Воскрешение из мертвых

Я проснулся и посмотрел на часы. Восемь. Пора начинать. Предстоял, как говорится, большой день. Лотте лежала рядом на боку, спиной ко мне, завернутая в простыни, которые предпочитала одеялу. Я выскользнул из постели на свою сторону и быстро оделся. Холод был собачий, и я насквозь продрог. Прокравшись в коридор, я надел куртку и кепку и пошел на кухню. В одном из шкафчиков я нашел полиэтиленовый пакет и сунул в карман брюк. Потом открыл холодильник, подумав, что сегодня я впервые проснулся убийцей. Мужчина, застреливший женщину. Звучало, как газетный заголовок, такие статьи я пролистывал не читая, слишком они злорадные и пошлые. Я достал пакет с соком красного грейпфрута и собрался уже отпить прямо из него. Потом передумал и взял стакан из верхнего шкафчика. Нельзя опускаться только из-за того, что ты убийца. Напившись, сполоснув стакан и убрав пакет с соком обратно в холодильник, я вышел в гостиную и сел на диван. Маленький черный пистолет, лежавший в кармане куртки, уперся мне в живот, и я вытащил его. От него по-прежнему пахло, и я знал, что этот запах будет теперь всегда напоминать мне об убийстве. О казни. Хватило одного выстрела. С близкого расстояния — она уже собиралась обнять меня. Я выстрелил в эти распахнутые объятия и попал ей в левый глаз. Нарочно? Возможно. Возможно, я хотел отнять у нее хоть что-то, раз уж она отняла у меня все. И вероломная лгунья приняла свинец в свои объятия — пуля, как маленький фаллос, проникла в ее тело, как однажды я сам. Больше этого не будет. Теперь, когда она мертва. Вот такие приходили мысли, короткими фразами, констатирующими факты. Хорошо, надо продолжать думать так же, беречь этот холод, не дать пробиться чувству.

Я поднял пульт и включил телевизор. В телетексте не появилось ничего нового, слишком рано, редакторов еще нет на работе. Там по-прежнему сообщалось, что четыре трупа будут идентифицированы в течение завтрашнего дня, то есть сегодня, и что один человек по-прежнему не найден. Один человек. Раньше было «один полицейский». Значит ли это в таком случае, что теперь они знают: пропавший человек — это задержанный? Возможно, а возможно, нет, расследования пока не было. Я перегнулся через подлокотник и взял трубку желтого стационарного телефона Лотте, который всегда стоял у меня перед глазами, когда я звонил ей, так же как ее алые губы. И кончик ее языка словно ласкал мое ухо. Я набрал 1881, попросил дать мне два номера и перебил, когда женщина сказала, что сейчас их мне сообщит автомат:

— Я хотел бы, чтобы вы сами мне их назвали, на случай, если я плохо разберу, что скажет ваш компьютер.

Я получил оба номера, запомнил их и попросил меня сразу же соединить с первым. Коммутатор КРИПОСа ответил после второго гудка.

Я назвался Рюнаром Братли и сказал, что прихожусь родственником Эндриде и Эскилю Монсенам и что семья попросила меня забрать их одежду. Но мне не сказали, к кому обратиться и кого спросить.

— Минуточку, — сказала дама на коммутаторе и поставила меня в режим ожидания.

Я слушал потрясающее исполнение «Wonderwall»[33]на панфлейте и думал о Рюнаре Братли. Это был кандидат, которого я некогда отказался порекомендовать на руководящую работу, притом что квалификация у него была самая высокая. И сам он был высокий… Такой высокий, что на последнем интервью пожаловался, дескать, ему приходится сидеть согнувшись в три погибели в своем «феррари» — приобретении, которое, признал он с мальчишеской улыбкой, на самом деле было детской причудой и налицо кризис среднего возраста и все такое. И я пометил тогда: ОТКРЫТЫЙ, ДОСТАТОЧНО УВЕРЕННЫЙ В СЕБЕ — НЕ БОИТСЯ ПОКАЗАТЬСЯ ГЛУПЫМ. Иными словами, все шло как по нотам. Если бы следом он не заметил:

— Когда я упираюсь головой в крышу этой машины, то завиду…

Он оборвал фразу, перевел глаза с меня на одного из представителей заказчика и продолжал в том духе, что «феррари» придется теперь сменить на какой-нибудь «универсал» с полным приводом, какой и жене отдать не жалко. Все за столом засмеялись. Я тоже. Разве что лицо чуть дрогнуло, выдав, что я сумел закончить фразу за него: «…завидую вам, что вы такой маленький». И что я не подпишу ему рекомендации. Тем более что у него нет ничего интересного из предметов искусства.

