Относительность исторического знания
Пересмотр позитивистских эпистемологических основ исторического знания происходил под флагом релятивизма и презентизма [19]. Наиболее авторитетными и последовательными критиками позитивизма были выдающиеся мыслители XX в. Б. Кроче и Р. Дж. Коллингвуд, которые, вслед за Гегелем, представляли исторический процесс как историю развития духа. Они утверждали, что история, в отличие от природы, не может быть объективно отражена в сознании исследователя. Факты природы и истории не являются фактами в одном и том же смысле слова. Факты природы – то, что учёный может зримо воспринять или воспроизвести в лаборатории. В роли фактов истории выступают события, случившиеся в прошлом, и условия, которых больше не существует. Они становятся объектами исторической мысли лишь после того, как перестают непосредственно восприниматься. В распоряжении историка только документы или иные реликты, остатки прошлого, из которых он и должен каким-то образом реконструировать факты. В этом и заключается специфика исторического познания, в то время как все теории познания, понимающие его как непосредственное отношение между субъектом и объектом, существующими в настоящее время и противопоставленными друг другу, делают историю как науку невозможной. Однако «теория исторического познания в рамках здравого смысла», по выражению Р. Коллингвуда, предлагает собственный критерий истины – соответствие утверждений, сделанных историком, умозаключениям, которые он обнаруживает у своих авторитетов. Между этими принципами лежит поле поисков нового критерия достоверности, без которого не может быть критики источников.
Итальянский историк и философ БЕНЕДЕТТО КРОЧЕ (1866 – 1952) начинал свои первые исследования как позитивист. Однако быстро ощутив ограниченность характерного для позитивизма натуралистического подхода к истории, не оставлявшего места «ни для человека, ни для истории человека», исследователь приходит к осознанию необходимости создания национальной истории, понимаемой не как хроника событий, а как «история чувств и духовной жизни». Философские взгляды Кроче претерпевают весьма сложную эволюцию. Последовательно испытав на себе влияние неокантианства и марксизма, он, наконец, приходит к гегельянской философии «абсолютного духа».
Основные теоретические постулаты своей методологии исторического познания, которую Кроче называл «абсолютным историзмом» он изложил в труде «Теория и история историографии» (1915). Кроче стремился выявить преемственность, непрерывность духовного развития каждого народа, трактовал историю как органическую связь прошлого и настоящего. Главный пафос его концепции, близкой к взглядам Вико и историографии романтизма, направлен на признание и в процессе исторического развития, и в процессе познания роли активной личности, творящей историю в соответствии со своими нравственными, ценностными установками. Один из основных постулатов «абсолютного историзма» – тезис о современности истории: всякая подлинная история всегда современна, поскольку мы познаем ту историю, которую важно знать в данный момент.
Историческое сознание выступает необходимой предпосылкой действия, а главным творцом истории в концепции Кроче является свободный, мыслящий индивид, руководствующийся своих поступках как совокупностью определенных общественных ценностей и установок, так и волей Провидения, которую людям не дано познать. Индивид, творящий историю, стремится пережить и переосмыслить прошлое в настоящем. Объяснение Причин событий Кроче искал внутри самого процесса мысли, не во внешних по отношению к нему факторах (Бог или закон), было характерно для других идеалистических и позитивистских концепций, а также для исторического материализма.
В США 20–30-х гг. XX в. сильные позиции занимали критики позитивизма, которые делали упор на относительность исторического знания (так называемый американский релятивизм). Была отвергнута классическая парадигма истории, которая базировалась на убеждении в наличии твёрдых «кирпичиков»-фактов, существующих независимо от исследователей, которые создают на их основе объективный образ истории. Видные американские ученые Ч. Бирд и К. Беккер подчеркивали неизбежность личного воздействия историка на результаты его исследования, невозможность объективного познания прошлого, коль скоро в силу самой природы исторического процесса он не может нейтрально относиться к тому, что изучает.
КАРЛ ЛОТУС БЕККЕР (1873–1948) призывал к отказу от привычки думать об истории как части внешнего мира и об исторических фактах как действительных событиях. Релятивизм на американской почве вылился в презентистскую версию, исходный принцип которой состоял в признании прошлого продуктом настоящего – прошлое рисовалось как проекция настоящего, как воображаемый образ, не имеющий независимой от исследователя опоры в реальности. Развивая это положение, ЧАРЛЗ ОСТИН БИРД (1874–1948), глава одной из ведущих школ американской историографии 1930-х гг., ссылался на утверждение Кроче о том, что история есть не более чем «современная мысль о прошлом».
