Правительство после 1603 года 6 страница

В призамковых городах цены строго контролировались, за мечи платили в соответствии с их длиной, а не за качество или украшения, и в любом случае долги взыскать было нелегко, если должниками оказывались воины. Денежные выплаты составляли лишь часть вознаграждения за труд.

Странствующие ремесленники, которые устраивали свои мастерские в деревне, довольствовались обычно материалами, предоставляемыми им местными жителями, а питание и кров, которые они получали, входило в плату за работу.

Видимо, самыми состоятельными были ремесленники, работавшие на сёгуна и даймё, и представители «пяти ремесел», связанные со строительством: плотники, штукатуры, каменщики, пильщики и кровельщики. Пильщик поставлял лес, необходимый плотнику, штукатур обрабатывал стены, кровельщик использовал солому или тростник, щепу или черепицу, каменщик клал фундамент, вытесывал из камня светильник и надгробные памятники. Плотник нес ответственность за всю строительную операцию целиком и выполнял те же функции, что и строительный подрядчик; спрос на его услуги был постоянным в городах (где население всегда имело тенденцию к увеличению), даже когда не случалось никаких природных катастроф, но особенно после пожара или землетрясения, когда нужно было восстанавливать большие площади. Такие катастрофы предоставляли шансы молодым ремесленникам, только что закончившим свое обучение, им нужно было лишь продемонстрировать свое умение, чтобы быть нанятым за хорошую плату. Иногда в такие критические времена ловкачи делали целые состояния на продаже местного запаса дерева по сильно завышенным ценам.

У Ихары Сайкаку имеется упоминание об эдоских плотниках и кровельщиках, возвращающихся домой после дня тяжелой работы в усадьбе даймё. Он писал о том, как строители шли бригадами по 200–300 человек – волосы у всех растрепались, ворот одежды был грязен, пояса повязаны поверх курток^[39] с закатанными рукавами. Некоторые шагали опираясь на свои линейки, как на посох, большинство шли сгорбив плечи, засунув руки за пазуху кимоно, и, глядя, как они идут, сразу можно было понять, каким ремеслом они занимаются. Позади брели их помощники и подмастерья, которые несли стружки и обрезки, причем, если какой-нибудь нерадивый юнец ронял по дороге кусок ценного кипарисового дерева, никто не обращал на это внимания.

Кровельщики обладали особенно пронзительными голосами, позволяющими слышать друг друга в процессе работы. Они носили пояса поверх своих курток, а не под ними, чтобы не зацепиться, когда взбирались на крышу. О характерной экономии материала говорила задача подмастерьев собирать и уносить с собой стружки и неиспользованные обрезки дерева, чему противопоставляется беззаботное отношение, когда не подбирали того, что могло упасть на землю. Дальше история повествует, как один бедняк собирал утерянные щепки, делал из них палочки для еды – варибаси и продавал их, что позволило ему со временем стать преуспевающим лесоторговцем.

Колоритные персонажи, описанные в этом отрывке, имели двойную выгоду – они занимались ремеслом строителя и работали на даймё. Эти ремесленники, по-видимому, получали плату в форме рисовых пайков, как и все «приписанные» ремесленники. Некоторые из тех, кто был приписан к сёгуну или богатым властителям, являлись выдающимися художниками того времени, такие как живописцы из семейств Кано и Тоса; в их числе были лаковых дел мастера, резчики по дереву – фактически представители всех ремесел. Этих «приписанных» ремесленников иногда жаловали самурайскими привилегиями: простолюдину обычно не полагалось пользоваться фамилией, но многим выдающимся ремесленникам разрешалось иметь этот символ особого положения в обществе, а некоторым даровалось право носить два меча. Всем им позволялось подписывать свои работы, как плотникам, которые имели право ставить свое имя на построенных ими домах; рядовым ремесленникам это запрещалось.

