Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело зак­лючается в том, чтобы изменить его»67

Следовательно, К. Маркс в какой-то мере несет ответственность за тех, кто попытался претворить его идеи (часто в весьма искажен­ном виде) в практику и в том числе за 75 лет советской истории. Хотя, справедливости ради надо сказать, что вульгаризация идей Маркса и Энгельса началась еще при их жизни. Как писал Ф. Энгельс молодому социалисту Йозефу Блоху:

«Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда при­дает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвую­щим во взаимодействии... К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правиль­но. И в этом я могу упрекнуть многих из новых «марксистов»; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница...»⁶⁸.

Чтобы вы не могли заподозрить автора в особой предвзятости (а человеку моего поколения, сформировавшегося в эпоху «застоя», избавиться от предвзятого отношения к марксизму очень трудно), да­дим слово авторитетным западноевропейским мыслителям, принадле­жащим к разным философским направлениям, и прислушаемся к их оценки личности и теории Маркса. Надо сказать, что оценки эти весьма противоречивы. Существенно разнятся и интерпретации марксистской концепции. Сопоставим высказывания двух английских авторов:

Джон Тош

«...самой влиятельной формой метаистории в новое время можно счи­тать марксизм. Движущей силой истории стала борьба общества за удовлетворение своих материальных потребностей (именно поэтому мар­ксистская теория называется «исто­рическим материализмом»)»⁶⁹

Эрик Фромм:

«Самым распространенным заблуж­дением является идея так называе­мого «материализма» Маркса, со­гласно которой Маркс якобы счи­тал главным мотивом человеческой деятельности стремление к матери­альной (финансовой) выгоде, к удоб­ствам, к максимальной прибыли в своей жизни и жизни своего рода»⁷⁰

Ученик Фрейда, неофрейдист Э. Фромм, сравнивая воздействие на социальную мысль XX в. Фрейда и Маркса, пишет:

«Вряд ли нужно говорить о том, что Маркс — это фигура всемирно-исторического значения, с которой Фрейда нельзя сравнивать. Даже если вы вместе со мной глубоко сожалеете о том, что почти в тре­тьей части земного шара проповедуется искаженный и деградиро­вавший «марксизм», это не уменьшает уникального исторического значения Маркса. Но и безотносительно к этому историческому факту я считаю Маркса мыслителем гораздо большей глубины и охвата, чем Фрейд. Марксу удалось соединить духовное наследие гуманизма эпохи Просвещения и немецкого идеализма с экономи­ческой и социальной реальностью и тем самым заложить основу но­вой науки о человеке и обществе, опирающейся на факты, проникну­той в то же время духом западной гуманистической традиции. И хотя большинство систем, претендующих на то, чтобы говорить от имени Маркса, отвергают дух гуманизма или искажают его, я верю... что возрождение западного гуманизма вернет Марксу его выдающееся место в истории человеческой мысли»⁷¹.

Известный французский философ-экзистенциалист Жан-Поль Сартр, размышляя о соотношении марксизма и экзистенциализма как ведущего философского течения XX в., считает, что к концу 1950-х годов марксизм не утратил своего значения в качестве господствую­щей философии. Причем функции философии Сартр понимает пре­дельно широко и при этом признает всеобъемлющий характер марк­сизма:

«Между XVII и XX веками я вижу три такие эпохи; обозначу их именами знаменитых мыслителей: есть "момент" Декарта и Локка, "момент" Канта и Гегеля и, наконец, Маркса. Эти три философии становятся, каждая в свой черед, почвой всякой частной мысли и горизонтом всякой культуры, они непреодолимы, так как не был пре­одолен исторический момент, выражением которого они являются. Я не раз отмечал: "антимарксистский" аргумент есть лишь очевидное подновление домарксистской идеи. Так называемое "преодоление" марксизма в худшем случае может быть лишь возвратом к домарк­систскому мышлению, в лучшем случае — открытием мысли, уже содержащейся в той философии, которую мнят преодоленной. Что же касается "ревизионизма", то это нелепость: нет никакой необходимости приспосабливать живую философию к раз­вивающемуся миру; она всемерно приспосабливается к нему сама, предпринимая для этого множество частных исследований, ибо она составляет одно с движением общества»⁷².

Итак, для Сартра в конце 50-х годов XX в. марксизм остается «жи­вой», не преодоленной философией.

Чем же так привлекательна теория мар­ксизма?

