История всемирной литературы 15 страница

Литература III в. включала не только поэзию, хотя поэзия в ней преобладала. Первые уверенные шаги делала ритмическая проза (пянь-вэнь), появлялись «рассказы об удивительном». Но поэзия была особенно чутка к веяниям века, особенно близка к жизни.

Самым талантливым из «семи мужей» был Ван Цань (177—217). До наших дней дошло более двадцати его произведений, и среди них — известные «Семь печалей».

Ван Цань был создателем жанра малых фу, или лирических фу, отличавшихся от ханьских фу не только объемом, но и большим вниманием к человеку. Ханьские фу искусно воспроизводили картины природы, помпезно и часто гиперболически описывали императорские дворцы и парки, но в красочных и ярких описаниях редко ощущалась душа их автора: стихи были блестящи и холодны. Малые фу возникли тогда, когда у поэта появилась настоятельная потребность выразить свои чувства, свое волнение, иначе говоря, поэт уже был не сторонним наблюдателем, летописцем, а соучастником или даже героем описываемых им событий. Образцом лирических фу может служить стихотворение «Поднимаюсь на башню» — печальный рассказ о жизни самого Ван Цаня в изгнании, о его тщетных надеждах вернуться домой.

Во время жестокой эпидемии погибли Ван Цань и поэты Сюй Гань (171—218), Чэнь Линь (160—217), Ин Дан (?—217), Лю Чжэнь (?—217), также входившие в группу «семи».

Одним из самых смелых поэтов был Кун Жун (153—208); мишенью своей критики он избрал могущественного Цао Цао. «Клевета и ложь вредят справедливости», — писал он в одном из своих произведений. Особенно интересны стихи, написанные поэтом в тюрьме, куда заточил его Цао Цао. В них Кун Жун говорит о честных, прямых людях, об их благородных поступках. Это уже зрелые пятисловные стихи; китайские литературоведы утверждают, что «золотой век» пятисловных стихов начинается с Кун Жуна и Цай Юна (133—192), поэта в свое время широко известного.

«Семь мужей» были тесно связаны с домом Цао, средоточием литературной жизни того времени. Семья Цао — явление незаурядное; Цао Цао (155—220) — полководец и основатель династии, его старший сын Цао Пи (187—226) — император, младший Цао Чжи (192—232) — правитель удела, все трое одаренные люди, известные поэты, отдавшие литературе много сил.

В области литературы значение Цао Цао бесспорно. Его творчество способствовало расцвету литературных юэфу, создававшихся на основе народных песен. При этом Цао Цао не ограничивался простым подражанием. Сохранив колорит народных песен, поэт обогатил свои произведения новым содержанием, новыми образами. Как никто другой, описал Цао Цао тяготы военных походов, опасности трудного солдатского ремесла. Историки литературы отмечали, что полководец и правитель Цао Цао позволял себе в стихах такую смелость, на которую не решился бы без риска для жизни ни один из его подданных.

О трудной воинской жизни написано стихотворение «Тяготы похода». В стихах «За воротами Дунсимэнь» поэт рисует картину разрухи и запустения.

Стало крылатым выражение танского поэта Юань Чжэня (779—831), что стихи Цао Цао писал в седле с копьем наперевес.

Цао Цао — фигура сложная. Добившись власти, он провел ряд прогрессивных реформ, сделал некоторые уступки крестьянству, существенно ограничив власть «сильных домов», однако это не помешало ему сыграть весьма негативную роль в подавлении крестьянского восстания «желтых повязок». Вот почему в последующие века в многочисленных театральных представлениях и в исторической эпопее Ло Гуань-чжуна «Троецарствие» (XIV в.) Цао Цао представлен хитрым и коварным злодеем, узурпатором и тираном.

Сочинения старшего сына мало чем походили на строки отца. Стихи Цао Пи мягче, спокойнее; высокие стены дворца надежно ограждали поэта-императора, не склонного к походам и битвам, от житейских бурь. Прогулки и пиры, раздумья о бренности жизни — темы многих его стихотворений. Цао Пи был мастером пейзажа, тонким лириком. Его называли «поэтом с женской душой».

