуществляет перевод Псалтири, используя разговорный русский язык; однако перевод этот был за­прещен церковью.

Итак, процессы, происходившие в культурной жизни России в XVII в., подготовили плодотворную почву для тех изменений, кото­рые происходят в следующем, XVIII в. При этом ресурсы наиболее решительного преодоления старого сосредоточились в основном в палатах Посольского приказа, работа которого не была ограничена рамками «партийной» монашеской узости и в значительной мере регулировалась уже насущными нуждами правительства и граждан.

ЛЕКЦИЯ 4

1. Перевод в 18 в.

· Петровская эпоха (18 век)

· Екатерининская эпоха (18 век)

2. 19 век в России (Жуковский, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский, Фет)

· Переводческие труды Карамзина.

· Вклад Пушкина и Лермонтова в совершенствование искусства перевода в России.

· Вклад В. А. Жуковского и Г. Р. Державина

· Вклад других выдающихся переводчиков (Гнедич Н. А. Полевой, А. И. Кронеберг, П. И. Вейнберг, Н. А. Холодковский, А. Л. Соколовский)

· ВКЛАД И. С. Тургенева, Л. Н. Толсто­го, Ф. М. Достоевского в переводческую культуру

· Иринарха Введенского

· Апологет буквального перевода А. А. Фет

Перевод в России XVIII в.

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 87-90)

Петровская эпоха

Если для всей Европы XVIII в. был веком клас­сицизма и Просвещения, то для России он в первую очередь начался как эпоха Петра! Петровская эпоха была переломным временем, когда прерывались многие прежние традиции и вводилось много нового. Россия в XVIII в. сделала огромный рывок в развитии всех областей перевода, решительно отходя от православной традиции и примыкая к западноевропейской.

Перемены в сфере перевода соответствовали переменам в жизни российского общества. «Прорубив окно в Европу» и получив возмож­ность прямого контакта через Балтийское море с передовыми запад­ноевропейскими странами, Россия быстро начала реорганизовывать­ся по европейскому образцу. Усилилась и обросла многоступенчатой системой административных иерархий царская власть. И если рань­ше руководство процессом перевода шло в основном из монастырей, то теперь появился сильный конкурент — государство. Государствен­ное неодобрение засилью среди переводов текстов «божественного» содержания явственно звучит в указах Петра I. Полезными и важны­ми объявляются переводы, несущие в Россию новые знания. Диапа­зон переводов светских нехудожественных текстов из различных об­ластей знаний резко расширяется: военное дело, юриспруденция, инженерное дело, кораблестроение, фортификация, архитектура, ма­тематика, астрономия, география. Переводы в начале XVIII в. в России составляют до 90% всех текстов на русском языке. Потребность в усвоении с максимальной полнотой познавательной информации текста и сам характер текстов (отсутствие вымысла, фигур стиля, индивидуальных авторских особенностей стиля) стихийно порож­дает новые принципы перевода, близкие к тем, которые двумя века­ми раньше провозгласил в Западной Европе Мартин Лютер.

Сам Петр I формулирует основы этого подхода: «...И не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс смысл выразумев, на своем языке уже так писат, как внятнее может быть...»⁴⁷. Петр считал высокое качество переводов делом государственной важно­сти и старался бдительно за ним следить. Контроль касался в осо­бенности специальных текстов, где он рекомендовал устранять лиш­ние красоты и передавать только самое главное, «...дабы посему книги переложены были без лишних рассказов, которые время только тра­тят и у чтущих охоту отъемлют...»⁴⁸. Стремясь подчеркнуть государ­ственную важность переводов, Петр I переводил и сам: в 1707-1708 гг. он перевел «Архитектуру» Бароцци да Виньолы.

Особая забота о переводах специальных текстов отразилась и в указе Петра от января 1724 г., который фактически устанавливал стро­гие рамки специализации переводов и переводческого труда: «...Ни­какой переводчик, не имея того художества, о коем переводит, пере­весть то не сможет». Под «художеством» в данном случае следует понимать знание предмета — научного или технического⁴⁹.

Петр полагал, что стиль переводов должен быть близок к стилю посольского приказа. С этим связана его критика присланного ему в 1717 г. перевода «Географии генеральской» Б. Варения, выпол­ненного Ф. Поликарповым. Суть критических замечаний Петра сво­дится к тому, что, с одной стороны, переводить надо не подстрочно, а сообразно содержанию, а с другой стороны, не пользоваться в це­лях украшения русского текста высоким слогом, а следовать приня­тым канцелярским нормам: «не высоких слов словенских», а «по­сольского приказу употреблять слова»⁵⁰.

Но мода на все иностранное, которая сопровождала массирован­ное усвоение новых знаний, приводила к обилию лексических заим­ствований из живых европейских языков (прежде всего — из фран­цузского), в основном путем транскрипции или транслитерации. Часто это были слова, уже существующие в русском языке, такие как «сенс» в процитированном петровском указе. Избыток иностранных слов в угоду моде на иностранное звучание затруднял по­нимание содержания переводного текста.

