Преображение доньи соледад 1 страница

Карлос КАСТАНЕДА

КНИГА 5. ВТОРОЕ КОЛЬЦО СИЛЫ.

ПРОЛОГ

Плоская и бесплодная вершина горы на западных склонах Сьерра-мадрс в Центральной Мексике была остановкой для моей последней встречи с доном Хуаном и доном Хенаро и их двумя другими учениками — Паблито и Hестором. Торжественность и масштаб того, что имело там место не оставляло в моем уме никакого сомнения, что ученичество подошло к своему заключительному моменту, и что я действительно вижу дона Хуана и дона Хенаро в последний раз. В самом конце мы все попрощались друг с другом, а затем я и Паблито прыгнули вместе с вершины горы в пропасть.

Перед этим прыжком дон Хуан сформулировал некий фундаментальный принцип для всего, что должно было случиться со мной. Согласно ему я, прыгнув в пропасть, должен был стать чистым восприятием и двигаться туда и сюда между тоналем и нагвалем, двумя внутренне присущими сферами всего творения.

Во время моего прыжка мое восприятие прошло через семнадцать упругих отскоков между тоналем и нагвалем. Во время своих движений в Hагваль я воспринимал свое тело как распавшееся. Я не мог думать и чувствовать связным унифицированным образом так, как я делал это обычно, однако, я как-то думал и чувствовал. Во время своих движений в тональ я прорывался в единство. Я был целостным. Мое восприятие имело связность. У меня было видение порядка. Их непреодолимая сила была такой интенсивной, их живость такой реальной, их сложность такой огромной, что я не был способен объяснить их для себя удовлетворительно. Сказать, что они были видениями, живы грезами или даже галлюцинациями — значит не сказать ничего, что пояснило бы их природу.

После самого тщательного и внимательного исследования и анализа своих ощущений, восприятий и интерпретаций того прыжка в пропасть я пришел к пункту, где неразумно верить в то, что он имел место в действительности. И все же другая часть меня непоколебимо настаивала на том ощущении, что он действительно произошел, что я действительно прыгнул.

Дон Хуан и дон Хенаро больше недоступны, и их отсутствие вызвало во мне настоятельную необходимость пробить путь в гущу, по-видимому, неразрешимых противоречий.

Я вернулся в Мексику, чтобы повидать Паблито и Hестора и найти у них помощь в разрешении моих конфликтов. Но то, с чем я столкнулся во время своей поездки, нельзя охарактеризовать иначе, кроме как финальным нападением на мой разум, концентрированной атакой, замышленной самим доном Хуаном. Его ученики, направленные им, при его отсутствии самым методическим и точным образом разрушили за несколько дней последний бастион моего разума. За эти несколько дней они раскрыли мне один из двух практических аспектов своей магии, искусство сновидений, которое является ядром данной работы.

Искусство выслеживания — другой практический аспект их магии и тоже венец учений дона Хуана и дона Хенаро — было представлено мне в течение последующих визитов и было гораздо более сложной гранью их существования в мире, как магов.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ДОНЬИ СОЛЕДАД

У меня возникло предчувствие, что Паблито и Hестора дома нет. Эта уверенность была такой глубокой, что я остановил свою машину в том месте, где асфальт кончился, и я хотел заново рассмотреть вопрос, стоит или нет продолжать в тот день долгую и трудную езду по крутой, покрытой гравием дороге в городок, где они жили, в горах центральной мексики.

Я опустил окошко в своей машине. Было довольно ветрено и холодно. Я вышел, чтобы размять ноги. В результате напряжения от многочасовой езды шея и спина у меня одеревенели. Я прошелся по краю мощеной дороги. Земля была сырой от недавнего ливня. Сильный дождь все еще шел на склонах гор к югу, недалеко от того места, где я находился. Однако справа впереди меня, в сторону востока и также в сторону севера, небо было чистым. В определенных местах на извилистой дороге были видны синеющие пики горных цепей, сияющие вдали в солнечном свете.

