Играет диджей Янис (Рига) 15 страница
С любовью встретиться — проблема трудная,
Планета вертится круглая, круглая!
Летит планета вдаль, но в суматохе дней
Нелегко, нелегко полюбить на ней!
С последними словами этого душераздирающего куплета девушка протянула руки к притихшим слушателям. Воздушная ткань, прикрывавшая ее плечи, соскользнула к локтям, раздалась в стороны, а в образовавшемся интимном разрезе всеобщему обозрению предстала обнаженная женская грудь, достаточно крупная, но обворожительно правильной формы и приятного загорелого тона. Изумленная неожиданным поворотом событий Марина смутилась и потупила глаза, но после некоторого раздумья решила все же рассмотреть эту впечатляющую грудь и уже через мгновение женским чутьем поняла, что грудь эта не настоящая, а самая что ни на есть искусственная, накладываемая на тело наподобие бюстгальтера. Блондинка привела слушателей в состояние восторженной эйфории, начала страстно извиваться и вдохновенно исполнила припев:
Теряют люди друг друга,
А потом не найдут никогда! Никогда! Никогда-аа!!!
— Да! Да! Да! Да-а-аааа!!! — воодушевлено подхватили слушатели.
Гром аплодисментов вперемешку с разноголосыми криками «Браво!» заполнил всю комнату. Низко поклонившись, Владик послал во все стороны томные воздушные поцелуи и был увлечен в кулуары плотным кругом друзей.
Квартира бурлила голосами, повсюду слышался смех, возгласы, хлопки шампанского. Марина осталась стоять там же, где слушала песню. Она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и, обернувшись, увидела в дверном проеме Алексея. Немного смутившись, она улыбнулась ему в ответ. Алексей исчез, и через мгновение в танцполе заиграла музыка, на звук которой устремились гости. Вечеринка вспыхнула с новой силой, и под ногами танцующих затрещал старый паркет.
Появившееся в этот вечер долгожданное ощущение покоя и счастья, поднимаясь из потаенных уголков души, до краев наполнило сердце Марины волнительным трепетом и пьянящим чувством свободы. Друзья познакомили ее с множеством интересных личностей, ее приглашали в гости, расспрашивали, веселили, и это происходило настолько легко, что у нее не оставалось ни малейшего сомнения в искренности собеседников и необыкновенной естественности всего происходящего. Дружественное тепло, источаемое этими красивыми молодыми людьми, их открытость и радушие никак не походило на ту фальшивую манеру общения, которая была повседневной нормой приятельских контактов в Америке, а потом и офисных диалогов в Москве, и всегда топила ее в холоде бездушности. Она самозабвенно танцевала, как не танцевала уже давно, а может быть, и никогда, не размышляя ни о чем, превратившись в чистое чувство, не ощущая ни усталости, ни времени.
Алексей играл третий час и по изначальному плану должен был давно прерваться, чтобы упасть в руки ожидавших его друзей. Грув, явившийся ему на смену и уже давно сидевший на подоконнике, округлял глаза, тщетно пытался подавать ему знаки. Счастливый Алексей видел его мимические знаки, но никак не реагировал, потому что находился в состоянии необыкновенного вдохновения и подчинялся известному только ему, глубоко личному мотиву.
Он играл для нее. Не осознавая, как и почему, он украдкой выискивал глазами в зале ее хрупкую фигуру и старался звуками проложить дорогу для ее танца все дальше и дальше. В начале вечера они сказали друг другу не более трех слов, но натянувшаяся струна издала в сердце такой звук, что теперь он буквально физически ощущал ее присутствие рядом с собой. Она тоже чувствовала это, их взгляды стали встречаться чаще, и каждый раз она видела в его глазах свое отражение.
Какая-то сила притягивала их друг к другу. Еще через час, когда Алексей сдался и устало отшатнулся от пульта, он поднял глаза и вдруг не увидел ее.
