Чемпионат третий (1961) 5 страница. В 1913 году мы, три главаря нового движения, предварительно выпустив ряд своих книг
В 1913 году мы, три главаря нового движения, предварительно выпустив ряд своих книг, поехали (Д. Бур-люк, В. Маяковский и В. Каменский) в турне по городам России, революционизируя умы и сердца молодежи, читая доклады и стихи.
В Москве я встретил революцию Октября, с первых дней активно встав на путь власти Советов, ибо видел в этой пролетарской революции социальную правду... В первую годовщину Октябрьской революции в Москве и всюду в провинции шла моя пьеса "Степан Разин". Дальше я, как поэт, работал во славу великих завоеваний Октября..." (Каменский Василий. Автобиография. Поэмы. Стихи. Акц. общество "Заккнига", 1927. С. 5-7).
"Днем у меня вышло стихотворение,- вспоминает Маяковский в автобиографии 1912 года.-Вернее- куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю: это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: "Да это же вы сами написали! Да вы же гениальный поэт!" Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом... Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель Бурлюк сделал меня поэтом... Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтобы писать, не голодая".
Тут же под письмом Каменского с рассказом о смерти Маяковского:
"Памяти великого друга:
11 ноября сего 1961 года, в Москве, после многолетних тяжких страданий скончался наш, с 1910 года ближайший друг-брат, собрат по перу - великий русский поэт-футурист Василий Васильевич Каменский.
Могучая кучка (квадрига), собратство футуристов: Витя Хлебников, Вася Каменский, Володя Маяковский, Додичка Бурлюк - явились основоположниками и ярыми глашатаями новой русской литературы, шедшими под лозунгами футуризма, призывавшими к отрицанию старых форм жизни - во имя великой нови!..
Спи с миром, наш незабвенный друг и собрат.
Давид, Маруся Бурлюк".
И на четырнадцатой странице:
"Хлебникову (этих стихов, Витя, ты никогда не прочтешь!).
Он тонул в истоках века,
Чтоб затем звучать в веках,
Русской речи мудрый лекарь,
Ныне он - лишь легкий прах.
Но его стихи бессмертны.
И в окраинах земель,
Русской речи где инертность,
Хлебников - бездонья цель!"
Здесь уместны и слова из отклика Маяковского на смерть Виктора Владимировича (Велемира) Хлебникова (1885-1922):
"...Хлебников - не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников - поэт для производителя... он ставил поэтическую задачу, давал способ ее разрешения, а пользование решением для практических целей - это он предоставлял другим... Его биография - пример поэтам и укор поэтическим дельцам... Для Хлебникова слово - самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда - углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи... Во всех вещах Хлебникова бросается в глаза его небывалое мастерство. Хлебников мог не только по просьбе немедленно написать стихотворение (его голова работала круглые сутки только над поэзией), но мог дать вещи самую необычную форму... Я знаю Хлебникова двенадцать лет. Он часто приезжал в Москву, и тогда, кроме последних дней, мы виделись с ним ежедневно. Меня поражала работа Хлебникова. Его пустая комната всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком... при переездах рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку... Приехал он обратно этой зимой, в вагоне эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате... Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка. Крученых, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе.
После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплеванный критикой, живым ходил по России? Я знаю живых, может быть. не равны1: Хлебникову, но ждущих равный конец.
Бросьте, наконец, благоговение столетни:, юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым!"
И в номере журнала "Пятьдесят лет с Маяковским' воспоминания Марии Бурлюк о "Хлебникове в Михалеве":
"..."Эй, слушай!"- уныло и как будто не одну сотню лет простегивал темную ночь глухой, притаившийся голос Александра, обходившего парк по красному глиняному валу... Чахлого ельника было пятнадцать десятин, и примыкал он к участку фабриканта Арманда. Александр пришел в усадьбу Бурлюков странником, попросился ночевать, да так и остался при семье.
