Распределение инициативы

Если несколько человек вместе делают одно дело и оно продвигается успешно, то это значит, что каждый знает, когда и как он должен пользоваться инициативой, и что кто-то из них ею распоряжается. Чем хуже каждый поль­зуется инициативой, тем важнее для успеха дела, чтобы кто-то хорошо ею распоряжался. Он предоставляет партне­рам инициативу для определенного использования в более или менее широких границах. Когда границы эти нару­шаются, он вмешивается в их поведение и уже не только распоряжается, но и пользуется инициативой: удерживает указывает, направляет. Чем уже границы и чем чаще они нарушаются, тем чаще это происходит. При самых широких границах, как и при точном выполнении каждым своей функции, он только распоряжается. Если при этом все же происходит борьба, то ее либо ведут партнеры между собой, либо они наступают на него, а он им то или другое позво­ляет. Когда кто-то нарушает границы отпущенной ему ини­циативы и настаивает на их расширении вопреки сопротивлению распоряжающегося, то возникает борьба за инициативу, а точнее - за более свободное ее использова­ние.

Министр в своем министерстве, директор в подведом­ственном ему учреждении, хозяин дома, принимающий гос­тей, человек, пользующийся безусловным авторитетом, - все они в обычных, нормальных обстоятельствах и согласно своему положению более или менее строго распоряжаются инициативой, хотя каждый делает это по-своему. Те, кто позволяет им распоряжаться инициативой, тем самым при­знают за ними это право, хотя у каждого могут быть на то свои основания. Поэтому на сцене, по известной пого­ворке, «короля играют приближенные» и, по выражению Брехта, «барин лишь настолько барин, насколько ему поз­воляет быть им его слуга» (19, стр. 200).

Борьба за инициативу в различных обстоятельствах более или менее вероятна. Согласно библейскому рассказу о царе Артаксерксе, «все служащие при царе и народы в областях царских знают, что всякому, и мужчине и жен­щине (даже любой из его жен! - П.Е.), кто войдет к царю во внутренний двор, не быв позван, один суд - смерть». Здесь невозможно даже предположение о борьбе за ини­циативу.

Иногда человек считает, что его партнер должен бы пользоваться инициативой, но не делает этого. Такого парт­нера нужно заставить взять инициативу в свои руки. Если оба партнера требуют действий один от другого, то они опять борются за инициативу, но не отнимают ее, как Добчинский и Бобчинский, а навязывают друг другу. Так в спектакле МХАТ Манилов принимал у себя Чичикова. При­чем навязывание инициативы может быть, конечно, более или менее настойчивым, обнаженным.

В борьбе такого рода протекают иногда любовные объ­яснения. Каждый ждет «первого шага» от партнера. Но долго ждать остро желаемого трудно. Либо кто-то сам за­хватит инициативу, либо один заставит другого, либо оба решатся одновременно взять ее. В последнем случае навя­зывание инициативы может резко смениться борьбой за овладение инициативой.

Человек предоставляет инициативу партнеру, разуме­ется, не только навязывая ее или уступая его требованиям. Иногда человеку просто некуда спешить, иногда он дей­ствительно заинтересован нуждами партнера и не прочь помочь ему; иногда он изучает партнера, чтобы потом уве­реннее добиваться своих целей. Умение предоставлять ини­циативу есть умение слушать. Оно характерно не только для людей отзывчивых, но и для самых отъявленных эгои­стов и карьеристов.

В спортивной борьбе цель всегда ясна, ясны и границы использования инициативы. Их охраняет судья. Футболисты передают ее игрокам своей команды и стремятся не усту­пать ее противникам. В шахматах исходное преимущество белых заключается в том, что им принадлежит инициатива первого хода; черным приходится отнимать ее, и борьба на доске в значительной степени заключается в борьбе за ини­циативу. Но шахматист охотно предоставляет инициативу противнику, если предполагает, что тот использует ее себе во вред. На этом построены шахматные «ловушки». Так же бывает и на пристрастных допросах, экзаменах, дискуссиях. Всякого рода провокации, «ловушки» - это, в сущности, все те случаи, когда время (то есть фактически кто-то дру­гой) «работает на нас» и когда целесообразна остановка наступления в ожидании момента для его продолжения в более выгодных условиях.