Следил Петр и за переводами художественной литературы, в ос­новном не вникая в качество перевода, а стараясь способствовать их изданию в России. В 1709 г. он велел И. А. Мусину-Пушкину испра­вить и издать текст переводов басен Эзопа, выполненный в конце XVII в. Ильей Копиевским.

Стремление обеспечить регулярность культурных контактов че­рез перевод проявилось и в указе о создании Академии в России, который Петр I издает за год до своей смерти, в 1724 г.: «Учинить Академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам, и переводили бы книги»⁵¹.

В 1735 г. при Академии создается «Российское собрание»—фак­тически первая профессиональная организация переводчиков в Рос­сии, которая просуществовала до 1743 г. В Указе президента Акаде­мии говорилось: «Переводчикам сходиться в Академию дважды в неделю... снося и прочитывая все, кто что перевел, и иметь тщание в исправлении русского языка случающихся переводов». Члены «Со­брания» действительно не только переводили, но и обсуждали и ре­цензировали переводы. Один из них, А. Адодуров, выдвигал следу­ющие критерии оценки переводов: перевод должен

1) полностью совпадать с оригиналом;

2) быть изложен четко и без грамматических ошибок;

3) не нарушать языковых норм.

Велась и индивидуальная работа по подготовке переводчиков: известно, например, что в 1750-е гг. М. В. Ломоносов индивидуаль­но занимался переводом с Н. Поповским.

Постепенно меняется и порядок оплаты за переводческий труд: если первоначально преобладали разовые вознаграждения, то со вре­менем их сменяет договорная оплата за печатный лист.

Перед русскими переводчиками XVIII в. встала задача создания терминологии самых разных областей знаний, и вместе с тем — за­дача донести до читателя содержание специального текста в доступ­ной форме. Осознавая свою миссию, переводчики того времени ви­дели в ней «служение истине»⁵² и «служение отечеству»".

Постепенно формируется и осознание переводчиками этики сво­ей профессии; оно звучит, например, в начале XVIII в. в высказывании Феофана Прокоповича: «Не было бы то переводити, но свое не­что писати», где отражена мысль об ответственности переводчика за сохранение исходного текста⁵⁴.

Говоря о диапазоне переводимых в это время текстов, нельзя обой­ти Библию — текст, сыгравший, как известно, ключевую роль в ев­ропейской Реформации и переходе от пословного перевода к норма­тивно-содержательному. Однако в России, несмотря на указ Петра I, изданный в 1712 г., о необходимости создания нового перевода, Биб­лия на протяжении XVIII в. переводилась лишь однажды (!). Попыт­ка была сделана в 1718 г., когда пастор Эрнест Глюк перевел Свя­щенное Писание на русский язык; однако перевод был утрачен во время русско-шведской войны. По поручению Петра I Глюк в Мос­кве заново начал работу над переводом, но, не завершив ее, умер в 1765 г. Больше переводов на русский язык не делалось. Правда, в 1751 г. было выпушено новое, исправленное издание Библии на церковно-славянском. Среди причин столь незначительного интере­са к писанию Семенец и Панасьев⁵⁵ называют отсутствие специали­стов и боязнь церкви потерять монополию на интерпретацию Писа­ния. Но сам факт отхода на периферию общественных интересов этого некогда столь важного для Руси текста вполне согласовывался с «секулярным сдвигом», который несла с собой Петровская эпоха. Светские ценности и светские интересы впервые в российском об­ществе выдвинулись на передний план.

Екатерининская эпоха.

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 90)

В первые три десятилетия XVIII в. пере­водов художественных текстов очень мало (около 4% всей перевод­ной литературы). Но затем их объем резко возрастает, потому что эпоха Просвещения, пришедшая на русскую почву, объявляет куль­турные интересы интернациональными. Русские просветители ста­вят перед собой задачу ознакомления общества с иностранными про­изведениями, стремятся усвоить чужой литературный опыт и обогатить тем самым родную литературу. Однако связь между тек­стами оригинала и перевода в XVIII в. довольно сложна. Во-первых, трудно провести границу между переводными и оригинальными про­изведениями. И каноны классицизма, и представления эпохи Про­свещения рассматривают оригинал лишь как подспорье для созда­ния совершенного текста. В первом случае — для достижения эстетического идеала, во втором — для просвещения общества. Во-вторых, между оригиналом и переводом часто существует язык-по­средник, как правило французский. В этом двойном отражении текст перевода неизбежно многое терял. Анонимность публикаций, с ко­торой мы часто сталкиваемся в XVIII в., — еще одно свидетельство того, что в это время не существенна была установка на идентич­ность текстов. Перевод был подчинен общественно-культурным за­дачам. Вот почему каждый переводчик того времени снабжал свой перевод пространным предисловием; не случайно XVIII в. считает­ся веком переводческих предисловий⁵⁶.

