Отчего б не прямо на ходу? 12 страница

Час пик истощается. Кто‑то вышел на прогулку, кто‑то спешит домой с работы. Любители животных выполняют свой вечерний ритуал – выгуливают питомцев. На улице теперь царит трогательность и преданность. Любовь, такая постоянная и такая переменчивая, ощутима между собаками и их владельцами, в парочках, что держатся за руки, воссоединившись после рабочего дня, чтобы вместе поужинать или забежать в кино. Все кажется мягче – даже асфальт. У вечернего неба смягчает цвет. Наступает прекрасная ночь.

За прилавком официантка взбивает пену для капучино, выкладывает на тарелку птифуры. У нее черные кудрявые волосы, белая блузка и крупная фигура. Словно роскошная невеста из фильма «Почтальон», она – олицетворение женственности. Я наблюдаю за ней, пишу о ней и чувствую связь с потоком самой жизни. В кофейню входит мама с маленькой темноволосой дочерью и собачкой чау‑чау по кличке Корица. Они заглянули в гости к Сизару, владельцу кофейни.

В дальнем углу сидит пожилая женщина с моложавой прической а‑ля Вероника Лейк[48], она пьет кофе со льдом и отмечает наступление вечера куском домашней пиццы. Обстановка в этой кофейне – как в фильме «Крестный отец», это невозможно не заметить. Сизар приносит новому посетителю арбузный лимонад. В дверь входит старушка с пятнистой собачкой.

При ближайшем рассмотрении все в жизни любопытно. Практика регулярного письма учит нас этому. Жизнь переполнена остротой. Если приглядеться, даже самые незначительные события существенно влияют на окружающий мир. Даже незначительные сдвиги меняют тональность, когда мы играем гаммы на фортепиано. Постоянное внимание приучает нас видеть и слышать малейшие нюансы. Как Баховы «Вариации Гольдберга» убаюкали бессонного принца, сосредоточенное внимание помогает нам усмирить беспокойные, беспорядочные мысли. Практикуя искусство пристального наблюдения, мы приобретаем эмоциональную палитру, в которой больше оттенков, больше возможностей, чем в черно‑белых крайностях заголовков, кричащих о катастрофах и кризисе.

«Посмотри на крышу той высотки, – говорит Джерард, прогуливаясь со мной. – Это здание Стэнфорда Уайта[49]. Именно здесь началась история серебра “Горэм”[50]». Он всегда замечает какую‑нибудь деталь, архитектурный нюанс или живописный свет, он настоящий ценитель – более теплое слово, чем «знаток» – своего города. Глядя на Манхэттен его глазами, я не устаю удивляться, присматриваться ко всему новому и любопытному. Джерард преподает английскую литературу, и у него ненасытный взгляд писателя.

Регулярно писать – значит обращать внимание на мелочи, задерживаться, чтобы насладиться ими. Прекрасная официантка подливает мне свежей воды. Сизар возится с кофеваркой. Мелодии Кармайна Копполы разливаются и извиваются так же пленительно, как пар и пена из серебристой машины. Спускается ночь.

Все, о чем я написала, происходит ежедневно, так же – и совсем по‑другому. Когда пишешь, невозможно не наблюдать за всем этим, не любоваться, не ощущать связь. Если практика – путь к совершенству, то писать – это и практика, и само совершенство.

Способ приобщения

Часто мы живем, не осознавая, чем заняты и на что тратим время. Мы слушаем закадровый голос в голове, что твердит: «Подождет до завтра», вместо того, чтобы наблюдать, на что мы тратим сегодня. Эта техника потребует от вас «следить за картинкой без звука», то есть наблюдать за происходящим так, будто вы снимаете беззвучный материал для документального фильма. Эти наблюдения покажут, что вы практикуете, как вам кажется, а что практикуете на самом деле.

Запланируйте один час в тишине и наедине с собой. Зажгите свечу, если пожелаете – благовоние. Беритесь за перо и опишите во всех подробностях один день из своей жизни – той, которая у вас прямо сейчас. Опишите себя как персонажа, который берет на себя ответственность за собственную жизнь.