Грув перехватил музыкальный поток и замолотил ускорившимся темпом. Зал одобрительно взвыл, завибрировал, а Алексей проплыл взглядом поверх голов и почувствовал щемящую тревогу. Он испугался, что она уже не здесь, ушла, уже удаляется куда-то, в другой город или на другой континент, и он больше никогда ее не увидит. Он торопливо прошел в каминный зал, потом, уворачиваясь от тянущихся к нему рук, проскользнул в гостиную, на кухню, обратно, метнулся к дверям. Ее нигде не было. В прихожей в хохочущей компании друзей он увидел брата и, толком даже не придумав, что спросить, отозвал его в сторону. Андрей с увлечением стал обниматься, но заметив его растерянность, протянул свой бокал и с трудом поменял восторженное выражение лица на озабоченное.
— Все в порядке, Леша?
— Да, все нормально. А ты как?
— Я — прекрасно. Некоторые наши друзья уже отправились дальше по гостям и велели поблагодарить тебя за музыку. Играл ты просто супер, мы все танцевали, получился настоящий Новый год.
— А кто, кто уже ушел? — упавшим голосом спросил Алексей. — Я не успел заметить.
— Катя Голицына с Рибсоном, Женя Козлов, Аня Раппопорт, Витя Мазин, Олеся, ну кто еще? А! Гарик с Яночкой, все Воробьи вообще, Игорь Безруков, Венцлова, Тобрелутс... да мало ли, столько народу...
Алексей, внимательно слушавший этот перечень, внезапно перебил его и, откашлявшись, спросил:
— Андрюша, послушай, а Африка с Ирэной ушли? С ними была еще девушка в платке, похожая на цыганку, не видел?
— Девушка в платке? А, понял. Они не то чтобы ушли, они большой компанией пошли к Георгию: Тимур, Егельский, Африка, Ирэна. Там еще кто-то, но я не запоминал. Эта девушка, по-моему, тоже с ними.
Поблагодарив брата, Алексей вышел из квартиры и подошел к двери напротив. Он постучал по металлической накладке, и через минуту дверь отворил улыбающийся Георгий:
— О! Алексей, проходи, — радушно пригласил он.
Алексей оказался внутри, Георгий закрыл за ним дверь, и они вместе вошли в мастерскую. Появление Алексея было встречено радостными приветствиями, он обошел круглый стол в центре комнаты и поздоровался с теми, кого еще не видел. В полумраке мастерской, полной живописных холстов, он едва заметил ту, которую искал.
Марина сидела в низком ампирном кресле и, немного наклонив голову набок, смотрела прямо на него.
Их взгляды встретились, и радость осветила лица.
В этот день настроение, окрасившее все грани мировосприятия Андрея холодными и унылыми красками, было скомканное, довольно неопределенное, но это имело под собой ряд вполне объяснимых, житейских оснований. Зима, и без того самое нелюбимое им время года, выдалась на редкость гадостная и уморительная, затягивающая безрадостным кругом одинаковых сереньких дней. Ветреные потоки морозного воздуха, забиравшиеся под воротник, студили тело, промозглый холод лютовал, вырисовывал наметами белого льда нижнюю часть окон, стлал густые разноцветные дымы над вымерзшими домами. Зима ухватилась за город, как собака за кость. Обмерзлые кучи потемневшего от грязи снега чернили обочины дорог, по торосовому полю замерзшей реки Невы ветер носил вертлявые перья сора, а появившееся в этот день призрачное солнце не грело вовсе. В ледяном коконе вызрел по-настоящему свирепый февраль. Единственное, что давало надежду на лучшее, было то, что это был его последний день, а вместе с тем и последний день этой затяжной зимы.