Рискнем предположить, что при­влекательность и сила воздействия марксизма обусловлены социальным оптимизмом его историософии и системностью, всеобъемлемостью его социальной теории и ее мощным теоретико-познавательным и методологическим потенциалом.

Джон Тош выявляет три типа исторических теорий и не без осно­ваний утверждает, что марксизм синтезирует все эти функции:

«...социальные теории возникают в связи с тремя аспектами истори­ческого объяснения. Во-первых, это трудности, связанные с пости­жением взаимосвязивсех измерений человеческого опыта в конкретный период...

...Во-вторых, теория необходима — при анализе исторических перемен...

...И наконец, в-третьих, самые амбициозные теории стремятся объяснить не просто, каким образом происходят изменения в исто­рии, но и определить направленность этих изменений; цель этих теорий — дать представление о судьбах человечества, наделив исто­рию смыслом»⁷⁴.

ТошДж. Указ. соч. С. 186-187.

В силу этого Дж. Тош убежден в методологической значимости марксизма:

«Подлинной причиной сильной привлекательности марксизма явля­ется то, что он прекрасно отвечает потребности историка в теории, причем во всех трех областях, где теория особенно необходима.

Марксистская модель "базис/надстройка" представляет собой весьма полезный способ постижения всей совокупности соци­альных отношений в любом конкретном обществе. Дело не просто в том, что в ней есть место для всех политических, социальных, эконо­мических и технологических аспектов; при полномасштабном марк­систском анализе все общепринятые различия между ними теряют силу. Социальная и экономическая история становятся нераздели­мым целым …

... Фундаментальный посту­лат историков-марксистов состоит в том, что любое общество содер жит и стабилизирующие и подрывные элементы (противоречия), а исторические перемены происходят, когда последние вырываются из рамок существующей общественной системы и в процессе борьбы устанавливают новый порядок. Историки сочли понятие диалектичес­кого взаимодействия бесценным орудием для анализа обществен­ных изменений разной интенсивности: от едва заметного движения внутри стабильной общественной формации до периодов револю­ционного брожения.

Претензии марксизма на то, что он открыл направленность всего исторического процесса — наиболее трудный для оценки компонент этой теории. Сегодняшних историков-марксистов не слишком при­влекают гигантские эволюционные схемы, и, вероятно, мало кого из них волнует, насколько их исследования могут пролить свет на перс­пективу обрисованного Марксом бесклассового общества будуще­го. Но вряд ли можно усомниться, что марксизм сегодня — един­ственный наследник концепции истории как прогресса»⁷⁵.

Но все же, несмотря на столь замечательные отзывы известных западноевропейских мыслителей, нас, людей, переживших все пер­турбации последних полутора десятков лет, не покидает ощущение, что хотя бы в чем-то Маркс был не прав: ведь грандиозный соци­альный эксперимент, поставленный «марксистами» XX в. дал не вполне предсказуемый результат.

Слово «марксист» мы не случайно постави­ли в кавычки, поскольку не все, что творилось под знаменем марк­сизма, соответствует идеям Маркса, но какой-то внутренний дефект, по-видимому, содержит и сама теория. Попытаемся его обнаружить.

Рассмотрение некоторых аспектов исторической теории Маркса начнем с анекдота:

«Кто такой коммунист? Это тот, кто читал произведения Карла Мар­кса и Фридриха Энгельса. А кто такой антикоммунист? Это тот, кто их понял».

Нельзя не согласиться с Э. Фроммом в его поисках причин фальсификации мыслей Маркса:

«Ирония истории состоит в том, что, несмотря на доступность источ­ников, в современном мире нет предела для искажений и неверных толкований различных теорий. Самым ярким примером этого рода является то, что сделано в последние десятилетия с учением К. Мар­кса. В прессе, литературе и речах политических деятелей постоянно упоминается Маркс и марксизм, так же как в книгах и статьях изве­стных философов и социологов. Создается впечатление, что ни по­литики, ни журналисты ни разу не прочли ни единой Марксовой строч­ки, а социологи и обществоведы привыкли довольствоваться мини­мальными знаниями текстов Маркса.

Как это стало возможно, что философия Маркса оказалась иска­жена до неузнаваемости, до своей полной противоположности?

Для этого есть несколько причин. И первая из них — это чистое невежество. Дело в том, что материализм не изучается в университе­тах, не подвергается ни анализу, ни критике... Каждый считает себя вправе говорить о Марксе, не прочтя ни единой его строчки...»⁷'.

⁷⁹ Фромм Э. Концепция человека у К. Маркса... С. 376.

