Книга i 13 страница

Мэй посмотрела на фотографию Аны Марии: та сидела в побеленной комнате на складном стуле, равнодушно глядя в потолок, на коленях держа безымянного ребенка. Рядом с фотографией — кнопка с веселым смайликом, подписанным «Я слышу тебя, Ана Мария»; если нажать, имя Мэй появится в списке тех, кто поддерживает Ану Марию. Мэй нажала. «Не менее важно, — писала Таня, — что мы обращаемся к военизированным группировкам и осуждаем их действия». Под портретом Аны Марии было другое фото, мутное: густыми джунглями идут мужчины в разносортной военной форме. Рядом кнопка с грустным смайликом и подпись: «Мы осуждаем силы безопасности Центральной Гватемалы». Мэй на миг замялась, понимая, что это серьезный поступок — высказаться против насильников и убийц, — но она должна выразить свою позицию. Она ткнула в кнопку. Автоответчик поблагодарил ее, отметив, что она 24 726-й человек, пославший веселый смайлик Ане Марии, и 19 282-й, кто послал грустный смайлик военизированной группировке. Таня в письме замечала, что веселые смайлики отправляются Ане Марии на телефон, однако Танин брат пока не придумал, как передать грустные смайлики силам безопасности Центральной Гватемалы.

После Таниной петиции Мэй немножко посидела — очень собранная, очень самоосознанная: она, вероятно, завела себе могущественных врагов в Гватемале, и это видели тысячи зрителей «ВидДали». Самоосознание ее росло, она отчетливо ощущала свою власть. Она решила сходить в уборную, умыться холодной водой, заодно ноги поразмять, а когда зашла в туалет, зажужжал телефон. Номер абонента скрыт.

— Алло?

— Это я. Кальден.

— Ты где был?

— Теперь все сложно. Камеры везде.

— Ты же не шпион, правда?

— Сама ведь понимаешь, что нет.

— А Энни думает, ты шпион.

— Я хочу тебя увидеть.

— Я в туалете.

— Знаю.

— Знаешь?

— «Сферический поиск», «ВидДали»… Нетрудно найти.

— А ты где?

— Сейчас приду. Никуда не уходи.

— Нет. Нет.

— Мне нужно тебя увидеть. Не уходи никуда.

— Нет. Давай потом. В «Новом Царстве» тусовка. Фолковый открытый микрофон. Безопасное место у всех на виду.

— Нет уж. Я не могу так.

— Тебе сюда нельзя.

— Можно, и я сейчас буду.

И повесил трубку.

Мэй глянула в сумочку. Презерватив есть. И она осталась. Зашла в дальнюю кабинку и стала ждать. Понимала, что это немудро. Неправильно по миллиону причин. Нельзя будет рассказать Энни. Энни одобрит почти любые плотские утехи, но не здесь, не на работе в туалете. Мэй принимает неразумное решение, оно плохо отразится на Энни. Мэй следила за часами. Прошло две минуты, а она все стоит в кабинке, ждет мужчину, хотя знакома с ним только шапочно, и он, похоже, хочет лишь дрючить ее в максимально странной обстановке. Ну и почему она здесь? Потому что она этого хочет. Хочет, чтоб он отымел ее в туалете, хочет понимать, что ее отымели в туалете, на работе, и что знать об этом будут только они двое. Что ж она так тянется к этой блестящей безделушке? Открылась дверь, затем щелкнул замок на двери. Мэй и не знала, что там есть замок. Потом широкий шаг Кальдена. Шаги замерли у кабинок — что-то грозно заскрипело, заскрежетали стальные болты. Мэй уловила тень наверху, задрала голову и увидела, как он спускается к ней. Кальден забрался на высокую стенку и переполз по верху. Мэй спиной почувствовала, как он проскользнул в кабинку. Лопатки обдало его жаром, дыхание обожгло шею.

— Ты что творишь? — спросила Мэй.