Велики заслуги Цао Пи в области литературной критики. Его имя прославил трактат «Рассуждения об изящной словесности», в котором он попытался определить место и значение литературы и дал оценку творчества отдельных писателей. «Изящная словесность, — писал он, — великое дело в управлении государством, нетленное, цветущее дело. Человеческий век имеет предел, слава и радость кончаются с уходом самого человека, они ограничены во времени, их не сравнишь с изящной словесностью, которая беспредельна. Вот почему писатели древности посвятили себя кисти и туши, и мысли их запечатлены в их книгах». Цао Пи говорил, что литература — «нетленное, цветущее дело», но при этом уточнял: «в управлении государством», — что соответствовало конфуцианским установлениям.

Стихи младшего брата — Цао Чжи — отличались лиризмом, вниманием к человеку. Долгие годы поэт подвергался гонениям со стороны брата и на себе испытывал тяготы вынужденных странствий. Царствующий брат до самой смерти видел в Цао Чжи врага, покушающегося на его трон. Цао Пи не мог примириться с мыслью о том, что талант Цао Чжи затмевал его собственный, и за это мстил ему.

При жизни отца Цао Чжи находился под надежной защитой и чувствовал себя легко и беззаботно. В своих стихах молодой поэт рассказывал о состязаниях в искусстве стрельбы из лука, о пиршествах, о петушиных боях. Однако в те же годы Цао Чжи пишет вещи серьезные и глубокие. В стихотворении «Провожаю братьев Ин» он рисует картину запустения в разрушенном Лояне, бывшей столице страны, ставшей жертвой междоусобных войн. В «Стихах о славной столице», как бы логически продолжавших тему «Братьев Ин», поэт описал Лоян, уже восставший из пепла, нарядный и цветущий, юные сыны которого забыли прошлые годы и не желали о них вспоминать.

Одним из самых значительных произведений Цао Чжи первого периода было стихотворение «Белый скакун», где в образе странствующего воина поэт изобразил себя, свои мечты о героических делах: «В Книге героев тех имена, кто родине отдал сердце свое». Тема «Белого скакуна» не была случайной у Цао Чжи. Во второй

период его творчества, когда останутся позади веселые пиры, собрания друзей-поэтов, беспечность юности, эта тема начнет заслонять остальные.

Всю жизнь Цао Чжи стремился к ратным подвигам. Но чем активнее проявлял поэт свои желания, тем более серьезные меры предосторожности принимал Цао Пи, дабы оградить себя от мнимых козней брата.

Немалое место в лирике Цао Чжи занимает излюбленная тема китайской поэзии — прославление дружбы. Сначала стихотворные посвящения друзьям — это спокойные, рассудочные, часто верноподданнические стихи, в которых философичность преобладает над чувством. Но через несколько лет в посланиях к друзьям зазвучали иные мотивы: жалобы на трудности бытия, тоска, одиночество.

Несмотря на жизненные невзгоды, поэт не замкнулся в рамках собственных переживаний. Вместе с крестьянами радовался он дождю и весеннему грому, верным признакам будущего урожая; вместе с ними скорбел он, когда хлеба, отсырев после долгих и страшных ливней, падали на землю и сгнивали («Радостный дождь», «Посвящаю Дин И»). Ему принадлежат строки о крестьянской горькой судьбе — стихотворение «Тайшаньский напев».

Известны стихотворения Цао Чжи, прославляющие императорскую династию и особу императора. Как в своих «Письмах с Понта» Овидий славил императора Августа, так и Цао Чжи называл Цао Пи «олицетворением добродетелей» с единственной целью умилостивить властителя и убедить его в своей невиновности («Стихи, в которых я сам себя порицаю»).

