Оракул аполлона пифийского врачу орибасию 3 страница

О сын Латоны! Дай мне, молю тебя,

Здоровья и с рассудком здравым

Светлую старость в союзе с лирой.

«Лира! Нас зовут…»

Перевод Н. Гинцбурга

К лире

Лира! Нас зовут. Коль в тени мы пели

В час досуга песнь, что прожить достойна

Год иль много лет, — то сложи теперь мне

Римскую песню.

На небе звенел гражданин лесбосский[725],

Грозный на войне, а в минуты мира,

Подведя корабль, изможденный бурей,

К брегу сырому,

Певший Вакха, Муз и Венеру с сыном,

Что́ повсюду с ней неразлучно рядом,

И красавца Лика[726]глаза и кудри

С черным отливом.

Феба ты краса, на пирах Юпитер

Рад тебе внимать, от трудов ты сладкий

Отдых всем даешь, я к тебе взываю

Благоговейно!

«Альбий, полно терзать память Гликерою…»

Перевод Я. Голосовкера

Поэту Альбию Тибуллу

Альбий, полно терзать память Гликерою[727],

Вероломную клясть, полно элегии,

Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя

Мальчуган у отступницы.

К Киру пьяная страсть жжет Ликориду. Лоб

Узкий хмурит она[728]. Кир же к Фолое льнет,

Недотроге, — скорей волки Апулии

Коз покроют непуганых,

Чем Фолоя впадет в грех любострастия.

Знать, Венере дано души несродные

И тела сопрягать уз неразрывностью

По злокозненной прихоти.

Открывалось и мне небо любви, но был

Я Мирталой пленен вольноотпущенной:

Притянула меня яростней Адрия

Близ излучин Калабрии.[729]

«Пока, безумной мудрости преданный…»

Перевод Я. Голосовкера

Отреченье

Пока, безумной мудрости преданный,

Я нерадивым богопоклонником

Беспечно жил, я заблуждался.

Ныне ладью повернул и правлю

К теченьям давним. Тучегонитель-бог[730],

Сверканьем молний тьму рассекающий,

Вдруг прогремел на колеснице

По небу ясному четвернею:

И твердь от грома, реки-скиталицы,

И Стикс[731], и недра Тартаром страшного

Тенара[732], и предел Атланта

Потрясены. Переменчив жребий:

Возвысить властен бог из ничтожества

И гордых славой ввергнуть в бесславие.

Смеясь, сорвет венец Фортуна

И, улыбаясь, им увенчает.

«Теперь — пируем!..»

Перевод С. Шервинского

К пирующим

Теперь — пируем! Вольной ногой теперь

Ударим оземь! Время пришло, друзья,

Салийским щедро угощеньем

Ложа кумиров почтить во храме!

Нам в погребах нельзя было дедовских

Цедить вино, доколь, Капитолию

Разгром готовя, государству

Смела в безумье грозить царица

С порочной сворой хворых любимчиков,

Мечтам не зная дерзостным удержу,

Сама от сладостной удачи

Пьяная, но поубавил буйство,

Когда один лишь спасся от пламени

Корабль, и душу, разгоряченную

Вином Египта, в должный трепет

Цезарь поверг, на упругих веслах

Гоня беглянку прочь от Италии,

Как гонит ястреб робкого голубя

Иль в снежном поле фессалийском

Зайца — охотник. Готовил цепи

Он роковому диву. Но доблестней

Себе искала женщина гибели:

Не закололась малодушно,

К дальним краям не помчалась морем.

Взглянуть смогла на пепел палат своих

Спокойным взором и, разъяренных змей

Бесстрашно в руки взяв, смертельным

Тело свое напитала ядом,

Вдвойне отважна, — так, умереть решив,

Не допустила, чтобы ладья врагов

Венца лишенную царицу

Мчала рабой на триумф их гордый.

«Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов…»

Перевод С. Шервинского

К прислужнику

Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов,

Не хочу венков, заплетенных лыком.

Перестань искать, где еще осталась

Поздняя роза.

Нет, прошу — ни с чем не свивай прилежно

Мирт простой. Тебе он идет, прислужник,

Также мне пристал он, когда под сенью

Пью виноградной.

«За мудрость духа!..»