В борьбе всякое предоставление инициативы партнеру рассчитано, в сущности, на то, что она будет использована определенным образом. Это - более или менее длительные паузы, необходимые в наступлении для проверки его эф­фективности, для ориентировки, для оценки изменяющейся обстановки. Чем конкретнее цель наступления, чем оно на­стойчивее и стремительнее, тем более ясно, что инициатива предоставляется партнеру для вполне определенного ис­пользования - и только.

Экзаменатор распоряжается инициативой и предостав­ляет экзаменующемуся пользоваться ею. Последний должен держаться границ заданного вопроса. Положено распоря­жаться инициативой следователю на допросе, врачу - на приеме больных, командиру - в своей части, руководителю - в подведомственном учреждении, режиссеру - на репе­тиции. Если экзаменующийся вырвет инициативу у экза­менатора, обвиняемый - у судьи или прокурора, руководимый - у руководителя, то все такие и подобные им случаи неизбежно воспринимаются как нарушение об­щепринятой нормы и вызывают крутой поворот в борьбе. Таким поворотом было, например, выступление Г. Димит­рова на Лейпцигском процессе в 1933 году, когда, вопреки положению обвиняемого, он обвинял и разоблачал фашист­ский суд, фактически превратив в обвиняемого всесильного в ту пору Геринга.

Границы предоставляемой партнеру инициативы зави­сят от содержания предмета борьбы, от представлений бо­рющихся друг о друге и от условий, в которых борьба протекает. Чем сложнее цель и чем больше зависит от со­знания (информированности, мышления, воображения) партнера ее достижение, тем менее применимо наступление «напролом» и тем шире должны быть границы предостав­ляемой ему инициативы.

Если в любовном объяснении, например, партнеру на­вязывается инициатива для строго определенного исполь­зования, то это не объяснение, а либо обольщение, либо запугивание. Любовное же объяснение требует широких границ предоставляемой партнеру инициативы, поскольку предметом борьбы, целью любящего является взаимопони­мание, сближение идеальное.

Но и в самой сложной борьбе, когда инициатива часто переходит от одного к другому, когда каждая сторона охотно уступает ее, можно заметить, что на каждом этапе взаимодействий инициатива принадлежит либо той, либо другой стороне.

Предполагаемому единомышленнику и другу, так же как и лицу значительному, инициатива предоставляется легче и для более свободного употребления, чем предпола­гаемому врагу или лицу незначительному. (На этом мы специально остановимся в последующих главах.) Поэтому распределение инициативы в борьбе - кто ею распоряжа­ется, кто и как пользуется - не только обнаруживает значи­тельность и сложность предмета борьбы, но и раскрывает взаимоотношения между борющимися.

Оборона «в чистом виде», как уже упоминалось, воз­никает, когда от воздействий партнера нужно только укло­ниться или отбиться и, следовательно, в те моменты, когда сам партнер совершенно не нужен обороняющемуся. Но че­ловек - существо общественное; поэтому самые черствые эгоисты, самые ленивые и независимые люди обычно все же дорожат своей репутацией. Поэтому оборона «в чистом виде» возникает сравнительно редко - пока обороняю­щийся настолько поглощен своим неотложным делом, что не может уделить внимание делам партнера, который на­стойчиво претендует на внимание и потому чрезвычайно мешает.

Таким образом, рассматривая борьбу с точки зрения инициативности борющихся (то есть по нашему первому «измерению»), в каждом конкретном случае и на каждом этапе можно обнаружить тот или другой вариант ее рас­пределения с бесчисленным множеством оттенков в преде­лах каждого. Причем мы особо подчеркиваем, что само это распределение еще ничего не говорит о степени инициа­тивности борющихся. Надо иметь в виду, что инициатив­ность в борьбе, о которой здесь идет речь, и инициативность как свойство человеческого характера хотя и взаимосвязаны, но не тождественны (как об этом гово­рилось выше).

Может происходить борьба из-за инициативы: каждый из борющихся может претендовать на нее и может навя­зывать ее партнеру.

Кто-то из борющихся может распоряжаться инициа­тивой, только предоставляя ее партнеру или также и поль­зуясь ею.

Кто-то может пользоваться инициативой и кто-то уклоняться от ее использования - обороняться.

Пользоваться инициативой любой из борющихся может наступая, контрнаступая и отступая.