Задачу истории Маркс понимал очень широко. В его понимании, в отличие от понимания его современников-историков, руководствую­щихся принципами историзма (в формулировке Леопольда фон Ранке), история должна служить целям социальной практики. И для реа­лизации этой задачи он ставит философию «на службу истории»:

«Задача истории, следовательно, — с тех пор как исчезла правда потустороннего мира, — утвердить правду посюстороннего мира. Ближайшая задача философии, находящейся на службе истории, состоит — после того как разоблачен священный образ человечес­кого самоотчуждения — в том, чтобы разоблачить самоотчуждение в его несвященных образах. Критика неба превращается, таким об­разом, в критику земли, критика религии — в критику права, кри­тика теологии — в критику политики»⁶⁰.

Вдумаемся в формулировку исходной предпосылки материалис­тического понимания истории:

«Первая предпосылка всякой человеческой истории — это, ко­нечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому пер­вый конкретный факт, который подлежит констатированию, — теле­сная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной природе... Всякая ис­ториография должна исходить из этих природных основ и тех их видоизменений, которым они благодаря деятельности людей под­вергаются в ходе истории»⁸¹.

Мы видим, что Маркс и Энгельс, как и другие мыслители, начи­нают свои размышления с констатации природы человека. Но вспомним Канта, который рассматривает в качестве отправного мо­мента своих рассуждений разум, т.е. то качество человека, которое выделяет его из мира природы.

Исходная предпосылка рассуждений Маркса и Энгельса фиксирует качество, не специфичное для человека, не то, что выделяет его из природы и в силу этого делает возможным и необходимым исторический процесс, а то, что объединяет его с животным миром. И именно на этой предпосылке строится теория исторического материализма.

Маркс обращает внимание в первую очередь на физическую природу человека и рассматривает диалектику природного и социального:

«Родовая жизнь как у человека, так и у животных физически состоит в том, что человек (как и животное) живет неорганической природой, и чем универсальнее человек по сравнению с животным, тем универ­сальнее сфера той неорганической природы, которой он живет...

...Практическое созидание предметного мира, переработка не­органической природы есть самоутверждение человека как созна­тельного родового существа, т.е. такого существа, которое относит­ся к роду как к своей собственной сущности, или к самому себе как к родовому существу. Животное, правда, тоже производит. Оно строит себе гнездо или жилище, как это делают пчела, бобр, муравей и т.д. Но животное производит лишь то, в чем непосредственно нуж­дается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как человек производит универсально; оно производит лишь под властью непосредственной физической потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической по­требности, и в истинном смысле слова только тогда и произ­водит, когда он свободен от нее;животное производит только самого себя, тогда как человек воспро­изводит всю природу; продукт животного непосредственным обра­зом связан с его физическим организмом, тогда как человек свобод­но противостоит своему продукту. Животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любо­го вида и всюду он умеет прилагать к предмету соответствующую мерку; в силу этого человек формирует материю также и по зако­нам красоты.

Поэтому именно в переработке предметного мира человек впер­вые действительно утверждает себя как родовое существо.Это про­изводство есть его деятельная родовая жизнь. Благодаря этому про­изводству природа оказывается его (человека) произведением и его действительностью. Предмет труда есть поэтому опредмечивание родовой жизни человека: человек удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет место в сознании, но и реально, дея­тельно, и созерцает самого себя в созданном им мире»⁸³.

Таким образом, Маркс сформулировал свое видение человеческой природы. Суть человека в том, что он объективирует себя вовне. Следователь­но, трудестьсвойство человека, отличающее его от животного.

А теперь для сопоставления приведем слова мыслителя рубежа XIX— XX вв., не очень искушенного в проблемах философии в силу специ­фики своего медицинского образования и профессиональной деятель­ности, но очень много сделавшего для обогащения наших представ­лений о человеке. Итак, Фрейд:

«...труд как путь к счастью мало ценится людьми. Они не прибегают к нему так охотно, как к другим возможностям удовлетворения. Подав­ляющее большинство людей работают только под давлением нужды, и самые тяжкие социальные проблемы проистекают из этой природ­ной неприязни людей к труду».

⁸⁶ Фрейд 3. Недовольство культурой//Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. С. 80 прим.

Итак, Маркс утверждает, что труд в природе человека, а Фром настаивает на «природной неприязни людей к труду». Конечно, с точки., зрения формальной логики, здесь нет большого противоречия. Мы вполне можем предположить, что в природе человека то, что вызыва­ет у него самого неприязнь.