В описываемом здесь 1915 году Хлебников жил в Михалеве с июня месяца... С правой стороны в комнате Хлебникова стояла крепкая чугунная кровать с волосяным матрасом, с двумя простынями и шерстяным жестким "тигровым" одеялом... Рядом - стол, лакированный, старый, с выдвижным ящиком... Чернильница толстого белого стекла с медной крышкой, коричневая, выкопанная из земли в Керчи чашка неправильной формы (из нее по ночам Хлебников пил чай)... Хлебников работал в 1915 году над биографией Пушкина и над "Дневниками Башкирцевой", искал "кривую" творчества и делал свои математические выкладки... Хлебников курил много, и его пальцы были желтоватого тона... На стенах комнаты Велемира Владимировича висели натюрморты Бурлюков, иногда только законченные. Велемир Владимирович менял картины, но не сюжеты. Работал Хлебников не торопясь, по ночам..."
А вот и рассказ о роде Бурлюков - потомков знатных татар, подавшихся в Запорожскую Сечь и там получивших свое имя. "Бурлюк учился в тамбовской гимназии и незадолго перед смертью на чужбине с нежностью вспоминал "родной Тамбов" и "голубку Цну"" (Из коллекции И. А. Никифорова. Тамбов, Литературный музей).
Кстати, в обширном и доскональном исследовании Тарле "Крымская война" внезапно выплывает название деревни Бурлюк.
"Наши зажгли около моста сад и деревню Бурлюк...
Бородинский полк тем не менее отбросил англичан за Бурлюк и, только потеряв половину состава, отступил...
Участвовавший в битве герцог Кембриджский, на глазах у которого 36 русских орудий расстреляли картечью первую бригаду легкой дивизии, пытавшуюся занять виноградники близ Бурлюка, выразился о сражении под Альмой в том смысле, что если англичанам суждено одержать еще одну такую победу в Крыму, то они останутся с двумя победами, но без войск" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. М., Изд-во АН СССР, 1959. С. 108, 112, 141).
4 февраля 1945 года в Большом Ливадийском дворце открылась конференция глав трех союзных держав - СССР, США и Великобритании, названная Ялтинской, хотя Ливадия примерно в полутора десятках километров от Ялты и правильнее было бы назвать Ливадийской. Главы государств заседали в Белом зале. Сталин сидел слева от двери лицом к огромным овальным окнам, за которыми во всю ширь горизонта стелется море. Напротив Сталина сидел Черчилль, спиной к камину - Рузвельт.
В один из дней Черчилль навестил могилу родственника. Где именно пал этот потомок герцога Мальборо - под Альмой у деревни Бурлюк, под Инкерманом, под Балаклавой или под бастионами Севастополя,- можно установить по документам, но это, в общем, неважно. Вероятнее всего, под Балаклавой.
"Эта легкая кавалерия, легшая под Балаклавой, числила в своем составе представителей самых аристократических фамилий. Впечатление в Англии от этого известия было потрясающее. Долгие годы вплоть до начала войны 1914 года из Англии прибывали временами паломники со специальной целью посещения "долины смерти", где погибла английская кавалерия" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. С. 162).
Погребен же потомок герцога Мальборо наверняка под Балаклавой - в этом городке базировались англичане, французский лагерь располагался ближе к Севастополю - у Камышевой бухты. Турки, которых "освобождали" англичане и французы, в лагере вообще не засиживались. В перерывах между боевыми дежурствами работали в траншеях вместо вьючной скотины. И без разбора всех косила холера...
Что касается достопамятных виноградников и деревни у Альмы, то они когда-то принадлежали Бурлюкам. И еще долго в годы Советской власти колхоз назывался "Бурлюк". Сам же Давид Бурлюк родился в Тамбове.
"...Эти стихи я видел во сне - спросили меня: ты можешь кратко написать о счастье и о горе? Ответил - могу.
Счастье - озеро, где солнце,
Отразясь, поет!
Горе - речкой мутной
Без конца течет...