Щурясь и пригибая голову в потоке ледяных крупинок, Андрей шагал через Неву по Кировскому мосту. Ветер дул яростно, и, прикрывая глаза перчаткой, он бросал короткие взгляды под ноги, да иногда смотрел поверх перил на мутную фотографию города. Трамвай, промчавшийся на Петроградскую, так загрохотал на стыке рельсов, что дрожь от этого стального скока зазвенела в артиллерийской стали старинного моста. Спустившись на Троицкую площадь и протопав через пустой сквер, Андрей очутился перед аккуратненьким, похожим на глазированный торт модерновым особняком. Ранее, когда ему случалось оказываться в этих местах, он пытливым взглядом примечал этот милый дом, сокрытый от шума города внушительной оградой с угловой беседкой. В незапамятные времена жила здесь прима императорского театра, легендарная и обворожительная Матильда Кшесинская. Жила — не тужила, головы кружила. Потом случился «красный октябрь», и в дом ворвались большевики. Балерину «па-апрасили», и она навсегда покинула подмостки Мариинки, а вместе с ними — и этот роскошный особняк с персональной узкоколейной дорогой на дачу в Парголово. Революционеры растащили картины, продали серебро и устроили здесь свой штаб. Топча коваными сапогами буржуйские лакированные паркеты, они решали судьбы мира, харкали себе под ноги и вытравливали аромат духов махорочной вонью.
Андрей где-то читал или что-то слышал об этих исторических превратностях. Он остановился и задумчиво посмотрел на пристроенное к дворцу здание с плоским фасадом, облицованное невзрачным серым мрамором. «Музей революции» — гласила надпись, выведенная на фасаде бронзовыми буквами. Этот «музеи», гадливо прижившийся в изящных покоях, просуществовал долгие годы и докатился до перестроечных девяностых старым лишаем на теле музейного города. Раньше здесь принимали в пионеры, читали лекции и задурманивали головы недалеким братским народам, приезжавшим в СССР, а точнее — в «колыбель революции Ленинград » напитаться социалистических идей. Прошли годы, и теперь обветшалая пыльная экспозиция, засаленные стены и скрипучий паркет под красными дорожками - вот, собственно, и все, что замечалось посетителями в некогда прекрасных интерьерах.
Перед входом в этот странный музей стояли и курили несколько человек.
— Здорово, Андрон! — еще издали воскликнул Габриэль, заприметив Андрея, входящего в калитку. - Мы все на месте. Где твои? Давай рули, время!
— Сейчас все будет, не волнуйся! — ответствовал ему Андрей, опуская обмерзший шарф и утирая перчаткой переносицу.
Габриэль Воробьев, больше известный среди друзей как Гаврила (иногда даже как Гарик), киноактер, красавчик, умница и балагур, покуривал в обществе родных и друзей. Яночка, Даня Адельсон и Денис Исаков поприветствовали Андрея, и расцеловавшись, все сразу же направились внутрь.
Обстоятельства, приведшие их в этот революционный колумбарий, были прямым следствием широкомасштабной интервенции «Танцпола», предпринятой им после «Gagarinparty» по отношению к множеству полуобморочных или попросту протухших институций. Проверке на крепость нервов подверглись директора разных учреждений. Как правило, события разворачивались по одному и тому же сценарию: с официальным визитом к руководителю какого-нибудь Дворца культуры или театра заявлялись бодрые молодые люди (Андрей, Алексей и Миша). Передавая друг другу слово, они громко и эффектно кодировали директора, рубили воздух ладонью, давя при этом на самую больную для него тему коммерческой импотенции его заведения. Как правило, круг проблем, обсуждаемых на таких встречах, делился на две части: первая, безусловно, была бедственное, полное трагической безысходности состояние дворца (музея, театра, дома культуры), а вторая — невероятно радужные перспективы, открывавшиеся перед дворцом (музеем, театром и т.д.) при возможном сотрудничестве с «Танцполом».
На сей раз молодым людям предстояло договориться с ближайшим родственником Дениса Исакова, одним из руководителей «Музея революции». Степенный мужчина, партиец- ортодокс с тридцатилетним стажем принял молодых людей в своей научной келье и после получасовой беседы заверил посетителей, что дело ему в общем нравится, да и деньги нужны до зарезу, вот только не может он побороть в себе страх перед идеологически чуждыми каждому коммунисту иноземными танцами. На дом балерины, как на место для вечеринки, уже было махнули рукой, но умница Олеся придумала, что можно было с ним сделать.