Отношение японских ремесленников к своему делу было очень похоже на отношение их коллег в средневековой Европе, где каждый подмастерье проходил строгий курс обучения и, лишь достигнув определенных успехов, удостаивался посвящения в мастера и приема в соответствующий цех ремесленников. Это сравнение, впрочем, не слишком точное: в частности, участие ремесленников в городском правлении было гораздо более существенным в Европе, чем в Японии, но существует и нечто схожее. К примеру, японцы, занимавшиеся одним ремеслом, проживали все в одном квартале города (мати), как и европейские умельцы (ведь названия улиц в старых городах Европы указывают на то, что именно там производилось); японские власти такие объединения «по интересам» поощряли – над ними легче было осуществлять контроль. Городские ремесленники также имели свои союзы, или цехи, называемые словом «дза» (можно даже воспользоваться словом «гильдия»), для того чтобы осуществлять надзор за соблюдением стандартов и даже играть роль благотворительных обществ. Некоторые из таких союзов имели своих богов-покровителей в синтоистском святилище, как это было и в Европе. Божеством кузнецов был Инари, бог риса, посланцем которого является лис – кицунэ, и подобное показано в пьесах Но, где изображается божество, помогающее кузнецу справиться со сложной работой. Обычно проводилось ежегодное собрание или празднество, и это помогало поддерживать цеховую сплоченность. Более зажиточные члены группы, в особенности те, что имели связи с большими хозяйствами, были начальниками, или «старейшинами», и представителями таких объединений, в которых ремесленники, занимающие низкое положение, играли скромную роль. В сочинении, датируемом 1774 годом, ремесленникам предписывалось концентрироваться на своем ремесле: «Вам следует запечатлеть в своем сердце понимание того, что нельзя заработать больше, чем нужно, чтобы прожить. Не важно, сколь вы бедны, вы не должны отвлекаться на другое ремесло. Если вы неизменно занимаетесь своим делом с полной отдачей, настанет время, когда вы будете преуспевать».

Ремесленникам советовали работать весело, быть честными, соблюдать аккуратность, не завидовать тем, кто занимается другими ремеслами, не отказываться от заказов, даже если цена материалов поднялась и прибыль, следовательно, могла понизиться, и жить, довольствуясь своей участью.

Многие следовали этим предписаниям либо по необходимости, либо из добродетели, но других больше заботила финансовая прибыль, и, используя дешевый труд многих подмастерьев, они расширяли свое дело. В любом случае статус ремесленника претерпевал изменения с ходом времени; вначале они работали на самых разных клиентов, затем все чаще и чаще их стали нанимать люди богатые – в основном владельцы складов, которые выполняли роль посредников между ремесленником и заказчиком и были склонны пренебрегать старыми ценностями, думая больше о цене и количестве, чем о качестве. Такие «предприниматели» без колебаний привлекали к делу неквалифицированных работников. Некоторые из них были выходцами из воинского сословия, беднейшие из которых вынуждены были браться за работу, чтобы восполнить свои рисовые пайки; они, кажется, обращались преимущественно к изготовлению зонтов и башмаков на деревянной подошве и, конечно, часто выполняли канцелярскую работу.

С ремесленников, как и с представителей других сословий, власти взыскивали дань. Владельцы собственности в городах платили своего рода налог, но большинство ремесленников снимали дома. Они вносили свой вклад в виде товаров или услуг, во многом так же, как и крестьяне, своим принудительным трудом, и денежные выплаты налога часто заменялись результатами их труда. Изобретатели каких-нибудь устройств также вносили плату, чтобы приобрести что-то вроде патента.

Многие из приемов, используемых ремесленниками в их разнообразных профессиях, были очень похожи на те, какими пользовались на Западе, хотя существовали и определенные различия: японцам привычнее было сидеть на полу, поэтому, если на Западе на педаль токарного станка нажимали ногой и таким же образом приводили в движение гончарный круг, в Японии мастера удерживали ногами подставку или исходный материал, пока исполняли свою работу. Различия заключались и в том, что пилу и рубанок тянули на себя, а не толкали от себя. Японцы проводили линии чернилами, в то время как британцы, например, мелом.