Как вы выглядите? Какие решения принимаете? Какие желания вы, персонаж, затаили? Что вы любите в своей жизни? Вы слушаете модный джаз, гуляете с солнечным фокстерьером, знаете все о том, как готовить в воке? Если бы вы были повестью, кто бы вас написал? И, коли уж на то пошло, что вы читаете регулярно? Пишите полные сорок пять минут, описывая себя как вымышленного персонажа. Когда сорок пять минут истекут, остановитесь.

Что нового вы узнали? Пятнадцать минут пишите о том, какие озарения вас посетили, пока вы наблюдали за собой как за литературным героем.

Глава 33

Сдержанность

Недавно я ездила преподавать в Ирландию и познакомилась там с молодым шотландским писателем. Он делал свои первые шаги на бумаге. Он был многословен, энергичен и воодушевлен. Он излучал спелую энергию «я‑готов‑писать», которую я теперь легко узнаю в других и в самой себе. Я не сомневалась, что у него большое будущее.

– Пожалуйста, пишите, – сказала я ему. Мы обменялись номерами факса.

Не прошло и недели после моего возвращения, как он написал и прислал по факсу два отличных рассказа. Как я и надеялась, писал он превосходно – глубоко и уверенно. Этот молодой человек был настоящей находкой, фонтаном творческой энергии. Ему довольно было позволить себе воспользоваться ею.

«Прекрасные рассказы, – отправила я ответный факс. – Продолжайте в том же духе».

Я была уверена, что рассказы польются рекой. Мне было очень любопытно наблюдать за тем, как молодой писатель находит свой голос. Я с нетерпением ждала продолжения – но так и не дождалась. Сначала факс молчал, а потом…

«Я показал рассказы друзьям. Им не понравилось. Они сказали, что ничего не поняли, – поведал мне расстроенный писатель. – С тех пор мне больше ничего не приходило в голову».

Мне захотелось сесть в самолет, прилететь в Ирландию и совершить личный террористический акт. Как посмели эти так называемые «друзья» критиковать такие сильные, живые и многообещающие тексты? Кем они себя возомнили? Критиками?

Наилучшая и самая редкая критика – конструктивная, и мало кто умеет ее предложить. И потому самое мудрое, что можно сделать с ранними текстами – да и с ранними черновиками тоже, – это практиковать искусство сдержанности.

– Вы должны практиковать сдержанность, – сказала я молодому писателю. – Прекратите показывать свои рассказы кому попало, в особенности своим друзьям. Просто пишите еще и посылайте их по факсу. Давайте для начала договоримся о дюжине. Сначала пишите. Править можно и потом.

Все, что требуется этому юному писателю, чтобы встать на ноги – все, что нужно каждому из нас – это поддержка и безопасность. Это не значит, что надо забыть об эстетике. Это означает, что надо уделить время и силы отысканию собственной эстетики, а этого не случится, если связываться с доморощенными критиками и искусством, принятым большинством голосов. Вопросу «Что ты думаешь о моих текстах?» всегда должен предшествовать другой вопрос – «Что я думаю о своих текстах?»

Когда‑то мы говорили о «любви к письму». Теперь уже не говорим. Я бы очень хотела снова потолковать о любви к письму, писать из любви к письму и, пожалуй, писать любовные письма. Для меня любой текст зиждется в первую очередь на любви. И как выражение любви, наши тексты заслуживают защиты и глубокого уважения.

Средневековые города процветали под защитой высоких охраняемых стен. У каждого из нас есть творческий центр, который нужно защищать в точности так же. Я рассматриваю свою способность творить как свой главный ресурс. Это мое богатство. Я это знаю и защищаю его, как мудрый богач, трезво и осмотрительно инвестирующий в защиту своего.

Распространенные мифы убеждают нас, что художники по своей природе неукротимы и небрежны, так зачем говорить о них с финансовой точки зрения? Зачем принуждать к осмотрительности? Потому что все мы внутренне богаты и можем растратить это богатство, как глупец пускает на ветер целое состояние.

Как мы транжирим свое богатство? Начать с того, что мы показываем свои работы слишком скоро и слишком неразборчиво. Мы недооцениваем свои тексты. Не отбираем своих читателей так скрупулезно, как банк отбирает инвесторов. Мы не останавливаемся, чтобы оценить квалификацию кандидатов в наши читатели. Нам не терпится, чтобы нас кто‑нибудь прочел, и мы открываем ворота нараспашку. Это как дать прохожему доступ к своему банковскому счету.