А унынье - женщина
В черном газе тьмы,
Где кладешь ты вещи
На сугроб зимы".
Я убеждался: человек может быть безразличен к музыке, живописи или стихам, но человек, безразличный вообще к искусству, - опасен. Ничто так не агрессивно и самодовольно, как ограниченность.
Глава 87
После турнира в Лондоне я, по выражению спортсменов, посыпался. Боли в позвоночнике, нарушение координации, точнее - ухудшение скоростной реакции и какая-то зачумленность. Штанга чужая, неудобная.
Я винил зимние тренировки (сплошное экспериментирование), чрезмерные нагрузки, недобро поминал Матвеева. Он предлагал различные опыты. Богдасаров угрюмо ворчал: "Разве на спортсмене такого класса пробуют научные штучки?" Будто мы сами мало пробовали...
Сейчас вижу: не только зимние тренировки тому виной.
27 июня 1961 года в Кисловодске на стадионе "Трудовые резервы" выступала сборная команда страны. Я утяжелил рекорд СССР в жиме и мировой рекорд в толчковом упражнении.
Рекорд мы отпраздновали несколько своеобразно. На вино запрет. Дисциплина на сборах строгая, а ела сборная в ресторане. Тут уж не закажешь ни рюмки. Тогда попросили официанта подать шампанское в суповых тарелках, как бульон. И действительно, никто не обратил внимания. Правда, официант подшутил: присыпал "бульон" зеленым луком, петрушкой, укропом...
Через девять дней, в пятницу 7 июля, на матче сборных команд СССР и США в лужниковском Дворце спорта я утяжелил рекорд СССР в рывке. В сумме троеборья я перекрыл американца Сида Генри на 77,5 кг. Команда же победила американцев со счетом 7:0.
Спустя несколько дней выступил в Ленинграде на чемпионате Вооруженных Сил. Занял первое место. Пытался опять обновить мировой рекорд в толчке, поторопился с посылом, потерял опору. Этот окаянный посыл с груди!..
С тех пор на чемпионатах Вооруженных Сил я не выступал. Всего я выиграл четыре армейских чемпионата: 1957, 1958, 1959, 1961 годов.
В конце все того же июля оказался в Лондоне и уж на этот раз "припечатал" мировой рекорд в толчке.
За какой-то месяц четыре выступления (два международных), два рекорда СССР и два рекорда мира! Спешил я тогда, спешил...
Гордостью осталось в душе заявление Генри на пресс-конференции: "...Власов - самый совершенный атлет за всю историю гиревого спорта. После рекордов Пола Эндерсона мы утратили веру в то, что нормальный человек способен добиться в тяжелой атлетике подобных результатов. Стоило ли заниматься штангой? Ведь без соревнований нет спорта, а соперничать с Эндерсоном, мы думали, бессмысленно. Я не преувеличу, если скажу, что Власов открыл нам новые двери на тяжелоатлетический Олимп..."
Чемпионы обыкновенно честолюбивы. На том и зиждется спорт: состязание за право быть первым. Честолюбие принимает порой болезненный оттенок. Не всегда спортсмен виноват. Обстановка обостряет и низменные чувства. В достатке напитываешься этим дурманом и от болельщиков.
Запал мне в память эпизод из той встречи. На сцене лужниковского Дворца спорта советская и американская команды. Моего соседа слева ("полутяжа" Воробьева) не узнать: побледнел, напрягся. Его выкликнули - публика в восторге, а я слышу горячечный шепот: "Подожди, подожди, тебя не так встретят. Увидишь, увидишь..." Я от удивления едва не забыл о шаге вперед на вызов судьи-информатора. Какое значение, как будут хлопать мне, ему? Сейчас соревнования, борьба...
А примечательный шепот! В мгновение - весь человек! Мучает его, у кого больше славы...
"Злые завидуют и ненавидят - это их манера выражать восхищение", - говаривал Виктор Гюго.