Олеся Туркина, миниатюрная улыбчивая девушка, вместе с мужем, психоаналитиком и автором научных трудов Виктором Мазиным, были постоянными гостями на Фонтанке и практически на всех самых интересных культурных событиях. Олеся работала искусствоведом в Русском музее, в том самом новообразованном отделе «новейших течений», который не так давно устроил первую выставку закупленных музеем работ «Новых художников». Олеся и Виктор пришли во дворец Кшесинской и, представившись научными сотрудниками Русского музея, сумели убедить директора дать согласие на проведение в стенах «Музея революции» художественной выставки. После взвешенного обдумывания концепции определился и ее формат. Белла Матвеева и Владик Мамышев-Монро. Легенда Владика — тоска по Гермафродиту, и работы Беллы — герметичность и холодность красоты. Соблазн обмана и обман соблазна. Выставку назвали «Painting and Petting». Так все и произошло.
В намеченный день парадные комнаты особняка украсились множеством живописных полотен Беллы. Яркие, очаровывающие, воспевающие красоту человеческого тела, будучи расставленными на мольбертах в этих роскошных помещениях, они наполнились потоками света, и изображенные на них обнаженные фигуры воспарили. Владик же, как всегда, приготовил ряд номеров. В качестве собственного клона он привел на выставку маленького мальчика с белыми волосами (мини-Монро), который стал объектом его инсталляции. В зимнем саду под пыльными пальмами установили стол, накрыли его скатертью, и на этом столе белокурый мальчик возлег в трогательной позе. Одет он был в костюм цвета хаки, а на его шее был повязан красный бант. Он изображал бездыханную Мэрилин. Владик, как большой художник широкими мазками, забросал композицию красными гвоздиками, соорудил в изголовье мальчика рукодельный алтарек с фотографией Мэрилин и в конце, не удержавшись, кокетливо прибавил ко всему воздушных шариков. Когда решительно все было готово, он оперся рукою о белый рояль и, немного фальшивя, спел взволнованным зрителям довольно чувственную песенку о грустных шутках любви.
Выставка, никак не умалившая великого значения Октябрьской революции, прошедшая тихо и мирно, очень понравилась дирекции музея. Результатом чего стало заявление большевиков об их готовности продолжать контакты с буржуазной культурой. Прошло какое-то время, и княжна Катя Голицына вместе с Яночкой Адельсон подготовила совещание, на котором присутствовали самые модные городские модельеры Татьяна Парфенова, Константин Гончаров, Владимир Бухинник и Елена Левшина. Выслушав предложение Яночки, все единодушно согласились с ее идеей и наметили провести в этом месте показ мод. Этот повод и привел Андрея к парадному входу в Музей революции морозным днем 29 февраля високосного 1992 года.
В просторном холле с пузатыми колоннами желтого камня отчетливо слышались гудящие звуки из гардероба, расположенного в недрах здания. Оказавшись в святилище Октября, ребята вытерли ноги и принялись вникать в обстановку. Дозорные бабульки подозрительно уставились на молодых нахалов и потребовали купить билеты. Те, в свою очередь, представились арендаторами и надменно проследовали в гардероб, громко глумясь над кумачовыми драпировками, обильно развешенными повсюду. Вскорости появилась распорядительница, представившаяся Виолеттой Михайловной. Умиленно оглядев молодых людей, эта солидная, пышно одетая дама увлекла всех за собой, оживленно болтая и, как показалось Андрею, даже немного покручивая задом перед симпатичными юношами. Все вместе они прошли по коридорам, поднялись и спустились по лестницам и в конце концов оказались в помещениях, которые, судя по остаткам роскоши и виду из окон, когда-то были парадными комнатами особняка Матильды.