Перевод Я. Голосовкера

Квинту Деллию

За мудрость духа! Круто придется ли —

Невозмутимость выкажи, счастье ли

Сверкнет — смири восторгов бурю,

Ибо ты смертен, о друг мой Деллий[733]:

Рабом ли скорби ты проскучаешь век,

Рабом ли неги с кубком фалернского,

В траве под небом полулежа,

Вкусишь ты, празднуя, дни блаженства.

Зачем, скажи мне, тополь серебряный,

Сплетаясь ветвями с мощной сосной, зовет

Под сень прохладную и воды

Перебегают в ручье нагорном?

Вина подать нам! Нежный бальзам сюда!

Рассыпать розы, краткие прелестью,

Пока дела, года и нити

Черные Парок[734]не возбраняют.

А там усадьбу — домик с угодьями,

Где плещут волны желтые Тибра, — все,

Что ты скупал, копил годами,

Неотвратимый наследник примет.

Будь ты потомком древнего Инаха,

Будь богатеем, будь простолюдином,

Будь нищим без гроша и крова,

Ты обречен преисподней — Орку[735].

Вращайся, урна! Рано ли, поздно ли,

Но рок свершится, жребии выпадут,

И увлечет ладья Харона

Нас в безвозвратную мглу изгнанья.

«Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне!..»

Перевод Я. Голосовкера

Ксантию Фокейцу

Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне!

Вспомни, не раба ль Брисеида[736]белым

Телом ураган пробудила в гордом

Сердце Ахилла?

Не был ли пленен красотой Текмессы[737],

Пленницы, Аянт — Теламона племя?

Не Атрида[738]ль страсть опалила к деве,

Жадно добытой,[739]

В час, когда в дыму заклубились башни

Трои под стопой фессалийца Пирра,

Гектор пал — и град стал добычей легкой

Грекам усталым.

Ты смущен: тебя назовет ли зятем

Важная родня золотой Филлиды[740]?

Явно, кровь царей у красотки — только

Доля чернавки.

Верь, такую дочь от трущобной черни

Не рождала мать, как дитя позора:

И верна по гроб, и чужда корысти —

Чудо и только.

Одобряю я и лицо, и руки,

Голени ее, — не ревнуй, приятель,

Где уж мне! Вот-вот, как ни грустно, стукнет

Полностью сорок.

«Ты со мною рад и к столпам Геракла…»

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

К Септимию

Ты со мною рад и к столпам Геракла[741],

И к кантабрам[742]плыть, непривычным к игу,

И в Ливийский край, где клокочут в Сирте[743]

Маврские волны.[744]

Ну, а мне милей в пожилые годы

Тибур, что воздвиг гражданин Аргосский[745], —

Отдохну я там от тревог военных

Суши и моря.

Если ж злые в том мне откажут Парки,

Я пойду в тот край, для овец отрадный,

Где шумит Галез[746], где когда-то было

Царство Фаланта[747].

Этот уголок мне давно по сердцу,

Мед не хуже там, чем с Гиметтских[748]склонов,

А плоды олив без труда поспорят

С пышным Венафром[749].

Там весна долга, там дарит Юпитер

Смену теплых зим, и Авлон[750], что Вакху —

Плодоносцу люб, зависти не знает

К лозам Фалерна.

Тот блаженный край и его стремнины

Ждут меня с тобой, там слезою должной

Ты почтишь, скорбя, неостывший пепел

Друга-поэта.

«В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой…»[751]

Перевод Б. Пастернака

На возвращение Помпея Вара

В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой,

Былой свидетель Брутовой гибели,

Каким ты чудом очутился

Снова у нас под родимым небом?

Помпей, о лучший из собутыльников,

Ты помнишь, как мы время до вечера

С тобой за чашей коротали,

Вымочив волосы в благовоньях?

Ты был со мною в день замешательства,

Когда я бросил щит под Филиппами

И, в прах зарыв покорно лица,

Войско сложило свое оружье.

Меня Меркурий с поля сражения[752]

В тумане вынес вон незамеченным,

А ты подхвачен был теченьем

В новые войны, как в волны моря.

Но ты вернулся, слава Юпитеру!

Воздай ему за это пирушкою:

Уставшее в походах тело

Надо расправить под сенью лавра.