В своем знаменитом адресе к Американской исторической ассоциации (в качестве её новоизбранного президента) в 1933 г. Бирд, в частности, заявил: «История как мысль, а не как действительность, документ или специальное знание – вот что реально означает термин «история» в его самом широком и всеобщем смысле» [20]. Им развивалось представление о субъективной природе исторического знания как акта веры, основанного на свободном выборе историком фактов и исследовательских концепций: поскольку силы историка ограничены, он не может использовать все факты о каком-либо событии нового и новейшего времени и отбирает их для исследования субъективно, сообразно обстоятельствам жизни и своим природным свойствам. В практике конкретного исторического исследования относительная достоверность результатов определялась соответствием его выводов гипотетическим основаниям предлагаемой концепции.
Конечно, сама по себе «прививка» релятивизма была необходима для достижения дисциплинарной самостоятельности истории и развития собственного научного инструментария, но столь радикальный пересмотр познавательных возможностей истории угрожал полной потерей ею своего научного статуса. Признавалась возможность любых интерпретаций истории: каждый человек сам себе историк, как утверждал Беккер заголовком одной из своих статей. Однако те, кто отрицал представления об объективном характере исторического знания, признавали профессиональные, основанные на критике источников, труды, а, следовательно, на практике принимали всю или почти всю позитивистскую методологию истории.
Умеренный релятивизм, указывая на специфику исторического познания и его субъективную сторону, в отличие от презентизма, имел более широкую методологическую базу и нашёл отражение в некоторых попытках построения синтетических концепций.
Едва ли не первый опыт осмысления новой исторической реальности, рождённой Первой мировой войной и Октябрьской революцией, и, соответственно, места и задач исторической науки принадлежит крупному российскому ученому РОБЕРТУ ЮРЬЕВИЧУ ВИППЕРУ (1859–1954), который рассматривал глубокий кризис западной культуры как прямое следствие переживаемой эпохи, характеризующейся ломкой привычного порядка вещей. Это неизбежно вело к радикальному пересмотру всей системы исторических представлений, суть которого Виппер усматривал необходимости переосмысления самого предмета истории: место истории состояний должна занять история событий.
Иначе говоря, полагал он, и в изучении, и в преподавании взамен социальной и культурной истории на первый план выдвигаются история политическая и история международных отношений, Таким образом, приобретенный за годы войны и революции жизненный опыт радикально переменил взгляд на историю, показав первенствующее значение событий, личностей, идей. Признавая, что как материалистический, так и идеалистический подход взятые каждый в отдельности, являются недостаточными, односторонними, Виппер, тем не менее, настаивал, что именно последний отвечает запросам людей нового поколения.
Другой российский учёный А. С. Лаппо-Данилевский, создатель обширного систематического курса «Методология истории», подчеркивая роль субъекта в процессе познания, зависимость устанавливаемого научного факта от условий исследования, роль воззрений и ценностных установок, которые возникли и сформировались за время, разделяющее объект исследования и то, что является настоящим для историка, отстаивал синтезирующий характер исторического знания.
В концепции всеобщей, системной истории выдающегося русского историка и религиозного философа ЛЬВА ПЛАТОНОВИЧА КАРСАВИНА (1882–1952) отвергалось противопоставление индивидуализирующего и генерализирующего подходов к изучению истории человечества, поскольку всякая индивидуальность воспринималась как абсолютное выражение определённой целостности. Карсавин считал, что идея прогресса не учитывает противоречивость процесса развития и, закрывая путь к подлинному пониманию, как прошлого, так и настоящего, обесценивает историю. Предмет истории он определял как человечество в его социальном (т. е. общественном, политическом, материальном и духовно-культурном) развитии, в едином и непрерывном процессе, ни одна из сторон которого не может быть признана причиной, однозначно определяющей остальные.
Идеи Карсавина о подходе к изучению истории, развитые в работах «Введение в историю: Теория истории» (1920) и «Философия истории» (1922), не были должным образом оценены его современниками, они оказались востребованными в отечественной историографии лишь на исходе XX столетия.
Выдающийся британский историк и философ РОБИН ДЖОРДЖ КОЛЛИНГВУД (1888–1943) определял предмет исторического знания как «res gestae – действия людей, совершённые в прошлом». Представляя исторический факт как перевоплощение мысли действующего лица в сознании историка, он уделял большое внимание характеристике доказательств и рассуждений.
По мнению Коллингвуда, отправным пунктом организации знания в точных науках являются допущения, в истории – факты. Исторический метод заключается в интерпретации фактических данных, которые «по отдельности называются документами». Историческое познание не зависит ни от авторитета, ни от памяти. Коллингвуд подчеркивал, что историк может вновь открыть то, что было полностью забыто в результате утраты свидетельств о нём: он может даже открыть что-то, о чём до него никто не знал. Учёный интерполирует между высказываниями, извлеченными из источников, другие высказывания, предполагаемые ими. Однако этот акт интерполяции [21] отнюдь не произволен, это конструкция иного типа, чем та, что создается историческим романистом, она не включает ничего такого, что не вытекает с необходимостью из имеющихся данных.