— Вот! Этот зал и музыкальный салон — ваши! — громко объявила Виолетта Михайловна, поводя рукой вокруг себя. — Когда вы собираетесь начать?
— Сейчас прямо и начнем, — ответил за всю компанию Гаврила, подмигивая Андрею.
— А когда закончите?
— Ну... как получится, — уклончиво замямлил Андрей.
— Ну что же, — пропустив это мимо ушей, согласилась Виолетта Михайловна. - Вы тоже художники?
— Да, в общем, в какой-то степени...
— Я позову электрика. Если я вам понадоблюсь, то я буду в центральном здании. Осторожней с пальмами.
— Хорошо, хорошо! Спасибо.
Когда Виолетта скрылась за лаковыми дверями, Андрей стал задумчиво прохаживаться по музыкальному салону а Гаврила вытащил «ризлу» и, усевшись на ампирный диванчик, смастерил симпатичный косячок.
— Начнем, пожалуй! — улыбаясь, скомандовал он.
Прикурив папироску и выпустив струйку ароматного дыма, он немного закашлялся и смешно наморщил лоб.
— Да, пора начинать, — согласился Андрей. — Пойду позвоню.
Он направился к дверям и поблуждав по таинственным закоулкам, снова оказался в фойе музея. Но искать телефон и куда бы то ни было звонить ему не пришлось. Техники уже поджидали его распоряжений, посиживая во дворе музея на огромных черных ящиках. После недолгих совещаний работа закипела. Черные кофры с оборудованием перетаскали в особняк, распотрошили и через пару часов гроздья светильников были расставлены на штативах по всем углам парадных комнат. Свет зажгли, и все присутствующие ахнули от приятной неожиданности: разноцветные, плавно переливающиеся пятна света, разбежавшись по потолкам и стенам, наполнили зал необыкновенной торжественностью.
К вечеру стали прибывать действующие лица. В помещение для переодеваний притащили несколько столов, пару зеркал, зажгли яркий свет, и в воздухе запахло горячим утюгом. Девушки-модели, юноши, взволнованные друзья, помощники, гримеры, парикмахеры, приглашенные и самозваные — все закружились и завертелись в старинных комнатах лихорадочными потоками. Музей революции охватила такая суета, что служители-староверы, выказывая признаки заинтересованности и тревоги, стали испуганно высовывать носы из служебных кабинетов. Быть может, в этой беготне, грохоте стульев, смехе и криках им чудился отголосок былой революционной чехарды, охватившей этот дом семьдесят пять лет назад? Неизвестно. С улицы же все творившееся в особняке скорее напоминало то, что происходило в нем до начала красного разгуляева: в ярко освещенных окнах были собраны вверх белоснежные итальянские шторы, переливаясь разноцветными огнями горели хрустальные люстры, бросая воздушные тени, по комнатам ходили люди, и силуэты их были легки и изящны.
В просторной, но до чрезвычайности заполненной людьми комнате для переодеваний, в общем гвалте и густом табачном дыму у окна столпились все ближайшие друзья. Став полукругом, они пили шампанское и громко хихикали над оказавшимся в центре внимания, только что прибывшем на показ Владиком Монро. Покачиваясь на высоких каблуках, с бокалом в руке, Владик манерно покуривал и купаться в лучах всеобщего любования. Обтягивающее с серебряным отливом платье, темно-зеленое перьевое боа вокруг шеи, длинный парик цвета воронова крыла и адский грим до неузнаваемости изменили облик нежной блондинки с пухлыми губками.
— Кто это!? Кого это я вижу? — театрально воскликнул Гаврила, успевший элегантно принарядиться и пририсовать себе тонкие усики.
Владик живо обернулся на зов эффектного мужчины и, смерив его снизу вверх оценивающим взглядом, с растяжкой в нос сообщил присутствующим:
— Я сегодня в новом образе.
— В каком, в каком? — зашумели все вокруг.