После небольшого обдумывания я решил вернуться назад и пойти в город, так как у меня было очень своеобразное ощущение, что я найду дона Хуана на базаре. В конце концов я всегда так поступал, находя его на базарной площади, с самого начала моей связи с ним. Как правило, если я не находил его в соноре, я обычно ехал в центральную мексику, шел на базар в этом определенном городе и раньше или позже дон Хуан объявлялся. Самое большое время, которое я когда-либо ожидал его, было два дня. Я так привык встречаться с ним таким образом, что у меня была абсолютная уверенность, что я найду его снова, как всегда.

Я ждал на базаре всю вторую половину дня. Я прохаживался туда и сюда по проходам, изображал собою человека, желающего сделать покупку. Затем я ждал около парка. В сумерках я знал, что он не придет. У меня было ясное чувство, что он был здесь, но уже ушел. Я сел на скамейку в парке, где обычно сидел с ним и попытался проанализировать свои ощущения. По прибытии в город я был в приподнятом настроении, имел твердое знание, что дон Хуан был где-то там на улицах. То, что я ощущал, было больше, чем память о нахождении его бесчисленное число раз прежде; мое тело знало, что он ждет меня. Но тогда, когда я сидел на скамейке, у меня был другой род странной уверенности. Я знал, что его там больше не было. Он ушел, и я упустил его. Я стал делаться иррациональным; это всегда случалось со мною в прошлом после нескольких дней, проведенных в этой местности.

Я пошел в свой номер в отеле, чтобы отдохнуть несколько часов, а потом я вышел снова побродить по улицам. У меня не было того предвкушения встречи с доном Хуаном, какое было во второй половине дня. Я сдался. Я вернулся обратно в отель, чтобы хорошенько выспаться.

Утром, прежде чем направиться в горы, я проехал туда и сюда по главным улицам в своей машине, но каким-то образом я знал, что напрасно теряю время. Дона Хуана там не было.

Все утро я потратил на то, чтобы добраться до маленького городка, где жили Паблито и Hестор. Я прибыл около полудня. Дон Хуан научил меня никогда не заезжать прямо в город, чтобы не привлекать любопытства зевак. Каждый раз, когда я бывал тут, я всегда съезжал с дороги как раз перед самым городом, на ровное поле, где подростки обычно играли в футбол. Почва была хорошо утрамбована на всем пути до пешеходной тропинки, которая была достаточно широка для машины и которая проходила мимо домов Паблито и Hестора в предгорьях к югу от города. Когда я достиг края поля, то обнаружил, что пешеходная тропа превратилась в гравиевую дорогу.

Я раздумывал, идти ли мне к дому Паблито или Hестора. Ощущение, что их там нет, все еще упорно сохранялось. Я решил идти к дому Паблито; я рассуждал, что Hестор жил один, в то время как Паблито жил со своей матерью и четырьмя сестрами. Если его там не окажется, эти женщины могут помочь мне найти его. Когда я приблизился ближе к его дому, я заметил, что тропа, ведущая вверх к его дому, расширена. Грунт казался твердым, и поскольку там было достаточно места для моей машины, я подъехал почти к самой передней двери. К старому дому была пристроена новая галерея с крышей, покрытой черепицей. Собачьего лая не было, однако я увидел огромного пса, сидящего спокойно за загородкой и внимательно наблюдающего за мной. Выводок цыплят, кормившихся перед домом, рассеялся в стороны с писком. Я выключил мотор и вытянул руки над головой. Мое тело было оцепеневшим.

Дом казался безлюдным. У меня мелькнула мысль, что, по-видимому, Паблито и его семья выехали, и в доме живет кто-то другой. Внезапно передняя дверь с шумом открылась и оттуда выскочила мать Паблито, как будто ее оттуда кто-то вытолкнул. Она мельком рассеянно взглянула на меня. Когда я вылез из машины, она, кажется, увидела меня. По ее телу прошла грациозная дрожь, и она подбежала ко мне. Я подумал, что она, должно быть, вздремнула и что шум машины пробудил ее и когда она вышла посмотреть кто приехал, она сначала не узнала меня. Несообразное зрелище старой женщины, бегущей ко мне, заставило меня улыбнуться. Когда она приблизилась, я на мгновение засомневался. Каким-то образом она двигалась так проворно, что вообще не походила на мать Паблито.