Панегирические стихотворения Цао Чжи во многом были продиктованы именно такими соображениями. Но никто не откликнулся на призыв поэта, и тогда он высказывает в своей знаменитой гневной поэме «Посвящаю Цао Бяо, вану удела Бома» все то, что до поры прикрывалось прекраснодушными фразами.

В любовной лирике Цао Чжи и в его цикле стихов «О путешествии к небожителям» особенно ощутимо влияние народной поэзии, песен юэфу: почти в неизменном виде в них встречаются многие образы народных песен, целые строки из них, постоянные эпитеты, удвоения слов, параллелизмы.

В стихотворениях «Семь печалей», «Ткачиха», «В женских покоях», «Журавли» отражены простые человеческие чувства: любовь, горечь разлуки, тоска ожидания.

Ветер грусти
В башне одинокой —
Много ветра,
Ох, как много ветра!
Лес Бэйлинь
Уже в лучах рассвета,
Я печалюсь
О душе далекой.
Между нами
Реки и озера,
Наши лодки
Встретятся не скоро.
Дикий гусь
Душою предан югу,
Он кричит протяжно,
Улетая.
Весточку пошлю
На юг Китая,
Всей душою
Устремляясь к другу.
Взмахи крыльев
Чутко ловит ухо.
Птица скрылась —
Сердце стонет глухо.

(«Дикий гусь». Перевод Л. Черкасского)

Стихи Цао Чжи о небожителях и бессмертных продолжили идущий от Цюй Юаня мотив поисков справедливости и добра. Поэт утратил свободу в реальной жизни, у него оставалась только свобода мысли и фантазии: он поднимается в небо и видит перед собой Млечный путь, сверкающий золотом дворец небесного императора. Одетый в платье из птичьих перьев, он мчится все дальше на могучих драконах, погоняя плетью-молнией летящего единорога («Поднимаюсь в небо», «Пять путешествий», «Небожитель», «К востоку от Пинлина»). Но стремление уйти за пределы «девяти областей», т. е. Китая, за грань обыденного связано не только с идеей поисков эликсира бессмертия. Не сама по себе идея продления жизни, хотя и она была существенна, а по сути дела неосознанная жажда свободы — вот причина, повлекшая поэта в сферы инобытия, к небожителям. В этом отрешении от всего земного сказался протест Цао Чжи против зла и насилия, царивших в реальном мире.

Поэзия Цао Чжи проникнута противоречивыми мыслями и чувствами: оптимистические надежды сменяются в ней грустным раздумьем, стремление к героическим подвигам — печальными вздохами. Взволнованность и печаль, жажда деятельности и невозможность ее утолить — таков эмоциональный ключ поэзии Цао Чжи, ее душа.

Лу Синь назвал литературу III в. — конца ханьской эпохи и начала эпохи Вэй — «свободной, не скованной», «чистой и высокой», «прекрасной», «сильной и мужественной». Но наступило время еще более противоречивых и сложных в своих переживаниях и в отношениях к миру поэтов. «Семь мудрых из бамбуковой рощи» не только восприняли традиции своих предшественников и сделали новый шаг в развитии пятисловных стихов, но и положили начало «поэтическому профессионализму», ибо до тех пор писание стихов вовсе не считалось профессией.

Рассказы о семи друзьях-литераторах, любивших уединение и долгие прогулки по бамбуковой роще, породили название группы, куда входили Жуань Цзи, Цзи Кан, Шань Тао, Сян Сю, Жуань Сянь, Ван Жун, Лю Лин. Многое

отличало их от предшественников. Те какое-то время находились под покровительством наследника престола в Ечэне (поэтому их также называют «ечэнскими поэтами»), и центром их жизни были залы дворца; «мудрые из бамбуковой рощи» любили одиночество, тянулись к деревне с милыми сердцу рощами, горами и реками. Первые искали опору при дворе, вторые находились к нему в оппозиции.