В ту зиму опытных нагрузок я тренировался с одиннадцати утра. Если не было массажа, возвращался домой к четырем. Наваливался на дверь и звонил или садился на корточки - от изнурения. И после пил, пил... Тренировки иссушали. Есть не хотелось, пищу тогда ненавидел. Если задерживал массаж, возвращался к шести вечера. Отдохнув, писал до трех-четырех утра. Отзывы из редакций убеждали - необходимо спешить.
К лету подоспели известия из США. Чемпионат выигрывает Джим Брэдфорд с суммой 1070 фунтов (485,35 кг). Итак, Большой Вашингтонец-двукратный чемпион Америки. Маэстро Шемански сшибает в рывке мировой рекорд. Есть о чем поразмыслить. Один рекорд по-старому - у Эндерсона в жиме, а в рывке - у Шемански. Опять я стиснут в высших достижениях американскими атлетами. Правда, за мной пока главные рекорды - в сумме и толчке. Но характер событий предвещает борьбу именно за них. Мне пишут из Америки, что Шемански очень прибавил в жиме. Бесспорное свидетельство его желания свалить меня в сумме троеборья, вернуть себе титул "самый сильный в мире". Итак, гонка без остановок. И главный удар маэстро Шемански.
Надо отвечать новой силой. Не уступать ни в одном из упражнений. И наконец, взять рекорд у Эндерсона!
Брэдфорд отстает. Но Шемански?! И Эндерсон - этот вызов, настойчивое повторение вызовов?.. Всего отчетливее личность проявляет... страсть. Это - признак необычного дарования.
В середине августа мы с тренером уехали в Ригу. Я терял надежду на успех. Болезнь позвоночника сузила тренировку. Спина болела до немоты в ногах. Богдасаров бодрился, убеждал, что я выиграю чемпионат мира даже больной и без подготовки. Действительно, разрыв с соперниками был впечатляющий. Однако позвоночник буквально вязал тренировки. Профессор Вилде после осмотра заявил о неизбежности операции. "Вы через год будете моим пациентом,- сказал профессор.- Такая травма сама по себе не излечится. Вам не избежать инвалидности". Я уже к тому времени перенес столько травм, что позволил себе усомниться. И я оказался прав, но только отчасти.
Рижский август походил на осень. Зябкие и ветреные дни перемежались с дождями. Я исходил город до самых неказистых окраинных улочек.
Как быть, если даже хожу надорванно, полсотни метров - и присаживаюсь на корточки: боль и тяжесть стекают? Досаждала глупая мысль: вскрыть бы спину у позвоночника - и боль вытечет с отравой, распрямлюсь..
Новая сила Шемански?
А если Брэдфорд будет другой? Ведь как он изменился за год от Варшавы до Рима! Напорюсь на куда большую силу!
Чем отвечать?
Болезнь не пускает в зал. Потерять чемпионат после всех тренировок, всех рекордов?! Сколько сделано! Я уже другой, доказано рекордами, а теперь... Выходит, все испытания впустую. "Я так устал резать эту воду!.."
Эта травма явилась следствием повреждения позвоночника в 1957 году при попытке установить рекорд страны в толчковом упражнении - мне был тогда 21 год. Спустя 26 лет я расплатился за свою юношескую дерзость тяжелыми и опасными операциями на позвоночнике. Нашелся знаток спорта, бывший "полутяж", и такую беду оклеветал. Как не вспомнить любимое присловье Пушкина: "Было бы корыто, а свиньи найдутся". Таких немало: беды и страдания других для них как желанное корыто - ну как не вывозиться, не подбавить мук и горя...
Я прочитывал газеты. Все знают обо мне: мои мечты и привязанности, новые результаты и силу. Еще бы, рекорды в Кисловодске, Лужниках, Лондоне!
Но смею ли быть жалким? Выступать жалким... Ведь команда и без меня победит. Разве я атлет? Едва таскаю ноги.
А маэстро Шемански? В Риме (1960) результат в жиме утяжелил на 20 кг! А почему не прибавит к Вене? Прихлопнул же мой рекорд в рывке.