Конкретная борьба происходит только тогда, когда кто-то наступает, а чаще всего борющиеся наступают пооче­редно.

Если человек только распоряжается инициативой, но сам не пользуется ею - он непосредственно не участвует в борьбе, хотя его присутствие может влиять на ее развитие самым решающим образом; если он отступает - он отходит от борьбы, но это значит, что кто-то на него наступает; если он обороняется - он добивается прекращения борьбы; если он наступает - он ведет борьбу.

Поэтому первое «измерение» борьбы требует внимания прежде всего к наступлению.

Наступление

А характер - это то, в чем обнаруживается

направление воли.

Аристотель

Можно много видеть, читать, можно

кое-что вообразить, но, чтобы сделать, -

не­обходимо уметь, а уменье дается только

изучением техники.

М. Горький

Мобилизованность

Среди старейших профессиональных актерских выра­жений известны такие: «ронять тон», «подымать тон», «держать тон». Неумение «держать тон» и склонность «ро­нять тон» издавна считались признаками профессиональ­ной неподготовленности. Современный театр отказался от этих выражений. Специальные заботы о «тоне» уводят ак­тера от действия, от живых человеческих переживаний. И все же это старинное выражение не лишено некоторого ра­ционального смысла. Ведь им пользовались и актеры, ко­торых невозможно заподозрить в ремесленном отношении к искусству и в пренебрежении к правде.

Выражение «тон» фиксирует формы, результаты, не ка­саясь того, что к ним ведет и за ними скрывается. Так воз­ник набор штампов под общим названием «тон»: повышенно громкий голос, стандартная взволнованность, подвижность - «бодрячок». Актер-ремесленник с такого «тона» или с поисков его начинает любую репетицию.

Сущность того, что омертвело в этом наборе, заключа­ется в инициативности. Наступательность обнаруживается, между прочим, в телодвижениях и в звучании речи; по­этому инициативность требует определенного телесного по­ведения и определенного звучания речи. Но если актер специально занимается тем и другим, наблюдая свои позы и жесты и слушая свои интонации, он упускает из внима­ния цель, связывающую его с партнером, и неизбежно пе­рестает воздействовать на него. Тогда действительного наступления происходить, разумеется, не может, как бы точно ни выполнялась его омертвевшая форма.

Чем же отличается поведение наступающего человека от поведения человека не наступающего? По каким вполне конкретным признакам мы вообще убеждаемся, что данный человек в данном случае наступает? В каких непосред­ственно ощутимых фактах реализуется всякое наступление? Начнем с признаков телесных - видимых, но не слыши­мых, держась нашего исходного принципа - целенаправ­ленности, определяющей все человеческие действия.

Всякое воздействие начинается с оценки. Оценка - это процесс; цель его - восприятие нового. В первый момент воспринимающему еще не ясно значение воспринимаемого, и потому никаких выводов и решений по поводу восприни­маемого у него еще нет. Поэтому нет представлений о том, что и как делать. Отсюда - неподвижность, полная и мгно­венная. Пока она длится (может быть, буквально мгнове­ние), возникают первые и самые общие предварительные связи воспринимаемого с интересами воспринимающего; происходит формирование представлений о значении оце­ниваемого. Это обнаруживается в изменении «веса тела»: человек становится либо «тяжелее», либо «легче», и вни­мательный наблюдатель это без труда заметит.

По изменению «веса тела» видно в самых общих чер­тах плохо или хорошо для оценивающего то, с чем он не­ожиданно столкнулся, - в первом случае он «никнет», во втором - как бы «расцветает»; видно и то, насколько со­ответствует или не соответствует воспринимаемое его самым общим интересам по его первым непосредственным представлениям[8]. (Это можно наблюдать, когда в «розыг­рышах» радостное сообщение для эффекта сначала пода­ется как печальное, а печальное - как радостное.)

Далее эти первые представления конкретизируются, и человек принимает решение, что и как делать; возникает объективная цель, стремление к которой реализуется или начинает реализоваться в действии. После оценки события, достаточно значительного для субъекта, может последовать не только действие, но и наступление.