Его губы раскрылись, язык нырнул ей в ухо. Она ахнула и прижалась к нему. Его руки легли ей на живот, скользнули по талии, спустились к бедрам, стиснули. Она протолкнула их внутрь и вверх; в мозгу шла битва, и наконец Мэй отвоевала себе право на все это. Ей двадцать четыре, если она сейчас так не поступит — вот именно так, именно сейчас, — она так не поступит никогда. Это веление молодости.

— Мэй, — прошептал он. — Хватит думать.

— Я не буду.

— И закрой глаза. Воображай, что я с тобой делаю.

Его рот прижался к ее шее, целовал, лизал, а руки возились с юбкой и трусами. Он стащил и то и другое, бросил на пол, притянул Мэй к себе, мигом наполнил до краев.

— Мэй, — сказал он, когда она рванулась к нему — он держал ее и вошел так глубоко, что достал до сердца. — Мэй, — сказал он, а она упиралась руками в стены, словно отталкивая от них двоих весь мир.

Она кончила, вскрикнув, и он тоже кончил, молча содрогаясь. И они тут же тихонько засмеялись, понимая, что это было безрассудство, они поставили под угрозу свою карьеру, пора уходить. Он развернул ее к себе и поцеловал в губы, не закрывая глаз, глядя изумленно и лукаво.

— Пока, — сказал он, и она лишь помахала, а его фигура снова взлетела позади нее, взобралась на стенку, ушла.

И поскольку у двери он задержался, отпирая замок, поскольку она заподозрила, что, может, больше никогда его не увидит, Мэй нащупала телефон, выставила его над дверцей и сфотографировала, не зная, удалось ли хоть что-то запечатлеть. Глянула на фотку — только правая рука, от локтя до кончиков пальцев, а в остальном он уже исчез.

* * *

Зачем врать Энни? Мэй спрашивала себя, не зная ответа, но зная, что соврет. Оклемавшись, она вернулась к столу и тотчас, не в силах остановиться, написала Энни, которая летела в Европу или уже над Европой. «И снова с седым», — сообщила Мэй. Само упоминание приведет к вранью, по мелочи и по-крупному, и в те минуты, что разделяли отправку сообщения и неизбежный ответ Энни, Мэй размышляла, сколько скрывать и почему.

Наконец Энни отозвалась: «Хочу знать все и сейчас же. Я в Лондоне с какими-то шестерками из парламента. По-моему, один достал монокль. Отвлеки меня».

Раздумывая, до какой степени посвящать Энни, Мэй подразнила ее деталями: «В туалете».

Энни ответила тотчас:

«Со стариком? В туалете? Вы подгузник меняли?»

«Нет. В кабинке. И он СИЛЕН».

Позади кто-то окликнул Мэй по имени. Она обернулась — Джина и ее широченная нервная улыбка.

— Найдется секундочка?

Мэй попыталась было повернуть монитор, где вела беседу с Энни, но Джина уже увидела.

— С Энни разговариваешь? — поинтересовалась она. — Вы прямо не разлей вода, а?

Мэй кивнула, повернула экран, и глаза у Джины погасли.

— Удобно сейчас послушать про Коэффициент Конвертации и Чистую Розницу?

Мэй напрочь забыла, что Джина должна была показать ей очередной уровень.

— Конечно, — сказала Мэй.

— Энни тебе уже объясняла? — очень трепетно спросила Джина.

— Нет, — покачала головой Мэй, — не объясняла.

— Она тебе не объясняла про Коэффициент Конвертации?

— Нет.

— И про Чистую Розницу?

— Нет.

Джина просветлела.

— А. Ладно. Хорошо. Так что, сейчас? — И Джина вгляделась в Мэй, словно ища малейший намек на сомнение, от которого можно будет с чистой совестью разрыдаться.

— Отлично, — сказала Мэй, и Джина снова просияла.

— Хорошо. Начнем с Коэффициента Конвертации. Тут все довольно очевидно. «Сфера» не существовала бы, не росла и не приблизилась бы к полноте, если бы не реальные продажи, реальная торговля. Наша миссия — открыть миру доступ к информации, но деньги мы получаем от рекламодателей, которые через нас рассчитывают выйти к клиентам, да?

