Исторические источники xi-xvii веков

ГЛАВА 1

ЛЕтописание

ЛЕТОПИСИ по праву считаются одним из важ-
нейших источников изучения древней Руси. Именно в них уче-
ные находят основной фактический материал для исторического
построения. Вся нарративная часть исследований по истории
русских земель и княжеств X-XVII вв. почерпнута из летописей и
- в большей или меньшей степени - является их переложением.

В настоящее время известно более двухсот списков летопи-
сей. Большинство из них опубликовано (полностью или в виде
разночтений к другим спискам) в продолжающемся уже на про-
тяжении более полутора столетий Полном собрании русских ле-
тописей. Некоторые летописные своды (Новгородская I лето-
пись, псковские летописи, Устюжская летопись) публиковались
отдельно.

Каждый летописный список имеет свое условное название.
Чаще всего оно давалось по месту хранения (Ипатьевский, Кё-
нигсбергский, Академический, Синодальный, Археографиче-
ский списки и т. п.) либо по фамилии прежнего владельца (Рад-
зивиловский список, список Оболенского, Хрущевский список и
др.). Иногда летописи называются по имени их заказчика, соста-
вителя, редактора или переписчика (Лаврентьевский список,
Никоновская летопись) либо по летописному центру, в котором
они были созданы (Новгородская летопись, Московский свод
1486 г.). Однако последние наименования обычно даются не от-

172 РАЗДЕЛ 1

дельным спискам, а целым редакциям, в которые объединяется
ряд епископ. Если же несколько летописей носят одинаковые на-
звания, то к названию добавляется условный номер. Так, выделя-
ются Псковские I, II и III летописи, Новгородские I, II, III, IV и
V летописи. Причем эта нумерация никак не связана с последо-
вательностью их создания.

В связи с неупорядоченностью номенклатуры летописей не-
которые списки могут иметь несколько названий. Например,
Радзивиловский список (летопись) может также называться Кё-
нигсбергским, а Устюжская летопись часто упоминается как Ар-
хангелогородский летописец. Неизданные списки летописей
принято называть по архивохранилищу, в котором они находят-
ся, и шифру, под которым они там числятся. Предпринимавши-
еся неоднократные попытки систематизировать названия лето-
писных списков и редакций не дали положительных результа-
тов. Как показала практика, это пело лишь к появлению допол-
нительных названий, связанных с каждой рукописью, что серь-
езно затрудняло понимание ссылки на конкретную летопись и
усложняло ее поиск.

1. Летописи как исторический источник
и методы их изучения

Определение летописания как особого вида исто-
рических источников вызывает довольно серьезные трудности.
Прежде всего это связано со сложным составом летописей. Яв-
ляясь сводами предшествующих текстов, они могут включать
хроникальные записи событий за год (так называемые погодные
записи - термин явно неудачный, но широко распространен-
ный), документы (международные договоры, частные и публич-
ные акты), самостоятельные литературные произведения (раз-
личные «повести», «слова», агиографические материалы, сказа-
ния) или их фрагменты, записи фольклорного материала. В то
же время начиная с работ Л.А. Шахматова, заложившего основы
современного летописеведения, каждый летописный свод при-
нято рассматривать как самостоятельное цельное литературное
произведение, имеющее свой замысел, структуру, идейную на-
правленность.

Дополнительные сложности в терминологию летописеведче-
ских исследований вносит обыденное употребление слов «лето-
пись» и «летописание». В древней Руси летописанием могли назы-
вать, например, новозаветную книгу Деяний апостолов. Видимо,
тогда под летописанием понимали описание деяний как тако-

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ 173

вых, а не обязательно точно датированные записи о происходив-
шем, расположенные в хронологическом порядке. В современ-
ных исторических и источниковедческих исследованиях допуска-
ется также использование этих терминов для обозначения лето-
писной традиции, сложившейся на определенной территории
(галицко-волынское летописание, летописание Москвы, лето-
пись Твери, новгородская летопись, ростовская летопись и т. п.).