Сломав линию бровей и криво улыбнувшись, Владик сотворил на своем лице невероятно порочное выражение:
— В каком, в каком, — передразнил он их. — Я в образе сталинской шлюхи, неужели не понятно?
Его неожиданное признание утонуло в общем хохоте, скучавшие фотографы защелкали затворами, хлопнула бутылка шампанского, и больная часть собравшихся, дабы не мешать подготовке к показу, с шумом повалила из костюмерной вон. К этому часу дом был уже полон гостей. Украдкой куря по закоулкам музея, приглашенные терпеливо дожидались начала показа и оживленно беседовали тесными группками.
Набегавшись по переполненным людьми комнатам, Андрей как мог завязывал все узелки на постоянно рвущейся нити общей организации. Он очутился за белым роялем у огромного окна, где была установлена звуковая аппаратура. Место это, как оказалось, было выбрано совершенно неудачно, так как все зрители, заполнившие салон, смотрели именно в эту сторону, и ему, чтобы не маячить за спинами моделей, приходилось в буквальном смысле прятаться под роялем. Так или иначе, но нужно было начинать. К нему подошла дирижировавшая всем показом Екатерина Голицына, они пошептались, и после этого Андрей нажал кнопочку. Заиграла первая из запланированных для показа песен, гости притихли, свет разгорелся, и в открывшиеся двухстворчатые двери выпорхнула первая модель в платье из коллекции Тани Парфеновой.
Яркое, красочное действо, растянувшееся на два часа, подходило к концу, у зрителей уже ладони горели от аплодисментов. Все получилось настолько неожиданно и красиво, что сам того не ожидавший Андрей пришел в совершенно приподнятое настроение. Тот серый туман в голове и на сердце, с которым он шел сюда через заснеженный город, растаял, и у него возникло ощущение, что должно случиться что-то очень приятное, что вокруг друзья и все дальнейшее будет очень хорошо. Милые, устремленные к центру ярко освещенной комнаты лица гостей жадно пожирали глазами представление. Немного холодные, но все же взволнованные модели порхали по подиуму, Катя Голицына и Яночка Адельсон счастливо улыбались, Гаврила хитро подмигивал, гости хлопали, а модельеры кланялись и получали цветы. Вне всяких сомнений, показ удался. Когда за гремели отодвигаемые стулья и шум возбужденных голосов заполнил зал, к Андрею бочком приблизился Гаврила. Заговорщицки оглядываясь, он стал шептать ему на ухо:
— Андрон. Тут почти вся администрация разошлась остались одни бабки на входе. А они не знают, что должно быть и во сколько все заканчивается. Давай побалдеем? Все готовы, шампанское есть.
— В смысле побалдеем?
— Врубай музон, часик потанцуем. Слушай, а где Леша? Я что-то не видел его сегодня. Его что — нет?
— Он в Москве, — ответил Андрей, раздумывая над предложением Гаврилы.
Предложение это было славное, так и подмывало продолжить тут веселье. Единственное, что омрачало радость, — танцевать-то им не разрешили. Показ — пожалуйста, а вот потанцевать — извините.
— Чего он в Москве делает? По бизнесу? Вечеринку готовит?
— He-а. По-моему, он влюбился. Поехал к Марине.
— Марина? Кто это?
— Потом расскажу. Ну чего делать-то будем?
Уже через минуту яркий белый свет срезался, и в мигающем разноцветном калейдоскопе затанцевал весь музыкальный салон. Никем не ожидаемые танцы стали приятным сюрпризом, гости сдвинули стулья к стенам и без особых приглашений пустились в пляс. Переставляя кассеты, Андрей углубился в музыку и не заметил, как рядом с ним оказался какой-то молодой человек. Взглянув на него, он стал припоминать и вспомнил, что уже видел этого парня у Гаврилы, когда был там в гостях. Да, это был тот самый парень, который записывал на бобинный магнитофон передачи «BBS World» и обменивался с Гаврилой музыкой. Вот только имени его он вспомнить не мог.