Забудемся над чашами массика[753],

Натремся маслом ароматическим,

И нам сплетут венки из мирта

Или из свежего сельдерея.

Кто будет пира распорядителем?

Клянусь тебе, я буду дурачиться

Не хуже выпивших фракийцев

В честь возвращенья такого друга.

«Будешь жить ладней, не стремясь, Лициний…»

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

К Лицинию Мурене[754]

Будешь жить ладней, не стремясь, Лициний,

Часто в даль морей, где опасны бури,

Но и не теснясь к берегам неровным

И ненадежным.

Тот, кто золотой середине верен,

Мудро избежит и убогой кровли,

И того, что́ зависть в других питает, —

Дивных чертогов.

Чаще треплет вихрь великаны-сосны;

Тяжелей обвал высочайших башен,

И вершины гор привлекают чаще

Молний удары.

Кто умен, тот ждет перемены ветра

И в наплыве бед, и в лукавом счастье.

И приводит к нам, и уводит зимы

Тот же Юпитер.

Пусть и горек час — не всегда так будет!

Не всегда и Феб потрясает луком:

Наступает миг — и струной он будит

Сонную Музу.

Силен духом будь, не клонись в напасти,

А когда вовсю дует ветр попутный,

Мудро сократи, подобрав немного,

Вздувшийся парус.

«О Постум! Постум! Льются, скользят года!..»

Перевод Я. Голосовкера

Постуму

О Постум! Постум! Льются, скользят года!

Какой молитвой мы отдалим приход

Морщин и старости грядущей,

И неотступной от смертных смерти?

Хотя б трехстами в день гекатомбами[755]

Ты чтил Плутона неумолимого,

Волной печальной Леты властно

Скован навек Герион[756]трехтелый

И дерзкий Титий[757]. Друг мой, увы, и мы,

Земли питомцы, переплывем предел

Реки скорбей — богов потомки

Иль обнищалые мы подонки.

Кровавой битвы зря избегаем мы

И волн громовых бурного Адрия

И зря оберегаем тело

От вредоносных ветров осенних.

Дано узреть нам мутный и медленный

Коцит[758], во мраке ада блуждающий,

И Данаид[759]бесславных длани,

И нескончаемый труд Сизифа[760].

Дано покинуть землю, и дом, и плоть

Жены, и сколько б ты ни растил дерев,

За кратковременным владыкой

Лишь кипарис безотрадный[761]сходит.

А мот-наследник, смело откупорив

Цекуб, хранимый в дедовском погребе,

Достойный кубка понтификов,

На пол рукою прольет небрежной.

«Земли уж мало плугу оставили…»

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

О римской роскоши

Земли уж мало плугу оставили

Дворцов громады; всюду виднеются

Пруды, лукринских вод обширней,

И вытесняет платан безбрачный

Лозы подспорье — вязы; душистыми

Цветов коврами с миртовой порослью

Заменены маслины рощи,

Столько плодов приносившей прежде;

И лавр густою перенял зеленью

Весь жар лучей… Не то заповедали

Нам Ромул и Катон суровый, —

Предки другой нам пример давали.

Скромны доходы были у каждого,

Но умножалась общая собственность;

В своих домах не знали предки

Портиков длинных, лицом на север,

Простым дерном умели не брезговать,

И дозволяли камень обтесанный

Лишь в государственных постройках

Да при убранстве священных храмов.

«Мира у богов при дыханье шквала…»

Перевод Я. Голосовкера

Гросфу Помпею

Мира у богов при дыханье шквала

Молит мореход. Над Эгеем тучи

Месяц кроют тьмой, поглотив мерцанье

Звезд путеводных.

Мира! — Пыл бойца остудил фракиец.

Мира! — Мид устал колыхать колчаном.

Где же купишь, Гросф[762], этот мир за геммы,

Злато иль пурпур?

Роскошью прикрой, консуларским саном:

Крикнет ликтор: «Эй! Сторонитесь!» Тщетно:

Вьется рой забот под лепным карнизом,

Ум суетится.

Труженик простой упрощает счастье:

Отчая блестит на столе солонка,[763]

Легких снов его не тревожит алчность,

Страх да оглядка.

Краток жизни срок, а желаньям жадным

Нет числа. Зачем? И зачем так манит

Свет иных земель? От себя едва ли

Бегством спасемся.