Достаточно ли значительно событие - обнаруживается в том, что одновременно с изменением «веса тела» (или с не­которым отставанием, вслед за ним) происходит более или менее ясно видимая либо мобилизация, либо демобилизация сил. В первом случае за оценкой может последовать наступле­ние или попытка начать его; во втором случае наступления не последует. Как мобилизация, так и демобилизация могут идти одновременно и с облегчением тела (с положительной оцен­кой) и с потяжелением тела (с отрицательной оценкой), но могут и следовать за ними. Мобилизация в некоторой степени нейтрализует отрицательную оценку, демобилизация также нейтрализует положительную оценку. Поясним примером.

Вы получили письмо. Оно содержит важное для вас сооб­щение - положительное или отрицательное (соответствующее вашим интересам или противоречащее им). И в том и в дру­гом случае оно может требовать от вас немедленной деятель­ности и может, наоборот, делать ненужной предполагавшуюся деятельность. Соответствие или несоответствие сообщения вашим интересам неизбежно и непроизвольно отразится на «весе тела»; вывод о необходимости действовать отразится на мобилизованности. Первое зависит только от содержания ваших интересов и от понимания вами полученного сообще­ния; второе - кроме того, еще и от качеств вашего харак­тера, от вашего состояния в данное время, от учета вами окружающих условий вообще и в данный момент.

В мускульной мобилизованности наступление факти­чески зарождается и назревает, хотя целенаправленность его еще и не вполне конкретна. Человек уже готовится к деятельности и борьбе, но может начать ее так или иначе и еще не знает, как именно он ее начнет. Эту обобщенную, «генерализованную» подготовку мы и называем телесной мобилизованностью. Она всегда видна; ни наблюдатель, ни сам наблюдаемый еще не знают, какие действия последуют, но готовится ли человек к преодолению препятствий, к борьбе, или он готовится отказаться от борьбы, уклониться - это внимательный наблюдатель увидит.

Мобилизованность выражается в общей собранности внимания и, следовательно, в направлении взгляда, в гла­зах, в дыхании и в общей подтянутости мускулатуры тела, в частности в подтянутости спины - позвоночника. Это - рабочее состояние тела, приспособленность его к затрате усилий и относительно широкому выбору действий - к тем и таким, какие потребуются, как только цель достаточно конкретизируется, готовность преодолевать препятствия, ко­торые еще не возникли, но вот-вот возникнут, которые воз­можны, вероятны на пути к цели^[9].

Мобилизованность есть готовность к ряду действий, к перспективе дел, ведущих к одной цели. Она похожа на сборы в путь: в соседнюю комнату, через весь город, в за­граничную поездку; на полчаса, на неделю; в гости, по делу, к приятелю, к начальству, на свадьбу, на похороны и т.д. Каждый человек собирается по-своему, но любой, успешно или нет, пытается предвидеть то, что ему предстоит, и соот­ветственно готовится. Подобно этому человек готовится и к борьбе, тем больше и тем тщательнее, чем значительнее для него цель и чем больше препятствий он предвидит.

В связи со все более полным осознанием оцениваемого факта и в результате учета изменяющихся внешних условий мобилизованность может, разумеется, смениться демобилизованностью. Когда человек колеблется: то ли вступить ему в борьбу, то ли нет - мобилизованность и демобилизованность чередуются. Так иногда слушают речи и споры; так наблюдают за борьбой, если в исходе ее заинтересованы (например, болельщики на футболе в моменту острых си­туаций мобилизуются, со спадом остроты - демобили­зуются). Особенно ярко это видно, когда дети следят за развитием событий в спектакле, если герой пьесы завоевал их сочувствие, - весь зал бывает мобилизован, когда герою угрожает опасность.

На этих примерах видно, что мобилизованность вовсе не всегда переходит в наступление - дети не бегут на сцену и болельщики не вмешиваются в игру, - но к началу на­ступления мобилизованность (хотя бы минимальная) не­обходима - без нее наступление не может состояться.

Наступление наиболее ясно отличается от обороны именно мобилизованностью: наступающий всегда мобили­зован для воздействий на партнера-противника в борьбе, а обороняющийся может быть мобилизован для деятель­ности, не имеющей, по его представлениям, никакого от­ношения к партнеру. Он вынужденно (и потому не полностью) отрывается от своего дела для воздействия на мешающего партнера. Но как только обороняющийся зай­мется партнером, оставив свое дело или отвлекшись от него, он тут же превратится в наступающего, а выразится это в том, что он перестроит свою мобилизованность на другой фронт.