- Привет! - бросил Андрею молодой человек. - Помнишь меня? Мы знакомились...
- У Габриэля.
- Точно. Я Костя. Сегодня в Парголово будут играть «Пупсы» и «Нож для фрау Мюллер»... — начал рассказывать он.
- Я не люблю панк-рок, — резко оборвал его Андрей с брезгливым выражением лица. — И вообще весь этот рок - дерьмо собачье...
- Подожди, подожди! Я тоже так думаю. Я не закончил, — извиняющимся голосом стал пояснять Костя. — После концерта будет house-party. Если есть желание, поехали с нами. Гаврила, Яночка и все наши едут. У нас есть место в машине...
- Почему нет, с удовольствием, — оживился Андрей. — Извини, я просто не дослушал. А кто будет играть?
- Я.
Улыбнувшись и дружелюбно подмигнув молодому человеку, Андрей снова углубился в музыку, но играть ему пришлось недолго. Минут через двадцать неожиданно резко вспыхнули хрустальные люстры, в зале стало невероятно светло, и в гущу танцующих вихрем ворвалась Виолетта Михайловна Лицо ее было бурым от гнева. К счастью, скандала не получилось. Как только включили свет и иллюзорный мир разломился пополам, все танцующие остановились и послали друг другу такое количество улыбок, что ослепленная этим сиянием Виолетта Михайловна смолчала и лишь тихонько пожурила ответственную за все Яночку. Княжна Голицына взяла Виолетту под ручку и через пять минут инцидент исчерпался сам собой.
Вечер заканчивался, и наступала ночь. Бросив остальные хлопоты на техников и уборщиц, Андрей вместе со всеми выбрался из здания и, остановившись во дворе музея, посмотрел в темно-синее небо над головой. До окончания зимы оставалось два часа. Небо было чистое, в морозном воздухе алмазными россыпями сверкали брызги звезд, а растущий полумесяц цеплялся желтым крюком за темный силуэт дома напротив и освещал верхушки заснеженных деревьев переливающимся светом. После громкой музыки тишина, нахлынувшая на улице, приятно звенела в ушах. Тихие разговоры прощавшихся друг с другом участников показан скрип ног по свежевыпавшему снегу тонули в этом молчании. Единственный звук, нарушавший эту благородную тишину, был тревожный визг колес о вымерзшие рельсы - поздний трамвай, разбрасывая рогами электрические искры, грохотал за забором дома. Андрей еще долго продолжал бы так стоять, если бы из этого мечтательного состояния его не вывел бодрый окрик Габриэля:
— Андрон! Рвем!
Бросив в тень забора красный огонек недокуренной сигареты и наматывая на ходу шарф, Андрей поспешил к поджидавшей его машине, втиснулся на переполненное заднее сиденье и, хлопнув дверью, оставил на улице уголок прищемленной куртки.
В страшно душном, темном и переполненном людьми пространстве остервенело молотила ударная установка. Раздетый по пояс, исколотый татуировками человек с обскобленной левой частью головы, задыхаясь от жары, яростно молотил палочками по барабанам, выкручивая интерес уже порядком разогретой публики в знак вопроса. Только что разорвавшие слушателей «Нож для фрау Мюллер» в буквальном смысле упали со сцены и, протаранив толпу обливающихся пивом фэнов, удалились в подсобное помещение. Превращенное на этот день в «гримерку для артистов», это помещение служило в обычное время складом, но сейчас здесь было полно орущего народа. Вдоль стен сидело множество пьяных, все курили и, в довершение этого ада, в центре комнаты группа «Пупсы» настраивалась на предстоящее выступление. Один лысый в кожаных штанах, другой не то крашеный, не то рябой от природы и третий низкорослый, с торчащим на голове ежиком волос, пригнув друг к другу головы, стояли в окружении преданных фанаток и с величайшей осторожностью чем-то занимались. Когда их занятие было закончено, маленький и самый гадкий восторженно заорал. Он бросил в стену пустую склянку и, хохоча, поднял над головой огромный шприц, полный мутной жидкости. Лысый в коже схватил его руку и потащил в потаенный уголок. Там дело пошло быстро: панки дружно засучивали рукава и, по очереди перетягивая друг другу руки ремнем, бодро втрескивались в вену.