Традиционно летописями в широком смысле называют исто-
рические сочинения, изложение в которых ведется строго по го-
дам и сопровождается хронографическими (годовыми), часто
календарными, а иногда и хронометрическими (часовыми) дата-
ми. По видовым признакам они близки западноевропейским ан-
налам (от лат. annales libri - годовые сводки) и хроникам (от греч.
chranihos - относящийся ко времени). В узком смысле слова лето-
писями принято называть реально дошедшие до нас летописные
тексты, сохранившиеся в одном или нескольких сходных между
собой списках. Иногда небольшие по объему летописи - чаще
всего узкоместного или хронологически ограниченного характе-
ра - называют летописцами (Рогожский летописец, Летописец
начала царств и т.п.). Впрочем, из-за неопределенности понятия
«небольшой (или, напротив, большой) объем» их иногда могут
называть и летописями. Как правило же, под летописью в иссле-
дованиях подразумевается комплекс списков, объединяемых в
одну редакцию (скажем, Лаврентьевская летопись, Ипатьевская
летопись). При этом считается, что в их основе лежит общий
предполагаемый источник. Каждый список по-своему передает
предшествующий текст, в большей или меньшей степени изме-
няя его (искажая или, наоборот, исправляя).

Летописание велось на Руси с XI по XVII в. Поздние русские
летописи (XVI-XVII вв.) существенно отличаются от летописей
предшествующего времени. Поэтому работа с ними имеет свою
специфику. В то время летописание как особый жанр историче-
ского повествования угасало. Ему на смену приходили иные ви-
ды исторических источников: хронографы, Синопсис и т. п. Пе-
риод сосуществования этих видов источников характеризуется
своеобразным размыванием видовых границ. Летописи все боль-
ше приобретают черты хронографического (точнее, граногра-
фического) изложения: повествование ведется по «граням» - пе-
риодам правления царей и великих князей. В свою очередь,
поздние хронографы могут включать в свой состав летописные
материалы (иногда целые фрагменты летописей).

Еще в XIX в. было установлено, что практически все сохра-
нившиеся летописные тексты являются компиляциями, сводами
предшествующих летописей. Согласно Д.С. Лихачеву, «по отно-

174 РАЗДЕЛ 1

шению к летописи свод более или менее гипотетический памят-
ник, т. е. памятник предполагаемый, лежащий в основе его спи-
сков или других предполагаемых же сводов»¹. Другими словами,
свод - реконструкция текста, легшего в основу всех летописных
списков данной редакции. Такой предполагаемый исходный
текст называется протографом (от греч. protos первый + grapho
пишу). Иногда в основе текста списка летописи лежит несколь-
ко протографов. В таком случае принято говорить не о редакции
свода, а о редакции летописи (редакции редакции). Историки и
литературоведы пришли к обоснованному выводу, что зачастую
существующие списки представляют собой не просто своды, а
своды предшествующих летописных сводов.

Реконструкции текстов сводов - задача сложная и трудоемкая
(примерами могут служить реконструкции Древнейшего свода
1036/39 гг., Начального свода 1096/97 гг., I, II и III редакций По-
вести временных лет, созданные А.А. Шахматовым; академиче-
ское издание реконструкции текста Повести временных лет,
подготовленное Д.С. Лихачевым). К ним прибегают для того,
чтобы прояснить состав и содержание текста гипотетического
свода. В основном такие реконструкции имеют иллюстративное
значение. Вместе с тем известен случай научной реконструкции
М.Д. Присёлковым Троицкой летописи, список которой погиб
во время московского пожара 1812 г. Благодаря этой реконструк-
ции Троицкий список был вновь введен в научный оборот. Ре-
конструкции протографов допустимы, как правило, на заключи-
тельной стадии источниковедческого исследования, поскольку
позволяют конкретнее представить результаты работы над тек-
стами летописных списков. Однако их не принято использовать
в качестве исходного материала. В источниковедческой практи-
ке исследователи в основном пользуются реально дошедшими
текстами списков летописей. В случае необходимости указыва-
ются разночтения того или другого фрагмента текста, встречаю-
щиеся в иных списках летописи этой редакции.

При работе с летописными материалами следует помнить о
неточности и условности научной терминологии. Это связано, в
частности, с «отсутствием четких границ и сложностью истории
летописных текстов», с «текучестью» летописных текстов, допу-
скающих «постепенные переходы от текста к тексту без види-
мых градаций памятников и редакций»². Следует различать,
идет ли в исследовании речь о летописи как об условной редак-
ции или о конкретном списке; не путать реконструкции летопис-
ных протографов с дошедшими до нас текстами списков и т. д.