Такая переориентировка мобилизованности достигается иногда буквально в несколько мгновений.

Ремесленным суррогатом мобилизованности является актерский «бодрячок» - один на все роли, и для каждой - от начала до конца; цель его - развлекать зрителей.

На характере и степени мобилизованности человека в каждом конкретном случае отражается множество обстоя­тельств окружающей среды и его прошлой жизни. Иногда мак­симальная мобилизованность не осознается им самим (как в наших примерах с болельщиками и детьми); иногда она не столь стремительна, но сопутствует сознательно принятому ре­шению. Часто непроизвольно возникающая, она предшествует решению, а решение влечет за собой дополнительную мобили­зованность. Вариации тут возможны самые разнообразные.

Степень мобилизованности в ходе наступления ме­няется в зависимости от упорства противника и характера его сопротивления. Наступающий все больше мобилизуется по мере возрастания преодолимых, как он думает, препят­ствий и постепенно демобилизуется, если противодействие оказывается слабее, чем он ждал, или если он начинает подозревать их непреодолимость. Для отступления харак­терна постепенная демобилизация тела; именно в ней от­ступление обычно и начинает обнаруживаться. «Во всех сражениях глаза побеждаются первыми», - заметил Кор­нелий Тацит (142, т.1, стр. 371).

Пристройки

Качества и свойства препятствий на пути к цели дик­туют способы их преодоления. Во всякого рода обработке неодушевленных предметов это очевидно. В борьбе с жи­вотным выбор способов шире и сложнее; тут возможны всякие неожиданности; но побуждения борющихся ясны, почти так же ясны и их возможности. В борьбе человека с человеком у наступающего обычно более сложная цель, и о побуждениях и силах партнера он может строить лишь более или менее верные предположения. Наступающему приходится искать и применять способы преодоления не­ожиданных противодействий, в то же время не уступая инициативу.

В наступлении способы эти суть воздействия на парт­нера, а каждое воздействие требует соответствующей при­стройки[10]. Сила воздействия зависит от полноты пристройки: чем сильнее «удар», тем больше, точнее должен быть пред­шествовавший «замах»; чем энергичнее воздействие, тем больше (полнее, точнее) подготавливающая его пристройка.

Если для ряда следующих одно за другим воздействий человек пристраивается все больше и все тщательнее, то это объективно говорит о том, что всем рядом воздействий (причем они могут быть весьма разнообразны) он добива­ется одной цели, и цель эта достаточно значительна для него, чтобы затрачивать на ее достижение возрастающие усилия. Следовательно, он наступает.

Человек обращается к другому с просьбой. Это - воз­действие, но, может быть, еще не наступление. Человек несколько раз повторяет свою просьбу, но каждый раз с одной и той же пристройкой (случай в жизни крайне ред­кий, так попрошайки-нищие иногда просят милостыню) - это ряд воздействий (если не штамп ритуала), но это опять не наступление. Если же к каждой последующей просьбе он пристраивается больше, с учетом отказа на предыдущую, то это - наступление. Теперь мы видим, что человек действительно добивается того, о чем просит. Первое воздействие на партнера не дало ожидаемого ре­зультата, значит, второе должно быть сильнее первого, а третье - сильнее второго. Каждое последующее только по­тому и потребовалось, что предыдущее оказалось недоста­точно сильным.

Постепенное снижение полноты и определенности при­строек - признак отступления. По ряду пристроек борю­щегося уже можно видеть - наступает он или отступает, а если наступает, то ближе ли его наступление к прямоли­нейному или сложному.

В прямолинейном наступлении «напролом» человек мало или совсем не считается с конкретным содержанием препятствий и почти не слушает партнера. Он видит только сопротивление и не входит в соображение о его причинах. Поэтому он все более энергично и ясно применяет один и тот же способ воздействия (например, приказ, просьба), и тогда одна и та же по природе своей пристройка выпол­няется им для каждого последующего воздействия все более точно и полно, - в нее постепенно вовлекается все тело наступающего.

В сложном наступлении человек учитывает причину и своеобразие каждого противодействия, делает выводы, пы­тается найти «слабое место» сопротивления, принимает ре­шение и подходит к своей цели с разных сторон и потому пользуется разными способами воздействия, а для этого - перестраивается.