Показывать свои тексты недоброжелательным или неразборчивым читателям – все равно что давать взаймы людям с отвратительным финансовым прошлым. Наши инвестиции прогорят. Нашу работу не оценят. Будут говорить противоположностями – «гениально» или «ужасно». (Немалый опыт подсказывает, что любые крайности, хоть высокие, хоть низкие, опасны для писателя, потому что от них просыпается робость.) Даже если читатели изобразят восторг, он может оказаться очень общим, что тоже опасно.

Если мы заходим слишком далеко и передаем им в руки еще не окрепшее произведение, мы ставим под угрозу собственную способность дописать его до конца. Наши силы утекают в другое русло. Силы, что должны были пойти на работу, вместо этого расходуются на попытки защитить свои творения, разобраться, «правы» ли наши критики.

Писать – значит выстраивать связь, связь писателя прежде всего с самим собой, и уже потом с окружающим миром. Чтобы практиковать самовыражение, нужно уважать этот порядок. Мы обязаны защищать свою самость, чтобы было что́ выражать. Мы должны относиться к своим текстам с осторожностью, как будто у них есть ценность. Потому что она действительно есть.

Труд писателя – это общение, но это общение начинается прежде всего изнутри. Самость обращается к писателю, а писатель – к Самости. И суть этого общения писатель передает миру. Если миру позволяется вмешаться слишком рано, Самость отступает. Возможно, ум и останется – и будет писать все заковыристее и сложнее, но души в таком писательстве не останется. Дух текста пошатнется. Сказанное может и будет сносным, но прозвучит фальшиво. Чтобы текст звучал искренне, в нем должен быть внутренний резонанс. Чтобы в тексте был внутренний резонанс, влияние на него извне следует ограничить. И оно должно быть только благосклонным.

Что я имею в виду под благосклонным влиянием? Я говорю о таком влиянии, которое поддержит молодой побег, а не выдернет его с корнем. Именно такова была изначальная цель критики. Когда она была искусством, а не противоборством, предполагалось, что критики будут задавать форму произведениям искусства и поддерживать их авторов. Глубоко образованные в литературной традиции, критики были хорошо знакомы с высокими деревьями литературных гениев и часто могли распознать многообещающего новичка, как опытный лесник умеет распознать ценный росток на лесной подстилке. Нынешние критики не обучены оказывать и принимать подобное влияние. В школах и в средствах массовой информации нас учат «критиковать», но не показывают, как это делать правильно.

Мой опыт преподавателя литературного творчества говорит о том, что если я хвалю достоинства в работе ученика, недостатки вскоре отваливаются сами собой. Если уделяю внимание недостаткам, то пошатнуться и сойти на нет могут, наоборот, достоинства. Молодой писатель – как молодая лошадь. Прежде чем требовать безупречности, нужна базовая дрессировка. Мы бы не стали передавать жеребенка кому попало на обучение, и точно также не стоит передавать свою работу кому попало для критики. И я не говорю, что нужно обращаться только к профессионалам. Слишком часто у профессионалов есть свои фанаберии.

Читатель‑любитель вполне может дать вполне достоверную оценку. (Помните, «любитель» – от слова «любить».) Главное, чтобы этот читатель любил читать и доброжелательно относился к тому, что вы развиваетесь как писатель.

Книжной критикой я занималась в начале своего третьего десятка. Всем известно, как сложно написать хороший отзыв. Как сложно точно указать достоинства книги. Зато разнести ее в пух и прах проще простого. Даже неловко, насколько просто точно указать на недостатки. Именно поэтому «другу», который намеревается вас читать, можно подсказать, как быть «Доброжелательным Читателем».

Совершенно справедливо, передавая рукопись читателю, попросить его: «Я бы хотел услышать, что тебе понравилось, что мне стоит развивать и дальше. Пожалуйста, будь конкретен».

По крайней мере, это подтолкнет читателя в нужном направлении.