Поэты из школы «Семи мудрых мужей» еще смели говорить то, что думали; те, кто шел вслед за ними, уже были лишены такой возможности; любое неосторожное слово могло окончиться трагически для смельчака. Поэты вынуждены были скрывать свои мысли, писать туманно, скованно и неясно. Так вырабатывался новый стиль.

До наших дней дошли стихи Лю Лина, Жуань Цзи и Цзи Кана. Последние два были выдающимися поэтами своего времени. Как литераторы они не походили друг на друга, но общим для них стало преклонение перед авторитетом даосских мыслителей Лао-цзы и Чжуан-цзы с их обличением власть имущих, с их призывом слиться с природой, уйдя от суеты жизни в мир гармонии и красоты, дух протеста против учения Конфуция — оружия в руках рода Сыма, узурпировавшего вэйский трон.

Жуань Цзи (210—263) был сыном одного из «семи» поэтов, Жуань Юя, и унаследовал от отца «дух сопротивления», приобретавший теперь уже иные формы.

Жуань Цзи не желал удовлетвориться тем, чтобы думать о радостях жизни и искать утешение в проповедях Лао-цзы о «естественности» и «недеянии» как высших законах бытия. Его глубоко возмущало лицемерие носителей конфуцианского учения, ему претил идеал, связывавший волю человека и подавлявший его физически.

Чувства и мысли поэта вылились в строки написанных в разное время 82 стихотворений цикла «Пою о чувствах», взволнованных и горьких, наполненных символами и аллегорией, часто туманных и неясных, но совершенно определенных с точки зрения позиции их автора.

Первое стихотворение цикла является как бы прологом или зачином: «ночью не могу уснуть, поднимаюсь с постели, играю на цине», «печальные думы, одинокое раненое сердце». Поэт печалится о разбитых надеждах, его душа болит за людей, ввергнутых в смуту, он завидует миру небожителей и уходит, как Цао Чжи, в их чудесный мир, но, как и тот, понимает всю его призрачность и зыбкость: его волнует непостоянство вещей и явлений, дружбы и богатства, почестей и славы. Все изменчиво, даже «солнце и луна появляются и исчезают».

Деспотия дома Сыма убивала все живое, люди говорили осторожно, с оглядкой, страшась неумолимой кары. Жуань Цзи знал о гибели многих своих друзей, и это тоже наложило отпечаток на стихотворения из цикла «Пою о чувствах». «То, что раньше цвело, ныне зачахло, во дворце вырос чертополох», — сокрушался поэт, отступая перед силой и уходя от треволнений века в свою бамбуковую рощу.

Во многом иным путем шел Цзи Кан (223—263). Острота его суждений, менее чем у Жуань Цзи скрытых за туманными намеками и недомолвками, яростное разоблачение алчности власть имущих, сочувствие к простому крестьянину стоили ему жизни. Умер Цзи Кан спокойно и мужественно, не отказавшись от своих убеждений. Казнь его вызвала пространную петицию, которую подписали 3000 человек, с выражением симпатии и любви к казненному.

Из 53 дошедших до нас стихотворений поэта около половины четырехсловных. В этом отношении Цзи Кан также отличался от Жуань Цзи, блистательного мастера пятисловных стихов. Четырехсловный стих все очевиднее становился анахронизмом, но в творчестве Цао Цао и Цзи Кана он вдруг засверкал новыми гранями, показав, что не исчерпал себя до конца. Правда, этот неожиданный взлет не изменил общей тенденции: форме четырехсловного стиха предстояло замкнуться в жанрах, приближающихся к ритмической прозе. Чжун Жун в «Категориях стихов» (VI в.) назвал стиль Цзи Кана «возвышенным, правдивым, светлым». О справедливости этой характеристики свидетельствуют стихи, посвященные брату поэта, ушедшему в поход, а также «Стихи о разном», «Стихи о скрытом негодовании», написанные в тюрьме, и др.

Политические взгляды Цзи Кана нашли в его произведениях недвусмысленное выражение. Аристократов, пришедших к власти вместе с домом Сыма, он называл «личинками и пиявками», а себя сравнивал с «фениксом» и «священной черепахой», символом долголетия.