— Боже мой, вот так сюрприз! — воскликнула она.

— Донья Соледад? — спросил я недоверчиво.

— Ты не узнаешь меня? — ответила она, смеясь.

Я сделал какие-то глупые замечания о ее удивительной живости.

— Почему ты всегда смотришь на меня, как на беспомощную старую женщину? — спросила она, глядя на меня насмешливо и вызывающе.

Она прямо обвиняла меня в том, что я дал ей прозвище «миссис пирамида». Я вспомнил, что однажды сказал Hестору, что по форме она напоминает мне пирамиду. У нее был очень широкий и массивный зад и маленькая остроконечная голова. Длинные платья, носимые ею, усиливали этот эффект.

— Посмотри на меня, — сказала она, — похожа я на пирамиду?

Она улыбнулась, но ее глаза заставили меня чувствовать себя неудобно. Я попытался отшутиться, но она оборвала меня и заставила признаться, что я никогда не имел ничего такого ввиду, и что, как бы это ни было, она в данный момент была такой худощавой, что ее форма не имела ничего общего с пирамидой.

— Что случилось с тобой, донья Соледад, — спросил я, — ты преображена.

— Ты сам сказал это, — ответила она мгновенно, — я была преображена. Я выразился фигурально. Однако в результате более тщательного рассмотрения я должен был признать, что метафора здесь неуместна. Она действительно была измененной личностью. Я внезапно почувствовал сухой металлический привкус во рту. Я был испуган.

Она уперла свои кулаки в бедра и стояла, слегка расставив ноги врозь, глядя мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку и беленькую блузку. Ее юбка короче тех, что она обычно носила. Я не мог видеть ее волос. Она подвязала их толстой лентой наподобие тюрбана. Она была босая и ритмично постукивала своими большими ногами по земле, улыбаясь с чистосердечием юной девушки. Я никогда не видел никого, кто распространял бы вокруг себя столько силы, сколько она. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий. Я подумал, что я, наверное, никогда не изучал ее внешности внимательно. Среди прочего я чувствовал себя виноватым в том, что поверхностно относился ко многим людям в течение лет, проведенных с доном Хуаном. Сила его личности делала всех других людей серыми и незначительными.

Я сказал ей, что никогда не представлял себе, что она может иметь такую колоссальную жизненную силу, что моя невнимательность тому виной, что я не знал ее на самом деле и что я, несомненно, исправлю это в будущем.

Она подошла ко мне ближе. Она улыбнулась и положила правую руку на мое левое предплечье, мягко схватив его.

— Непременно, — прошептала она мне на ухо.

Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко от меня, что я ощущал прикосновение ее грудей к моему левому плечу. Мое неудобство возросло, когда я попытался убедить себя, что не было никаких причин для тревоги. Я повторял себе снова и снова, что я в действительности никогда не знал матери Паблито и что, несмотря на ее странное поведение, оно, по-видимому, было обычным для нее. Но какая-то испуганная часть меня знала, что это были лишь успокоительные мысли, не имеющие ничего общего с действительностью, потому что независимо от того, как я приукрасил ее личность, я в действительности не только помнил ее очень хорошо, но и знал ее так же хорошо. Она представляла для меня архетип матери; я думал, что ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее слабые мускулы двигали ее массивное тело с трудом. В ее волосах было много седины. Она была, насколько я помнил ее, грустной и печальной женщиной с мягкими и красивыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я также помнил ее как очень добрую бескорыстную женщину и очень робкую — вплоть до полной подчиненности любому, кому случалось быть около нее. Вот такое представление было у меня о ней, подкрепленное годами случайных контактов. В тот день, к моему ужасу, было что-то другое. Женщина, лицом к лицу с которой я стоял, вообще не укладывалась в представление, которое у меня было о матери Паблито, и тем не менее, она была той же самой личностью, более стройной и более сильной, выглядевшей на двадцать лет моложе, чем в последний раз, когда я ее видел. Я ощутил дрожь в своем теле.

Она сделала пару шагов передо мной и обратилась ко мне лицом: «дай мне посмотреть на тебя, — сказала она, — Hагваль сказал нам, что ты дьявол.»

