Шепот звезд

Недалеко от дома, когда с Юркой мы уже расстались, я наткнулся на тетю Вику. У нее просто злодейская какая-то особенность — то и дело попадаться мне навстречу.

Она, конечно, воздела к небу руки:

— Геля! Еще утро, а ты уже похож на чучело! Ступай приведи себя в порядок! Ты не ребенок, а сплошная аномалия!

Раньше я думал, что «Аномалия» — это имя какой-то девочки-неряхи, и обижался. А потом узнал, что это просто ненормальность. Ну, и перестал обижаться.

Я зашагал к дому, а тетушка шла сзади.

— Гелий, ну почему ты не можешь выглядеть как нормальные дети?.. Вот хотя бы как этот мальчик. Посмотри.

Я посмотрел.

«Этот мальчик» шел по другой стороне улицы… Такие мальчики, наверно, специально существуют в природе, чтобы радовать тетушек и бабушек. Шагает чистюля, скрипку в футляре тащит, под ноги смотрит, чтобы ла­ковые башмачки не поцарапать. Причесанный, в желтом костюмчике, на шее даже бантик — тоже ярко-желтый, с черными горошинами. На брючках стрелочки нагла­жены…

Я хмыкнул по-юркиному, затолкал кулаки в карманы и зашагал быстрее. Затопал по асфальту. С сандалий посыпались чешуйки высохшего ила.

— Не вздумай в такой чудовищной обуви заходить в комнаты,— сказала тетя Вика.

Я вымыл сандалии на дворе под краном и потащил их сушиться на крышу.

— Опять тебя понесло куда-то! Сломаешь шею,— сказала бабушка из своего окна. Ее окно рядом с при­ставной лестницей, это очень неудобно.

— Не всем на скрипке играть,— буркнул я. И поскорее наверх. Там я поставил сандалии на решетку солнечного энергонакопителя, а сам пролез на чердак.

Пол на чердаке был посыпан негорючей пластиковой крошкой, она колола босые ноги. В углу я отодвинул поломанный кухонный автомат и вытащил из старого бочонка приемник.

Это был совсем старинный приемник, ламповый «Ре­корд». Он когда-то стоял у дедушкиного дедушки, да и в те времена это была устаревшая модель. Я отыскал его здесь прошлой весной. Протянул из своей комнаты удлинитель, думаю: дай включу эту машину. Что будет? Смотрю: лампы засветились. Что-то потрескивать стало, потом даже голос какой-то пробился. Интересно так…

Тогда я и придумал свою звездную станцию.

Я про нее никому-никому не рассказывал. Потому что засмеются: на Земле и на других планетах такие гро­мадные звездные зеркала и антенны стоят, супертелескопы на спутниках, скадеры добрались до дальних звезд, а на крыше двухэтажного домика сидит третьеклассник и пы­тается услышать космические голоса. С помощью до­исторического приемника и зонтика.

Из черного старого зонтика я сделал антенну-зеркало. Его я тоже нашел на чердаке и оклеил изнутри фольгой от чая и шоколада. Получилось что-то вроде маленького локатора. Я, конечно, не разбирался ни в физике, ни в астрономии, ни в радиотехнике. Но про большие звезд­ные станции кое-что читал в «Технике юных» и решил, что у меня будет такая же, только очень маленькая. Если какие-нибудь сигналы от звезд попадут в мой «отражательный» зонтик, они соберутся в фокусе, как раз на кончике стальной проволоки, которую я приладил к рукоятке зонта. А оттуда — в приемник. Потому что другой конец проволоки я засунул в гнездо ан­тенны.

Вдруг я однажды услышу что-нибудь такое… зага­дочное и совсем неожиданное? Нам даже в школе рас­сказывали, что важные открытия иногда делали не на­учные работники, а разные любители с помощью нехитрых аппаратов…

И вот я по ночам тихонько забирался на крышу и слушал звезды. Никто про это не знал, кроме старого Дуплекса. Я был очень осторожен.

Шкала у приемника оказалась разбитой, настройку заело на одной волне (понятия не имею, на какой). Поэтому я не таскал его на крышу, включал на чердаке и только протянул наверх провод с наушниками. Когда приемник нагревался, в наушниках начинало шипеть и потрескивать. Я садился у каминной трубы, легкий зонтик брал за края и направлял его рукоятку к звездам. То есть антенну направлял.

