Толстой - участник крымской войны

"Севастопольские рассказы". В 1853 году началась русско-турецкая война. Николай I, полагаясь на нейтралитет Австрии и разногласия между Англией и Францией, решил освободить болгар, сербов и румын от турецкого ига и обеспечить России свободный выход через проливы из Черного моря в Средиземное. Война началась морским боем под Синопом, в котором адмирал Нахимов разгромил турецкий флот. Главнокомандующим Южной армией был назначен тогда дальний родственник Толстого, князь М. Д. Горчаков, занявший Дунайские княжества, победоносно перешедший за Дунай и приступивший к осаде турецкой крепости Силистрия. Охваченный патриотическими чувствами, Толстой обращается с просьбой к брату М. Д. Горчакова Сергею Дмитриевичу о переводе в действующую армию. Его просьба удовлетворена, и в начале 1854 года Толстой переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики. Он ехал на войну с воодушевлением: наконец-то судьба вверила ему дело историческое, достойное праправнука Петра Толстого, знаменитого посла в Константинополе. Предки начинали, а на его долю выпало завершать затянувшийся спор России с Востоком. Свой идеал Толстой ищет не "внизу", не в облике простого солдата, а там, где, по его мнению, творится история, (*92) решаются судьбы народов и государств. Он мечтает о подвиге, о славе. Аристократы, адъютанты при штабе армии, возбуждают в нем зависть. Толстой испытывает "сильнейшее желание" стать адъютантом главнокомандующего, М. Д. Горчакова, приходившегося ему троюродным дядей.

Но в июне 1854 года неожиданно для Николая I терпит полный крах русская дипломатия. Австрия отказывается от нейтралитета, Франция и Англия вступают в войну на стороне Турции, высаживают войска на Крымский полуостров и наносят сокрушительное поражение русским в Инкерманском сражении. М. Д. Горчаков вынужден снять осаду Силистрии и отступить за Дунай. Толстой оставляет Южную армию и отправляется в осажденный Севастополь. Артиллерийский офицер, он находится в резерве Севастопольского гарнизона на Бельбеке. Наши военные неудачи глубоко волнуют его. Наступает довольно болезненный и сложный этап в жизни Толстого. Теперь ему бросаются в глаза лишь бесчинства и вопиющие беспорядки, типичные для тогдашнего состояния русских войск под Севастополем. Он пишет "Проект переформирования армии", в котором, вскрывая пороки военной системы николаевской армии, еще не видит "скрытой теплоты патриотизма" простых матросов и солдат. Солдат в "Проекте" - "существо, движимое одними телесными страданиями". Он дерется с врагом "только под влиянием духа толпы, но не патриотизма". Толстому кажется, что "человек, у которого ноги мокры и вши ходят по телу, не сделает блестящего подвига". Но разочарование Толстого в деятельности "верхов" и кризис его патриотических чувств окажутся лишь этапом на пути к новому духовному возрождению. Оно произойдет в апреле 1855 года, когда Толстой попадет, из резерва на Язоновский редут четвертого бастиона Севастополя. Общаясь с солдатами и матросами, Толстой убеждается в том, что истинный патриотизм, глубокую любовь к родине следует искать не в высших сферах, не у адъютантов и штабных офицеров, а в среде простых людей, на плечи которых падает основная тяжесть войны. На Язоновском редуте укрепляется вера Толстого в духовные силы народа и совершается перелом во взглядах, аналогичный тому, какой переживут в ходе Отечественной войны 1812 года Пьер Безухов и Андрей Болконский - герои будущего романа-эпопеи "Война и мир".

После уроков апрельских дней 1855 года резко изменяется в дневниках и письмах Толстого круг его симпатий и антипатий. Появляется презрительное отношение к адъютантам, офицерам-аристократам. Характерные в начале Крымской (*93) кампании честолюбивые мечты кажутся теперь Толстому эгоистическими. Начиная с апреля 1855 года он с завидным упорством преследует в себе это чувство, отмечая каждое его проявление: "тщеславился перед офицерами", "был тщеславен с батарейными командирами".

Глазами крестьянина (матроса, солдата) смотрит теперь молодой офицер на происходящие события. Народный склад ума обнаруживается в сатирических песнях, сочиненных Толстым. В "Песне про сражение на речке Черной 4 августа 1855 года" с неподдельным народным юмором высмеивается "искусство" командиров, составляющих планы и "диспозиции":

Долго думали, гадали,
Топографы все писали
На большом листу.
Гладко вписано в бумаги,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить.

Горький опыт Крымской кампании дал автору "Войны и мира" большой материал для обличения генералов-теоретиков, которые "так любят свою теорию, что забывают цель теории - приложение ее к практике...". А единение лучших людей из господ с простыми солдатами, пережитое Толстым на четвертом бастионе, явилось зерном "мысли народной", утвердившейся в романе-эпопее "Война и мир". Испытав тяготы Севастопольской осады с июня 1854 года по апрель 1855 года, Толстой решил показать Крымскую войну в движении, в необратимых и трагических переменах. Возник замысел изображения "Севастополя в различных фазах", воплотившийся в трех взаимосвязанных рассказах. "Севастополь в декабре" - ключевой очерк севастопольской трилогии Толстого. В нем формируется тот эстетический идеал, тот общенациональный взгляд на мир, с высоты которого освещаются дальнейшие этапы обороны. Рассказ напоминает диалог двух разных людей. Один - новичок, впервые вступающий на землю осажденного города. Другой - человек, умудренный опытом. Первый - это и воображаемый автором читатель, еще не искушенный, представляющий войну по официальным газетным описаниям. Второй - сам автор, который, изображая первоначальные ощущения новичка, руководит его восприятием, учит "жить Севастополем", открывает народный смысл совершающихся событий.