Этот неослабный напор. Ни месяца передышки! И еще проклятый зимний простой в тренировках! А ошибки с выступлениями?! Выхолостил, загнал себя!
Глава 88
Я похоронил мысль о выступлении. Воспользуюсь днями в Риге. Приведу себя в порядок. Всю силовую работу я опять перенес на брусья: отжимы многие десятки раз с весами 120-130 кг, привязанными к ногам.
Слукавил доктор команды Казаков. Он прилетел в Ригу для организации консультаций: позвоночник отказывался служить. Казаков предложил: "Махнешь в Вену. Зачем выступать? Посмотришь чемпионат. Уже твое присутствие укрепит наше положение".
Богдасаров твердил, что я должен сражаться за титул в любом случае. "Никто тебя не сломает",- убеждал он.
В августе Хоффман оповестил читателей своего журнала о впечатлении от поездки в Москву. Обмолвился и обо мне: "...Власов приобретает знания для будущего. Когда-нибудь Россия сможет извлечь иную, более высокую пользу из своего атлета. Его интеллект столь же велик, как и сила..."
Меня утешали не похвалы интеллекту. Нет, из Хоффмана не вытрясти похвалу, если ему есть чем отрезвлять силу конкурентов. Значит, Брэдфорд и Шемански не в порядке. Рекорд в рывке маэстро Шемански еще не есть победная сумма троеборья. Что там у них?..
Тогда, в Балтиморе, Шемански установил мировой рекорд в рывке- 159,5 кг. Грозный намек.
Я послушался обоих - и тренера, и врача команды, учтя и хоффмановские публикации. Но выступать я не намеревался - слабость от болезни перекочевала в тренировки.
Я не подозревал, что поездка уже сама по себе обязательство. В Вене понял. Но настоящую школу понимания подобных истин прошел через семь месяцев. То понимание обернулось потрясением. Однако для этого еще следовало наворочать ошибок...
Ф. И. Тютчев писал князю М. Д. Горчакову (товарищу Пушкина по Лицею): "Если, среди многих других, существует истина, которая опирается на полнейшей очевидности и на тяжком опыте последних годов, то эта истина есть несомненно следующая: нам было жестоко доказано, что нельзя полагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет без существенного вреда для всего общественного организма. Видно, всякое ослабление и заметное умаление умственной жизни в обществе неизбежно влечет за собой усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов... Не более других и я нисколько не желаю скрывать слабые стороны и подчас даже уклонения современной литературы; но нельзя по справедливости отказать ей в одном достоинстве, весьма существенном, а именно: что с той минуты, когда ей была дарована некоторая свобода слова, она постоянно стремилась сколь возможно лучше и вернее выражать мнение страны..."
Глава 89
Мы еще мыкались в подобиях тренировок и с медицинскими обследованиями, когда венский "Югенд Форан" напечатал очерк своего корреспондента К. Частки. "Юрий Власов приедет в Вену.
Город кажется вымершим. Тысячи людей устремились в бассейны и купальни большого города, спасаясь от тропической жары. В это же время в городе нашлась группа молодых восторженных людей, добровольно перетаскивающих тысячи килограммов стали. Когда я связался по телефону с Августом Вундерером, то должен был дважды переспросить его о том, действительно ли речь идет о времени, которое он назвал. "Да, в два часа пополудни на Херналзерхауптштрассе, 13",-ответил мне этот весьма занятый руководитель, который, несмотря на нехватку времени, нашел его для журнала "Югенд Форан". Именно в тот день жара казалась почти непереносимой. В трамвае можно было испытать лишь некоторое облегчение, открыв настежь все окна. Однако, как только я вышел из трамвая, солнце обрушилось на меня с новой силой. Очутившись перед домом 13, я поспешил в нем исчезнуть... В зале для тяжелоатлетов царило оживление... После энергичного рукопожатия с "хозяином" дома Вундерером и "грузчиками" (атлетами.- Ю. В.) Хербстом, Додоячеком, Шубертом и Зуметсбергером я уселся рядом с человеком, ответственным за проведение мирового чемпионата 1961 года. Пока я выслушивал информацию по подготовке чемпионата, сильные мужчины поднимали штанги... Действительно, тяжкая работа!