Джина коротко улыбнулась, и на лице ее как будто ничего не осталось — только крупные белые зубы. Мэй постаралась сосредоточиться, но думала про Энни, которая сидит в парламенте на совещании и, несомненно, думает про Мэй и Кальдена. А сама подумав про Кальдена, Мэй вспомнила его руку у себя на талии, и как он осторожно насаживает Мэй на себя, и глаза у нее закрыты, и картина в голове разрастается…

Джина болтала дальше:

— Но как вызвать, как стимулировать продажи? Вот это и есть Коэффициент Конвертации. Можно квакать, комментировать, оценивать и освещать любой продукт, но умеешь ли ты перевести все это в плоскость реальных действий? Своим авторитетом добиться поступка — вот что важно, да?

Джина теперь сидела рядом, положив руки на клавиатуру. Открыла сложную таблицу. Тут на второй экран прилетело сообщение от Энни. Мэй слегка повернула монитор. «Придется мне быть боссом. Фамилию узнала наконец?»

Мэй заметила, что Джина тоже читает, даже не пытаясь скрыть это.

— Валяй, — сказала та. — Важное ведь дело.

Мэй потянулась через нее к клавиатуре и напечатала свое вранье — едва выйдя из туалета, она поняла, что скажет Энни так: «Да. Я все знаю».

Ответ прилетел мгновенно: «И как его фамилия?»

Джина прочла.

— С ума сойти. Вот так переписываться с Энни Эллертон.

— Ну, наверное, — сказала Мэй и напечатала: «Не скажу».

Это Джина тоже прочла, но интересовало ее не столько содержание, сколько тот факт, что разговор происходил у нее на глазах.

— Вы что, прямо так запросто треплетесь?

Мэй смягчила удар:

— Не целыми днями.

— Не целыми днями? — Джинино лицо осветила нерешительная улыбка.

На монитор прорвалась Энни: «Что, правда не скажешь? Говори быстро».

— Извини, — сказала Мэй. — Я почти закончила.

И напечатала: «Нет. Ты ему будешь мозги полоскать».

«Пришли фотку», — написала Энни.

«Нет. Но фотка есть», — напечатала Мэй, запустив вторую необходимую ложь. Фотка в самом деле была, и, едва сообразив, что фотка есть, можно так и сказать, и получится правда, хотя и не вся, а эта полуправда вместе с белой ложью о том, что Мэй якобы знает его фамилию, позволят ей и дальше встречаться с этим Кальденом, который, вполне вероятно, угрожает «Сфере», — в общем, сообразив все это, Мэй поняла, что соврет Энни дважды и выиграет лишнее время — и в это время будет скакать на Кальдене и разбираться, кто он такой и чего от нее хочет.

«Сфоткала в процессе, — напечатала она. — Распознала лицо, все сошлось».

«Слава богу, — ответила Энни. — Но ты все-таки сволочь».

Джина прочла и явно занервничала.

— Может, мы в следующий раз закончим? — спросила она. Лоб у нее внезапно заблестел.

— Да нет, извини, — сказала Мэй. — Продолжай. Я поверну монитор.

От Энни опять прилетело сообщение. Поворачивая монитор, Мэй успела глянуть. «Когда его оседлала, не слышала, как кости трещат? У стариков косточки птичьи, такое давление может и убить».

— Так, — сказала Джина, тяжело сглотнув. — Компании помельче годами отслеживали и пытались влиять на корреляцию онлайновых упоминаний, комментов и рейтингов с реальными продажами. Разработчики «Сферы» создали метод количественной оценки воздействия этих факторов — то есть твоего участия, — и выражают ее Коэффициентом Конвертации.

Прилетело новое сообщение, но Мэй его проигнорировала, и Джина продолжала ковать железо, довольная, что хотя бы на минутку ее сочли важнее, чем Энни.

— Любая покупка, инициированная или подсказанная твоей рекомендацией, поднимает твой Коэффициент Конвертации. Если твоя покупка или рекомендация побуждает к такой же покупке еще пятьдесят человек, твой КК — х50. У некоторых сфероидов КК х1200. То есть в среднем 1 200 человек покупают то же, что они. Они выстроили себе такую репутацию, что их подписчики доверяют им абсолютно и глубоко благодарны за гарантию качественных покупок. Разумеется, один из высочайших КК в «Сфере» — у Энни.