Прямолинейное наступление почти всегда входит в со­став какого-то сложного, а самое сложное состоит из не­скольких, иногда предельно коротких прямолинейных. В сложном наступлении наступающий пробует разные пути к одной цели и по каждому из них движется или пытается двигаться прямолинейно. Каждая попытка имеет свою бли­жайшую цель, которая так или иначе связана с предметом борьбы. Она, следовательно, есть в то же время частная тема (или аргумент) диалога, подчиненная общей теме всего наступления . Чем больше путей и, соответственно, подчиненных тем (аргументов) испробовал наступающий, тем сложнее его наступление, тем сложнее выглядит его цель; чем больше использован при этом каждый путь -тем настойчивее наступление, тем больше давление на партнера.

Такова структура наступления в пристройках. Ее можно обнаружить в самых сложных и запутанных случаях, а в ее основе лежат три важнейших фактора, дополняющих и уравновешивающих друг друга: стремление к цели, учет препятствий, экономия сил. Если все эти факторы влияют на характер наступления в полной и равной мере, то перед нами разумное, расчетливое, «правильное» наступление. Но увлеченность целью может мешать разумной оценке пре­пятствий, и это повлечет за собой объективно нерациональ­ное расходование сил. Возникает наступление «слепое», «напролом». В свою очередь учет препятствий и экономия сил сдерживают стремление к цели, а иногда даже приво­дят к отказу от цели.

Чем больше наступающий входит в соображения своего противника, предоставляет ему инициативу, учитывает его интересы и вообще применяется к обстоятельствам и чем строже он экономит силы, тем сложнее его наступление и тем менее оно похоже на штурм. Если же человек больше занимается тем, что нужно партнеру, чем тем, что нужно ему самому, то он, может быть, готовится к наступлению, но сам не наступает. Или его наступление - прощупывание, разведка, более или менее настойчивая. Человек, постоянно озирающийся кругом и, экономя силы, размышляющий о правильности каждого своего шага, двигаться вперед не способен или, вернее, не хочет.

Экономия сил, хотя бы минимальная, - необходимое условие всякого наступления. Полная отдача всех сил в едином воздействии (порыве) исключает возможность раз­вития наступления. Но, во-первых, человеку обычно только кажется, что он употребил все силы без остатка, в то время как в действительности они еще не исчерпаны; во-вторых, если ему и действительно не хватает сил для еще более энергичного воздействия, то у него всегда остается возмож­ность искать силы и способы воздействия. Именно в по­исках сил люди способны лезть в драку, плакать, падать на колени, биться головой о стену и т.д. - совершать объ­ективно бесполезные и бессмысленные движения. От своей цели человек отказаться не может, а все разумные способы, как ему кажется, им уже испробованы безрезультатно. Бес­силие проявляется не в бездействии, а в безрезультатных поисках сил. Люди слабые (дети, например), нервноболь­ные, капризные, избалованные чаще других занимаются та­кими поисками, потому что силы свои они не умеют использовать рационально, а значительность целей преуве­личивают.

Воздействия

...Когда спорящиеся, желая приобресть друг

над другом поверхность, стараются затро­нуть

друт в друге какие-нибудь стороны ха­рактера

или задеть за слабые струны души и когда

через это в споре выказываются их характеры,

а конец спора становит их в новые отношения

друг к другу, это уже своего рода драма.

В. Белинский

Наступление в большинстве случаев реализуется в сло­весных воздействиях.

«Где ты был? Что ты там делал? Зачем ты туда ходил? Чего ты добиваешься?»

«Я хотел бы поставить эту пьесу. Она мне нравится. Я знаю, как ее следует ставить. В нашей труппе она хорошо разойдется».

Два обращения, в каждом по четыре фразы. Каждое может быть наступлением - и прямолинейным и сложным. В первом случае после каждой произнесенной фразы на­ступающий видит только факт неповиновения, и каждой последующей он усиливает то, что было выражено в пре­дыдущей; во втором - он пытается разгадать также и при­чины сопротивления, созревающее возражение, и стремится устранить каждую, по мере того как представления о ней у него возникают. Причины он может видеть разные и к устранению каждой будет подходить по-новому. Тогда каж­дой следующей фразой он указывает на то, что не было высказано в предыдущей. Такой подход требует пауз, пере­строек, подбора аргументов.