— Они лежат в судебно-медицинском отделении Главного государственного госпиталя, — снова раздался голос дамы с коммутатора. — В Осло.

— Ой? — изобразил я простачка, стараясь, впрочем, не переигрывать. — А почему?

— Такой порядок, когда есть основания подозревать уголовное преступление. Похоже, на машину наехал тот самый трейлер.

— Тогда понятно, — сказал я. — Вот почему они меня попросили помочь с этим делом. Я сам-то в Осло живу, видите, какая штука.

Дама не ответила. Я так и видел ее возведенные к потолку глаза и длинные, свеженаманикюренные ногти, барабанящие по столу.

Но я, конечно, мог ошибаться. Охотникам за головами не обязательно быть знатоками людей или уметь почувствовать себя в чужой шкуре. Тому, кто хочет достичь высот в этой сфере, такие качества, по-моему, наоборот, только вредят.

— Не могли бы вы сообщить там кому следует, в этом судебно-медицинском отделении, что я сейчас к ним приеду? — спросил я. — Рюнар Братли меня звать.

Я слышал, как она колеблется. Задача явно не входила в круг ее должностных обязанностей. Должностные обязанности во властных структурах состоят в том, чтобы делать как можно меньше, уж поверьте мне, я их сам читал от корки до корки.

— Я-то тут никаким боком, просто помочь согласился, — сказал я. — Ну и хотелось бы, чтобы меня хоть кто-нибудь принял и чтобы побыстрее со всем этим закончить.

— Я попробую, — сказала она.

Я положил трубку и набрал второй номер. Там ответили после пятого гудка.

— Да? — Его голос звучал нетерпеливо, почти раздраженно.

Я попытался понять по звуковому фону, где он. В моем доме или у себя в квартире.

— Буу! — сказал я и повесил трубку.

Теперь Клас Грааф забеспокоится.

Я не знал, что он намерен делать, но уж наверняка включит свой GPS-трекер и проверит, где в данный момент находится оживший покойник.

Я вернулся и снова встал в открытых дверях спальни. В темноте едва можно было различить очертания тела под простыней. Я подавил внезапный импульс — раздеться, скользнуть обратно под простыни и прижаться к Лотте. Взамен я ощутил странное чувство — это произошло не с Дианой, а со мной самим. Я тихонько прикрыл дверь спальни и вышел. В подъезде, как и вчера по пути сюда, мне не встретился никто, с кем бы я мог поздороваться. И когда я вышел на улицу, никто не ответил на мой вежливый кивок, никто не взглянул на меня и не подтвердил факт моего существования каким-нибудь иным способом. Потому что до меня уже дошло, что это за чувство: меня больше нет.

Но пора уже снова быть.

Главный государственный госпиталь расположен на одном из многочисленных пологих холмов, возвышающихся над Осло. До него тут находился небольшой сумасшедший дом. Потом название изменили на заведение для душевнобольных. Потом на психбольницу, потом на психиатрическое отделение. И так всякий раз, пока до последней деревенщины не доходило, что новое слово подразумевает все то же самое — безумие. Лично я никогда не понимал смысла этой словесной игры — разве что те, кто принимает такие решения, считают народ толпой набитых предрассудками идиотов, которым надо по мере возможности морочить голову. И не то чтобы они в этом сильно заблуждаются, — впрочем, я с облегчением услышал, как женщина за стеклянной перегородкой сказала:

— Вам надо спуститься в трупохранилище, Братли.

Труп — как это удобно. Почему-то никто не указывает с возмущением, оказавшись холодным трупом, что есть существенная разница между словами «покойник» и «труп», ведь «труп» сводит мертвого человека к куску плоти, в котором перестало биться сердце. Может, все дело в том, что сами трупы не могут затребовать для себя статуса меньшинства — поскольку их все-таки, увы, подавляющее большинство?

— Вниз по вон той лестнице. — Она показала рукой. — Я позвоню и скажу, что вы идете.