Тут я вспомнил, что все они — Паблито, его мать, сестры и Hестор, казалось, никогда не хотели произносить имя дона Хуана и называли его Hагваль, и это выражение я привык употреблять и сам, разговаривая с ними.

Она смело положила руки мне на плечи — нечто такое, чего она раньше никогда не делала. Мое тело напряглось. Я действительно не знал, что сказать. Наступила долгая пауза, которая позволила мне критически взглянуть на себя со стороны. Ее появление и поведение испугало меня до такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Hесторе.

— Скажи мне, где Паблито? — спросил я ее, внезапно ощутив опасение.

— О, он ушел в горы, — ответила она уклончиво и пошла прочь от меня.

— А где Hестор?

Она закатила глаза, как если бы хотела показать свое безразличие.

— Они вместе в горах, — сказала она тем же тоном. Я испытал искреннее облегчение и сказал ей без тени сомнения, что я знаю, что с ними все в порядке.

Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения охватила меня и я обнял ее. Она ответила мне горячим объятием; это так поразило меня, что я онемел. Ее тело было твердым. Я чувствовал в нем необычайную силу. Мое сердце начало колотиться. Я постарался осторожно отодвинуть ее и спросил, видится ли Hестор еще с доном Хенаро и доном Хуаном. Во время нашей прощальной встречи дон Хуан выражал сомнение в том, что Hестор готов был закончить свое ученичество.

— Хенаро ушел навсегда, — сказала она, позволяя мне высвободиться. Она нервно теребила край своей блузы.

— Как насчет дона Хуана?

— Нагваль ушел тоже, — сказала она, поджав губы.

— Давно они ушли?

— Ты хочешь сказать, что ты не знаешь?

Я рассказал ей, как они распрощались со мной два года тому назад, и что все, что я знал, это то, что они ушли в то время. Я не отваживался спекулировать на тему, куда они ушли, они никогда не говорили мне о своем местонахождении в прошлом, и я смирился с тем, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то все, что им надо было сделать — это отказаться от встреч со мной.

— Их нет поблизости, это точно, — сказала она, нахмурившись. — и они не собираются возвращаться обратно, это тоже точно. — ее голос был предельно бесстрастным. Она начала раздражать меня. Я захотел удалиться.

— Но зато ты здесь, — сказала она, переменив нахмуренное выражение на улыбку. — ты должен подождать Паблито и Hестора. Они жаждут увидеть тебя.

Она схватила мою руку и потянула прочь от машины. По сравнению с тем, что было в прошлом, ее смелость была удивительной.

— Но сначала разреши мне показать тебе моего друга, — сказала она и силой повлекла меня в сторону дома.

Там была огорожена площадка, нечто вроде маленького домика. В ней находился огромный кобель. Первое, что бросилось мне в глаза, была его отличная, блестящая, желтовато-коричневая шерсть. Он не был похож на обычную собаку. Цепи на нем не было, а изгородь была недостаточно высока, чтобы удержать его там. Пес остался безразличным, когда мы подошли к нему ближе, даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку сзади. В ней, свернувшись, лежал койот.

— Это мой друг, — сказала она. — пес — нет. Он принадлежит моим девочкам.

Пес посмотрел на меня и зевнул. Он мне понравился. У меня было нелепое ощущение сродства с ним.

— Пошли теперь в дом, — сказала она, подталкивая меня рукой.

Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно удалиться отсюда, и тем не менее другая часть меня ни за что не хотела уходить.

— Ты не боишься меня, не так ли? — спросила она обвиняющим тоном.

— Да, безусловно! — воскликнул я.

Она хихикнула и самым располагающим тоном заявила, что она грубая примитивная женщина, которая очень неуклюже владеет речью, и что она едва ли знает, как обращаться с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как он беспокоится обо мне.

— Он сказал нам, что ты несерьезный и ходишь везде, причиняя много неприятностей невинным людям.

До сих пор ее утверждения были понятны мне, но я не мог представить дона Хуана, говорящего такие вещи обо мне.

Мы вошли внутрь дома. Я захотел сесть на скамейку, где Паблито и я обычно вместе сидели. Она остановила меня.