Рис. 40. Плотники и их инструменты: рубанки, пилы, стамески, тесло, деревянный молоток, точильный камень и чернильная линия

Одним из материалов, доступных японским ремесленникам, в отличие от европейских, был лак. Кроме уже упомянутой посуды, лак также был основой для декоративных узоров, используемых для украшения разнообразных предметов мебели – пюпитров, столиков, ящиков для письменных принадлежностей, шкатулок, туалетных столиков – и вооружения, такого как доспехи, а также паланкинов. Другим материалом, имеющим широчайшее применение в Японии, был бамбук; из срезанного и обработанного бамбука делали изгороди, жерди и мачты; поскольку он внутри полый, из него изготавливали трубки для отвода воды по склону холма, естественное сужение к концу бамбуковых секций облегчало задачу соединения отрезков. Бамбуковый ствол можно расщепить на ровные щепы и использовать для плетения корзин, изготовления решеток и ширм, а также для сосудов, таких как чаши и черпаки. В сочетании с бумагой, которая также имела широкое применение – от бумажных носовых платков до предметов одежды, – бамбук использовали для изготовления как плоских, так и складывающихся вееров, некоторых головных уборов и остовов зонтов (которые потом покрывали промасленной бумагой), а также для изготовления бумажных фонариков^[40]. Бумагу делали из волокон внутреннего слоя коры деревьев, особенно шелковицы, а не из тряпок, и это была крупная отрасль промышленности, предлагавшая очень широкий ассортимент товаров. Например, даже в X веке цвет и рисунок бумаги, на которой написано стихотворение, имел значение почти столь же большое, сколь и качество самих стихов, и в эпоху Токугава, когда начал развиваться эпистолярный жанр, бумага для письма требовалась соответствующего качества. Распространялось и книгопечатание, для домашних нужд тоже была необходима бумага – таким образом, спрос был постоянным.

Печатали обычно с помощью деревянных форм, блоков, на которых вырезали текст (с рукописного оригинала на страницу); при цветной печати для каждого цвета был свой блок. Это делалось вручную, с использованием лишь кистей фудэ и бумаги, без каких бы то ни было механических приспособлений для приготовления туши – суми. Ее делали из ламповой сажи и клея, растирали и смесь спрессовывали в брусочки.

Эти брусочки суми использовались с тушечницей – камнем из мелкозернистого грифеля или мрамора, который имел плоскую поверхность с углублением на конце, куда наливали воду. Немного воды переносили на плоскую часть, в нее обмакивали брусок, и тушь для письма получали трением намоченного бруска о камень, затем брали на кисточку. Изготовление высококачественной туши и камней-тушечниц требовало большого умения.

Ткачество было широко распространено в сельскохозяйственных районах как основное занятие женщин-крестьянок, и большая часть ткани из хлопка и пеньки, а также одноцветного шелка производилась именно ими. Ткань изготавливалась рулонами стандартного размера – около 2 футов на 20 ярдов, каждого из которых хватало для одного кимоно. Процесс изготовления полотна требовал определенного умения, размер отреза должен был приблизительно соответствовать размеру того, кто будет носить сшитую из этого полотна одежду. Впрочем, задачу упрощал тот факт, что кимоно не имело ни пуговиц, ни других застежек, а удерживалось поясом. Женское кимоно шили либо с большим, либо с меньшим запахом, поскольку женский пояс был более широким. Крестьяне обычно в услугах профессиональных портных не нуждались, потому что шитье больше походило на наметку. Для стирки кимоно расшивали на составляющие куски ткани, каждый стирали и крахмалили отдельно, на рамках, а затем сметывали заново, меняя куски местами, чтобы одежда изнашивалась равномерно.

Шелковая одежда часто изобиловала узорами. Она могла быть из тканей различной фактуры; узоры часто получали из окрашенных в разные цвета нитей, вплетенных, когда ткали материю. Иногда краски наносили кистью на готовое полотно или использовали метод узелкового окрашивания: небольшие участки ткани завязывали в узелки, затем ее погружали в краситель; когда узелки развязывали, оставался небольшой неокрашенный участок. Наконец, узоры могли быть вышитыми на ткани так, что получалась парча.