Президент Австрийского союза штангистов Август Вундерер - он одновременно и член Международной федерации тяжелой атлетики - больше всего любит штангу. С 1928 года он связан с нею, а с 1952-го - президент Австрийского союза штангистов...
Улыбка разлилась по лицу президента, когда я заговорил о том, что Австрия в последние годы дважды получала право проводить мировое первенство.
"Вы знаете, проведение первенства мира осенью 1954 года в венском Концертхаусе было одобрено всеми странами. Таким образом, после нескольких лет нам вторично обеспечено это право, что, безусловно, является наградой для Австрийского союза штангистов, который ценит эту честь. Мы приложим все усилия, чтобы участники чемпионата не разочаровались и им были созданы все условия для приятного пребывания в Вене. Как президент Австрийского союза штангистов, я особенно рад возможности приветствовать лучших атлетов мира в Вене. Венский Штадтхалле будет, видимо, достойным местом для спортивного праздника, и наша публика с восторгом воспримет спортивные достижения".
На вопрос о том, как он оценивает возможности различных стран, президент Вундерер ответил: "На первом плане чемпионата будет борьба двух стран - СССР и США. Лично я полагаю, что СССР победит со счетом 4:3. Как наиболее интересного штангиста, который взойдет на помост мирового чемпионата в Вене, я назвал бы советского олимпийского чемпиона и мирового рекордсмена в тяжелом весе Юрия Власова. Он стал образцом для штангистов всего мира. Его успехи последних месяцев свидетельствуют о том, что от Власова и в Вене можно ожидать улучшения результатов...""
Глава 90
Вот ответы представителя Австрийского союза штангистов (атлетов) и президента Международной федерации тяжелой атлетики Шодля на вопросы о развитии тяжелой атлетики в стране:
"Австрийский союз штангистов не располагает какими-либо материалами о силовом спорте; мы не можем подтвердить документами ни один из ваших вопросов: архив погиб во время военных действий 1945 года; в какой-то мере интересующие вас сведения содержат три брошюры (к сожалению, они могут быть и не свободны от ошибок - нет документов для контроля): "Тяжелая атлетика в Австрии", издание 1920 года, "Силовой спорт в Австрии", издания 1926 и 1937 годов; данные работы - библиографическая редкость, у Австрийского союза штангистов их нет в своем распоряжении;
своим самым выдающимся атлетом мы считаем Карла Свободу (18.2.1882-19.4.1933), родился и умер в Вене;
из официальных бюллетеней, опубликованных в спортивных журналах тех лет, можно восстановить определенные моменты его биографии;
Карл Свобода приступил к тренировкам с тяжестями в 1899 году; тогда спортсмены работали без тренеров; в последние годы жизни Свобода купил ресторан, где любили посидеть атлеты;
он выиграл чемпионат мира 1911 года, а также установил эпохальные рекорды в толчке: 1909 год - 175,7 кг, 1910 год- 177 кг, 180 кг, 182,2 кг; 1911 год- 183,7 кг (Берлин), 4 ноября того же года - 185,6 кг (Вена)- результаты прошли официальными мировыми рекордами;
данные о других рекордах не подтверждаются и, насколько известно, нашим союзом не регистрировались; совершенно нет никаких оснований с уверенностью приписывать ему результаты в толчке, превышающие 190 кг;
датой образования Австрийского союза штангистов мы считаем не 1896 год, а 1891-й; поэтому в эмблему чемпионата мира 1961 года и были включены данные цифры как юбилейные".