Плямкнула очередная цифровая капля. Джина заморгала, точно ей заехали по лицу, но продолжила:

— Значит, твой средний Коэффициент Конвертации пока составляет х119. Неплохо. Но на шкале от одного до тысячи еще есть куда расти. Под Коэффициентом Конвертации — твоя Чистая Розница, стоимость валовых закупок по твоей рекомендации. Скажем, ты рекомендуешь брелок, тысяча человек его покупают — куплена тысяча брелоков по четыре доллара, и твоя Чистая Розница — четыре тысячи. Просто валовой розничный доход от продаж, которые ты обеспечила. Весело, да?

Мэй кивнула. Ей нравилось, что можно отслеживать влияние своих вкусов и похвал.

Опять капнуло сообщение. Джина заморгала, будто сдерживая слезы. Поднялась.

— Ладно. Я, похоже, мешаю тебе обедать и общаться с подругой. В общем, про Коэффициент Конвертации и Чистую Розницу ты все поняла. К вечеру поставят новый монитор — сможешь их отслеживать.

Она попыталась выдавить улыбку, но уголки губ, кажется, не поднимались, и вышло неубедительно.

— А, и еще: ожидается, что минимальный уровень высокоэффективного сфероида — КК х250, а еженедельная Чистая Розница — сорок пять тысяч долларов. Скромные показатели, у большинства они намного выше. Если будут вопросы, тогда, ну… — Она помолчала, в глазах обида. — Ты всегда можешь спросить Энни.

Развернулась и ушла.

* * *

Спустя несколько дней, в безоблачный четверг под вечер Мэй поехала домой — впервые с тех пор, как отца застраховали в «Сфере». Она знала, что отцу гораздо лучше, и предвкушала встречу вживую, нелепо надеясь на чудесные перемены, но понимая, что увидит лишь мелкие улучшения. И однако в сообщениях и телефонных разговорах родители бурлили. «Теперь все по-другому», — неделями твердили они, умоляли ее приехать и отпраздновать. Предвкушая их неотвратимую благодарность, она ехала на юго-восток, а когда приехала, отец встретил ее в дверях — явно здоровее прежнего, увереннее, больше похож на мужчину — мужчину, которым когда-то был. Протянул руку с запястным монитором, приставил к монитору Мэй.

— Ты гляди-ка. Мы с тобой близнецы. Винишка глотнешь?

В доме они втроем, как обычно, встали вдоль кухонной стойки, и резали кубиками, и панировали, и болтали о том, как разнообразно поправилось отцовское здоровье. Теперь есть выбор, к какому врачу пойти. И нет ограничений на лекарства; все входит в страховку, доплачивать не надо. Они излагали свои медицинские новости, и Мэй видела, что мать стала веселее, жизнерадостнее. И сегодня надела короткие шорты.

— А лучше всего, — сказал отец, — что у матери освободилась куча времени. Все так просто. Я иду к врачу, остальное делает «Сфера». Никаких посредников. Никакой лишней болтовни.

— Я правильно понимаю, что это? — спросила Мэй. В столовой висела серебряная люстра — при ближайшем рассмотрении оказалось, что это произведение Мерсера. Серебряные подсвечники — раскрашенные рога. Вообще-то люстры лишь мельком радовали Мэй — пока встречалась с Мерсером, с трудом подбирала комплименты, — но этот предмет ей взаправду понравился.

— Оно и есть, — сказала мать.

— Неплохо, — сказала Мэй.

— Неплохо? — переспросил отец. — Это его лучшая работа, сама же видишь. В бутике Сан-Франциско ушла бы штук за пять. А он нам ее за так подарил.

Мэй поразилась:

— Почему за так?

— Почему? — переспросила мать. — Потому что он наш друг. Потому что он славный молодой человек. И сделай паузу, прежде чем глазки закатывать или острить, как обычно.