Я последовал ее указаниям. Мои шаги эхом отдавались от белых стен в пустом коридоре, где, кроме них, не слышалось ни звука. В самом конце длинного, узкого, белого коридора этажом ниже, выставив одну ногу из открытой двери, стоял мужчина в зеленом врачебном халате. Похож на хирурга, но что-то в его нарочито ленивой манере или, может, усы убеждали меня, что его ступень в больничной иерархии значительно ниже.

— Братли? — выкрикнул он так громко, что это прозвучало как сознательное оскорбление всем почившим на этом этаже. Эхо угрожающе раскатилось взад и вперед по коридору.

— Да, — сказал я и поспешил к нему, чтобы в дальнейшем избежать этого перекрикивания.

Он придержал дверь, и я шагнул внутрь. Там было что-то вроде раздевалки. Мужчина прошел впереди меня к одному из шкафчиков и открыл его.

— Тут звонили из КРИПОСа, сказали, вы заберете вещи обоих Монсенов, — сказал он, по-прежнему используя возможности своего голоса с некоторой избыточностью.

Я кивнул. Мой пульс молотил быстрее, чем я рассчитывал. Но не так быстро, как я боялся. Как-никак это критический момент, слабое место моего плана.

— А вы-то кто сами?

— Их четвероюродный брат, — непринужденно ответил я. — Их близкие попросили меня забрать одежду. Только одежду, а не ценные вещи.

Я тщательно подобрал заранее это «близкие». Конечно, это звучит несколько казенно, но поскольку я не знал, женаты ли были близнецы Монсены и живы ли их родители, то пришлось воспользоваться словом, допускающим различные толкования.

— А почему фру Монсен самой одежду не забрать? — спросил санитар. — Она ведь будет тут около двенадцати.

Я сглотнул.

— Так она же не выносит и мысли о крови.

Он ухмыльнулся:

— В отличие от вас.

— Да, — просто ответил я, надеясь изо всех сил, что больше вопросов не будет.

Санитар пожал плечами и протянул мне листок, пришпиленный к подложке:

— Распишитесь в получении вот тут.

Я нацарапал «Р» с волнистой чертой позади, затем «Б» с последующей волнистой чертой и заключительное «и».

Санитар задумчиво поглядел на подпись.

— А нет у вас удостоверения личности, Братли?

Этого я и боялся. План трещал по швам. Я полез за бумажником, потом изобразил виноватую улыбку:

— Забыл бумажник. В машине, видно, внизу на парковке.

— Вы хотели сказать — наверху на парковке?

— Нет, внизу. У Технопарка.

— Аж там?

Я видел, что он колеблется. Естественно, подобный вариант я тоже обдумал заранее. Если без удостоверения личности я получу от ворот поворот, то просто уйду и не вернусь. Не катастрофа, однако и с пустыми руками уходить тоже не хотелось. Я ждал. И понял по двум первым словам, что решение принято не в мою пользу.

— Мне жаль, Братли, но мы вынуждены подстраховываться. Не обижайтесь, но вещи, связанные с убийством, привлекают всякую странную публику. С очень необычными интересами…

Я изобразил растерянность.

— Вы хотите сказать… что некоторые коллекционируют одежду убитых?

— Ой, чего только не бывает, вы даже не поверите, — сказал санитар. — Мне подумалось, что сами-то вы даже никогда не виделись с этими Монсенами, только в газетах читали. Очень жаль, но так уж получилось.

— Ладно, я сейчас вернусь, — сказал я и направился к двери. Где остановился, словно мне в голову вдруг пришла некая мысль, и пошел со своей последней карты. С кредитной карты, если уж совсем точно.

— Я тут вспомнил, — сказал я и сунул руку в задний карман. — Эндриде, когда был у меня в последний раз, забыл свою кредитку. Не могли бы вы передать ее их маме, когда она придет…

Я протянул карточку санитару, который взял ее и внимательно поглядел на имя и фотографию бородатого детины. Я выждал, но был уже на полпути к дверям, когда услышал наконец позади голос санитара:

— Да ладно, мне этого достаточно, Братли. Можете забирать вещи.

Я с облегчением повернул назад. Достал припасенный пластиковый пакет из брючного кармана и засунул в него одежду Монсенов.

— Вы все забираете?

Я пощупал задний карман форменных брюк Эскиля. Почувствовал, что он все еще там, пакет с моими остриженными волосами. И кивнул.