Подлинную славу Цзи Кану принесла проза, высоко оцененная Лу Синем, собирателем и редактором его произведений. «Его идеи оригинальны и новы», — писал Лу Синь, глубоко почитавший бесстрашного поэта. В «Письмах о разрыве» с бывшими друзьями, предавшими его, Цзи Кан сатирически изобразил дворцовую жизнь с ее интригами, подкупами и ложью. Он не приемлет конфуцианского учения, которым, как он считает, прикрываются в корыстных целях лицемеры. Цзи Кан призывает к воздержанию и аскетизму. Создавая свой идеал совершенного человека и следуя в этом смысле за своими учителями Лао-цзы и Чжуан-цзы, поэт писал: «С каждым днем крепнет его (человека) союз

с законами природы, и он приходит к полному с ней слиянию». Трактат Цзи Кана «О долголетии» отнюдь не ограничен рассмотрением названного предмета, подобно тому как изображенные в его произведениях фантастические путешествия к небожителям менее всего связаны с поисками снадобья бессмертия. В трактате утверждалась политическая идея: насилие всегда приводит к гибели самих узурпаторов.

В описываемый период большой известностью пользовался Хэ Янь (ум. 249), поэт и ученый, зять Цао Цао, убитый впоследствии в распрях с домом Сыма. Хэ Янь увлекался Лао-цзы и «Ицзином» («Книгой Перемен»), стоял у истоков «философской поэзии». Он был первым, кто стал принимать сложное снадобье («порошок пяти камней») не столько для лечения всевозможных болезней, сколько для «прояснения дремлющего духа».

Ощущения, связанные с употреблением «порошка пяти камней» и многих других эликсиров даосской алхимии, были довольно пространно описаны и прославлены в III—V вв. поэтами-мистиками. Подобные описания поучительны также и с точки зрения всевозраставшего интереса литературы к человеку, его чувствам, склонностям, привычкам.

Кого описывали цзяньаньские и послецзяньаньские поэты, кто находился в фокусе их зрения?

Талантливый ученый, оскорбленный в своих лучших чувствах, поэт-изгнанник, бесприютный скиталец. И здесь облик поэта нередко сливается с обликом его героя, ибо поэт сам в те времена не раз на себе самом испытал и горечь ссылки, и несправедливость, и долгую разлуку.

Круг героев непрерывно расширялся. В стихах появлялись крестьяне; но это уже был не «Отец-рыбак» Цюй Юаня, по сути дела олицетворявший самого поэта и его идеи, а настоящий труженик-рыбак. И не любознательный князь, которого удивляло, как это он, государь, наслаждается одним и тем же ветром с «простым, совсем простым народом» (поэма Сун Юя «Ветер»), но в какой-то мере и сам народ в горести своей и радости.

Поэзию конца III—VI в. традиционно принято называть поэзией Шести династий, или Северных и Южных династий. На протяжении всех трех столетий происходило единоборство придворной поэзии с поэзией, чьей основой и живым источником было народное песенное творчество.

Литература так называемого придворного стиля, провозглашенная Сяо Ганом и достигшая особого расцвета в VI в., пыталась уйти от сложностей жизни, культивировала мистику и безволие, в произведениях своих не выходя за рамки высшего общества и его интересов.

Возникновение «придворного стиля» было связано с тем, что правители Южных династий любили литературу и всячески ей покровительствовали.

Главным для придворной поэзии становилось отлитое в изящную форму изображение мирка аристократии — «стонов без причин», «беспредметных бесед» и «ощущений прояснившегося духа» после принятия возбуждающих снадобий, чему учил еще литератор III в. Хэ Янь. Часто, однако, эта «изящная форма» выливалась в пустую игру словами. С другой стороны, продолжала существовать и развиваться поэзия, проникнутая народными мотивами.