— Это не место для тебя и меня, — сказала она, — пойдем в мою комнату.

— Я лучше буду сидеть здесь, — сказал я твердо. — я знаю это место и чувствую себя удобно на нем.

Она чмокнула губами с неодобрением. Она вела себя как разочарованный ребенок. Она сжала свою верхнюю губу так, что она стала напоминать плоский клюв утки.

— Происходит какая-то ужасная ерунда, — сказал я. — я думаю, что мне лучше уехать, если ты не расскажешь мне, что происходит.

Она стала очень возбужденной и стала доказывать мне, что ее беда в том, что она не знает как разговаривать со мной. Я поставил ее перед лицом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне что случилось. Я должен знать, как произошло это изменение.

— Если я расскажу тебе, ты останешься? — спросила она детским голосом.

— Должен буду остаться.

— В таком случае я расскажу тебе все, но это должно быть в моей комнате.

Я был в панике. Я сделал крайнее усилие, чтобы успокоить себя, и мы направились в ее комнату. Она жила в задней комнате, где Паблито построил спальню для нее. Я однажды был в этой комнате, когда она строилась, а также после того, как она была закончена, перед ее вселением туда. Комната выглядела такой же пустой, какой я видел ее раньше, не считая кровати в самом центре ее и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтовато-белый цвет. Деревянный потолок также подвергся действию времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день мыли губкой. Комната была больше всего похожа на монашескую келью, очень скромную и аскетичную. Там не было никаких украшений. Она имела толстые подвижные панели, закрепленные железной щеколдой. Там не было ни кресел, ни вообще чего-нибудь, чтобы сидеть.

Донья Соледад забрала у меня блокнот, засунула его к себе за пазуху и затем села на кровать, которая была сделана из двух толстых матрацев без каких-либо пружин. Она показала, что я должен сесть рядом с ней.

— Ты и я — одно и то же, — сказала она, когда вручила мне мою записную книжку.

— Прости, я не понял.

— Ты и я — одно и то же, — повторила она, не глядя на меня.

Я не мог постигнуть, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, как будто ожидая моей реакции.

— Но что же это означает, донья Соледад? — спросил я.

Мой вопрос, казалось, озадачил ее. Очевидно, она ожидала от меня, что я знаю, что она подразумевала. Сначала она засмеялась, но затем, когда я стал настаивать, что не понимаю, рассердилась. Она выпрямилась и обвинила меня, что я неискренен с нею. Ее глаза пылали гневом, рот скривился в очень уродливую гримасу ярости, что сделало ее очень старой.

Я искренне находился в недоумении и ощущал, что во всем, что я сказал ей, не было лжи. Она, казалось, тоже находилась в таком же затруднительном положении. Ее рот двигался, чтобы сказать что-то, но ее губы лишь подрагивали. Наконец она пробормотала, что я действовал не наилучшим образом в такой серьезный момент. Она повернулась ко мне спиной.

— Посмотри на меня, донья Соледад! — сказал я с силой. — Я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь что-то такое, чего я совершенно не знаю.

— Ты слишком много разговариваешь, — резко ответила она. — Нагваль говорил мне, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.

Она вскочила на ноги и встала на полу, как избалованный ребенок. Я стал сознавать в этот момент, что комната имела другой пол. Я помнил, что он был земляным, сделанным из темной земли. Новый пол был рыжевато-розовый. Я тут же прекратил стычку с ней и обошел вокруг комнаты. Я не мог представить, как же я не обратил внимания на пол, когда зашел сюда. Он был великолепен. Сначала я подумал, что это была красная глина, уложенная наподобие цемента, пока она еще мягкая и влажная, но потом я заметил, что на нем не было трещин. Глина должна была бы высохнуть, скрутиться, растрескаться и распасться на куски. Я наклонился и острожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожжена. Мне стало понятно, что пол сделан из очень больших плоских плиток глины, уложенных на подстилку из мягкой глины, служившей матрицей. Плитки образовывали самый запутанный и завораживающий узор, но совершенно незаметный, если не обратить специального внимания на него. Искусство, с которым были размещены плитки, указывало мне на очень хорошо продуманный план. Я хотел знать, как такие большие плитки были обожжены и не покоробились. Я повернулся, чтобы спросить донью Соледад, но быстро спохватился. Она, скорее всего, не знала ответа на вопрос, который я хотел задать. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатая, почти как песчаник. Она образовывала совершенно устойчивую против скольжения поверхность.