Уточнение летописеведческой терминологии - одна из на-
сущных задач летописного источниковедения. До настоящего

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ 175

времени «в изучении летописания употребление терминов край-
не неопределенно. Эта неопределенность пока еще не только не
ослабевает, но растет. Предстоит ее внимательное изучение в
классических работах по истории летописания (в первую оче-
редь в работах АЛ. Шахматова по позднему летописанию), что-
бы на основе этого изучения в известной мере стабилизировать
терминологию». При этом «всякое устранение неясности терми-
нологии должно основываться на установлении самой этой неяс-
ности. Невозможно условиться об употреблении терминов, не
выяснив прежде всего всех оттенков их употребления в про-
шлом и настоящем»³.

Одним из самых сложных в летописеведении является поня-
тие авторства. Ведь, как уже отмечалось, почти все известные
летописи - результат работы нескольких поколений летописцев.
Уже поэтому само представление об авторе (или составителе,
или редакторе) летописного текста оказывается в значительной
степени условным. Каждый из них, прежде чем приступить к
описанию событий и процессов, очевидцем или современником
которых он был, сначала переписывал один или несколько пред-
шествующих летописных сводов, бывших в его распоряжении.
Для автора летописи критерием достоверности его личных впе-
чатлений было их соответствие коллективному опыту общества.
Отклонение от такого социального стандарта представлялось,
видимо, как несущественное (т. е. как не раскрывающее сущно-
сти явления), а потому неистинное. В этом отношении сама фор-
ма летописных сводов, по замечанию Д.С. Лихачева, оказыва-
лась идеальным воплощением особого исторического сознания
их авторов.

По-иному обстояло дело, когда летописец подходил к созда-
нию оригинального, «авторского» текста о современных ему со-
бытиях, участником или очевидцем которых он был либо о ко-
торых узнавал от свидетелей. Здесь индивидуальный опыт авто-
ра или его информаторов мог вступать в противоречие с обще-
ственной памятью. Однако этот явный парадокс исчезал, когда в
происходящем удавалось различить черты высшего для христи-
анского сознания исторического опыта. Для летописца Священ-
ная история - вневременная и постоянно заново переживаемая
в реальных, «сегодняшних» событиях ценность. Событие суще-
ственно для летописца постольку, поскольку оно, образно гово-
ря, являлось со-Бытием.

Отсюда следовал и способ описания - через прямое или опо-
средованное цитирование авторитетных (чаще всего сакраль-
ных) текстов. Аналогия с уже известными событиями давала ле-
тописцу типологию существенного. Именно поэтому тексты ис-

176 РАЗДЕЛ 1

точников, на которые опирался летописец, являлись для него и
его современников семантическим фондом, из которого остава-
лось выбрать готовые клише для восприятия, описания и одно-
временной оценки происходившего. Судя по всему, индивидуаль-
ное творчество затрагивало главным образом форму и в гораздо
меньшей степени содержание летописного сообщения.

Работа с летописями начинается с чтения и сличения всех
списков данной редакции. При этом фиксируются и объясня-
ются все разночтения. Следует помнить, что разбивка на слова
и расстановка знаков препинания в публикациях летописей -
результат определенной интерпретации текста исследователем
(издателем). На начальной стадии изучения летописей исследо-
ватели исходили из того, что встречающиеся в списках разно-
чтения являются следствием искажения исходного текста при
неоднократном переписывании. Исходя из этого, например,
А.Л. Шлецер ставил задачу воссоздания «очищенного Несто-
ра». Попытка исправить накопившиеся механические ошибки
и переосмысления летописного текста, однако, не увенчалась
успехом. В результате проделанной работы сам А.Л. Шлецер
убедился, что со временем текст не только искажался, но и ис-
правлялся переписчиками и редакторами. Тем не менее был до-
казан непервоначальный вид, в котором до нас дошла Повесть
временных лет. Этим фактически был поставлен вопрос о необ-
ходимости реконструкции первоначального вида летописного
текста.