Напомним, что основной поэтической формой периода Троецарствия и Шести династий был пятисловный стих. Возникнув в народных песнях, он прошел через творческий опыт Цао Чжи, Жуань Цзи, Цзо Сы и достиг полной зрелости в поэзии Тао Юань-мина.

В конце III в., говорится в «Категориях стихов» Чжун Жуна с присущим их автору постоянным стремлением суммировать имена, творили три Чжана (Чжан Кан, Чжан Се и Чжан Цзай), два Лу (Лу Цзи и Лу Юань), два Паня (Пань Юэ и Пань Ни) и один Цзо (Цзо Сы). Известны были также Чжан Хуа (232—300) и Фу Сюань (217—278), создавший в стиле песен юэфу стихотворения о тяжкой доле женщин и о любви.

Более ста стихотворений написал Лу Цзи (261—303), но в большинстве своем они носили подражательный характер. Сильной стороной творчества Лу Цзи была ритмическая проза. В его знаменитой «Оде изящному слову» соединены писательский опыт предшественников с эстетическими идеалами автора. Лу Цзи затрагивает такие проблемы литературного творчества, как воображение писателя, язык литературы, особенности ее жанров.

Самым большим поэтом из названных выше был Цзо Сы (250?—305?). Сын бедняка, он всю жизнь тяжело переживал свою бедность, выражая горечь в превосходных стихотворениях, особенно цикла «Стихов на исторические темы», «Стихов о разном», «Живу на покое». Цзо Сы писал о древности, но думал неотступно о современности. Вначале он стремился к чиновничьей карьере, к верной службе, а пришел к отказу от благ карьеры, к резкой критике «именитых людей», для которых все доступно: «Те, кто наследует титулы, толпятся на высоких постах, истинные таланты прозябают внизу».

Цзо Сы пишет о бедном и безвестном ученом: «Тихо-пусто в жилище мудрого Яна, у ворот его нет носилок знатных вельмож». Ученый всегда

один, он сторожит пустую лачугу, обнимая собственную тень. Его оскорбляет родня, от него отворачиваются бывшие друзья, но он спокоен, ибо помнит слова Чжуан-цзы: «Довольствуйся тем, что имеешь, не гонись за высшими почестями».

Цзо Сы преклоняется перед мудростью и талантом, его не прельщает мишура императорского дворца: «Надеваю простое грубое платье, поднимаюсь в горы [...] в длинном потоке омываю ноги свои». Пройдет сто лет, и другой поэт, Тао Юань-мин, в знак протеста оставит чиновничью службу, отвергнет карьеру «ученого мужа» и уйдет навсегда к простым людям, к родной природе, будет вести скромную деревенскую жизнь. Цзо Сы не сделал этого шага, но сказал о его возможности.

В «Стихах на исторические темы» множество персонажей: на одних Цзо Сы взирает с любовью — ему близки ханьский поэт-бедняк Сыма Сян-жу, ученый Чжу Май-чэнь, добывавший семье пропитание рубкой и продажей дров, Чэнь Пин, который, бросив службу, жил в убогой лачуге на краю города. У философов и отшельников поэт находит успокоение, о знатных и богатых он пишет с нескрываемыми гневом и горечью.

О творчестве Лю Куня (270—317) и Го Пу (276—324) обычно говорят одновременно, очевидно в силу их непохожести, для контраста. Лю Кунь проникся идеями Лао-цзы, но и его жизнь заставила вернуться к реальности. Как личное горе воспринимал поэт бедствия народа северных окраин, подвергавшихся опустошительным набегам иноземных племен, которые с неумолимой жестокостью совершались долгие годы и десятилетия, и призывал к борьбе за изгнание поработителей из пределов Китая. Бедственное положение самого Лю Куня усилило настроения мужественной горечи в его стихах.