— Ха-аа-аааааааааа!!! — широко разевая рот, бешено закричал лысый от переполнившего его восторга.
— Дай сюда!
— Блять!
- Девочки! Сюда-аааа!!!
Низкорослый, вращая обессмыслившимися глазами, размахивал шприцом перед лицами фанаток.
— Мне! Мне!
— Мне!
Какая-то девушка пронзительно заверещала. Карлика поймали, стали хватать за руки, он повис у кого-то плече, запрокинул голову и выпустил из шприца струйку кислоты себе прямо в рот.
— В догоночку! Ха-арашшо-оо!!! — заорал он.
Вырвавшись из державших его рук и опрокидывая на ходу стулья, он стал продираться к выходу на сцену.
Лысый успел завладеть шприцом, собрал вокруг себя кружок поклонниц и стал по очереди заливать им ПСП прямо в открытые рты. Когда процедура подошла к концу и всех присутствующих растащило, орущие от галлюцинаций «Пупсы» оказались на сцене.
Никогда в своей жизни не видавший такого концерта Андрей растерял своих друзей в этом странном доме и сам немного потерялся. Они долго ехали из дворца Кшесинской и в конце концов оказались в занесенном снегами пригороде Петербурга. Все выгрузились перед двухэтажным деревянным зданием зеленого цвета и, как дорогие гости, с почетом были препровождены внутрь. Здание это казалось похожим на Дом культуры поселкового масштаба. Невероятно грязное, крашенное маслом изнутри, с дровяными печками и несколькими большими комнатами, оно было битком набито какой-то сомнительной публикой — очевидно, местными парголовскими гопниками. В одной из этих комнат был бар с бильярдом, в другой гремел хард-кор-панк и бесновались двести человек, а в остальных было вообще неясно что. Оказавшись в этом жутком месте, Андрей в одиночестве побродил по помещениям и, встретив, наконец, пригласившего его Костю, узнал, что все друзья собрались на втором этаже и сейчас отсиживаются там в какой-то приватной комнате. Отправившись искать эту комнату, Андрей попал в до невозможности прокуренное и темное помещение, где кололись панки и их поклонники. Повстречав там своих друзей, он остался с ними и, покуривая в сторонке, они стали свидетелями этой веселой настройки инструментов.
Судя по реву из зала, концерт «Пупсов» начался. Во время исполнения первой же песни музыка неожиданно оборвалась, и со сцены донеслись отчаянные крики, шум и грохот упавшей аппаратуры. Имея избыток времени и любопытства, тесный кружок приехавших с показа выбрался из вонючей кладовки, и все стали протискиваться к сцене.
В душной бане зрительного зала «Пупсов» довольно жестко размазало. От силы воздействия кислоты, духоты и направленных в лицо ярких прожекторов они потели и неестественно дергали разными частями тела. Слыша в искаженном виде доносившиеся до их сознания восторженные выкрики, хохот и свисты, музыканты сомнамбулически двигались по сцене, механически бряцая по онемевшим гитарам. Когда напуганные техники восстановили развалившуюся пирамиду колонок и кое-как Наладили звук, концерт продолжился. Заминка, случившаяся по вине рухнувшего на сцене музыканта, быстро забылась, группа бешено запрыгала и забренчала. Мощная, выворачивающая наизнанку энергетика понесла в зал звуки, похожие на визг электропилы грохот барабанов, крики и слюну вокалиста, а слушатели бесновато запрыгали перед сценой, некоторые даже вниз головой с нее. Музыканты в раже стукались грифами гитар, плевались в зал, подпрыгивали, орали и, блаженно закатывал глаза, доводили своих поклонников до состояния, близкого к экстазу.