— Этот пол выложил Паблито? — спросил я.

Она не ответила.

— Великолепная работа, — сказал я. — вы должны очень гордиться им.

Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого не могло найтись воображения и способности задумать это. Я сообразил, что он, должно быть, сделал это в то время, когда меня здесь не было. Но тут же мне в голову пришла другая мысль, что я никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как она была построена шесть или семь лет назад.

— Паблито! Паблито! Вот еще! — воскликнула она сердитым раздраженным тоном. — по-твоему, он единственный, кто способен делать вещи?

Мы обменялись пристальным взглядом, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что на это ее подбил дон Хуан. Мы спокойно стояли, глядя друг на друга некоторое время. Я чувствовал, что было бы излишне спрашивать у нее, прав ли я.

— Я сделала его сама, — наконец сказала она сухим тоном. — Нагваль рассказал мне, как.

Ее утверждения повергли меня в эйфорию. Я заключил ее в объятия и приподнял. Я кружил ее вокруг себя. Все, до чего я мог додуматься, так это забросать ее вопросами. Я хотел знать, как она отделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Однако она не разделяла моего возбуждения. Она оставалась спокойной и безучастной, поглядывая на меня искоса время от времени.

Я прошелся по полу снова. Кровать была расположена в самом эпицентре некоторых сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые, казалось, выходили из-под кровати.

— У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я впечатлен, — сказал я.

— Слова! Кому нужны слова? Резко сказала она.

У меня вспыхнуло подозрение. Мой разум продал меня. Был только один-единственный способ объяснения ее замечательной метаморфозы: дон Хуан должен был сделать ее своей ученицей. Как иначе старая женщина, подобная донье Соледад, могла обратиться в такое таинственное сильное существо? Это должно было быть мне ясно с того самого момента, когда я бросил взгляд на нее, но моя совокупность ожидания относительно нее не включала такую возможность.

Я сделал заключение, что все, что сделал дон Хуан с ней, должно было иметь место в течение двух лет, в которые я не видел ее, хотя два года, казалось, едва ли были достаточны для такого замечательного изменения.

— Мне кажется, я теперь знаю, что произошло с тобой, — сказал я небрежным и бодрым тоном. — кое-что прояснилось у меня в уме прямо сейчас.

— О, вот как? — сказала она совершенно незаинтересованно.

— Нагваль научил тебя, и ты стала магом, не правда ли?

Она свирепо посмотрела на меня. Я ощутил, что я сказал наихудшую возможную вещь. На ее лице было выражение настоящего презрения. Она не собиралась мне ничего говорить.

— Какой же ты ублюдок! — внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.

Я подумал, что ее гнев был неоправданным. Я сидел на одном конце кровати, а она нервно постукивала по полу пяткой. Затем она села на другой конец, не глядя на меня.

— Чего ты на самом деле хочешь, чтобы я сделал? — спросил я твердым угрожающим тоном.

— Я уже сказала тебе! — ответила она криком. — ты и я — одно и тоже.

Я попросил ее объясниться, что она имеет в виду, так как не мог и на мгновение допустить, что я что-нибудь знаю. Эти утверждения рассердили ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила свою юбку на пол.

— Вот то, что я имею в виду! — завопила она, проводя рукой по области лона.

Мой рот непроизвольно открылся. До меня начало доходить, что я уставился на нее, как идиот.

— Ты и я являемся одним здесь! — сказала она.

Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать моего друга Паблито, стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, показывая свои гениталии. Я уставился на нее, неспособный сформулировать никакой мысли. Единственное, что я знал, это то, что ее тело не было телом старой женщины. У нее были прекрасные мускулистые бедра, темные и лишенные волос. Костная структура ее боков была широкой, но на них не было жировых отложений.

Она, должно быть заметила мой изучающий взгляд и бросилась на постель.