Мне приходилось делать усилие над собой, чтобы не помчаться бегом, когда мы с санитаром расстались. Я уже воскрес, я снова существовал, и это наполняло меня невероятным ликованием. Колеса закрутились снова, сердце билось, кровь и судьба опять пришли в движение. Я прыжками взлетел вверх по лестнице, легкими шагами миновал женщину за стеклянной перегородкой и уже взялся за ручку двери, когда сзади послышался знакомый голос:

— Эй вы, мистер! Погодите-ка.

Ну конечно. Иначе все было бы слишком просто.

Я медленно обернулся. Мужчина, чье лицо тоже показалось знакомым, приближался ко мне. И протягивал удостоверение личности. Тайная Дианина любовь. И тут у меня мелькнула еретическая мысль: я готов.

— КРИПОС, — сообщил мужчина глубоким баритоном командира воздушного судна. Объемный звук, вкрапления проглоченных согласных.

— Позвольте с вами немного побеседовать, мис-ер?

Как пишущая машинка с затертой буквой.

Утверждают, что на телеэкране или в кино люди кажутся нам больше, чем на самом деле. Но не в случае с Бреде Сперре. Он оказался еще выше, чем я себе представлял. Я заставил себя не двигаться с места, пока он шел ко мне. И вот он навис надо мной. И сверху, из-под светлого, мальчишеского чуба, подстриженного и подкрученного, чтобы казаться непослушным, на меня смотрели серо-стальные глаза. В числе фактов, которые мне удалось накопать про Сперре, было и то, что он, судя по всему, имел связь с очень известным и очень брутальным норвежским политиком. Правда, сегодня слухи о том, что ты гей — это просто высшее подтверждение того, что ты знаменитость, что-то вроде свидетельства о дворянстве. Вот только человек, который мне это рассказал, — парень из числа моделей «Барона фон Бульдога»,[34]напросившийся на какой-то Дианин вернисаж, — утверждал, будто и сам позволил совратить себя, как он почтительно выразился, «этому полицейскому божеству».

— Почему бы и не побеседовать, — сказал я с натянутой улыбкой, надеясь, что в моих глазах не виден страх проникновения.

— Прекрасно, мистер. Я — ут слышал, что вы че-вероюродный брат Монсенов и хорошо их знаете. Не могли бы вы нам помочь их опознать?

Я сглотнул. Преувеличенно любезное «не могли бы вы» и фамильярное «мистер» в одной реплике. Но выражение лица Сперре было нейтрально-любезно. Игры с моим статусом? Или это просто по привычке — так сказать, профессиональный рефлекс? Я услышал, как сам повторил это «опознать?», словно понятия не имел, что это значит.

— Их мать приедет сюда через несколько часов, — сказал Сперре. — Но каждый час на сче-у… Для нас это очень важ-о и отнимет у вас несколько секунд.

Мне этого совсем не хотелось. Тело сделало шаг навстречу, но мозг настаивал, чтобы я отклонил его просьбу и дул отсюда на всех парах. Потому что я вернулся к жизни. Я — точнее, находящийся при мне полиэтиленовый пакет с волосами — снова пришел в движение на GPS-приемнике. И Клас Грааф, разумеется, снова выйдет на охоту, это всего лишь вопрос времени, в воздухе уже снова запахло псиной, и паника забила копытами. Но другая часть мозга, отвечающая за голос нового Брауна, говорила, что отказываться нельзя. Что это вызовет подозрения. И что все займет какие-то секунды.

— Разумеется, — сказал я и сдержал улыбку как неподходящую к случаю — как-никак предстоит опознать трупы собственных родственников.

Мы прошли обратно тем же коридором.

Санитар с ухмылкой кивнул мне, когда мы проходили мимо раздевалки.

— Вам следует приготовиться к тому, что покойные выглядят неприглядно, — сказал Сперре и открыл тяжелую металлическую дверь. Мы вошли в морг. Я поежился. Все в помещении напоминало внутренность холодильника: белые стены, пол и потолок, от силы пара градусов тепла и мясо с вышедшим сроком годности.

Четыре трупа лежали каждый на своем металлическом столе.

Ступни торчали из-под белых простыней — оказывается, киношный штамп имеет корни в реальности; у каждого к большому пальцу была прикручена металлическая бирка.

— Готовы? — спросил Сперре.

Я кивнул.