Мэй сделала паузу, а потом, отвергнув полдюжины колкостей и выбрав дальнейшее молчание, решила, что будет великодушной. Потому что Мерсер ей больше не нужен, потому что она теперь важный, объективный двигатель мировой торговли, а в «Сфере» может выбирать из двоих (причем один — вулканическая, каллиграфическая загадка, перелезает через стены, чтобы взять ее сзади); в общем, она может себе позволить великодушие к бедненькому Мерсеру, к его косматой голове и нелепой жирной спине.

— Очень красиво, — сказала Мэй.

— Хорошо, что тебе нравится, — сказала мать. — Можешь сказать ему лично через пару минут. Он придет к ужину.

— Нет, — сказала Мэй. — Только не это.

— Мэй, — твердо сказал отец, — он придет, ясно?

Она понимала, что возразить тут нечего. Прикусила язык, налила себе красного вина и выпила полбокала, накрывая на стол. Когда постучался и вошел Мерсер, лицо у нее почти онемело, а мысли путались.

— Эй, Мэй, — сказал Мерсер и нерешительно ее обнял.

— Люстра твоя отличная, — сказала она и, произнося эти слова, заметила, как они на него подействовали, а потому решила развить: — Просто красавица.

— Спасибо, — сказал он.

И оглянулся на ее родителей, словно проверяя, не ослышался ли. Мэй подлила себе вина.

— Очень хорошая, — продолжала она. — В смысле, я и так в курсе, что ты прекрасно работаешь. — Тут она отвела глаза, зная, что в его взгляде прочтет сомнение. — Но эта лучшая из всех. Я так счастлива, что ты столько вкладываешь… Ну, счастлива, что твоя самая расчудесная работа живет теперь в столовой у моих родителей.

Мэй вынула телефон и сфотографировала люстру.

— Ты что делаешь? — спросил Мерсер — довольный, впрочем, что она сочла люстру достойной запечатления.

— Просто снять хотела. Гляди, — и она показала ему фотку.

Родители испарились, решив, несомненно, что Мэй хочет побыть с Мерсером наедине. Ужас какие смешные и начисто рехнулись.

— Красиво, — сказал он, поглядев на фото чуть дольше, чем Мэй ожидала. Видимо, наслаждаться и гордиться своей работой ему не чуждо.

— Да невероятно! — сказала она. Вино отправило ее в полет. — Ты такой молодец. И я знаю, что для них это ценно, особенно теперь. Здесь появилась важная деталь. — Ее захлестнула эйфория, и дело не только в вине. Это освобождение. Ее семья свободна. — Раньше было так темно, — сказала она.

И на миг они с Мерсером как будто нащупали былую общую почву. Мэй, годами размышлявшая о нем с разочарованием на грани жалости, вспомнила, что он способен на прекрасную работу. Она знала, что он сострадателен и очень добр, хотя узость его горизонтов, конечно, бесила. Но сейчас она видела это… произведение искусства, можно ведь так сказать? оно похоже на искусство, — видела, как оно преобразило дом, и ее вера в Мерсера возродилась.

Тут ее осенило. Сделав вид, что ей надо переодеться, она улизнула наверх. Но переодеваться не стала — вместо этого, сидя на своей прежней постели, она за три минуты запостила фотографию люстры в два десятка дизайнерских и интерьерных лент и поставила ссылку на веб-сайт Мерсера, где был только его телефон, несколько фотографий — он годами этот сайт не обновлял — и электронка. Раз ему не хватает мозгов устроить свой бизнес как полагается, Мэй с восторгом возьмет это на себя.

Когда она закончила, Мерсер уже сидел с ее родителями за кухонным столом, где впритирку стояли салат, курица в масле и овощи. Все трое посмотрели, как Мэй спускается по лестнице.

— Я тебя звал, — сказал отец.

— Мы обычно едим, пока все горячее, — прибавила мать.

Мэй ничего не слышала.

— Извините. Я просто… Ничего себе, как вкусно. Пап, правда люстра у Мерсера красавица?

— Еще бы. О чем я говорил и тебе, и ему. Мы уже год у него какое-нибудь творение выпрашивали.

— Я подходящие рога искал, — сказал Мерсер. — Давненько удачных рогов не попадалось.