Осознание сводного, компилятивного характера всех сохра-
нившихся летописей привело исследователей к выводу о том,
что принципиально возможна «расшивка» сохранившихся лето-
писных текстов на тексты предшествующих сводов. Такая задача
была поставлена еще в середине XIX в. Н.К. Бестужевым-Рюми-
ным. Однако, столкнувшись с тем, что реальные тексты - «клу-
бок текстов разного цвета и качества», он не смог разработать
методику, которая позволяла бы выделить отдельные «нити» и
воссоздать первоначальный вид предшествующих текстов. Пред-
ложенный метод «расшивки» летописных сводов на тексты, вос-
ходившие к разным летописным центрам, не позволил ему вы-
полнить эту задачу. Однако уже на этом этапе изучения летопи-
сей стало ясно, что в сравнительно поздних их списках XIV-
XVI вв. довольно точно сохранились тексты летописей предше-
ствующих веков. Было установлено, что каждый летописец стре-
мился максимально точно передать текст предыдущего летопис-
ного свода, который он использовал в своей работе. Это давало
достаточные основания, чтобы продолжить работы по воссозда-
нию текстов летописей, не дошедших до нашего времени.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ 177

Накопленный опыт предшествующих поколений исследова-
телей древнерусского летописания, а также использование мето-
дов, разработанных зарубежными источниковедами (в частно-
сти, при изучении текстологии Священного Писания), дали воз-
можность в конце XIX в. создать новую методику изучения лето-
писных текстов. Принципиально новые подходы к анализу лето-
писей применил выдающийся литературовед и лингвист
А.А. Шахматов. Сопоставив все доступные ему списки летопи-
сей, Шахматов выявил разночтения и так называемые общие ме-
ста, присущие летописям. Анализ обнаруженных разночтений,
их классификация дали возможность выявить списки, имеющие
совпадающие разночтения. Такая предварительная работа поз-
волила исследователю сгруппировать списки по редакциям и вы-
двинуть ряд взаимодополняющих гипотез, объясняющих возник-
новение разночтений. Предполагалось, что разночтения, совпа-
дающие в нескольких списках, имеют общее происхождение,
т. е. восходят к общему протографу всех этих списков. Сопоста-
вление гипотетических сводов позволило выявить ряд общих
черт, присущих некоторым из них. Так были воссозданы предпо-
лагаемые исходные тексты. При этом оказалось, что многие
фрагменты летописного изложения заимствовались из очень
ранних сводов, что, в свою очередь, дало возможность перейти
к реконструкции древнейшего русского летописания. Выводы
А.А. Шахматова получили полное подтверждение, когда был най-
ден Московский свод 1408 г., существование которого предска-
зал великий ученый. В полном объеме путь, который проделал
А.А. Шахматов, стал ясен лишь после публикации его учеником
М.Д. Присёлковым рабочих тетрадей своего учителя⁴. С тех пор
вся история изучения летописания делится на два периода: до-
шахматовский и современный. При этом считается, что изуче-
ние истории каждой летописной статьи в рамках данной лето-
писи и предшествующих ей сводов - до того момента, когда она
была включена в летописный текст, исключает некритическое,
«потребительское» отношение к летописному материалу.

Непременным условием научного изучения летописей явля-
ется установление личности самого летописца, его политиче-
ских, религиозных, этических и прочих взглядов, симпатий и ан-
типатий, пристрастий и неприятий. Одним из важнейших выво-
дов А.А. Шахматова, к которому он пришел в результате систе-
матического изучения летописных сводов XIV-XVI вв., было за-
ключение, что «рукой летописца водили не отвлеченные пред-
ставления об истине, а мирские страсти и политические интере-
сы»⁵. В советской историографии это положение легло и основу
изучения древнерусского летописания.

178 РАЗДЕЛ 1

Недостаток подхода, разработанного Л.А. Шахматовым, за-
ключается в том, что критический анализ источника фактиче-
ски сводится к изучению истории его текста. За пределами инте-
ресов исследователя остается большой комплекс проблем, свя-
занных с историей значений и смыслов, бытовавших в период
создания того или иного летописного свода. Соответственно за-
частую игнорируется та образная система, которую использовал
летописец и которую хорошо понимали его читатели. Результа-
том такого подхода становится некритическое восприятие ин-
формации, заключенной в подлинном, с точки зрения историка,
тексте летописной статьи. Тем самым проблема достоверности
текста подменяется проблемой его подлинности. С этим связан
«наивно-исторический» подход к восприятию летописных сведе-
ний, их буквальное повторение в исторических исследованиях.