Мы должны писать из любви – и выбирать в читатели тех, кто читает из любви: из любви к словам. Любовь к описыванию собственного опыта должна быть ведущей силой, определяющей, что окажется на бумаге. Когда пишем из страха критики, мы затрудняем себе работу и раним голос. Выбирая в читатели не тех, кто любит читать, а тех, кто любит критиковать, мы накликиваем беду.

У меня есть любимый редактор. Он вдохновляет меня писать свободно, потому что читает очень мягко. Он говорит мне, например: «Может, вот так: _______________________? Мне было бы любопытно узнать, что вы об этом думаете», – или – «Мне нравится, не могли бы вы развить эту мысль?» или, осторожно, – «Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду вот здесь, но очень хотел бы понять». Иногда он скажет просто: «Годится».

Работая с этим редактором, я чувствую такую поддержку моих сильных текстов, что мне не трудно уступить те, что послабее. Я чувствую, что постепенно наращиваю сильные места, а не защищаю слабые. И, возможно, важнее всего то, что я ни разу не почувствовала соперничества со стороны этого редактора. Он просто любит хорошие тексты, и его любовь к словам вдохновляет меня на то, чтобы использовать их к месту – и, быть может, лучше, чем если бы я морщилась от мысли, что кто‑то будет меня редактировать.

Сложно переоценить, как важно защищать свои тексты. И хотя невозможно предугадать или повлиять на то, как наши труды воспримет публика, по крайней мере, можно повлиять на восприятие наших текстов узким кругом наших знакомых. Выбирая первых читателей, не занимайтесь членовредительством.

Терренс в течение многих лет успешно писал романы, доверяя ранние черновики только жене и нескольким близким друзьям. А потом он нанял литературного агента и начал позволять этому человеку читать неоконченные произведения – катастрофическая ошибка.

Влияние рынка и его собственных представлений о том, что «сейчас» продается, помешали агенту увидеть форму и ценность этих работ. Он немедленно просил внести существенную правку, которая видоизменяла текст не в том направлении, которое было бы для него естественным, а в том, которое, по его мнению, приведет к более продаваемому результату. Продуктивность Терренса упала ниже плинтуса. Он писал постоянно и успешно в течение многих лет, но теперь его рабочий процесс замедлился, а затем и вовсе сошел на нет. Он больше не мог писать, не думая о том, что скажет агент, какую правку потребует внести. В конце концов Терренс перестал писать совсем.

И хотя мы редко так на это смотрим, творческий застой у писателя – это здоровая реакция нашего внутреннего художника на угрозу. Внутренний писатель Терренса был против того, чтобы его произведения толковали неправильно и увечили. И только когда он, наконец, уволил негодного агента, его писатель вздохнул с облегчением – «Слава Богу!» – и вернулся к работе.

Очень важно удерживать нескольких благосклонных читателей в кругу друзей – и подальше от того, что происходит в издательском мире. Нам нужны люди, которые были бы рады стихотворению или статье просто так, а не рассматривали бы их как карьерный ход. Той части в нас, которая занята писательством, необходимо давать творить свободно, не косясь в сторону рынка. Конечно, пригляд за рынком есть в жизни писателя, но если придавать этому слишком большое значение, можно лишиться способности творить и исследовать ценные направления, пусть и не сразу прибыльные.

Ив была признанным писателем, автором множества рассказов, в том числе опубликованных. Однажды она допустила ошибку, показав свой новый рассказ ревнивому собрату по перу. «Если ты это напечатаешь, можешь поставить крест на своей карьере», – зловеще заключил тот.

Ив не издала рассказ. Она похоронила его в дальнем ящике стола и направила все писательские силы на свою не менее успешную карьеру журналиста. Прошло почти пятнадцать лет, прежде чем Ив отыскала тот рассказ, перечла его, рассказала друзьям об обескураживающем совете и решилась написать несколько новых.

«Но разве писатель не должен быть более стойким?» – спрашивают некоторые, что, впрочем, ожидаемо.

Насколько стойким «должен» быть писатель – вопрос второстепенный, гораздо важнее то, насколько он стоек на самом деле – и многие талантливые писатели не могут этим похвастаться. Для творчества требуются беззащитность и открытость, но именно они ставят само творчество под угрозу. Именно поэтому важно так скрупулезно подбирать «безопасных» читателей, которые будут доброжелательно относиться к нашим текстам «до, во время и после».