В начале рассказа Толстой сталкивает читателя с неразрешимыми для него противоречиями. С одной стороны, "кровь, грязь, страдания и смерть". С другой - атмосфера какого-то оживления, которая царит в осажденном городе. Как согласовать друг с другом эти противоречивые факты?.. Толстой учит "сопрягать", сравнивать, связывать друг с другом разные впечатления бытия. Вначале он показывает новичку "фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку... так же спокойно и самоуверенно и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске". Затем проявление этого неброского, народного в своих истоках героизма Толстой подмечает "и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания", превращенного в госпиталь. Чем питается этот будничный, повседневный героизм защитников города? Толстой не торопится с объяснением, заставляет всмотреться в то, что творится вокруг. Вот он предлагает войти в госпиталь: "Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы,- это дурное чувство,- идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними..." О каком дурном чувстве стыда говорит Толстой? Это чувство из мира, где сочувствие унижает, а сострадание оскорбляет болезненно развитое самолюбие человека, это чувство дворянских гостиных и аристократических салонов, совершенно не уместное здесь. Автор призывает собеседника к открытому, сердечному общению, которое пробуждает в участниках обороны атмосфера народной войны. Здесь исхудалый солдат следит за нами "добродушным взглядом, и как будто приглашает подойти к себе". Есть что-то семейное, народное в стиле тех отношений, которые установились в декабрьском Севастополе. И по мере того как герой входит в этот мир, он освобождается от эгоизма и тщеславия. Толстой подводит читателя к пониманию основной причины героизма участников обороны: "...Эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого,- любовь к родине".

"Севастополь в декабре", подобно "Детству" в предшествующей трилогии, является зерном "Севастопольских рассказов": в нем схвачен тот идеал, та нравственная высота, с вершины которой оцениваются события последующих двух (*95) рассказов. Сюжетные мотивы "Севастополя в декабре" неоднократно повторяются в "Севастополе в мае" и "Севастополе в августе": общий план, посещение госпиталя, дорога на четвертый бастион, пребывание на переднем крае обороны. Во втором рассказе Толстой еще раз проводит по этим кругам своих героев-аристократов, чтобы подчеркнуть разительную перемену в настроении и поведении верхов на втором этапе Севастопольской обороны. В первом рассказе герой преодолевает страх смерти, не замыкаясь в себе, а открываясь миру. Он говорит с ранеными, присматривается к солдату, который со смехом бежит мимо. И по мере того как чувство солидарности с рядовыми защитниками города невольно распрямляет его грудь, исчезает мучительное чувство одиночества. Он видит, что все идут по дороге смерти, что солдаты и матросы под бомбами курят трубки, играют в карты, переобуваются, едят - живут. Он чувствует, наконец, "скрытую теплоту патриотизма"; объединяющую этих людей в минуты общенационального испытания, и поднимается над своим эгоистическим "я" в иное измерение жизненных ценностей, где на первом плане, побеждая смерть, стоит чувство любви к родине, к России. Историзм толстовского художественного видения жизни во втором рассказе проявился как в изображении отдельных героев, так и в создании целостного образа севастопольского гарнизона и - шире - самой войны. Рассказ "Севастополь в мае" знаменует новую фазу этой войны, не оправдавшей надежд на единство нации. Тщеславие, а не патриотизм оказалось решающим стимулом поведения в кругу людей, стоящих у власти, подвизающихся в штабах армий и полков. И Толстой беспощадно осуждает такую войну, которая ради крестиков-наград, ради повышений по службе требует новых и новых жертв, новых и новых гробов да полотняных покровов. Имевшая священный, патриотический смысл в первый период обороны, когда еще помнили Корнилова и жил любимый народом Нахимов, война все более и более этот смысл теряла, по мере того как на первый план в ней выдвигались карьеристские соображения и тщеславные побуждения "маленьких наполеонов".

В "Севастопольских рассказах" впервые в творчестве Толстого возникает "наполеоновская тема". Писатель показывает, что офицерская элита не выдерживает испытания войной, что в поведении офицеров-аристократов эгоистические, кастовые мотивы к маю 1855 года взяли верх над ины-(*96)ми мотивами, патриотическими. Вместо сплочения нации целая группа людей, возглавлявших государство и армию, обособилась от высших ценностей жизни миром, хранителем которых был простой солдат. Героями "Севастополя в августе" не случайно оказываются люди не родовитые, принадлежащие к мелкому и среднему дворянству: к августу 1855 года бегство аристократов и штабных офицеров из Севастополя под любыми предлогами стало явлением массовым. Время перед последним неприятельским штурмом севастопольских твердынь по-своему рассортировало людей. В критические для России минуты между разными группами внутри офицерского круга растет взаимная отчужденность. Если штабс-капитан Михайлов еще тянулся к аристократам, то Михаилу Козельцову они глубоко несимпатичны. Ход событий заставляет Михаила Козельцова отречься от офицерской верхушки, принять народную точку зрения на жизнь, прислушаться к мнению рядовых участников обороны. "Севастополь в августе" - это своеобразное возвращение к "Севастополю в декабре". Но только в августе вместе с народом оказываются лишь единицы из офицерского сословия, что придает заключительному рассказу трагический оптимизм. Севастополь пал, но русский народ вышел из него непобежденным духовно. "Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставшийся Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам".