По поводу панк-оперы «Медея. Эпизоды»

И уважаемый рецензент, и читатель (если таковой будет у данного исследования) могут спросить: а при чём тут панк-опера «Медея. Эпизоды», которая в названии настоящей дипломной работы не представлена? Один ответ на этот вопрос был дан ранее: оба произведения входят в сборник «Медея», оба произведения построены на актуализации классического образа. А вот ещё аргумент: и монодрама, и панк-опера представляют собой поворотное явление в творчестве поэта-панка Лёхи Никонова, а также в известном смысле – в восприятии подобного рода поэзии нашим социумом. Если ещё проще выразиться, то можно сказать, что из чисто маргинального явления подобного рода тексты становятся… если не вполне кодифицированными и «нормальными», то уж точно пряного привкуса эпатажа во многом лишаются. Нормальные спектакли проходят, полиция никого не разгоняет, дискуссии устраиваются и даже поэт-панк почти перестаёт ругаться матом – тоже меняется? Каким образом меняется? Не будем спешить с ответом…

Премьера панк-оперы «Медея. Эпизоды» состоялась 21 апреля 2011 года в клубе «Космонавт», а как она была задумана и создана, об этом рассказал автор в одном из своих бесчисленных интервью: «Первая пульсация этой поэмы произошла в Роттердаме, где Никонов был у своего друга-художника, и начал писать там короткие прозопоэтические куски. Был написан черновой вариант первого акта, и он тогда уже примерно понимал идею поэмы, к несчастью, не понимая на тот момент ни её формы, ни финала. Потом вернулся в Питер, и ему предложили написать о Медее пару диалогов для камерного спектакля. Вначале Леха, конечно, скептически к этому отнесся – хотя любит писать на заказ, (далее уже сам Лёха говорит – А.М.) «это в определенном смысле дает некую широту – когда тебя ограничивают формой, ты можешь писать то, что интересно именно тебе, но через заявленный сюжет и таким образом ты выявляешься ярче… Так вот … чёрно-фиолетовой, громыхающей от грозы ночью, полтора года назад меня посетили Джулиано и Илона и буквально потребовали написать монолог на тему известного мифа… Я написал за ночь…». (С этого места опять журналист – А.М.) И тут они начали понимать, что это не может быть камерный спектакль – и стали потихонечку думать, что делать дальше. В результате они имели то, что имели – 12 человек на сцене, две группы, 32 КВТ звука и безупречную игру Илоны Маркаровой. Алексей Валерьевич вообще «Медею» писал с Илоны фактически, с ее жестов, мимики, с ее внутреннего состояния – как сам понимал его на тот момент» [8].

Далее всё как-то застопорилось, но прорыв произошёл, когда он и должен был произойти. Слово автору: «Я встал на третьем акте годом раньше, но счастливый момент был для меня 5 дней назад, когда мы с ПТВП играли концерт в Самаре… и после… уже ночью меня разбудили фанфары финала… – я вдруг понял, как я закончу свою «Медею». В принципе, к третьему акту наброски уже готовы, Медейские монологи написаны. Все равно что-то сдерживало… Но в ту удивительную ночь я вдруг отчётливо, как на проявленном фотоснимке – понял, какой будет финал, а это, считай, полдела. Для меня, по крайней мере. В идеале я бы, конечно, хотел до лета закончить, потому что «Медея» – это не только поэма. Как всегда у меня, сборник, с на этот раз 80-90 стихами, и, привязанная к ним поэма. Я сторонник гипертекста … это и будет гипертекст. Да, мы провели ни одну ночь в жесточайших спорах о том, что мы вообще будем делать. Я, на самом деле, вначале видел Медею совсем другой. В большей степени я полагался на театральное чутье Джулиано, потому что в этом смысле я дилетант. Хотя это тоже хорошо, потому как кое-какие мои дилетантские идеи вроде бы как были приняты, за что я ему очень благодарен» [8]. Прошу извинить, но в этой цитате ряд грубых орфографических ошибок исправлены, может быть, это было так задумано, но как-то неприятно было на них смотреть, так что ещё раз – прошу извинить, синдром филолога...

О концепции… сборника?, панк-оперы?, спектакля? – скажем так: общей концепции, ибо она реально общая. Версия от Лёхи уже из другого интервью: «По справедливому замечанию одного русского философа, Миф сам по себе не является ни идеей, ни понятием. Миф – это сама жизнь… Медея… Сжигающая город отравительница. Убийца собственных детей… Идеальное пугало для обывателя. Обращаясь к Мифу, воплотившему в себе события столь неоднозначные, необходимо освободиться как от морализаторских, гуманистических, так и от патриотических иллюзий… Всё это не для «прекрасных душ»… Грядущая революция в силу неизбежных исторических законов будет куда более кровавее предыдущих… Понимают ли меня? Никаких предостережений. Мы приветствуем любой бунтарский, бессмысленный, анархистский кошмар, как справедливое возмездие… Медея – революция! Медея – кровавый призрак! Медея – возмездие за раболепие! Медея – оружие богов! Медея — это я!..» [29]. Какой из Лёхи теоретик – мы уже знаем. Концовка данного высказывания – это, собственно, уже стихи, верлибр натуральный. Миф, конечно же, это не жизнь, а некая органичная чувственно-интеллектуальная концепция мира, где всё со всем взаимосвязано и на всё можно чудесным (сакральным) образом повлиять. Журналисту тоже недостаточно лёхиных ритуальных выкриков, и он (а, может, и она – в данном интервью не указано, кто его собственно берёт), автора как бы отстраняет и вещает сам: «Миф – это спектакль? Колхида и Древняя Греция, Грузия и Россия. История повторяется. Медея – апофеоз матриархата. Женщина, покинувшая родину и разрушившая свою жизнь ради любви. О ней написано множество пьес и везде она – детоубийца. Отталкиваясь от факта, что Еврипид приписал убийство детей Медее за взятку для очищения доброго имени Коринфа, культовый поэт Лёха Никонов специально для спектакля «Медея. Эпизоды» написал поэму «Медея», монологи из которой и составляют литературный дискурс спектакля. История колхидки Медеи, изгоняемой из Коринфа за колдовство, и история современной эмигрантки, выдворяемой из-за отсутствия отметки в паспорте – в чем разница? Лёха Никонов доказывает, что Медею оклеветали и что мифу не стоит верить, так же как нельзя верить тому, что СМИ рассказывают про грузино-­осетинскую войну. Внешней стороной вопроса занимался Павел Семченко («АХЕ»), смешавший на сцене предметный театр с театром теней и анимацией. На сцене то ли тайная вечеря оппозиции – то ли панк-концерт. То ли инженерный театр – то ли ­исторический суд. Илона Маркарова в роли Медеи неистовствует, рычит, поет, воет, мажет лицо кровью и цедит кровавое молоко из пластиковой груди» [29].

Спектакль выдвинут на соискание Независимой Музыкальной Премии Артемия Троицкого «Степной волк» в номинации «Нечто». А что за театр такой? Извольте: «Театро Ди Капуа», основан в 2008 году в Санкт-Петербурге Д. Ди Капуа и Илоной Макаровой…

Из журналистского комментария выделим фразу: «Женщина, покинувшая родину и разрушившая свою жизнь ради любви». Можно сказать, что это семантическая доминанта версии мифа о Медее от Лёхи Никонова и «Театро Ди Каприо». Помимо реабилитации мифологической Медеи в спектакле (и в поэме) параллели с современностью. «Коринф» – современное государство (тоталитарное, конечно же), общество, Система. «Медея» – олицетворение любви, протеста, революции, поэзии…

Позвольте, а как же миф? Это журналист совместно с поэтом могут думать, что миф о Медее однозначен, закончен и нуждается только в переосмыслении. Миф о Медее (как и многие другие мифы) внутренне противоречив, это как бы и не миф вовсе, а – совокупность семантических блоков, из которых Лёха смело вычленяет свой инвариант. Давайте обозначим их все и выделим (подчеркнём) те, которые угодно было акцентировать автору панк-оперы:

– Медея – племянница (или сестра) нимфы Кирки (Цирцеи),

– Медея дочь Гекаты (или Идии) и царя Колхиды Ээта,

– Медея – внучка Гелиоса,

– боги внушили ей любовь к Ясону, Медея помогла герою выдержать испытания и получить золотое руно,

– чтобы задержать погоню, Медея убивает своего брата Апсирта и разбрасывает куски тела по морю,

– Медея заманила возглавившего погоню брата в ловушку, и Ясон убил его,

– Медея погубила царя Пелия, убедив дочерей царя, что его можно омолодить, если убить, расчленить и сварить в котле,

– за это Медея и Ясон были изгнаны из Иолка и поселились в Коринфе, там Медея родила двух сыновей,

– когда Ясон задумал жениться на дочери Креонта, царя Коринфа, Медея послала ей одеяние (пеплос), надев которое девушка сгорела,

– Медея убивает своих детей и улетает из Коринфа на колеснице запряжённой крылатыми конями (драконами?),

– детей Медеи убивают коринфяне из мести,

– в Афинах Медея стала женой царя Эгея, родила ему сына Меда,

– пыталась погубить сына Эгея Тесея, за что была изгнана царём из Афин,

– Возвратилась в Колхиду, где её сын Мед, убив царя, сам стал царём,

– Мед погиб в бою. А Медея помогла воцариться своему престарелому отцу,

– после смерти перенесена на острова блаженных, где стала женой Ахилла [42, 130-131].

Что можно сказать в плане предварительного замечания? Из представленных семантических блоков логически-цельный сюжет составить никак не получится, ибо некоторые тезисы друг другу противоречат. Версия о том, Евпипид за взятку от Коринфа сочинил версию о том, что героиня сама убила своих детей, современна, наивна и – забавна (она больше говорит о характере создателя версии).

Лёха довольно смело обращается с древним мифом, семантически размыкая его. И ещё: помимо аспекта объектного (о чём речь) не будем забывать и аспект субъектный: кто говорит и как говорит [31, 32]. «Я» тут равняется «Медея». Только для Медеи из мифа она что-то уж слишком много знает…

Из Песни первой:

Я вас приветствую, рабы!

Вы заслужили свой удел.

Свободный человек не будет

пресмыкаться;
Терпеть высокомерие богатых

И низость власть имущих.

Вам воля и свобода вовсе не нужны.

И слушая мой монолог

Вы думаете, что он касается событий,

Которые давно прошли...

Где те царицы, короли?

Что управляли городом, страною

И жизнью своих подданных?

Давно в могиле! А я, поэт, или актриса

И кулисы

Граница, за которой та другая...

Возможно так. Я приглашаю

Рабов, что приняли ярмо тирана,

Приветствуют его, гордятся тем,

Что их страна внушает страх

Соседним государствам. И всеми

признанный монарх

Владеет царством.

Я приглашаю вас, рабы!

Ибо свободных в этом зале нет,

Отметим тут два аспекта: провокативно-эпатирующее обращение к зрителям (рабы) и семантическое размыкание мифа, который сразу начинает контактировать с нашей современностью, с Системой, которой сразу поэт (и актриса, Медея) бросают вызов. Можно предположить, что «рабы» сразу начали хохотать и – аплодировать.

Из Второй песни:

Я выбрала тебя,

А значит, выбрала любовь.

А что любви помеха?

Тем более любви,

Которая купается в крови?

О, мой Ясон, мы реки крови будем

проливать!
И это будет наш венчальный пир.

Мой муж, у нас с тобою под ногами целый

мир!
Бери его, меня, руно

И знай – с тобою заодно Медея…

Никаких там – «боги внушили любовь». Сама выбрала, сама отдалась, сама руно вручила. Эта версия мифу слегка противоречит, но именно слегка (Медея может не сознавать субъективно, что любовь ей внушили боги, а думать, что это её личная инициатива).

Из песни Седьмой:

Моя любовь по ветру треплется

Наклеенной афишей –

Зачем? Зачем? Зачем?

Смотрите на меня!

Нет ничего

Ни в будущем, ни в прошлом.

И даже здесь на сцене,

Я вынуждена повторять

Все то же самое,

Что и в Коринфе,

Что вас сведет с ума.

И как вам объяснить,

Зачем сгорят дома,

Что заслужили смерть?!

Всех вас пожрет огонь!

Детей и взрослых, стариков...

Здесь справедливость ни при чем,

Здесь – месть богов.

Анархия!
О, солнце мира!

Пускай горят квартиры,

Дворцы и хижины.

Пусть ночь обрушится на мир!

Все революции пусть будут сразу

И весь ваш мир пусть захлебнется

От крови красной.

Что такое «Коринф» в художественном мире панк-оперы «Медея»? Современный город в Греции? Кстати, он был выстроен за несколько километров от древнего Коринфа, разрушенного землетрясением 1858 года (сбылось проклятие Медеи?) Древнегреческий полис славился некогда своей чернофигурной керамикой, знаменитыми коринфскими шлемами, закрывающими всё лицо гоплита, храмом Афродиты, в котором во множестве базировались проститутки во главе с самой высокооплачиваемой гетерой Лаисой. Древнегреческая пословица: «Не всякому плавать в Коринф». Смысл: там всё дорого. Не каждый может себе проживание там позволить [34]. В панк-опере Коринф превращается в некий концепт*: это и полис древнегреческий, и вообще место, где убивают, угнетают, лгут, которое… однако не будем забегать вперёд…

Из Восьмой песни:

Итак, они убиты.

Креонт отдал моих детей

На растерзание толпе,

Когда увидел,

Что отрава

Потекла из диадемы,

А свадебное платье загорелось,

Превратив невесту

В горящий факел...

Чего он ждал от дочери Цирцеи?

Я буду ноги мыть отродию Креонта?

И вот, созвав народ,

Которым называют чернь придворную;

Им объявил,

Что я убила собственных детей

Из ревности.

И трупы их он рядом положил

С той падалью,

Что собиралась их своими объявить.

Тех мальчиков,

Что оживляли тишину дворца

Своими играми и криками,

Убил жестокий царь...

Моих детей Эллада погубила!

Как сделала посмешищем мою любовь.

Цивилизованные греки,

Вы пыль в глаза умеете пускать –

Литература, философия и красноречие...

Теперь вы будете гореть!

Пожаром погребальным для моих детей

Я сделаю Коринф!

Вы учите весь мир, достойнейшие греки.

Что ж,

Вот вам отличный сюжет для трагедии.

Но больше ни слова.

Любовь умерла... и Ясона

Ждёт та же судьба,

Что и граждан Коринфа.

Для вас я была чужестранкой всегда,

Меня вы учили чему-то

На что закрывала глаза,

Но теперь перестала.

Будь проклята Афродита!

Будь проклят Ясон!

Будь проклята Греция!

С вашими

Героями, подвигами и царями.

Будь проклят весь мир,

Где любовь продаётся!

Будь прокляты все,

Рабы и холуи

В своей же стране,

Что учат других

Свободе и правде.

Рабы государства –

Готовьтесь к расплате!

Автор панк-оперы, как уже было сказано, отдаёт предпочтение той версии мифа, в которой Медея детей своих не убивала. Их Креонт велел убить (у Лёхи в опере Креонт с дочерью не сгорел, а вот злобствует). Но это одна из версий древнего мифа. А вот поэт создаёт уже свою: его Медея – дочь Цирцеи (Кирки). В канонических версиях древнего мифа она либо сестра Цирцеи, либо племянница.

«Я сделаю Коринф!» – восклицает «античная» Медея, наподобие какой-нибудь девчушки с городской окраины по отношению к сопернице на танцах: «Танька! Я тебя сделаю!». Концепт «Коринф» как воплощение мирового зла, весь мир – Коринф… Ну, может быть, не весь, там в памяти героини – Колхида, воспоминания детства…

Из Девятой песни:

Я бросила отца и мать,

Зеленые холмы Колхиды,

Все, что мне дорого до слез

Ради любви,

Которая – слова?

Теперь слова забыты!

Вокруг огонь. Я ничего не вижу!

К чему мне утешения, рабы?

Так пусть пылает этот город!

Где вероломство называется любовью,

Где воровство считается за подвиг,

А счастье меряется драхмой,

Где каждый мне теперь судья;

Палач и жрец,

Герой, торговец и последний нищий,

А мой Ясон уже мертвец!

Без сердца и души.

Будь проклят этот город!

Гори оранжевым огнем!

Пусть никого живого не останется!

И море пусть окрасится

В кровавый жуткий цвет!

Пусть крик детей смешается с ударом

грома!
Пусть молнии сверкают,

Сжигая всех подряд –

Наместника, тирана и солдат,

Героев, подлецов, ловцов людей,

Философов, поэтов, остальных

Свободных и рабов –

Пускай сожрет огонь!