Дальше он объяснил, откуда берутся рога, как он покупает их только у надежных поставщиков, про которых точно знает, что они не охотятся, а если охотятся, то с разрешения Департамента охоты и рыболовства — держат под контролем популяцию.

— Замечательно, — сказала мать. — Пока не забыла, я хотела выпить за… Это что?

Телефон у Мэй бипнул.

— Ничего, — сказала Мэй. — Но через секундочку у меня, наверное, будут хорошие новости. Говори, мам.

— Я просто хотела выпить за то, что мы…

Зазвонил телефон у Мерсера.

— Извините, — сказал он и зашарил по штанам, ощупью отыскивая кнопку отбоя.

— Все закончили? — спросила мать.

— Извините, миссис Холланд, — сказал Мерсер. — Продолжайте.

Но у Мэй снова громко зажужжал телефон, и на экране она увидела тридцать семь новых кваков и сообщений.

— У тебя дела? — спросил отец.

— Пока нет, — ответила Мэй, хотя еле сдерживала восторг. Она гордилась Мерсером — вскоре она покажет ему, какая у него потребительская аудитория за пределами Лонгфилда. Если в первые же минуты пришло тридцать семь откликов, через двадцать минут их будет сотня.

Мать продолжала:

— Я хотела сказать спасибо тебе, Мэй, за все, что ты сделала. Благодаря тебе отец поздоровел, а я не свихнулась. И я хотела выпить за Мерсера — он нам как родной, и спасибо ему за великолепную работу. — Она помолчала, словно ожидая, что вот-вот снова зажужжит. — Короче говоря, я рада, что это пережила. Давайте поедим. А то все остывает.

И они приступили к ужину, но спустя пару минут Мэй услышала уже столько бипов, а лента обновилась столько раз, что сдерживаться стало невмоготу.

— Ладно, сил больше нет. Мерсер, я запостила фотографию твоей люстры, и все в восторге! — Она просияла и подняла бокал. — Вот за что надо выпить.

Мерсер не развеселился.

— Погоди. Куда запостила?

— Это прекрасно, Мерсер, — сказал отец и тоже поднял бокал.

Мерсер бокала не поднял.

— Куда запостила, Мэй?

— Во все тематические сообщества, — сказала она, — и комментарии чудесные. — Она подвигала ленту на экране. — Вот давай я первый прочту. Цитирую: «Ух, какой шик!» Это довольно известный промышленный дизайнер из Стокгольма. Вот еще: «Как это круто. Я что-то похожее видела в том году в Барселоне». Это дизайнер из Санта-Фе, у нее там лавка. Она твоей люстре поставила три звезды из четырех, и у нее есть соображения, что можно улучшить. Наверняка удастся торговать у нее, если захочешь. Или еще…

Мерсер ладонями уперся в стол.

— Перестань. Пожалуйста.

— Почему? Ты еще лучшего не слышал. На «Душе дизайна» у тебя уже сто двадцать два смайлика. Невероятное количество за такое время. У них есть рейтинги — ты в верхней полусотне за сегодня. И я даже знаю, как загнать тебя повыше… — Между тем Мэй сообразила, что такая работа наверняка поднимет ее ИнтеГра выше 1 800. А если достаточно народу купит Мерсеровы люстры, Мэй получит приличный Коэффициент Конвертации и Чистую Розницу…

— Мэй. Перестань. Умоляю тебя. — Глаза у Мерсера были маленькие и круглые. — Я не хочу орать в доме твоих родителей, но либо ты перестанешь, либо я ухожу.

— Да погоди секунду, — сказала она и полистала сообщения в поисках такого, которое его наверняка впечатлит. Было одно из Дубая — если найдется, Мерсерово сопротивление точно ослабнет.

— Мэй, — произнес материн голос. — Мэй.

Но Мэй никак не могла отыскать. Да где же оно? Листая, она услышала, как заскрежетал об пол стул. Но она так близка, вот-вот отыщет, и потому она не подняла головы. А затем Мерсера уже не было, и родители смотрели на нее во все глаза.