Приведенные примеры крайне примитивны. Но ту же в принципе структуру словесных воздействий можно заме­тить в любом наступлении.

По свидетельству Б.М. Сушкевича, К.С. Станиславский говорил: «...Актер работает фразами; их нужно держать как бы за спиной. Вот вам одна. Мало? Так вот другая, третья, четвертая» (132, стр. 122).

Наступающему нужно выразить то, чего он от партнера добивается, но, во-первых, слова наступающего только при­ближенно выражают его мысли и желания; во-вторых, по­нимание их зависит также и от партнера: он может быть недостаточно внимательным, может по разным причинам со­знательно уклоняться от искомого понимания, или не при­давать услышанному должного значения, или не обладать нужными знаниями. Поэтому для усиления воздействия, на­стаивая на своем и, в сущности, повторяясь, во всех случаях целесообразно формулировать свою мысль (представление, образ, требование) каждый раз по-новому - иными словами и выражениями. В любой пьесе это предусмотрено текстом; в жизни происходит почти всегда непроизвольно.

Повышением голоса наступающий удерживает инициа­тиву в своих руках и не позволяет партнеру отвлекаться от предмета; это - способ «приобресть над ним поверхность», по выражению Белинского. Он характерен для наступлений прямолинейных. Повышение голоса призывает партнера с большим вниманием слушать наступающего. Недостаточное внимание партнера досадно, это раздражает, а «при возбуж­дении мы непроизвольно повышаем голос», - утверждает исследователь вокальной речи В. П. Морозов (99, стр. 73).

Усилению воздействия служит «укрупнение речи». Партнер мог не оценить в должной мере слова наступаю­щего, потому что не вник в их смысл - не разглядел кар­тину, нарисованную ими. Значит, эту картину нужно показать еще раз, либо только в большем размере (в пря­молинейном наступлении), либо, кроме того, в усовершен­ствованном виде - обогащенную новыми чертами или для ясности упрощенную (в сложном наступлении). Важно, чтобы партнер вынужден был увидеть всю картину в целом или, плюс к тому, разглядеть ее и в подробностях.

Укрупнение речи есть увеличение значительности вы­ражаемого словами содержания. Любую фразу можно про­изнести как малозначительную - скороговоркой, но можно и «развернуть» - произнести «вразрядку», медленнее, удли­няя гласные и сохраняя при этом логическую стройность фразы, то есть ее композиционное единство. Любопытно, что на это указывал Вл. Яхонтов: «Мы не боялись протяжно произносить слова. Мы догадались, что от этого они стано­вятся крупнее и, как с большой силой пущенная стрела, падают дальше... Нужно стремиться к такой речи, чтобы слова стали объемными и вокальными» (168, стр. 356).

В каждой фразе, как бы ни была она длинна или ко­ротка, есть слова более значительные и менее значительные. В целенаправленном произнесении более значительные - крупнее («объемнее» и «вокальнее»). При укрупнении фразы соотношение (в частности, разность или контраст­ность) значительностей подчеркивается, поэтому в развитии наступления разные слова фразы укрупняются не в одина­ковой степени. Укрупняется всегда и обязательно главное, ударное слово, оно звучит как напечатанное курсивом. Для того чтобы произнести крупно даже одно многосложное слово, его нужно произнести по складам (как говорят людям глухим, плохо знающим язык, очень глупым и т.п.), но с обязательным подчеркиванием ударного слога. Слово с не­верным ударением трудно понять; во фразе, произнесенной без укрупнения главного ударного слова, пропадает целе­устремленность.

За укрупнением речи следует уярчение лепки фразы. Чем короче фраза, тем относительно проще композиция картины, рисуемой ею при помощи голосовых средств. Во фразе из трех-четырех слов лепка сводится к укрупнению одного ударного слова, а укрупнять его можно до размеров плаката. По мере удлинения фразы средства этого стано­вится недостаточно. Длинная фраза воспроизводит сложную картину; в композицию ее могут входить в самых разнооб­разных сочетаниях противопоставления, перечисления, со­поставления, пояснения и добавления. Активность такой фразы - ясность ее назначения в наступлении - обнару­живается в рельефности лепки, в отчетливом разнообра­зии фрагментов и деталей и в их прочной взаимосвязи - в подчинении их всех тому главному, что каждая деталь оттеняет, уточняет, поясняет и живописует. Рельефность лепки - и в красочности, и в цельности, и в завершенности фразы. Если фраза не вылеплена, она распадается на не­сколько фраз или даже на разрозненные обозначения фак­тов, мыслей, состояний и лишается целеустремленности. Так в театральной практике нередко случается. Вл.И. Немиро­вичу-Данченко приходилось указывать на это на репети­циях «Трех сестер» даже мастерам МХАТ. Рельефность лепки не только дополняет укрупнение, но на практике иногда даже и противостоит ему: произнести фразу рель­ефно и крупно труднее, чем рельефно, но мелко, или крупно, но не рельефно.