Го Пу, более известный как комментатор древних книг, в частности «Книги гор и морей» — свода мифов и преданий, написал четырнадцать стихотворений о путешествиях к небожителям, где поведал о том, «что таилось у него на душе». О небожителях писали Цао Чжи, Цзи Кан, Чжан Хуа, Цзо Сы, но у Го Пу тема небожителей носит иной характер. В его стихах уже не встретишь имен святых, речь здесь идет о реальной жизни, и только по традиции сохраняются старые названия («Путешествия к небожителям»).

После Лю Куня и Го Пу в поэзии несколько десятилетий не было крупных имен. Но вот в IV в. появился поэт, которому суждено было стать великим национальным поэтом Китая. Имя этого поэта — Тао Юань-мин.

102

ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
ТАО ЮАНЬ-МИНА, СЕ ЛИН-ЮНЯ, БАО ЧЖАО

Тао Юань-мин (365—427) жил на Юге Китая в пору господства династии Восточная Цзинь. Умер он при династии Сун, воцарившейся в 420 г. До нас дошло 160 стихотворений Тао Юань-мина и несколько прозо-поэтических сочинений. Род Тао Юань-мина в прошлом знал выдающихся государственных деятелей, но поэт родился в уже обедневшей семье и, начав служить с 29 лет, занимал лишь незначительные должности. Жизнеописания Тао Юань-мина дают не слишком много сведений. Они идут от стихов поэта, по которым можно проследить изменения, происходившие в его жизни. Вся поэзия Тао Юань-мина по сути дела посвящена стремлению освободиться от чиновничьей службы и воспевает жизнь человека, обретшего независимость. Все это может показаться и неновым, недаром в династийных историях биография поэта располагается в разделе «Жизнеописания отшельников». Критик VI в. Чжун Жун говорит о нем как о «родоначальнике всех поэтов-отшельников от древности до наших дней». И все же с Тао Юань-мина началась поэзия качественно новая.

Службу свою Тао Юань-мин не раз прерывал и в конце концов в 41 год покинул ее, уйдя с должности начальника маленького уезда Пэнцзэ, на которой пробыл немногим больше восьмидесяти дней. В старой китайской поэтической критике существует мнение, что Тао Юань-мин покинул службу потому, что не хотел служить дому Сун, узурпировавшему престол. Стихи поэта опровергают подобный взгляд на причину его возвращения к свободной жизни.

Немногие известные нам произведения, относящиеся ко времени службы Тао, свидетельствуют о неудовлетворенности его жизнью чиновника и стремлении вернуться домой. «Домой, к себе» называется сочинение, написанное им сразу после отъезда из Пэнцзэ. В пяти стихотворениях, объединенных названием «Возвратился к садам и полям», он говорит о радости ухода от чиновничьей суеты, о близости к природе и лишь досадует на то, как задержалось его возвращение: «Как я долго, однако, прожил узником в запертой клетке и теперь лишь обратно к первозданной свободе пришел».

Разрыв Тао Юань-мина с чиновной средой, уход его к крестьянскому быту и соответственное отражение всего этого в стихах надолго создали ему славу поэта «опрощения». Отсюда и прочно державшийся взгляд на стихи Тао Юань-мина как на простые, легко разгадываемые. На самом же деле внутренний мир поэта весьма сложен, и возвращение Тао Юань-мина «к полям

и садам» не говорит о душевной простоте. Стихи же его просты лишь в том смысле, что они избавлены от формальных украшательств, свойственных поэзии его времени, и даже одним этим знаменуют собою новую ступень в истории китайской поэзии.

Тао Юань-мин являет собой редкий пример нераздельного сочетания традиции и новаторства. Совершенно традиционные по форме четырех- и пятисловные его стихи, часто насыщенные как бы традиционным же содержанием (перепевы привычных исторических тем, подражание древнему и т. п.), в то же время ввели читателя в новый мир ясности и бескомпромиссности мыслей и ощущений. Стихи его поразили современников и внешней своей «бескрасочностью» или «пресностью»; она заключалась в способности поэта экономно пользоваться ставшими уже обязательными литературными и историческими реминисценциями, намеками, готовыми выражениями, отяжелявшими китайскую поэзию. «Пресность» заключалась и в обыденности, «непраздничности» стихов, повествующих о каждодневной жизни, о труде и отдыхе, об общении с друзьями. Естественно, что в стихи поэтому вошли и «низкие» слова. Тао Юань-мин показал, что без них невозможна поэзия.