Рано или поздно везение и настойчивость помогут нам добиться успеха – возможно, даже очень большого. И когда это случится, будет тем более важно иметь «безопасных» друзей. Ведь при малейшем намеке на успех просыпается цензор и начинает нудить: «Вот так пруха! Но второго раза не будет». Вот тут‑то самое время друзьям проворковать: «Послушай, ты был отличным писателем и до того, как добился успеха. Остаешься им и теперь. Просто продолжай писать».

Полезное упражнение – в письменном виде перечислить всех наших «безопасных» друзей. И опасных тоже. Опасные друзья – очень дорогостоящие читатели. Ив они стоили пятнадцати лет жизни. Вы тоже от этого не застрахованы. Мой друг, молодой шотландский писатель, все еще загадочно бесплоден на замыслы. Как и Ив, он теперь тратит свое вдохновение на журналистику, и сила печатной страницы заставляет его друзей держать свое мнение при себе.

Мягкость, поддержка, безопасность – все это ключевые слова для критики. Я пишу уже тридцать лет. За эти годы я гораздо чаще видела, как хорошие тексты были испорчены плохой критикой, нежели как плохие тексты становятся лучше от хорошей критики. Я не раз наблюдала, как редакторы разносили стоящие и ценные книги в пух и прах. И как пьесы были близки к успеху, если бы не многочисленные поправки доброжелателей.

«Первое правило магии – сдержанность», – гласит метафизический закон. И нигде он так не уместен, как в работе писателя.

Способ приобщения

Это еще одно упражнение на «суровую любовь», которое заставит вас задать себе вопросы, которых вы обычно избегаете. Этот инструмент поможет вам составить карту собственного эмоционального ландшафта. Можете представить себе, что это экспедиция в поисках враждебных и опасных элементов вашей жизни. Видите ли вы снайперов, что прячутся в кустах? Актриса Джулианна Маккарти называет эту технику «С кем бы вы пошли на войну?»

Это упражнение лучше всего выполнять вне дома. Отправьтесь в безопасное, интересное и нейтральное место, вроде кафе, кофейни или библиотеки. Беритесь за сортировку: составьте списки людей, которые доброжелательно относятся к вам и к тому, что вы пишете, и таких, кто представляет опасность. Не забывайте, что среди знакомых с благими намерениями найдутся те, чье влияние разрушительно, и те, кто сумеет вас воодушевить. Эмоциональная близость не всегда равняется безопасности.

Начните с того, что пронумеруйте строки от одного до пяти. Перечислите пятерых человек, которых считаете безопасными, и которые вас поддерживают. Им можно показывать свои тексты, можно обсуждать их, не скрывая энтузиазма. Не отчаивайтесь, если в вашем списке имен окажется меньше. Даже один или двое «своих» – уже огромный шаг в нужном направлении.

1. _

2. _

3. _

4. _

5. _

Далее снова пронумеруйте строки от одного до пяти. На этот раз перечислите людей, с которыми опасно делиться текстами. Этот список менее однозначен. Сюда попадают все, кто ведет себя противоречиво, кто соперничает с вами, кто рассуждает о «вероятности» вашего успеха или боится его. Убедитесь, что поместили в список и тех, кто все время меняет точку зрения – то поддерживает вас, то осуждает.

1. ______________________________

2. ______________________________

3. ______________________________

4. ______________________________

5. ______________________________

Прочтите оба списка и присмотритесь к условиям, в которых пишете. Ваш образ жизни поддерживает ваше желание писать – или препятствует ему? Есть ли в вашем позитивном списке хоть один человек, кого безопасно было бы назначить Доброжелательным Читателем, кто способен читать и наслаждаться текстом из одной любви к слову? Выберите самого достойного кандидата.

Когда вернетесь из экспедиции домой, позвоните своему Доброжелательному Читателю. Поясните, что начинаете писать всерьез, и что хотели бы попросить его побыть не критиком, а читателем, с которым можно поделиться своими сочинениями. Если он согласится, поблагодарите его и поясните, что теперь он будет важной частью вашего писательского цикла. Можете договориться встретиться за кофе и отпраздновать.

