Открытие

На пустыре за путями, у вросшего в землю бетонного блока, мы вырыли яму. Сложили в нее иско­реженное обломки. Засыпали, а сверху настелили дерн;

— Давай пиши,— сумрачно сказал мне Юрка.— Ты кистями работать привык…

Он дал мне кисточку и банку с черной несмываемой краской.

— Только не надо, что он был робот…— попросил Янка.

Я вывел на бетоне:

ЕРЕМА

Погиб 6 августа 210 г. к. э.

Вот и все. Я размахнулся и бросил банку далеко в траву. Отошел, чтобы ни на кого не смотреть мокрыми глазами. Все молчали. На станции весело играло радио, а в парке оркестр.

— А я-то хотел с ним пойти бродить по белу све­ту,— сказал сзади Юрка.

Я обернулся. Юрка дернул щекой и сказал снова:

— С ним да еще с Васькой…

— Не будет никакого Васьки,— вздохнул Глеб и стал сердито лохматить волосы.

Янка сидел на корточках у бетонного блока и раз­глаживал на дерне травинки.

Ерема погиб за час до того, как я сюда прибежал.

Он шел через пути к вагону. По ближней от вагона колее мчался электровозик технической службы. Ерема остановился метрах в двух от рельсов, чтобы пропустить его. Все это было у Глеба на глазах. Ерема стоял спокойно, на электровозик даже не смотрел. Когда машина проносилась мимо Еремы, из нее высунулось что-то длинное и тонкое — то ли рельс, то ли грузовая стрела. Концом она ударила Ерему в спину, и он взлетел высоко в воздух… А падал уже отдельными кусками…

Глеб оттащил обломки с рельсов и с полчаса сидел над ними, ошарашенный и беспомощный. Сделать ничего было нельзя — голова Еремы оказалась разбита вдребезги… Глеб вскочил и яростно бросился к начальнику станции. Тот сперва перепугался до немоты. Потом стал орать, что никаких электровозов на станции не было и быть не могло. Начал куда-то звонить, с кем-то ругаться. А Глеб понял, что все бесполезно. Кого винить, с кого спрашивать за Еремину гибель?

Ведь Ерема не был человеком. Ни документов у него, ни жилья в городе, ни должности. Если смотреть по закону, он был вообще никто. И даже ничто. Он не мог считаться даже машиной, потому что все машины где-то записаны, имеют номера и технические паспорта. И ко­му-то принадлежат. Ерема ничего не имел и принадлежал себе. А так не положено. Значит, Ерема был просто беспризорной кучей электронного хлама. Так начальник и заявил Глебу. Он вообще-то был добрый дядька, но сейчас, видимо, думал только про одно: чтобы не очень попало за происшествие.

Глеб вскипел и сказал, что Ерема был умнее всех начальников станций, вместе взятых. Начальник ответил, что это возможно. По крайней мере, он, начальник станции Старые Горы, действительно лысый дурак: позволил ка­кому-то беспаспортному проходимцу и мальчишкам (за которыми совсем не смотрят родители!) устроить в вагоне ночлежку. А теперь из-за этого неприятности. Шастают по рельсам! Хорошо, что пострадал железный болван, а не живые люди. Хватит! Если Глеб к утру не очистит вагон, начальник явится туда с патрулем транспортной спецохраны.

Глеб сказал, что спецохрану вместе с начальником он видел в белых тапочках.

Но было ясно, что с вагоном надо прощаться.

Это не очень огорчило нас. По сравнению с Ереминой гибелью это была такая ерунда.

Ерема, Ерема… Кажется, сейчас поднимемся в вагон, а он сидит, скрючившись над сундуком, чертит своего Ваську.

Мы забрались в «Курятник». Не было Еремы. Только похожий на Огонька мальчик смеялся на фотосним­ке — он-то ничего не знал. Глеб подошел к снимку, ог­лянулся на нас. Неловко попросил:

— Можно, я этого пацана себе возьму?

— Бери…— сказал Юрка, не пряча мокрых глаз.

Мы с Янкой кивнули.

Глеб убрал снимок в свою обшарпанную сумку. Я сказал ему:

— Ты можешь к нам перебраться, в мою комнату. Я с мамой договорюсь.

— Там видно будет,— откликнулся он.— До утра вре­мя есть…— И открыл Еремин сундук.

Мы подошли.

В сундуке лежали разные железки, мотки проводов, желтые пластины с блоками памяти от вычислительных машин, лампы, трубки… Детали будущего Васьки. Глеб вздохнул и хотел опустить крышку. Янка осторожно при­держал ее.

— Смотрите-ка… Это зачем?

В отдельной картонной коробке лежали блестящие линзы. Разные — величиной от пятака до блюдца.

— Наверно, для Васькиной оптической системы. Для зрения…— неуверенно сказал Глеб.

Янка помолчал и виноватым шепотом проговорил:

— Я подумал, что… Давайте возьмем по стеклыш­ку на память о Ереме… Они ведь сейчас все равно ничьи.

— Давайте,— сказал Глеб.

Мы, не толкаясь, не споря, выбрали по линзе. Я взял очень выпуклую, очень чистую и очень тяжелую. Размером с донышко большого стакана. Отошел с ней, сел в дверях «Курятника», опустил наружу ноги, прислонился к теп­лому косяку.

Посмотрел через линзу на белый свет.

Белый свет в стекле был маленький и перевернутый. Бетонный блок, под которым зарыли Ерему, выглядел серой точкой.

Я навел стекло на ноготь. Он стал громадный, как розовая лопата. Засохшая царапинка на большом пальце сделалась похожей на модель горного хребта. Я поводил глазами: что бы еще увеличить? По доске рядом со мной шла черная букашка величиной с точку. А под стеклом оказалось такое рогатое страшилище! Я прямо вдавился в косяк…

Хорошая линза. Я покачал ее на ладони. Солнце отразилось в выпуклом стекле крошечной искоркой… Искорка!

Я торопливо достал ампулу. Отошел с ней в самый затененный угол «Курятника». Огненная точка непод­вижно сияла. Мне стало жаль ее, осиротевшую: не будет для нее веселого роботенка Васьки. Я погладил ампулку, будто крошечного беспризорного котенка. Потом поднес к ней стекло.

Под линзой вспыхнуло огненное пятно. Я двинул стекло туда-сюда, чтобы поймать резкость. И наконец увидел…

Это был светящийся диск чуть больше копейки. Но не ровный, не гладкий. У него оказались размытые края, а пламя и свет разбегались от центра лохматыми завит­ками. Я смотрел и не верил. Но это было. Мне вдруг показалось, что я не в вагоне, а в черной бесконечной пустоте, лечу куда-то…

Потому что я не раз листал дедушкины атласы и ви­дел на черных листах снимки ярких спиральных галак­тик.