И от Коринфа

Останутся руины. Чёрный дым.

И трупы, трупы, трупы, трупы...

Вот что мне будет утешением.

Гори, Коринф!

Блистательный финал – эти два последних слова, очень логично, вполне соответствует характеру героини, которую автор, на наш взгляд, если и реабилитирует, то лишь в смысле отрицая за ней грех детоубийства.

В плане стихометрическом что тут сказать? Повторимся: панк-опера намечает традиционную метрическую тенденцию – пятистопный ямб и интонации высокой трагедии, которые очевидны в некоторых строках:

Моих детей Эллада погубила!

И ещё:

Где воровство считается за подвиг…

Но большая часть строк либо короче эталонных, либо длиннее (так – реже). Интонации древней трагедии сохраняются, но доминирует ощущение свободы, так сказать, Мама-Анархия царит…

Выводы по второй главе.

– По сути, и панк-опера «Медея. Эпизоды», и монодрама «магбет» представляют собой модификации единого инварианта: поэт становится на позицию героя (героини) классической литературы (мифа) в высшей степени неоднозначного, «проклятого» с точки зрения традиционной интерпретации. Поэт не оправдывает своего героя, но мир, в котором он существует, ещё хуже, герой судит мир и себя.

– В обоих случаях поэт проецирует современность на классический сюжет и судит Современность с точки зрения Вечности, устанавливая связь времён, сакральную связь душ поэта – героя – зрителей.

С точки зрения стиха – это касается и монодрамы, и панк-оперы – тенденция к белому пятистопнику классической трагедии намечена, но она лишь обозначена, она взорвана экспрессивными короткими строками и нагнетанием однородных членов.

Оба текста стоило бы рассматривать в единстве с музыкальным сопровождением, но тогда это была бы несколько иное исследование…

Заключение

Автор настоящего исследования не относит себя ни к фанатам творчества Лёхи Никонова и Настасьи Хрущёвой, ни к компании яростных отрицателей подобных музыкально-поэтических экспериментов. Про отрицателей, впрочем, особо ничего не слышно, но, надо полагать, они есть, не могут не быть…

Без гнева и пристрастия, но с чувством спокойного и доброжелательного интереса как профессиональный филолог автор данной дипломной работы вглядывается в текущий литературный процесс и пытается усмотреть тут некие закономерности.

Бесспорным представляется существование двух основных направлений в современной литературной российской реальности:

– реализм (в его традиционной форме критического реализма, и в форме постреализма – это когда автор верит только своему жизненному опыту и никаким высоким идеям изначально не доверяет: разочаровался; ну и так называемый социалистический реализм, который функционирует на периферии литературного процесса);

– модернизм (как в традиционных своих разновидностях, коих бесчисленное множество, так и в форме постмодернизма, форм которого тоже не счесть).

Говорить о нашей современности как об «эпохе постмодернизма» (как это делает г-н Курицын, который всё современное реалистическое искусство считает атавизмом и предлагает его… игнорировать) было бы неверно и даже, не побоюсь этого слова, – наивно… Обратной стороной медали тут будет точка зрения П. Палиевского, который всех модернистов и постмодернистов считает дураками и шарлатанами.

Ну, а что постмодернизм сейчас, и каков его статус в современной системе культуры? Постомодернизм – утративший нынче аромат запретного плода, признанный наряду с иными прочими возможными способами создания произведений искусства?

Скажем так: он имеет место быть. Он наличествует…

И бывает, что как-то вдруг поэт-протестант, поэт-ниспровергатель, кумир молодёжи, гонимый пророк… перестаёт быть гонимым. Случай с Лёхой это далеко не единичный случай. Это целая тенденция… тенденция, длиною в век. С кого у нас всё началось? Уж не с Маяковского ли? Вспомним:

Я люблю смотреть, как умирают дети [41, 1, 48]

Или это:

А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется – и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я – бесценных слов транжир и мот [41, 1, 51].

Владимир Владимирович и слова-то такого не знал – панк. А как лихо эпатировал! И чем для него всё кончилось? Мы-то знаем:

Жезлом

правит,

чтоб вправо

шёл.

Пойду

направо.

Очень хорошо [41, 2, 420].

