Межобщинная интеграция

По-видимому, такой обмен и становится тем объективным основанием, где возникает единый язык и единая система ценностей (которые, собственно, и становятся предметом обмена). Он же вовлекает в единый оборот и обмен брачными партнерами. Поэтому в известной мере границы впервые возникающего рода могут быть очерчены пределами именно этой сферы.

Леви-Стросс значительно расширяет представление о формирующейся на самых ранних этапах становления социума системе всеобщего обмена; по его мнению, именно она полагает начало замещению кровных связей социальными. В его теории родства и анализе мифологии обмен занимает центральное место и понимается более широко, чем упомянутыми выше авторами, поскольку его составляющими предстает обмен женщинами, информацией и товарами^[34].

Если видеть в обмене, о котором говорит Леви-Стросс, лишь один из механизмов рождения социальных связей и замещения ими биологических, он едва ли вызовет возражения. Однако сводить к нему все связанное с формированием социума и социальной жизни — значит совершать ошибку. Она состоит в том, что такое расширительное представление в неявной форме предполагает существование уже не просто сформировавшихся, но и завершивших переход к патриахату крупных социальных объединений, которые интегрировали и растворили в себе первичные полу-животные группы. Ведь если одним из предметов обмена становится женщина, значит, ее подчиненное положение по отношению к мужчине — свершившийся факт. Причем свершившийся не только на внутриобщинном уровне; подобный обмен может стать реальностью только там, где «смена лидеров» произошла у обеих его сторон. Кроме того, здесь (столь же неявно) предполагается существование централизованного управления жизнью сообщества, наличие сложившегося производства и вполне развитой культуры. Только стечение этих условий может обеспечить товарообмен, одним из предметов которого должны стать женщины. Словом, такой взгляд предполагает существование вполне сформировавшегося социума, в котором кровно-родственные связи уже практически полностью вытеснены социальными. Но тогда непонятно, откуда все это берется. Тем более непонятно происхождение общей системы знаковой коммуникации, единого языка, без чего невозможен никакой обмен никакими «словами». Всему этому должны предшествовать какие-то промежуточные механизмы, ведь чисто биологические не могут трансмутировать в социальные скачкообразно. Наконец, зачем вытеснять биологические связи социальными, если первые давно уже замещены вторыми?

Централизованное управление обменом брачных партнеров невозможно уже в силу его отсутствия. Тем более он невозможен там, где речь идет о больших территориях, заселенных изолированными друг от друга общинами, еще не имеющими ни общего языка, ни общей системы ценностей. И вместе с тем трудно возразить тому, что социальность начинается лишь с вытеснением кровнородственных связей. Однако если видеть в обмене, о котором говорит Леви-Стросс не начало, но результат каких-то предшествующих (куда более фундаментальных) эволюционных сдвигов, всё — и товары, и «слова», и женщины — встает на свои места.

Как бы то ни было, поиск брачных партнеров на стороне первоначально должны брать на себя формирующиеся в каждой из первобытных общин, столь же стихийно, как и сам род, центры его будущей кристаллизации. Другими словами, те новые лидеры, «культурные герои» которые, благодаря особенностям своей психики, способны освоить значительно большие информационные массивы и замкнуть на себя впервые возникающие социальные связи. Именно они — поначалу на некоем микросоциальном уровне — начинают управлять распределением и координацией труда, отчуждением его продуктов и принуждением к их распределению и обмену. Именно этим центрам предстоит стать зародышами будущих патриархальных семей. Разумно предположить, что эти новые лидеры становятся первыми регуляторами социальных контактов и на межобщинном уровне. В свою очередь, расширение подобных контактов сообщает импульс формированию общего языка, общих идеологем, наконец, общей системы ценностей, не последнее место в которой находится и женщинам. Словом, с одной стороны, следствия не могут рождаться прежде своих причин, с другой, как ни парадоксально,— после.

Таким образом, переход к оседлости, взрывная диверсификация материальной деятельности, появление широкого спектра сложносоставных орудий, формирование знаковой коммуникации и сознания, становление рода и патриархальной семьи происходит одновременно, в одном потоке перемен. Поэтому можно предположить, что становление семьи и формирование рода это не сменяющие друг друга фазы, но разные стороны одного и того же процесса. Все перечисленное — это единый сложный перепутанный клубок проблем, разрешаемых только комплексно, но зато в результате их комплексного разрешения перед нами встает совершенно новая реальность — человек и общество. Все, что предшествовало ей, было лишь переходным периодом от биологической эволюции к собственно человеческой истории.

Там же, где весь перечисленный комплекс не находит своего разрешения, даже сложившаяся практика брачного обмена не ведет ни к формированию рода, ни к образованию семьи; в пределах общины продолжает господствовать общность жен и детей, сама же община остается первобытной. Словом, есть основание заключить, что появление древней формы семьи является таким же критерием окончательного расставания человека со своим животным (и даже полу-животным) прошлым, как и те, о которых вкратце было упомянуто здесь.

Выводы

1. Понятие семьи не сводится к группе лиц, объединенных кровнородственными отношениями. С самого начала своего формирования она образует собой своеобразную капсулу, лишь ядром которой является человек. Всё остальное — люди и вещи — с самого начала связано с ним не узами крови, но совместным воспроизводством того маленького мирка, в котором замыкается их — людей и вещей — совместное существование.

2. Каждый из тех, кто входит в это объединение, представляет собой сложную амальгаму собственно человека и вещи, при этом каждая «человеко-вещь» образует собой структурный элемент сложной самовоспроизводящейся системы, в которой складывается свое распределение функций и — производный от исполняемой роли — конкретный способ связи каждого с каждым элементом общесемейного достояния.

3. Главным в жизни семьи оказывается не детопроизводство и социализация ее новых членов, но обеспечение преемственности именно этой сложной системы связей. Поэтому и укрепление семьи, умножение рода обеспечивается не одним деторождением, но и включением в свой состав любого, кто способен служить прежде всего их цементированию, а также сохранению ее позиций в общей структуре и в общей системе жизнеобеспечения социума.

4. Семья не предшествует роду и не является результатом его разложения. Она возникает и развивается одновременно с ним и является таким же продуктом переходного периода, который завершается «неолитической революцией», как и все другие институты зарождающейся цивилизации.

5. Окончательное ее становление сопровождается разложением матриархата, рождением новых центров кристаллизации социума — «культурных героев», способных ориентироваться в качественно новой, к тому же более широкой сфере условий совместного существования, где теряют прежнее значение многие биологические инстинкты и вместе с ними — кровнородственные связи. Именно на них начинают замыкаться все собственно социальные контакты, которые, благодаря этим же «героям», выходят на межобщинный уровень.