Когда современный исследователь берет в руки древнерус-
скую летопись, перед ним неизбежно должен встать вопрос: на-
сколько адекватно он может воспринимать текст, созданный ты-
сячелетие назад? Естественно, чтобы понять любое информаци-
онное сообщение, необходимо знать язык, на котором оно пере-
дается. Все, однако, не так просто, как может показаться па пер-
вый взгляд. Прежде всего нельзя быть уверенным, что лингвис-
там удалось зафиксировать все значения (с учетом временных из-
менений) всех слов, встречающихся в древнерусских источниках,
Предположим, однако, что все основные значения слов выявле-
ны и зафиксированы, а исследователь правильно выбрал из них
наиболее близкие «своему» тексту. Этого еще недостаточно, что-
бы считать, будто текст понят. Существует поистине неисчерпа-
емое число индивидуальных смыслов, «окружающих» найденные
общепринятые значения. В таких лексико-семантических полях
и формируются образы, которые пытается донести до нас автор
текста. Метафорические описания этих образов и их взаимодей-
ствий составляют собственно изучаемый текст, Проблема
«лишь» в том, чтобы понять их смысл (точнее, смыслы). Поэто-
му историка, как правило, не может удовлетворить буквальный,
лингвистически точный перевод текста сам по себе. Он не более
чем одно из вспомогательных средств для уяснения историче-
ского смысла источника. Дословные переводы, выполнен-
ные профессиональными лингвистами с соблюдением всех норм
«русского средневекового языка (и в этом их заслуга), в резуль-
тате дают мало понятный текст, ибо смысл той исторической,
жизненной ситуации, которая обрисована в источнике, от них
ускользает»⁶.

Между тем без специального изучения семантики лексем (да-
лее, на первый взгляд, знакомых исследователю), принятой в мо-

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVI1 ВEKOВ 179

мент создания летописи, толкование ее текста затруднено: слова
со временем претерпевают в лоне языка сложные специфиче-
ские изменения. Ситуация осложняется тем, что филологи-руси-
сты традиционно обращали недостаточно внимания на анализ
подобных изменений.

Перед нами - типичная герменевтическая ситуация: непони-
мание «темного места» в источнике (а часто таким «темным ме-
стом» может быть весь текст источника) сопрягается с кризисом
доверия к прежним способам истолкования языковых фактов.
Обозначить пути, которые позволят преодолеть ее, истолковать
текст возможно близко к смыслу, вложенному в него автором,
найти слово, «которое принадлежит самой вещи, так что сама
вещь обретает голос в этом слове»⁷, - основная цель, которую дол-
жен ставить перед собой автор исследования.

В подавляющем большинстве случаев историк или литерату-
ровед исходит из неявной предпосылки, будто психологические
механизмы остаются неизменными на протяжении веков. «Ино-
гда презумпция тождества мышления летописца и исследователя
высказывается открыто. Так, говоря о стимулах возникновения
новых жанров древнерусской литературы, Д.С. Лихачев отмеча-
ет, что их не следует связывать с особенностями мышления соз-
дателей этих жанров. «Мне представляется, - пишет он по этому
поводу, - что постановка вопроса об особом характере средневе-
кового мышления вообще неправомерна: мышление у человека
во все века было в целом тем же»⁸.

Подобная точка зрения почти на столетие отстает от совре-
менного уровня развития исторической психологии. Еще в пер-
вые десятилетия XX в. психологи, этнографы и антропологи
(прежде всего Л. Леви-Брюль, а также его последователи и даже
часть критиков) пришли к выводу, что психологические меха-
низмы человека представляют собой исторически изменчивую
величину. Причем эти изменения не сводятся к количественно-
му накоплению единиц мышления. Речь идет о качественном
преобразовании самих мыслительных процессов. В частности,
установлено, что индивидуальное мышление, так называемый
здравый смысл, по мере развития общества постепенно освобож-
дается от коллективных представлений, другими словами, мыш-
ление индивидуализируется. При этом коллективные представления
на ранних этапах развития общества существенно отличаются от
современных идей и понятий и не могут отождествляться с ними.
Для предшествующих обществ характерна пера в силы, влияния,
действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не ме-
нее реальные. Такая вера может не иметь, с современной точки
зрения, логических черт и свойств, но ощущаться вполне логич-

180 РАЗДЕЛ 1

ной для своего времени. По словам Л. Леви-Брюля, «первобыт-
ное мышление обращает внимание исключительно на мистиче-
ские причины, действие которых оно чувствует повсюду»⁹.

Важнейшее средство, при помощи которого человек мыслит
и - главное - излагает свои мысли - язык. Наверное, поэтому
психологи напрямую связывают развитие мышления с развити-
ем языка. Сначала слови предельно конкретны, употребляются
преимущественно в качестве имен собственных. На втором этапе
развития языка словами обозначаются целые классы явлений. В
дальнейшем же слово превращается в орудие или средство выра-
ботки понятий и тем самым терминологизируется.

Древнерусские летописные тексты, судя по всему, могут быть
с полным основанием отнесены ко второму из названных этапов
развития языка. Описания в них еще нетерминологичны, но уже
позволяют типологизировать происходящее. Однако степень
обобщенности летописных описаний меньше, чем в привычных
для нас текстах; они намного более конкретны, нежели совре-
менные «протокольные» записи. Конкретизация достигается, в
частности, опосредованным присвоением описываемым людям,
действиям, событиям дополнительных, так сказать уточняющих,
имен путем использования в описаниях «цитат» (чаще всего ко-
свенных) из авторитетных и - предположительно - хорошо из-
вестных потенциальному читателю текстов (как правило, са-
кральных).

Следовательно, не только наш образ мира принципиально
отличается от образа мира летописца, но и способы описания их
различны. Понимание этого неизбежно ставит проблему соотне-
сения не только самих imagia mundorum, но и того, как они ото-
бражаются в источнике. Большая подчиненность индивидуаль-
ных представлений летописца и самого текста «коллективному
бессознательному» заставляет в качестве первоочередной, вспо-
могательной задачи понимания ставить проблему воссоздания
«жизненного мира» древней Руси в современных нам категори-
ях и понятиях. Такая реконструкция неизбежно должна предшест-
вовать попыткам понять летописный текст, а тем более описани-
ям исторического процесса как такового. Ввиду расхождения по-
нятийно-категориального аппарата, в котором мы фиксируем на-
ши представления о внешнем и внутреннем мире, с представле-
ниями, бытовавшими несколько столетий назад, она может осу-
ществляться лишь на конвенциональном, метафорическом уров-
не. Само такое описание, опирающееся на двойную рефлексию,
может быть лишь более или менее приближенным образом, в
чем-то обязательно упрощенной моделью и никогда не сольется
с «тем» миром.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII. ВЕКОВ 181

Дополнительные сложности адекватного (насколько это во-
обще возможно) понимания древнерусских произведений связа-
ны с тем, что в отечественной книжности отсутствовали бого-
словские, схоластические традиции. Здесь «говорящее» интелле-
ктуальное меньшинство (не имевшее, правда, университетского
образования) во многом напоминает западноевропейское «мол-
чаливое большинство». Впечатление о его мировосприятии моле-
но составить в основном по косвенным данным и по едва ли не
случайным проговоркам. Возникает некоторый порочный круг в
изучении древнерусских летописей (в изучении западноевропей-
ских источников подобная проблема тоже, видимо, существует,
но не приобретает такой остроты). С одной стороны, правиль-
но попять содержание летописной информации можно лишь по-
сле уяснения общего смысла летописи. С другой, понять цель со-
здания летописного источника, его социальные функции и ос-
новную идею молено, только выяснив, о чем, собственно, гово-
рит его автор (а в явной форме он в этом признаваться чаще все-
го не хочет).

Летописец, беседующий с нами, оказывается в положении,
когда исходные метафоры подвергаются таким деформациям и
метаморфозам, что ассоциативные ряды, рождающиеся в голо-
вах исследователей, уводят их мысли сплошь и рядом совсем не
туда, куда собирался направлять автор (составитель, редактор)
летописи. В лучшем случае исходный и конечный образы связа-
ны каким-то внешним сходством (правда, часто по типу: Богоро-
дица - Мать Сыра-Земля). При этом почти невозможно устано-
вить, насколько далеки или близки транслируемый образ и вос-
принимаемый фантом: для этого в подавляющем большинстве
случаев отсутствуют объективные критерии сравнения.

Древнерусские летописные тексты не так элементарны, как
может показаться при первом приближении. Летописец часто
описывает событие столь «примитивно», что у современного чи-
тателя может сложиться (и зачастую складывается) впечатление,
будто его собеседник «умом прост и некнижен»; кажется, он - не-
посредственный очевидец про исходящего, бесхитростно описы-
вающий только что увиденное. Иногда современный ученый вос-
принимает летопись так: «Летописец и не пробует понять, что
он пишет и переписывает, и, похоже, одержим одной мыслью -
записывать все, как есть». При этом подчеркивается: «цель лето-
писца не в том, чтобы изложить все последовательно, а изло-
жить все, ничем не жертвуя». Якобы именно поэтому «летописец
внимателен ко всякому событию, коль скоро то произошло. Фи-
ксируются даже годы, когда «ничего не было»: «Бысть тиши-
на»»¹⁰. Часто на таком ощущении «эффекта присутствия авто-

182 РАЗДЕЛ 1

pa» базируются датировки этапов развития летописных сводов,
делаются далеко идущие выводы об участии в летописании тех
или иных лиц, строятся предположения о политической ориен-
тации летописцев.

Стоит, однако, взглянуть на летописное изложение чуть при-
стальнее - и «очевидец» исчезает. Ему на смену приходит весьма
начитанный книжник, мастерски подбирающий из множества
известных ему произведений «куски драгоценной смальты»
(Д.С.Лихачев), которые он складывает в единое по замыслу и
грандиозное по масштабу мозаичное полотно летописи; Вот
один из множества примеров такого рода:

Повесть временных лет

1. Володимер <...> помысли созда-
ти церковь Пресвятыя Богоро-
дица <...> И наченщю же здати,
и яко сконча зижа, украси ю
иконами (с.54)*.

2. Володимер видев церковь свер-
шену, вшед в ню и помолися
Богу, глаголя: «Господи, Боже!
<...> Призри на церковь Твою
си, юже создах, недостойный
раб Твой, въ имя рожьшая Тя
Матере Присиодевыя Богоро-
дица. Аже кто помолиться в
церкви сей, то услыши молитву
его молитвы ради Пречистый
Богородица» (с. 55).

3. ...Володимер... постави цер-
ковь, и створи праздник велик
<...> Праздновав князь дний 8, и
възвращашеться Кыеву <...> и ту
пакы сотворяше праздник ве-
лик, сзывая бещисленое множе-
ство народа. Видя же люди хре-
стьяиы суща, радовашеся душею
и телом (с. 56).

Третья книга Царств

1. И вот, я [Соломон] намерен по-
строить дом имени Господа,
Бога моего <...> И построил он
храм и кончил его, и обшил
храм кедровыми досками
(3 Цар. 5.5; 6.9).

2. Так совершена вся работа, кото-
рую производил царь Соломон
для храма Господа <...> И стал
Соломой пред жертвенником
Господним <...> и сказал; Госпо-
ди, Боже Израилев! <...> Небо и
небо небес не вмещают тебя,
тем менее сей храм, который я
построил имени Твоему. Но
призри на молитву раба Твоего
<...> услышь молитву, которою
будет молиться раб Твой на ме-
сте сем (3 Цар. 7.51; 8.22-30).

3. И сделал Соломон в это время
праздник, и весь Израиль с ним
<...> - семь дней и еще семь
дней, четырнадцать дней. В
восьмый день Соломон отпус-
тил народ. И благословили
царя, и пошли в шатры свои,
радуясь и веселясь в сердце о
всем добром, что сделал Гос-
подь (3 Цар. 8.65-66).

*Здесь и далее ссылки на Повесть временных лет даются по изданию: Повесть
временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц 2-е изд., испр. и доп. СПб.,
1996.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ 183

Этого примера достаточно, чтобы убедиться, насколько «со-
временным» и «простым» может стать под пером летописца
текст, скомпилированный из фрагментов произведений, создан-
ных за несколько сотен лет до того по совершенно другому по-
воду. Отсутствие прямых текстуальных совпадений - вряд ли
сколько-нибудь веское основание для отрицания близости приве-
денных текстов. Здесь, видимо, речь должна идти о принципи-
ально ином уровне текстологических параллелей, доказательст-
во которых должно быть достаточно строгим, хотя и не основы-
вающимся на буквальных повторах.