Глава 34

Звук

Писать – это чувственное занятие. Мы часто говорим о том, как важна острота зрения, но редко упоминаем звуковой его аспект. Мы говорим об авторском голосе, но нечасто отмечаем, как важны, буквально, звуки, которые он производит.

Сегодня жаркий, но ветреный день, и я устроилась писать на заднем крыльце. Мои яблони подрагивают от ветра. Процеживая воздух, листья отчетливо шуршат. У дерева поменьше и посуше, что ближе к крыльцу, листья трутся о саманную стену, и их шепот похож на шелест бумаги. Мой чау‑чау, Золотой Король, роет землю в саду и решительно рычит. Щенок ротвейлера тяжело дышит от жары. Грузовик переключает скорости в полумиле от моего участка. Чуть поближе на моей грунтовой дороге грохочет пикап. Настойчивая цикада стрекочет на моем пастбище. Теперь их целый хор. Хриплая крикливая сорока на заборе дразнит сонных от жары собак. На крыльце к балкам подвешены тибетские бубенчики и «музыка ветра». Ветер теребит их, играя высокую женскую партию в противовес гортанному голосу грузовиков, что проносятся мимо.

Мы говорим о музыке текста, но редко обращаем внимание на музыку вокруг нас. Мир поет свою песню – какофоническую джазовую симфонию города или пасторальные вариации моей загородной жизни.

Этот вечер – летняя идиллия. Мимо несется подросток на мотоцикле. Мотор так ревет, что даже сороки летят в укрытие и с ветвей сухого дерева на пастбище (громко) жалуются на шум.

Новому щенку пять месяцев. Его лай уже не помещается в моем доме. Шмель жужжит над головой, недовольный собачьими воплями. Щенок разошелся, увидев лошадей: «Кто вы такие?» – лает он. Белый арабский скакун Доменики, Уолтер, потряхивает гривой в ответ.

Иногда, чтобы начать писать – или чтобы сделать текст более реалистичным, нужно сосредоточиться на звуках, а не только на зрительных образах. Только что по каменному полу крыльца прокатилась алюминиевая собачья миска. В щенячьем лае слышится настороженное «уф!», когда существа‑великаны, лошади, подходят еще ближе. Красный пикап прогрохотал по дороге, а это что? Иногородний гость гоняет по проселочной дороге на модном спортивном автомобиле. И собаки подпевают – от баса‑профундо ротвейлера до металлического тенора тибетского терьера.

На всю нашу жизнь наложена звуковая дорожка. Мы редко воспринимаем это буквально, и все же звук прокладывает дорогу в нашем сознании. Когда мы водим рукой по бумаге, скрип ручки может записать и другие звуки тоже. И когда он это делает, текст звучит гораздо лучше.

Однажды меня попросили написать сценарий к фильму об Элвисе Пресли. Он был Королем, американским феноменом, изменившим звучание всего мира. Я помнила раннего Элвиса – он был настойчив и горяч, – но, работая над сценарием, фоновой музыкой выбрала ранние альбомы Брюса Спрингстина и гоняла их по кругу без конца. Мне хотелось, чтобы в фильме была молодость, жар, энергия, чтобы американский дух чувствовался особенно ярко, и музыка Спрингстина и его «И‑Стрит Бэнда» подходили как нельзя лучше. Была ли эта «интерпретация» ересью? Видимо, да. Но она сделала свое дело.

Многим писателям помогает музыка барокко, в особенности Бах. Тем, кто работает над объемными и сложными, логически выверенными текстами, подойдет Моцарт – его музыка помогает увеличить коэффициент интеллекта и математические способности. Пульсирующие ударные рок‑н‑ролла служат для некоторых писателей мощным двигателем. Другим навевает вдохновение эфемерное и гипнотическое звучание флейты.

Что для одного писателя лекарство, для другого может оказаться ядом. Некоторым просто необходимо, чтобы из динамиков тихо мурлыкал мягкий джаз. Другим джаз не подходит, потому что он их отвлекает – они начинают прислушиваться. Многие писатели предпочитают писать в тишине.

Для некоторых писателей наилучший фон – эмбиент, музыка со звуками природы: зеленые степи с певчими птицами, низкий и размеренный шум волн. Некоторым нравится включать метроном на медленный ритм – других он только отвлекает.