Поскольку в различных регионах Японии умели ткать узорные ткани, сложное окрашивание и вышивку делали в городах. Самым прославленным местом был Нисидзин, район на северо-западе Киото, оттуда издавна поставляли ткани для императорского двора, а позднее и для сёгуна.

Изоляция Японии сохранялась до середины XIX века, до того времени, когда Европа и Америка далеко ушли вперед в организации массового производства товаров, а традиции ремесел, которые были известны Европе несколько веков ранее, теперь были почти забыты. В индивидуальном мастерстве лучшие европейские ремесленники, вероятно, не уступали своим японским собратьям, однако можно утверждать, что вследствие потребности воинского сословия в предметах, которые в соответствии с требованиями культа простоты должны были быть выполнены элегантно и со вкусом, товары, изготавливаемые умельцами Японии, в целом превосходили продукцию западных коллег.

Глава 5

Купеческое сословие

В предыдущей главе было указано, что многие ремесленники, производившие продукцию по заказу и продававшие ее в собственных мастерских, становились оплачиваемыми работниками торговых домов. На протяжении всей эпохи Токугава власти недолюбливали купцов и все больше и больше опасались их. Изначально купец находился в самом низу иерархической системы, поскольку его считали паразитом, не вносящим вклада в экономику: он зарабатывал себе на жизнь лишь за счет манипуляций с товарами и продуктами труда других. Тем не менее с ходом времени купеческое сословие укреплялось и росло, обретало влияние и власть, что симптоматично для перехода феодального строя к буржуазному обществу. По мере процветания купеческого сословия все больше самураев беднело, а поскольку и те и другие жили в городах, состоятельные торговцы оказывали все больше и больше влияния на самураев, частично через смешанные браки, а частично из-за более материалистического взгляда на жизнь – некоторые самураи даже продавали свое положение в обществе за деньги.

Полезным предисловием к рассказу о том, как купцы вели свои дела, будет описание денежной системы, которая была довольно сложной, поскольку монеты чеканились из четырех металлов: золота, серебра, меди и железа. Время от времени возникали осложнения, за которыми следовали попытки центрального правительства улучшить экономику посредством понижения ценности или изменения содержания ценного металла в монетах, которые не были единообразными по всей стране. Золото составляло эдоскую валюту, в то время как в Осаке и Киото пользовались серебром. Медь, однако, была в повсеместном употреблении, хотя иногда ее заменяли на железо или латунь.

Начнем с единицы самого низкого номинала. Дзэни представляла собой круглую медную монету, диаметром приблизительно один дюйм, с круглым отверстием в центре, размером четверть дюйма. Она впервые появилась в Японии в 1636 году – до того времени в обращении были монеты, которые чеканили в Китае, Корее или Аннаме^[41]. На одну дзэни можно было купить пиалу чая или отдых у придорожного столба; очень часто их нанизывали на пенковую веревочку через центральные отверстия, чтобы получилась денежная связка. Такие связки были двух размеров – номиналом в 100 и в 1000 монет. Эти цифры показывали точное число монет в связке до 1636 года, но, поскольку потом было объявлено, что 96 новых японских монет эквивалентны сотне старых китайских, в большинстве районов Японии вошло в обычай составлять связки из 96 и 960 монет соответственно. Тысячная связка была эквивалентна по стоимости одной прямоугольной золотой монете размером 0,7 × 0,4 дюйма, известной как ити-букин, то есть одному бу золота; бу – мера веса, используемая при взвешивании золота. Четыре бу золота были эквивалентны одному рё^[42] (чуть больше 18 граммов), что составляло вес наиболее распространенной золотой монеты, называемой кобан.

Это была тонкая золотая пластинка, по форме более или менее эллипсоидная, размером 2,8 × 1,5 дюйма. Существовали также золотые монеты еще большего размера: обан – червонцы, весом теоретически десять рё, но на самом деле где-то между восемью и девятью. Однако они не были в общем употреблении, их приберегали для церемоний. В разные времена выпускали золотые монеты меньшего достоинства, и именно такие монеты из этого металла хотела бы иметь обыкновенная семья. Кобаны использовались только для сделок с представителями воинского сословия либо с довольно большими торговыми домами.