— Ты, конечно, молодец, что хочешь поддержать Мерсера, — сказала мать, — но я не понимаю, почему сию секунду. Мы же поужинать собрались.

Мэй поглядела на мать, впитала все родительское разочарование и растерянность, на какие ее хватило, а затем выбежала из дома и нагнала Мерсера, когда он задом выезжал с дорожки.

Скользнула на пассажирское сиденье.

— Тормози.

Его глаза были тусклы, безжизненны. Он затормозил, сложил руки на коленях и выдохнул со всей снисходительностью, на какую был способен.

— Да что тебе взбрело, Мерсер?

— Мэй, я просил перестать, а ты не перестала.

— Я что, больно тебе сделала?

— Нет. Ты сделала больно моим мозгам. Они заподозрили, что ты окончательно сбрендила. Я просил перестать, а ты не перестала.

— Я не перестану тебе помогать.

— Я тебя о помощи не просил. И не разрешал тебе публиковать фотографию моей работы.

— Твоей работы. — В голос просочился яд — ясно, что это неуместно и непродуктивно.

— Мэй, ты лицемерная, ты жестокая и ты черствая.

— Чего? Я полная противоположность черствости. Я хочу помочь, потому что верю в твою работу.

— Да какое там. Ты просто неспособна допустить жизнь в четырех стенах. Моя работа живет в одной-единственной комнате. Больше нигде. Она так задумана.

— То есть бизнес тебе не нужен?

Мерсер поглядел в ветровое стекло, откинулся на спинку сиденья.

— Мэй, у меня острое впечатление, будто мир захватила какая-то секта. Знаешь, что мне тут на днях впаривали? Небось, кстати, не обошлось без «Сферы». Слышала про «Домового»? Фигня такая, телефон сканирует весь дом, ищет везде бар-коды…

— Ну да. И заказывает продукты, когда у тебя что-то заканчивается. Гениальная штука.

— Ты считаешь, это нормально? — спросил Мерсер. — Знаешь, под каким соусом они мне это втюхивали? Утопия, как обычно. На сей раз твердили, что это сократит отходы. Если магазины знают, чего хотят покупатели, им не придется заказывать и доставлять сверх требуемого, не надо будет выкидывать то, что не раскупили. Как и все, что вы нам толкаете, вроде красиво, вроде прогрессивно, но чем дальше, тем пристальнее и централизованнее контролируется все, что мы делаем.

— Мерсер, «Сфера» — это люди, такие же, как я. Ты что думаешь — мы где-то сидим, наблюдаем за тобой, а тем временем замысливаем планетарный захват власти?

— Нет. Во-первых, я знаю, что там такие же люди, как ты. Это и пугает. Каждый из вас по отдельности не знает, чем вы заняты вместе. А во-вторых, ты зря так слепо веришь, что у вашего руководства благие намерения. Много лет крупнейшие интернет-каналы были под контролем довольно приличных людей. Во всяком случае, не мстительных хищников. Счастливые были годы. Но я всегда боялся, что будет, если кто-то прибегнет к такой власти, чтобы карать несогласных.

— О чем ты?

— Ты считаешь, это совпадение, что едва какая-нибудь конгрессменша или блогер какой вякают про монополию, вокруг них вдруг разгорается чудовищный скандал с сексом, порнографией и черной магией? Уже двадцать лет Интернет способен в считанные минуты уничтожить кого угодно, но до твоих Трех Волхвов — по крайней мере до одного из них — никто не рвался никого уничтожать. Для тебя это что, новость?

— Да ты просто параноик. Эти твои теории заговоров меня всегда в тоску вгоняли. Ты прямо как дикарь. А что до страшного «Домового» — Мерсер, ну ты сам подумай, сотню лет были молочники, и они привозили тебе молоко. Они знали, когда оно тебе понадобится. Мясники продавали тебе мясо, булочники завозили хлеб…

— Но молочник не сканировал мой дом! А тут все сканируется, все товарные коды. И уже миллионы сканируют свои дома и все это посылают наружу.

— И что теперь? Ты не хочешь, чтобы в «Шармин» знали, сколько ты тратишь туалетной бумаги? Тебя «Шармин» как-то серьезно угнетает?