Веселее и проще всего мне было писать под музыку Тима Уитера. Не могу не рассказать одну особенно любопытную историю.

Мы с Уитером были высоко в Скалистых горах – записывали альбом с молитвами. Мне было неуютно в напичканной электроникой студии. Настолько, что пришлось покинуть помещение. Мы припарковали машину прямо у входа. Я собиралась спрятаться в ней. Но прежде чем я вышла из здания, Уитер сказал мне:

– Тебе надо написать две небольших книги. Одну с молитвами животным, а другую – с молитвами для детей.

– Вот сам и напиши! – отрезала я. – Мне и так есть чем заняться.

Уитер вернулся в студию – записать еще несколько треков на флейте. Я села в машину и попыталась продолжить работу над своей книгой, но этому не суждено было случиться. В голове продолжала звучать музыка флейты. И вдруг у меня родилась идея молитвы, обращенной к Богу‑Муравью. Я ее записала, и тут же пришла вторая короткая молитва – на этот раз к Богине‑Блохе. Через пятнадцать минут стало ясно, что эти молитвы выстроились в очередь, как самолеты на посадку. Я устроилась поудобнее на переднем сиденье, рядом со студийным тибетским терьером. Пока Уитер играл одно пронзительное соло за другим, я сочиняла молитву за молитвой. Через двое суток у меня их было пятьдесят две, а Уитер дописал наш альбом.

Жара начала спадать. Певчие птицы сменили караул. Воробьи и зяблики прилетели ужинать у кормушки. Щенок нашел кость – костей тут, в Нью‑Мексико, полным полно. Эта кость – овечья, и она негромко хрустит на зубах у щенка. Я только собиралась забрать ее, чтобы тот не поранился, но щенок сам потерял к ней интерес, услышав стук сетчатой противомоскитной двери. Звук отвлек его, и он забыл о кости.

Осознанное использование звуков в тексте – как и хорошее звуковое сопровождение к фильму – будоражит подсознание. Звуки незаметно для нас вызывают целый ряд ассоциаций и более сильных ощущений, чем одни только зрительные образы. Благодаря звукам наши тексты «звучат» лучше – во всех смыслах.

Способ приобщения

Это упражнение попрошу вас выполнять в два захода. В первой части я предлагаю обратить внимание на мир звуков, в котором вы живете. Во второй – расширить границы этого мира.

Вам понадобится полный час времени. Это упражнение стоит выполнять у себя дома. Запланируйте и явитесь на «звуковое» писательское свидание.

Для начала расположитесь поудобнее там, где находитесь. Замрите. Что вам слышно? Вокруг меня поют птицы, где‑то вдалеке проезжает грузовик и вдруг резко сигналит. Еле слышно свистит ветер. Тарахтит холодильник… А какие звуки издает ваше непосредственное окружение? Какие из них вы позволяете себе слышать? На какие перестали обращать внимание? Отметьте абсолютно все.

А теперь выберите для себя музыку «экспансии», как я ее именую. Музыку, которая заставляет вас чувствовать себя больше и смелее. Для многих людей это музыка из фильма «Огненные колесницы»[51]. Я в этих целях часто использую альбом Тима Уитера «Зеленая греза», написанный в духе кельтского поиска приключений.

Включите музыку экспансии, усядьтесь писать и позвольте себе мечтать на бумаге. От вас требуется представить улучшенный вариант собственной жизни. Как бы выглядел ваш «идеал» в следующих областях:

• Духовность

• Дружба

• Работа

• Дом/пространство

• Отдых/приключения

• Творческие проекты

Разделите час на части и уделите приблизительно по десять минут каждому пункту, представляя себе по очереди все эти «усовершенствованные» стороны жизни.

Глава 35

Мне бы хотелось писать, но…

Сегодня я беседовала по телефону с женщиной, которая когда‑то была редактором детского журнала. Она говорила со мной, потому что хотела писать, но не писала.

– Так почему вы не пишете? – спросила я.

Раньше я видела ее статьи – живые, отлично написанные, и мне приходили ее депеши – живые и отлично написанные. Ей не хватало вовсе не таланта. Ей не хватало уверенности в своих силах.