Теплый воздух подымался от земли и уходил вверх с гребня крыши. Обтекал меня. Внизу трещали ночные кузнечики. Вокруг переливались огни Старогорска. Но я смотрел только вверх. Звезды были большие. Белые и немножко мохнатые от лучей. Между ними искрилась в черноте звездная пыль. Я переводил острие антенны от одной звезды к другой, и мне казалось, что конец стальной проволоки ходит где-то посреди Вселенной. Шорох в наушниках иногда угасал, иногда нарастал. Словно кто-то шептал недалеко от меня — то в сторонке, то у самого уха. Неразборчиво шептал, но иногда очень настойчиво: будто хотел что-то объяснить, но не знал нашего языка.

Бывало, что и настоящие передачи пробивались: слова, музыка, песни. Одну песенку я слышал несколько раз, и она мне очень нравилась. Но больше всего я любил шорохи и шепот. Может, это сами звезды шептали? Или люди с незнакомых планет? Может, жители далекой Леды, где скадермены отыскали развалины мостов и зданий? Вдруг они летят в пространстве и пытаются рассказать, почему покинули свою родину…

Я так и называл эти шорохи — «шепот звезд».

Среди ночи я через окно возвращался в дом и под одеялом, при фонарике, делал запись в «Журнале на­блюдений»:

«11 июня 209 г. к. э. Сегодня в 00.05 опять слышал шепот, похожий на считалку про шесть мышей. А еще что-то потрескивало, будто от звезд шли электрические искры. Потом была еще неизвестная колыбельная песенка, я разобрал несколько слов. Небо было чистое и звезды яркие».

Звезды всегда были яркие. И они меня прямо заво­раживали. Хоть я и не понимал ничего в космических науках, но все-таки, наверно, сказывалось, что я внук астронома Травушкина. Жаль только, что я совсем не помнил дедушку, он умер, когда мне было чуть больше года…

В те ночи, когда я слушал шепот звезд, я был до обалдения счастливый. Наверно, не меньше, чем скадермен, который идет в бросках от звезды к звезде. Но как любит повторять бабушка, все проходит, все ме­няется.

В середине лета я встретил Юрку, и жизнь пошла другая. Она так меня закрутила, эта жизнь, что стало не до ночных наблюдений. Но приемник я сберег: вдруг пригодится еще!

И вот пригодился. Немножко жалко отдавать, но у меня он без дела, а Ереме нужен до зарезу. Пусть уж…

Приемник я спустил с крыши на веревке, потом спу­стился сам (не по лестнице, а по стержню заземления) и спрятал «Рекорд» за будкой Дуплекса.

После этого я проник в комнату дедушки.

Здесь золочеными рядами стояли за стеклами ужасно старые книги. Чернела карта звездного неба. На боль­шущем глобусе горел яркий солнечный блик. И со щел­каньем качали тяжелый маятник древние пружинные часы со стрелками.

Машинка стояла на краю зеленого, как стадион, письменного стола. Она была накрыта полированной ореховой коробкой. На коробке блестели бронзовые узорчатые уголки. Машинку никто никогда не открывал (только я иногда поднимал крышку и осторожно давил клавиши).

Я снял коробку и оглянулся на дедушкин портрет. Бородатый дедушка улыбался. Он знал, какое дело я задумал, но, видимо, не сердился. А чего сердиться? Тут машинка стоит просто так, а там она нужна человеку. Для цела! И ничего с ней не случится за два дня.

Так я себя успокаивал. Но все равно я понимал, что делаю скверную штуку. Вздыхая и казнясь, я убрал машинку со стола, а футляр оставил на месте. Завернул машинку в старую папину куртку из плотной тетратка-ни — я нашел ее на чердаке и прихватил с собой. При­слушался. В доме стояла тишина: тетя Вика куда-то ушла, бабушка дремала наверху. Я поднял раму. Окно выходило в чащу сиреневых кустов…

Машинку я закидал лопухами рядом с приемником. Из будки вылез Дуплекс. Это кудлатый пес, большеухий, песочного цвета. Он обитал здесь давным-давно и раньше был дедушкиным любимцем. Дуплекс посмотрел синими водянистыми глазами и ткнул меня в ногу мокрым носом: погладь. Я погладил и признался:

— Плохой я человек, Дуплекс…

Он вздохнул и мотнул головой: «Нет, хороший».

— Для тебя-то я всегда хороший… Ладно… А как я все это потащу? Придется идти за Юркой.

Дуплекс кивнул: «Иди».