Рис. 41. Придорожная чайная: наружная вывеска гласит: «Еда за одну дзэни». Среди посетителей буддийский монах. Подавальщица слева несет сосуд с сакэ. Странники обуты в соломенные сандалии, подавальщица – в деревянные гэта

В Киото и Осаке предпочитали серебро. Монеты были различных форм и размеров, самой большой была тёгин – монета в форме эллипса, часто довольно грубо обработанная, размером около 3,6 × 1,2 дюйма. Единицей веса серебра был моммэ^[43] (1/60 рё), и тёгин весил около 43 моммэ (чуть больше 161 грамма). Несколько меньшая монета, мамэитагин, представляла собой не что иное, как округлый кусок серебра неопределенного веса и размером с печать, выдавленную на ней, чтобы засвидетельствовать качество металла.

В разные времена появлялись монеты более мелкого достоинства, прямоугольные по форме и фиксированного веса.

Большое количество серебряных монет складывали в упаковки удобного веса, такие как 100 моммэ и 500 моммэ, в то время как золотые кобаны делили на аккуратные стопки по 25, 50 или 100 штук, заворачивали в прочную бумагу и скрепляли либо правительственной, либо какой-то другой важной печатью. Обычно такие упаковки использовали, даже не распечатывая их. Для перевозки и хранения больших сумм изготавливали специальные деревянные ларцы, вмещающие определенное количество монет. Общеупотребительными были ларцы, рассчитанные на 1000 рё.

Простые люди носили свои дзэни в мешочке, стянутом веревочкой, который прятали под кимоно на груди, где деньги были в безопасности, а выпасть такому кошельку не давал пояс. Небольшие серебряные монеты носили точно так же, но золотые монеты небольшого достоинства складывали в плоские футляры, очень похожие на бумажники, какие использовались на Западе для банкнотов.

Рис. 42. Монеты. Золотые: 1 – обан; 2 – кобан; 3 – ити-букин; 4 – монеты другого достоинства. Серебряные: 5 – тёгин; 6 – мамэитагин; 7–5 монет моммэ; 8 – монеты другого достоинства. Медные: 9 – дзэни; 10 – необычная монета в 100 дзэни

В Японии времен Токугава бумажные деньги почти не выпускались центральными властями, разве что в последний год существования сёгуната, но они были в ходу лишь в некоторых областях. В ранний период эпохи Токугава, когда исключительное право на чеканку монет принадлежало эдоскому правительству и утечка монет в зарубежные страны через Нагасаки создавала монетный дефицит в провинциях, печатали банкноты равные по стоимости золотым, серебряным или медным монетам; их использовали даймё для выполнения своих обязательств. Между 1701 и 1730 годами они были запрещены, но затем снова частично вошли в обращение.

В 1701 году произошел известный инцидент, когда властитель замка Асано^[44] в Ако, провинция Харима, будучи спровоцирован оскорблением, был вынужден обнажить свой меч в эдоском дворце. За это он был приговорен к лишению жизни – совершению сэппуку, а его поместья были конфискованы. После его смерти 47 из его вассалов (теперь ронины) объединились, чтобы отомстить за своего господина. То, как они это сделали, и их последующее самоубийство является темой многих пьес и рассказов о «сорока семи преданных самураях» – «Тюсингура»^[45]. Как только их господину был вынесен приговор, один из самураев отправился из Эдо в родной замок и проделал путь 400 миль в паланкине за пять дней. У обычного путешественника на это ушло бы по крайней мере семнадцать дней, и даже посыльному по чрезвычайно срочным делам потребуется восемь. Эта история приведена здесь потому, что, когда Оиси, управляющий имением, услыхал о судьбе своего господина, его первая мысль была о держателях бумажных денег, выпущенных в провинции. Он пересчитал золото в казне и обнаружил, что оно составляет около 60 процентов от выпущенных банкнотов, поэтому он обменял бумажные деньги по этому курсу, таким образом дав возможность держателям банкнотов выручить хоть что-то от конфискованного, и в данном случае лишил сёгуна значительной суммы. Тем, кто получил свои деньги, повезло, потому что, хотя конвертируемость и была условием разрешения на их выпуск, эти местные банкноты время от времени также подвергались обычным превратностям конвертируемости и неконвертируемости, девальвации и инфляции.