Глава 91
Самого пристального внимания заслуживает очерк Людвига Адамовича Чаплинского "Пределы силы" двухнедельный спортивный журнал "Сила и здоровье",1912, № 22-24. С. 996-1006; материальные затруднения заставили редакцию выпустить такой объединенный номер):
"Вопрос о рекордах всегда остается интересным для спортсмена вообще и атлета в частности. За последний десяток лет и даже за один последний год гиревые рекорды настолько изменились, что читателям "Силы и здоровья", наверное, не покажется лишним полное выяснение "рекордного" вопроса...
...Мы не будем приводить подробно истории рекордного движения за значительный период времени, приблизительно за 70-80 лет, но проследим все же вариацию наиболее интересных рекордов, начиная с Ганса Века, Зелоса и Тюрка - для немецких стран; Андре Брандели. Аполлона и Батта - для латинских, и Эллиота и Сира -для английских.
Перечень рекордов мы начнем, как ранее делали, с толкания двумя. Во-первых, потому, что в этом движении человек дает максимум разносторонней атлетической силы, и, во-вторых, еще потому, что рекорды по толканию двумя, как не допускающие никакого трюкажа, ранее других стали регистрироваться. Единственное (правда, крупное) различие в исполнении толкания двумя руками заключается лишь в способе взятия на грудь. Одни берут на грудь красивым силовым темпом, по-французски, то есть сразу с земли на уровень плеч, ни разу притом не касаясь штангой корпуса. Другие предпочитают вкатывание веса на грудь по животу в два и более темпов, следуя немецкому, нерегламентированному способу. Третьи, наконец, применяют не только одновременное, обеими руками, вкатывание, а еще допускают поочередное вкатывание каждого края штанги...
Некоторые искусники из старых атлетов, например Вайн, проделывали всю процедуру менее чем в две секунды, затрачивая притом очень малое количество энергии, нужной им для дальнейшего толчка. Тем не менее нам лично два последних способа взятия на грудь представляются неприемлемыми...
Надо, наоборот, стремиться к изысканию способов, наиболее выгодных в техническом отношении, но в то же время не идущих вразрез с требованиями гигиены и эстетики. На наш взгляд, атлетика должна явиться могучим средством в деле создания идеального человека, а рекорды - чисто привходящий, хотя и необходимый, фактор. Как должны быть герои духа и вдохновения, так же нужны и апостолы, и носители силы. И те и другие являются, так сказать, верстовыми столбами культуры, все равно духовной или телесной. Вот почему человечество всегда будет интересоваться необыкновенными деяниями, иначе говоря, выдающимися проявлениями духовной и физической мощи и энергии. А к числу последних и относятся рекорды.
Лет двадцать назад сильнейшие атлеты толкали двумя руками обыкновенно пудов семь, не более. Так, одно время принято было считать всемирным официальный рекорд Эмиля Фосса - 6 пудов 31 фунт. На самом деле этот рекорд в лучшем случае можно было признать немецким, так как уже значительно ранее, а именно в марте 1885 года, маленький атлет Андре Брандели ("малыш Андре"- см. мою статью в "Русском спорте" за 1910 г. по поводу смерти Брандели) толкнул двумя, правда с взятием на грудь в два темпа, 8 пудов 10 фунтов - действительно мировой рекорд для того времени, долгое время остававшийся непревзойденным... Родился он в 1860 году и умер в октябре 1910 года от воспаления легких.
Наиболее правдоподобным мировым рекордом до 1885 года можно признать толкание двумя румынского атлета и борца князя Сан-Марена 7 пудов 15 фунтов, рекорд которого побил Андре в присутствии Шарлемона - отца и сына, Мерата и многих других атлетов, заслуживающих полного доверия. Рекорд Аполлона в толкании двумя, к сожалению, неофициальный и потому обычно не принимаемый в расчет,- 9 пудов 7 фунтов - был повторен несколько раз между 1886 и 1890 годами. Во всяком случае, штанга в 8 пудов 26 фунтов, вытолкнутая Аполлоном в Париже в 1892 году, была взвешена официально...