Быстрым и элегантным движением фокусника он сорвал две простыни.

— Авария, — пояснил он и покачнулся на каблуках. — Крайне неприятно. Как видите, опознать не так просто.

Мне вдруг показалось, что Сперре говорит патологически медленно.

— В машине должно было быть пять человек, но мы нашли только эти четыре тела. Пятого, скорее всего, выбросило в реку и унесло течением.

Я смотрел, сглатывал и тяжело сопел. Притворно, разумеется. Потому что голые близнецы Монсены выглядели лучше, чем тогда в разбитой машине. Вдобавок и запаха того тут не было. Не пахло ни испражнениями, ни кровью, ни бензином, не воняло человеческими внутренностями. Мне пришло в голову, что роль зрительных впечатлений преувеличена, что звук и запах по своему ужасающему воздействию куда эффективнее. Как, скажем, хруст, когда затылок мертвой женщины, которой пуля попала точно в глаз, ударяется о паркет.

— Вот близнецы Монсены, — прошептал я.

— Да, это мы как-то и сами сообразили. Вопрос в том… — Сперре выдержал долгую — в самом деле долгую, театральную паузу. Господи… — …кто из них Эндриде и кто Эскиль?

Несмотря на зимнюю температуру в помещении я взмок от пота. Он что, сознательно тянет время? Какой-то новый метод допроса, которого я не знаю?

Мой взгляд скользнул по мертвым телам и нашел оставленный мною знак. Рана, тянувшаяся от ребер вниз через весь живот, зияла по-прежнему, по краям чернели засохшие сгустки крови.

— Это Эндриде, — выпалил я, указывая рукой. — А вон тот другой — Эскиль.

— Гм, — отозвался довольный Сперре и добавил: — Вы, видимо, их и правда хорошо знаете. Никто из их коллег, побывавших тут, так и не смог найти между ними разницы.

Я скорбно кивнул в ответ.

— Я был очень дружен с обоими близнецами. Особенно в последнее время. Могу я теперь идти?

— Конечно, — сказал Сперре, но продолжил делать записи с видом, который отнюдь не подразумевал, что я могу так просто взять и удалиться.

Я взглянул на часы за его головой.

— Однояйцовые близнецы, — произнес Сперре, который все писал и писал. — Ирония судьбы, а?

Что он там пишет, черт его дери? Один Эндриде, другой Эскиль, неужели на все это надо столько букв?

Я понимал, что лучше смолчать, но не смог.

— В чем тут ирония?

Сперре перестал писать и взглянул на меня.

— Появиться на свет одновременно из одной яйцеклетки. Умереть в одну и ту же секунду в одной машине.

— В этом нет никакой иронии.

— Разве?

— По крайней мере я ее не вижу.

— М-м. Вы правы. Парадокс, вот правильное слово. — Сперре улыбнулся.

Я почувствовал, как кровь во мне закипает.

— И не парадокс.

— Во всяком случае, это удивительно. Тут некая космическая логика, разве вы не замечаете?

Я уже терял над собой контроль, видел, как белеют костяшки пальцев, которыми я сжимал пакет, слышал, как дрожит мой голос:

— Никакой иронии, а также пародии или космической логики. — Громкость нарастала. — Только случайная симметрия жизни и смерти, причем случайность не такая редкая, поскольку многие однояйцовые близнецы предпочитают проводить большую часть времени в обществе друг друга. Ударила молния, а они вместе. End of story.[35]

Последнюю фразу я уже выкрикнул.

Сперре смотрел на меня задумчивым взглядом. Он прижал большой и указательный пальцы к уголкам рта и оттянул их вниз. Я узнал этот взгляд. Сперре был одним из немногих. У него был взгляд дознавателя, взгляд, видящий ложь.

— Послушайте, Братли, — сказал он. — Что вас так мучает?

— Сожалею, — сказал я, устало улыбаясь, и понял, что должен сказать теперь какую-нибудь правду, что-то, от чего не сработает этот детектор лжи, не сводящий с меня глаз. — Вчера вечером я выяснял отношения с женой, а сегодня эта авария. Я немного не в себе. Очень жаль. А теперь мне надо идти.

Я повернулся на каблуках и пошел прочь.

Сперре что-то сказал, возможно слова прощания, но их заглушила металлическая дверь, захлопнувшись за мной и наполнив помещение низким басовым гулом.