И кто жезлом правил» мы теперь знаем, и ведомо нам, как оно оказалось в итоге: совсем не хорошо оказалось то, что произошло с бывшим протестантом и нонконформистом, которого, по легенде, товарищ Сталин удостоил посмертно титула «лучший и талантливейший поэт нашей эпохи».

Какое это имеет отношение к творениям и судьбе Лёхи Никонова? Самое прямое. В 40 лет оставаться поэтом-панком – как-то даже странно. Тем более, если социум предоставляет культурную нишу, а барышни-отличницы так любят поэтов-хулиганов (прошу не воспринимать как грязный намёк на какие-то личные отношения – помимо творческих! – между Лёхой и Настасьей!). Историки культуры процесс ассимиляции творца-протестанта Системой называют «удушением посредством объятий».

Это и не хорошо, и не плохо – а просто: одна из тенденций культурного развития. По отношению к Лёхе – возможная тенденция. Альтернативы? То, что случилось с гитаристом «П.Т.В.П» Колей Бенихаевым. Напомним тем читателям, которые забыли начало нашей работы: Коля подсел на тяжёлые наркотики и приказал долго жить. А ещё какая альтернатива? Продолжать творить в том же духе, благо питерские ночные клубы закрываться не собираются, и панк-поэт Лёха Никонов пока что в этой культурной сфере востребован. Не самая плохая альтернатива.

А филармонический эксперимент с монодрамой и постановка «Медеи» открывают новые возможности постмодернистских поисков в области драмы, в которой чужой текст ассоциативно аукается с музыкой и – современностью. Чужие образы перекодируются, становятся своими для поэта-постмодерниста, в итоге выигрывают те, кто получает от действа эстетическое удовольствие. Понятное дело, что эстетическое удовольствие от подобного действия способны получить далеко не все…

Инвариант, который осваивает Лёха Никонов (обратите внимание – не «открыл», а «осваивает»!) представляется следующим: берётся отрицательный герой классического произведения или мифа, автор-постмодернист не то, чтобы его оправдывает, а – входит в положение – и пошло-поехало, закрутились ассоциации… Сообщество негодяев и предателей, извращенцев всякого рода, на материале истории которых можно сочинить панк-оперу или монодраму, всё ещё значительно, хотя вот Иуду реабилитировали гностики и Леонид Андреев, Каина – Байрон, Сатану – Мильтон… Не вовсе реабилитировали, но – вошли в положение. Кто остался? Яго, Ставрогин, Екатерина Медичи, Лукреция Борджиа, Иван Грозный, Гитлер… нет, за Гитлера можно даже от панковской аудитории получить как следует, не советуем Лёхе входить в положение этого персонажа и сочинять монолог несчастного \Адольфа в бункере рейхсканцелярии в объятиях верной Евочки… Да Лёха и не будет, он знает, что можно и что нельзя в данном социуме. И не панк он вовсе, а, как говорят французы, – «Бу-бо» («буржуазная богема») – приятель рассказывал. К примеру, клерк заканчивает службу вечером в пятницу, а в субботу делает себе причёску «ирокез», надевает кеды, рваные джинсы и отправляется в «Звезду Монмартра», кафе такое у подножия знаменитого холма. Там он читает стихи, где воспевает мировой пожар и маркиза де Сада, выпивает кружечку пива, курит травку, снимает девочку (или мальчика) и так вот панкует… до вечера воскресенья. Потому что утром в понедельник – на службу…

И всё-таки – почему бы и нет? Почему бы в саду русской поэзии не расцвести цветам Лёхи Никонова и Настатьсьи Хрущёвой? Кому не нравится запах таких цветов – пускай не нюхают… Но есть ведь и такие любители, которым нравится. И, как сказал один мудрый китаец (Ден Сяо-пин?): «Пусть расцветают все цветы!»

И как знать, не получит ли наш бывший поэт-панк к своему семидесятилетнему юбилею какой-нибудь скромненький орденок от родной уже ему Системы, которую он когда-то талантливо призывал сломать? Это, будем считать, – вариант № 1. А вот и второй вариант – продать на Западе и панк-оперу, и монодраму. При хорошем маркетинге это продать можно (в текстах просматривается некоторая оппозиционность по отношению к теперешней российской Системе), но там, на Западе, таких протестантов-панков своих девать некуда…

Поживём – увидим, как там оно сложится.