Поэзия Тао Юань-мина обеспокоена нравственными проблемами. «Бедные ученые», для которых нет ничего выше правды, герои древности, неукоснительно соблюдающие требования долга, — вот чьему образу жизни всегда готов следовать поэт: «А кто говорит, что умерли эти люди? Далекая быль, — но путь их ясней с годами!» Сам Тао Юань-мин повторил и путь жертвенности, и путь бедности. Некогда, в III в. до н. э., храбрец Цзин Кэ пошел на смерть для того, чтобы освободить мир от тирана. Тао Юань-мин совершил свой подвиг разрыва с неправедной, обеспеченной жизнью, предназначенной ему по праву рождения. «Бедные ученые» жили независимо и не марали себя суетой погони за корыстью. «Кто сказал, будто людям примириться с бедностью трудно? Им примером далеким эти прежних лет мудрецы». И Тао Юань-мин выбрал бедность не потому, что она лучше безбедного существования: он тоже предпочел бы не нуждаться. Он выбрал правду, а с нею и бедность, всегдашнюю ее спутницу в этом несовершенном мире. Так стихи Тао Юань-мина служат пояснением его жизни, и о чем бы ни писал поэт, все это — и «Стихи о разном», и «За вином», и «Подражание древнему» — всегда отклик на современность, всегда объяснение жизненной его позиции. А она заключается в том, что человек на протяжении ограниченного малым сроком земного своего существования (ибо смерть означает конец всему) должен быть нравственным и приносить окружающим добро: «Не теряя мгновенья, вдохновим же себя усердьем. Ибо годы и луны человека не станут ждать!» Поэзия Тао Юань-мина, вдохновляя человека на подвиг бескомпромиссной, высоконравственной жизни, учила его спокойному взгляду на смерть как на завершение пути. Последние строки «Поминальной песни» поэта: «Как я смерть объясню? Тут особых не надо слов; Просто тело отдам, чтоб оно смешалось с горой!»

Иллюстрация: Тао Юань-мин

Старинный китайский портрет

В поэзии Тао Юань-мина нашло свое оригинальное выражение все лучшее, все самое нравственно высокое, что было накоплено китайскими поэтами за века до него. И наиболее ярко это проявилось в фантазии «Персиковый источник». Она состоит из прозаического предисловия и стихов, в ней рассказывается о том, как некий рыбак попал в счастливый крестьянский мир людей, пятьсот лет тому назад бежавших от гнета циньского тирана и ныне живущих так, что у них все равны и «государевых нет налогов».

В стихах Тао Юань-мина глубина и ясность мысли всегда соединены с поэтичностыо ее выражения.

Стихи небогаты внешними событиями, поскольку последних не так уж много в размеренной деревенской жизни поэта, но любое движение обыденной этой жизни могло бы вызвать интерес и душевное сочувствие даже одной своей безыскусной искренностью. Однако же за простотой этой, за непосредственностью общения с природой сокрыта мысль о самой человеческой жизни в смешении радости ее и горечи. И когда поэт говорит: «Жену я зову, детей мы берем с собою, И в добрый к нам день гулять далеко уходим», — наше впечатление не ограничивается милой этой незамысловатой картинкой, потому что выше рассказано о душевном состоянии поэта, о грусти и веселье его в бедности.

Образцом глубины, многослойности поэтической мысли могут служить многие стихи Тао Юань-мина. Среди ставших хрестоматийными стихотворений такого рода выделяется одно из цикла «За вином». Оно принадлежит к лучшим во всей китайской поэзии:

Я поставил свой дом

в самой гуще людских жилищ,

Но минует его

стук повозок и топот коней.

Вы хотите узнать,