— Нет, Мэй, тут другое. Это-то было бы понятнее. Но здесь нет угнетателей. Никто тебя не заставляет. Ты по доброй воле садишься на поводок. И по доброй воле превращаешься в аутистку. Ты больше не ловишь простые человеческие сигналы. Ты сидишь за столом с тремя живыми людьми, они смотрят на тебя, хотят поговорить, а ты пялишься в экран и ищешь фиг знает кого в Дубае.

— Да ты тоже не белоснежно чист. У тебя есть электронка. И веб-сайт.

— Понимаешь, в чем дело… И мне больно это говорить. С тобой уже не очень интересно. Ты по двенадцать часов в день торчишь за столом, а результата ноль, только цифры, которых через неделю не будет и никто про них не вспомнит. Твоя жизнь не оставляет никаких следов. Никаких доказательств.

— Да иди ты на ***,[24]Мерсер.

— Хуже того, ты больше ничего интересного не делаешь. Ничего не видишь, ничего не говоришь. Дикий парадокс в том, что тебе кажется, будто ты в центре всего и от этого твое мнение ценнее, но из тебя самой утекает жизнь. Небось уже который месяц вне монитора ничем не занималась, а?

— Ты все-таки мудак.

— Ты наружу-то еще выходишь?

— А ты, значит, интересный? Идиот, который делает люстры из дохлых зверей? Ты, значит, у нас звезда завораживающая?

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты думаешь, будто ты думаешь, что, пока ты сидишь за столом и рисуешь смайлики, жизнь твоя ужасно увлекательна. Ты комментируешь, вместо того чтоб делать. Видишь Непал на картинке, жмешь смайлик, и тебе кажется, что ты сама туда съездила. А если взаправду поедешь, что будет? Ах, твой сферический рейтинг мирового мудачья упадет ниже уровня! Мэй, ты сама-то понимаешь, как с тобой запредельно скучно?

* * *

Уже который год больше всех людей на свете она ненавидела Мерсера. Это не новость. Он всегда обладал уникальным талантом доводить ее до остервенения. Его профессорское самодовольство. Его антикварный гон. А больше всего его исходное убеждение — глубоко неверное, — будто он понимает ее. Он знал Мэй фрагментами, которые нравились ему, не раздражали, и он внушал себе, что это и есть ее подлинная личность, ее суть. Да что он понимал.

Но она ехала назад, и с каждой милей ей легчало. С каждой милей, что разделяла ее и это жирное ******.[25]При воспоминании о том, что когда-то она с ним спала, ее физически тошнило. В нее что, какой-то контуженный демон вселился? Видимо, те три года ее телом владела некая ужасная слепая сила, не позволявшая ей разглядеть его низость. Он ведь и тогда был жирным? Что это за человек такой, если он жирный даже в школе? И он попрекает меня тем, что я сижу за столом? При его сорока фунтах лишнего веса? Совсем с дуба рухнул.

Она с ним больше не разговаривает. Поняв это, она утешилась. Теплой волной накатило облегчение. Она больше с ним не разговаривает, ни слова ему не напишет. Потребует, чтобы родители прервали с ним отношения. И люстру его сломает; подстроит так, будто это нечаянно вышло. Может, инсценирует кражу со взломом. Вообразив, как изгоняет жирного болвана из своей жизни, Мэй расхохоталась. Этот уродливый потливый лось в ее мире больше ни словечка не проронит.

Она увидела вывеску «Дебютный выход», и внутри ничего не шевельнулось. Она миновала ворота и ничего не почувствовала. Но затем съехала с шоссе и вернулась к пляжу. Почти десять вечера, прокат давно закрыт. Что она тут забыла? Нет, это не потому, что придурок Мерсер спрашивал, выходит или не выходит она наружу. Она только посмотрит, открыто ли; она знает, что закрыто, но, может, Мэрион на месте, может, она разрешит Мэй на полчасика выйти в Залив? Мэрион ведь живет рядом в трейлере. Вдруг Мэй застанет ее на улице и выпросит каяк?