Взаимный обмен монетами, сделанными из различных металлов, происходил постоянно на всем протяжении рассматриваемой эпохи, несмотря на попытки властей стабилизировать его. Вначале, в 1609 году, курс обмена был один рё золота на 50 моммэ серебра на четыре связки дзэни, но вскоре после этого серебро упало до 60 моммэ. Курс золота по отношению к серебру оставался более или менее на таком уровне до середины XIX века, когда влияние обменного курса мировых валют снизило цену серебра до такой степени, что один рё золота стал равняться 100 моммэ серебра. Курс обмена медных денег на золото также имел тенденцию к спаду.

Рис. 43. Меняльная лавка. Приказчики заняты взвешиванием (с помощью весов и безмена), вычислениями на соробане, подсчетом и доставкой связок наличных. Клиенты в ожидании курят трубки. Какой-то самурай и женщина проходят мимо

В последней четверти XVIII века он упал до шести связок на один рё золото, а в 1860-х годах упал до десяти связок. Такой широкий диапазон обменного курса сопровождался кратковременными и местными колебаниями, которыми могли воспользоваться менялы как источником спекулятивных прибылей.

Когда в стране имели обращение монеты из трех разных металлов, была настоятельная необходимость иметь средства быстрого обмена одних на другие. Большая часть розничной торговли производилась на медные деньги, и владельцы крупных лавок и оптовики нуждались в обмене меди на золото или серебро для выплаты собственных долгов, а кроме того, требовалась иная операция, например когда купец посылал людей в деревни для закупки небольших партий продукции. Более того, перевод денег из Эдо в Осаку и обратно требовал обмена серебра на золото. Ростовщичество, таким образом, было основным занятием среди купцов и фундаментом многих состояний.

Рис. 44. Ломбард – тамамаки-я. Мимо по улице проходят носильщики и кучка монахов, собирающих милостыню, потенциальные заемщики принесли одежду и другие предметы в залог. Чиновник доставил уведомление о розыске с портретом преступника. На заднем плане хозяин или управляющий сидит за ограждением с толстой амбарной книгой и стойкой, на которую накалывались корешки от квитанций. Женщина (возможно, жена хозяина) курит трубку и греется у угольной жаровни. Объявление гласит, что имущество принимается в залог минимум на восемь месяцев

Показателем прибыльности такого занятия может служить курс комиссионных в эпоху Гэнроку, когда меняла брал десять бу, то есть по десять бу на каждый рё золота, курс, который может показаться низким, но взимаемый с каждой операции, составлял значительный доход.

Как и в любой другой области, менялы были строго разграничены. В Осаке они существовали на трех уровнях. На дне были мелкие менялы, которые зачастую торговали в розницу другими товарами или продуктами, такими как масло или сакэ, и занимались в основном обменом меди и небольших количеств серебра. Их заведения были известны как «копеечные» – лавки дзэни.

На более высоком уровне находились обычные обменные заведения, оперирующие на уровне внутригородской торговли и фактически выполняющие многие функции, какие сегодня выполняют банки, включая выдачу документов на денежные переводы, прием вкладов и выдачу денежных ссуд. Никакой прибыли на то, что мы сейчас называем «текущим счетом», не было, однако выдавались сертификаты, которыми можно было пользоваться для финансовых операций. Ссуды обычно зависели от репутации заемщика и от того, имел ли он деньги на счете. Вес серебра, необходимого для оплаты счетов в Осаке, был гораздо больше, чем золота в Эдо, и поэтому использование кредитных писем и тому подобных документов было большим удобством. Обычной вывеской обменного заведения было большое деревянное изображение монеты дзэни.