Отсутствие ощущения национальных границ текста, националь­ной специфики давало переводчикам возможность применять при­емы адаптации. Так, переводчик Е. И. Костров, переводя в 1781— 1788 гг. «Илиаду» Гомера, вводит такие культурные замены, как «сапоги», «сталь», «пуговицы»; переводчик Глебов русифицирует личные имена у Вольтера: Перро, Колен и Пиретга превращаются в Сидора, Карпа и Агафью. Сглаживаются также чересчур новатор­ские, непривычные тенденции стиля: в переводе известного романа И.-В. Гёте⁵⁷ стилистика Бури и Натиска заменена на более традици­онную, привычную. Нередки и сюжетные замены, вполне в духе клас­сицистического перевода: например, в финале трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» у переводчика Вас. Померанцева (перевод 1790 г.) враждующие семьи Монтекки и Капулетти примиряются.

Специфика переводческих задач отодвигает на задний план про­блемы сохранения формы не только в сфере индивидуального стиля и литературного направления, но и в сфере жанра. Стихи переводят­ся зачастую прозой, проза — иногда стихами.

К середине XVIII в. количество переводов художественных про­изведений резко возрастает, и в общей массе текстов художествен­ной литературы на русском языке переводы составляют сначала 98-99%, затем к 60-м гг. этот процент несколько снижается, но на протяжении всего XVIII в. переводов постоянно больше, чем ориги­нальной литературы.

В 1758 г. при Академии открывается 2-я типография, задача кото­рой —печатание переводной беллетристики. Именно на беллетристику приходится основной читательский успех. Издатель Новиков сетует, что хотя «наилучшие книги» напечатаны, «но их и десятую долю про­тив романов не покупают»⁵⁸. В 50-70-х гг. появляются переводы на русский язык произведений Лессажа, Прево, Филдинга, Сервантеса, Мариво и др., что явилось катализатором зарождения русского рома­на, первыми авторами которого были Эмин, Чулков, Херасков. Пере­водная литература формирует литературные вкусы, обогащает язык русской прозы, развивает технику сюжетного построения. Особенно важно то, что наряду с традиционными произведениями античности все чаще и чаще переводятся современные, написанные в XVIII в.

Особенно важен в то время был вклад, который внесли в развитие перевода крупные деятели русской культуры: Тредиаковский, Ломо­носов, Кантемир. Переводы Василия Тредиаковского образовали сво­его рода рубеж, знаменующий переход к специфике XVIII в. в обла­сти перевода. Переведя в 1730 г. «Езду в остров любви» П. Тальмана, он обозначил и характерную тематику XVIII в., и новые средства: впервые для перевода художественного произведения применялся русский язык, а не старославянский. Это вполне сочеталось с укоре­нившимися уже к тому времени идеями Петра I: пользоваться при переводе научных и технических книг языком посольского приказа. Таким образом, в XVIII в. происходит решительная смена средств ПЯ (переводящего языка) в российской истории перевода. Перево­дить стали на формирующийся общегосударственный литературный русский язык.

Тредиаковский явился и зачинателем силлабо-тонической систе­мы стихосложения на русской почве, и создателем русского гекза­метра (по его стопам пойдет впоследствии Гнедич).

Заменяя старославянизмы русскими словами, Тредиаковский со­здал лексику, которая прочно вошла в русский язык: «бесполезность», «непорочность», «цельность», «лиховидность» и др.

Следуя в целом поэтике классицизма, Тредиаковский-переводчик не ограничивался ее рамками, доказывая необходимость стилисти­ческой дифференциации, если язык автора обладает индивидуаль­ным своеобразием⁵⁹.

Переводческое творчество А. Д. Кантемира развивалось в том же русле. Языком перевода он также избрал русский, а не старославян­ский, вводя неологизмы («вещество», «любомудрие» и др.) и снаб­жая переводы обширнейшими комментариями. Просветительскую миссию перевода в России в это время иллюстрирует тот факт, что именно благодаря переводу Кантемиром в 1740 г. трактата Б. Фонтенеля «Разговор о множестве миров» россияне познакомились с сис­темой Коперника.

С латыни, греческого, немецкого, французского, итальянского переводил М. В. Ломоносов. Между прочим, ему принадлежит одна из попыток перевода «Илиады» Гомера (песни 8, 9, 13 — александ­рийским стихом). Просветительство Ломоносова не ограничивалось, однако, обогащением русской литературы «полезными» книгами. Много времени он уделял также рецензированию чужих переводов.

Вплоть до 60-х гг. XVIII в. переводятся в основном произведения классицистических жанров (ода, трагедия), а также философские сочинения. Екатерининская эпоха, отмеченная переходом к просве­тительству, переносит акцент на художественную прозу. Екатерина II активно поддерживала переводческую деятельность и даже вместе со своей свитой перевела в 1767 г. роман Мармонтеля «Велизарий». Переводческая деятельность становится модным и престижным де­лом, хотя и побочным, так как обеспечить свое существование пере­водом было сложно.