В жизни люди иногда коверкают слова, с трудом под­бирают выражения и плохо формулируют свою мысль. Но, наступая, любой человек непроизвольно усиливает воздей­ствие на партнера. В частности, каждый умеет произносить фразу целиком и, если нужно, рельефно и крупно. На ре­петициях этого часто приходится от актеров добиваться. Ведь текст - слова и фразы роли - дан автором. Лепить заданную длинную фразу ярко и крупно, как свою собст­венную, актеру нужно уметь.

Повышение голоса, укрупнение речи и уярчение лепки фразы как средства наступления не только дополняют, но в известной мере и заменяют друг друга. А возможности каждого из этих средств в отдельности, в сущности, весьма ограниченны. Наиболее типичным и распространенным яв­ляется повышение голоса, а оно ведет обычно к усилению звука и применяется в прямолинейном наступлении. Но и в самом сложном наступающий, начиная новую фразу, не­произвольно повышает голос, пока держится одной темы.

Рельефно вылепленная, крупно и звучно произнесенная фраза может быть адресована сознанию партнера - без спе­циальной ориентировки на те или другие его психические способности. Но если партнер сопротивляется, то это может значить, что какие-то из этих способностей оказались не за­тронутыми. Так, скажем, наступающий может видеть при­чину сопротивления в недостатке воображения, или в недостатке воли, в мышлении, в памяти, или в общем само­чувствии партнера. Увидев ту или другую из этих причин, он преимущественно ее и пытается устранить каждым после­дующим воздействием словами. Таким путем воздействие как бы концентрируется на одном участке сознания парт­нера. Отражается это на способах словесного воздействия, а именно: наступающий переходит от более сложных способов к более простым, таким, как: удивлять и предупреждать, приказывать и просить, объяснять и отделываться, узнавать и утверждать, ободрять и упрекать - они адресуются пре­имущественно к определенным сторонам сознания партнера, не касаясь остальных или только слегка затрагивая их.

Чем ближе наступление к прямолинейному, тем проще и способы словесного воздействия и тем уже их выбор. В штурме наступающий обычно давит на какую-то одну сто­рону сознания партнера и ограничивается либо просьбами, доходящими до мольбы, либо приказами и вопросами. В сдержанном, сложном наступлении чаще варьируются слож­ные способы словесного воздействия, в которых присут­ствует та или иная комбинация простых и которые меньше претендуют на концентрацию удара. Они метят, так сказать, не в одну точку, а на некоторую площадку вокруг этой точки. Смена способа словесного воздействия - одно из средств усиливать давление на партнера. Иногда его одного бывает достаточно, но чаще оно применяется в дополнение к перечисленным выше[11].

Итак, не считая тех, которые заключены в тексте пьесы и даны автором, мы можем перечислить средства, допол­няющие текст и превращающие произнесение его в наступ­ление. Их сознательное использование на сцене затруднено тем, что в жизни они обычно не осознаются наступающим, поскольку его внимание поглощено целью наступления, возникшей в достаточно значительной оценке:

1. Мускульная мобилизованность - обязательное усло­вие начала всякого наступления.

2. Достройки и перестройки в процессе наступления с возрастанием полноты каждой последующей пристройки в сравнении с предыдущей - приспосабливание своего тела для усиления последующих воздействий.

3. Повышение и усиление голоса в начале каждой последующей фразы по сравнению с предыдущей - чтобы удержать инициативу в своих руках.

4. Укрупнение рисуемой звучащей речью картины (пока рисуется одна и та же картина или разные стороны, части одной картины), чтобы настаивать на ее значитель­ности для партнера.