Коллингвуд сформулировал принципы профессиональной истории следующим образом: «Историк имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его науке, составить собственное суждение о том, каково правильное решение любой программы, встающей перед ним в процессе его работы» [22]. Иными словами, историк всегда заново исследует изученные ранее факты. Его выводы, в отличие от общезначимых выводов физика, – всегда его личное переживание и суждение.
Коллингвуд утверждал, что историк, исследуя любое событие прошлого, проводит грань между тем, что можно назвать внешней и внутренней сторонами данного события. Под внешней стороной события он подразумевал всё, что может быть описано в терминах, относящихся к телам и их движениям: переход Цезаря в сопровождении определённых людей через реку, именуемую Рубикон, в определённое время или же капли его крови на полу здания сената в другое время. Под внутренней стороной события он понимал то, что может быть описано только с помощью категорий мысли: вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной политики с политикой его убийц. Коллингвуд подчеркивал, что работа историка может начаться с выявления внешней стороны события, но она никогда этим не завершается: «Он всегда должен помнить, что событие было действием и что его главная задача – мысленное проникновение в это действие, проникновение, ставящее своей целью познание мысли того, кто его предпринял...» [23]. Доказывая, что историк не обязан и не может подражать естествоиспытателю, занимаясь поиском причин и законов событий, Коллингвуд отмечал, что это не означает, что такой термин, как «причина», совершенно неуместен при описании исторических событий; это значит только то, что он используется здесь в особом смысле.
Когда историк спрашивает: «Почему Брут убил Цезаря?», то его вопрос сводится к следующему: «Каковы были мысли Брута, заставившие его принять решение об убийстве Цезаря?» Причина события для историка тождественна мыслям того человека, действия которого это событие вызвали.
Коллингвуд писал, что история нужна для человеческого самопознания: «Познание самого себя означает познание того, что вы в состоянии сделать, а так как никто не может знать этого, не пытаясь действовать, то единственный ключ к ответу на вопрос, что может сделать человек, лежит в его прошлых действиях. Ценность истории, поэтому и заключается в том, что благодаря ей мы узнаем, что человек сделал, и тем самым – что он собой представляет» [24].
Коллингвуд противопоставлял ненаучную «историю ножниц и клея» и «научную историю». Первая, по его мнению, сводится к отбору и комбинированию существующих свидетельств и характерна для поздней античности и средних веков. С XVII в. получает распространение критическая история, которую Коллингвуд, видя в её основе стремление определить достоверность сведений источников, считал всего лишь разновидностью «истории ножниц и клея». В XIX в. степень достоверности источников также представляет несомненный интерес, но в рамках «научной истории» исследователь анализирует источники, беря на себя инициативу в решении вопроса о том, что он хочет найти в них. Если «историк ножниц и клея» читает источники, исходя из допущения, что в них нет ничего, о чём бы они прямо не говорили читателю, то «научный историк» добывает из них сведения, которые на первый взгляд говорят о чём-то совершенно ином, а на самом деле дают ответ на вопрос, который он поставил. Учёный разработал принципы исторической интерпретации, основанной на стремлении историка войти в контекст изучаемой эпохи.
Коллингвуд первым поставил в развернутой форме ключевой вопрос о «втором измерении исторической мысли», или «истории истории». Размышляя над расхождением между целью акта исторического воображения и его практикой, он писал: «В принципе целью любого такого акта является использование всей совокупности воспринимаемого здесь-и-теперь в качестве исходного материала для построения логического вывода об историческом прошлом, развитие которого и привело к его возникновению. На практике, однако, эта цель никогда не может быть достигнута.
Воспринимаемое здесь и теперь никогда не может быть воспринято и тем более объяснено во всей его целостности, а бесконечное прошлое никогда не может быть схвачено целиком» [25]. Кроме того, из-за непрекращающихся изменений в источниковой базе, в методах и теоретической оснастке исторического исследования никакой результат не будет окончательным. «Каждое новое поколение должно переписывать историю по-своему, каждый же новый историк не удовлетворяется тем, что даёт новые ответы на старые вопросы: он должен пересматривать и сами вопросы. А так как история – поток, в который нельзя вступить дважды, то даже отдельный историк, работая над определенным предметом в течение какого-то времени, обнаруживает, когда он пытается вернуться к старой проблеме, что сама проблема изменилась» [26]. И, как подчеркивал сам Коллингвуд, всё это не аргументы в пользу исторического скептицизма. Это блестящее обоснование важнейшего принципа историко-историографического исследования: каждый исследователь занимает определённое место в историческом процессе и может смотреть на него только с той точки зрения, которой он придерживается в настоящий момент.