В специальной литературе уже давно был подвергнут критике
так называемый ассоцианизм. Сторонники этого направления
вслед за Тайлором и Спенсером полагают, что «основным зако-
ном психологии является закон ассоциации, т. е. связи, устанав-
ливаемой между элементами нашего опыта на основе их смежно-
сти или сходства», а потому «законы человеческого духа... во все
времена и на всем земном шаре одни и те же»¹¹. Позиции ассоци-
анизма в литературе по летописеведению по сей день почти не
поколебались. Исследователи продолжают пытаться заставить
летописца говорить на незнакомом ему языке - несущественно,
на каком: веберовском, тойнбианском, марксистском или каком-
либо ином. Из-за подобного подхода они теряют основную часть
информации, которой просто не замечают, считая ее чем-то вро-
де «орнаментальных заставок», а не текстом как таковым.

Так, один из ведущих специалистов по изучению древнерус-
ского летописания Д.С. Лихачев считает, что «летописец... толь-
ко внешне присоединял свои религиозные толкования тех или
иных событий к деловому и в общем довольно реалистическому
рассказу», в этом просто «сказывался... средневековый «этикет»
писательского ремесла». Из этого делается общий вывод: «рели-
гиозные воззрения, таким образом, не пронизывали собою все-
го летописного изложения». Поскольку же, по словам Д.С. Лиха-
чева, «провиденциализм... не является для него (летописца. -
И. Д.) следствием особенностей его мышления», становится оче-
видным, что «отвлеченные построения христианской мысли»,
которые встречаются в летописных сводах, нельзя толком ис-
пользовать даже для изучения мировоззрения автора той или
иной записи. Ведь «свой провиденциализм летописец в значи-
тельной мерс получает в готовом виде, а не доходит до него
сам»¹².

Главное, однако, в другом. В результате такого подхода иссле-
дователь чаще всего не понимает даже того, что берет из лето-
писного текста. Понимание довольно сложного и многоуровне-
вого текста сводится таким путем исключительно к буквальным

184 РАЗДЕЛ 1

значениям. Сам текст адаптируется (часто в виде научного пере-
вода или реконструкции) к возможностям понимания современ-
ного исследователя. Естественно, не следует думать, что адекват-
ное восприятие древнерусских летописей и средневековых тек-
стов вообще принципиально невозможно, однако это потребует
от исследователя дополнительных усилий.

Уже сама калибровка вопросов, определяющих и фиксирую-
щих уровень достигнутого между летописцем и историком взаи-
мопонимания, - первый шаг в разрешении остающегося
не(до)понимания. Успешность сокращения психолого-культурно-
го пространства, разделяющего «собеседников», во многом будет
зависеть от того, насколько точно сформулированы эти вопро-
сы, какую часть полей взаимодействия исследователя и текста
они охватывают. Их обсуждение - необходимый важный этап в
выработке путей освоения летописных (и прочих древнерус-
ских) текстов.

Понимание информации, заключенной в письменном источ-
нике, прежде всего зависит от того, насколько точно определил
исследователь цель его создания. И это понятно: содержание и
форма текста напрямую связаны с тем, для чего он создан. Замы-
сел - основной фильтр. Сквозь него автор (летописец) «просеи-
вает» всю информацию, которую он получает извне. Этот замы-
сел определяет набор и порядок изложения известий в летописи,
Более того, от него в значительной степени зависит внешняя
форма изложения, поскольку автор (составитель, редактор) ори-
ентируется на определенные литературные параллели. При этом
«литературный этикет» превращается из чисто «внешнего» при-
ема изложения в важный элемент проявления содержания (если
литературоведов интересует преимущественно психологии лите-
ратурной формы, то историка - психология содержания текста).

Таким образом, найденный замысел должен позволить не-
противоречиво объяснить: 1) причины, побуждавшие создавать
новые своды и продолжать начатое когда-то изложение; 2) стру-
ктуру летописного повествования; 3) отбор материала, подлежа-
щего изложению; 4) форму его подачи; 5) подбор источников, на
которые опирался летописец.

Путь выявления замысла - обратный: по анализу содержания
текстов, на которые опирался летописец (и общих идей произ-
ведений, которые он брал, за основу изложения), по литератур-
ным формам, встречающимся в летописи, следует восстановить
актуальное для летописца и его потенциальных читателей содер-
жание летописных сообщений, свода в целом, а уже на этом ос-
новании пытаться вычленить базовую идею, вызвавшую к жизни
данное произведение.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ 185