— Ты не знаешь, что делать, — сказала она, указывая на свое лоно. — мы являемся одним здесь.

Она обнажила свои крепкие груди.

— Донья Соледад, я тебя умоляю! — воскликнул я. — что с тобой происходит? Ты же мать Паблито!

— Нет! — отрезала она. — я ему не мать.

Она села и посмотрела на меня горящими глазами.

— Я, как и ты, часть Нагваля, — сказала она. — нам предназначено соединиться.

Она раздвинула свои ноги и я отскочил.

— Подожди немного, донья Соледад, — сказал я. — давай поговорим.

У меня был приступ дикого страха и возникла внезапно сводящая с ума мысль. Почему не может быть так, спросил я себя, что дон Хуан спрятался где-нибудь поблизости, смеясь до упаду?

— Дон Хуан! — заорал я.

Мой вопль был таким громким и глубоким, что донья Соледад соскочила с постели и поспешно натянула на себя юбку. Я видел, как она надевала ее, когда я закричал снова.

— Дон Хуан!

Я побежал через дом, выкрикивая имя дона Хуана до тех пор, пока у меня не заболело горло. Донья Соледад тем временем тоже выбежала из дому и стала около моей машины, смущенно глядя на меня.

Я шагнул к ней и спросил ее, не дон ли Хуан сказал ей сделать это. Она кивнула утвердительно. Я спросил ее, нет ли его поблизости. Она сказала, что нет.

— Расскажи мне все, — сказал я.

Она рассказал мне, что она только следовала распоряжениям дона Хуана. Он велел ей изменить свое существо в воина, чтобы помочь мне. Она заявила, что она ожидала годы, чтобы выполнить это обязательство.

— Я очень сильная сейчас, — сказала она мягко. — как раз для тебя. Но ты невзлюбил меня в моей комнате, не так ли?

Я пустился в объяснения, что дело не в этом, что я учитывал лишь свои чувства к Паблито; затем я осознал, что я не отдаю себе никакого отчета в том, что я говорю.

Донья Соледад, казалось, поняла мое замешательство и сказала, что наш инцидент должен быть забыт.

— Ты, должно быть, голоден, — сказала она оживленно, — я приготовлю тебе что-нибудь поесть.

— Ты мне ничего не объяснила, — сказал я. — я буду откровенным с тобой, — я не хотел бы оставаться здесь ни за что на свете. Ты пугаешь меня.

— Ты обязан принять мое гостеприимство, раз речь идет только о чашке кофе, — сказала она спокойно. — ну, давай забудем то, что случилось.

Она сделала жест, приглашающий идти в дом. В этот момент я услышал громкое рычание. Пес стоял, глядя на нас, как будто понимая, о чем идет речь.

Донья Соледад фиксировала на мне самый пугающий пристальный взгляд. Затем она смягчила его и улыбнулась.

— Не допускай, чтобы мои глаза беспокоили тебя, — сказала она. — по правде говоря, я старая. В последнее время у меня бывают головокружения. Я думаю, что мне нужны очки.

Она разразилась смехом и стала дурачиться, глядя через свернутые кольцом пальцы, как будто они были очками.

— Старая индейская женщина в очках! Это будет посмешище, — сказала она, хихикая.

Тогда я принял решение грубо удалиться отсюда без всяких объяснений. Но перед отъездом отсюда я хотел оставить некоторые вещи для Паблито и его сестер. Я открыл багажник машины, чтобы достать подарки, которые я привез им. Я наклонился глубоко в него, чтобы достать сначала два пакета, которые были уложены против стенки заднего сидения, за запасной камерой. Я взял один и уже приготовился взять другой, как вдруг я ощутил легкую пушистую лапу на затылке. Я непроизвольно вскрикнул и стукнулся головой об открытую крышку. Я обернулся, чтобы посмотреть. Давление пушистой лапы не позволяло мне повернуться полностью, но я смог мельком заметить серебристую руку или лапу, нависающую над моей шеей. Я изогнулся в панике, метнулся прочь от багажника и упал ни сидение с пакетом в руке. Все тело у меня сотрясалось, мускулы ног, сжались и я непроизвольно вскочил и побежал прочь.