Верхний слой был сформирован по принципу «десятки», то есть состоял из десяти семейств, которые с 1660-х годов выполняли роль управляющих, стоящих над другими менялами, действующих в качестве их банкиров и одновременно следя, чтобы они не отклонялись от установленных правил. Эти десять семей стали финансовыми агентами центральных властей и обрели право носить два меча.

В Эдо купцы занимались своим делом во многом одинаково, и в провинциях ни один призамковый город без них не обходился. Правительство осуществляло некоторый контроль, в частности, весы и гири, которые были основными инструментами их профессии, инспектировал государственный чиновник, ответственный за меры и веса. Соответствующие стандарту весы изготавливали лишь две семьи, а гири делали те же семейства, что контролировали монетные дворы, чеканящие монеты.

Двумя другими основными инструментами менял и конечно же тех, кто занимался торговлей, были своего рода гроссбух и соробан. В первый заносили сведения обо всех заключаемых сделках. Книга велась только владельцем и управляющим и содержала конфиденциальную информацию об обороте и вырученных средствах, что жизненно необходимо для ведения любого дела. Каждый новый год начинали новую.

Соробан – это усовершенствованный абак (счеты), рамка с бусинами, на которой можно было производить сложение и вычитание, умножение и деление, а при необходимости извлекать квадратные корни и т. п. Обычно соробан представлял собой раму размером приблизительно 15 × 6 дюймов с 13 наборами бусин (с 17 в Эдо). Хотя устная арифметика и была известна, пользование соробаном избавляло от необходимости запоминать или записывать для памяти промежуточные стадии вычислений, и некоторые умельцы достигали большой скорости и точности.

Помимо основного использования при вычислениях, соробаном можно было в сердцах стукнуть по голове совершившего ошибку подмастерье, а также даже отвести удар меча ронина, опустившегося до грабежа.

В призамковом городе Такаяме, расположенном глубоко в горах провинции Хида, до сих пор существует дом купца-менялы, работавшего на некоего властителя. Именно он служил местным купцам и ремесленникам посредником перед господином, организовывал продажу риса и других продуктов из имения, ссужал феодала средствами в счет будущего урожая, менял деньги и вообще выступал в качестве доверенного лица своего господина. Небольшие комиссионные оставались ему от каждой сделки, и он был чрезвычайно преуспевающим. Дом фактически датируется 1879 годом, его перестроили после пожара, но его изначальная конструкция была сохранена – эта местность в то время считалась очень отдаленной. Это крестьянский дом, построенный с размахом. Вход с улицы ведет через весь дом во внутренний двор позади. Слева от входа – контора, где заключались только сделки, справа – большое помещение с устланным татами полом и очагом, над которым на большом крюке подвешен горшок или котел для варки пищи – домбури. Эта покрытая циновками площадь выходит в сквозной коридор и не имеет потолка, дым от огня поднимался к крыше – дом двухэтажный, – минуя тяжелые балки остова дома. (Провинция Хида была богата лесом, и тяжелые деревянные конструкции характерны для строений в этой местности.) Жилые покои членов семьи располагались далее справа, за очагом. Во внутреннем дворе был сад с колодцем, несколько надворных строений, позади находился ряд складов для товаров, предназначенных для перевозки, и хранилища для хозяйственного имущества, конструкция которых предусматривала видимость обоих концов как мера предосторожности от воров и пожара. Стены и кровли толстые и покрыты толстым слоем штукатурки, в то время как двери усилены листами железа и оснащены крепкими засовами и висячими замками.

Рис. 45. Интерьер дома в Такаяме

Ценные предметы и записи в доме часто хранились в высоких сундуках с ящиками и отделениями, запирающимися на железные засовы. Сундуки были снабжены колесиками, чтобы в случае пожара их можно было выкатить на улицу, разломав при необходимости раздвижные перегородки сёдзи. Управляющий, который сидел в конторе за деревянной перегородкой, устроенной для его собственной безопасности и сохранности его бухгалтерии, ежедневно вносил деловые записи в пухлые амбарные книги.