Всходит и на борт корабля забота,

Конников она, как ни шпорь, догонит —

Диких серн быстрей и быстрее бури,

Спутницы Эвра[764].

Чем душа жива, тем живи сегодня.

Завтра счет иной. И в лазурном смехе

Горечь утопи. Не бывает счастья

Без червоточин.

Славен был Ахилл, да недолго прожил.

Долго жил Тифон[765]— все старел и высох.

Может быть, тот час, что тебе на гибель, —

Мне во спасенье.

У тебя мычат по лугам коровы,

Кобылица ржет — к четверне по масти,

Плащ роскошен твой — из багряной шерсти,

Крашенной дважды[766].

Я же принял в дар от нелживой Парки

Деревеньку, дух эолийской музы,

Утонченный стиль да еще презренье

К черни зловредной.

«Я Вакха видел…»

Перевод Я. Голосовкера

Гимн Вакху

Я Вакха видел, — верьте мне, правнуки,

Учил он песням в дальней расселине,

И нимфы-ученицы, вторя,

Всё озирались на уши фавнов.

Эво! трепещет и потрясен мой ум.

Я полон Вакха и ликования.

Зову, дрожу, эво! пьянею.

О, пощади, не грози мне тирсом.

В стихи виденья просятся: дикие

Бегут вакханки, бьет искрометный ключ

Струей вина, близ рек молочных

Мед из дуплистых дерев сочится.

В дыму видений к звездам возносится

Стан Ариадны[767]. Вижу, как рушится

Чертог безумного Пентея[768],

Вижу Ликурга[769]-фракийца гибель.

Ты оплетаешь реки притоками,

Ты укрощаешь море Индийское,

Ты волосы менад, хмелея,

Вдруг перетянешь узлом змеиным.

Ты опрокинул Рета[770], грозящего

Свирепой пастью, лапами львиными,

Когда гиганты штурмовали

Трон Олимпийца ордой безбожной.

Хотя ты склонен к пляске и пению,

К игре и шуткам и не для битв рожден,

Не мастер наносить удары, —

Равен ты мощью в войне и мире.

Тебя увидя, золоторогого,

У врат аида, Цербер, виляющий

Хвостом, всей пастью треязычной

Лижет покорно твои колени.

«Взнесусь на крыльях мощных…»[771]

Перевод Г. Церетели

К Меценату

Взнесусь на крыльях мощных, невиданных,

Певец двуликий, в выси эфирные,

С землей расставшись, с городами,

Недосягаемый для злословья.

Я, бедный отпрыск бедных родителей,

В дом Мецената дружески принятый,

Бессмертен я, навек бессмертен:

Стиксу не быть для меня преградой!

Уже я чую: тоньше становятся

Под грубой кожей скрытые голени —

Я белой птицей стал, и перья

Руки и плечи мои одели.

Летя быстрее сына Дедалова,

Я, певчий лебедь, узрю шумящего

Босфора брег, заливы Сирта,

Гиперборейских полей[772]безбрежность,

Меня узнают даки, таящие

Свой страх пред римским строем, колхидяне,

Гелоны[773]дальние, иберы,

Галлы, которых питает Рона[774].

Не надо плача в дни мнимых похорон,

Ни причитаний жалких и горести.

Сдержи свой глас, не воздавая

Почестей лишних пустой гробнице.

«Противна чернь мне…»

Перевод Н. Гинцбурга

К хору юношей и девушек

Противна чернь мне, чуждая тайн моих,

Благоговейте молча: служитель муз —

Досель неслыханные песни

Девам и юношам я слагаю.

Цари грозны для трепетных подданных,

А бог Юпитер грозен самим царям:

Велик крушением Гигантов,

Мир он колеблет движеньем брови.

Иной раскинет шире ряды борозд

В своих поместьях; родом знатней, другой

Сойдет за почестями в поле[775];

Третьего выдвинут нрав и слава;

Четвертый горд толпою приспешников;

Но без пристрастья жребьем решает смерть

Судьбу и знатных и ничтожных:

В урне равны имена людские.

Кто чует миг над шеей преступною,

Тому не в радость яства Сицилии:

Ни мирный звон, ни птичье пенье

Сна не воротят душе тревожной.

А миротворный сон не гнушается

Лачугой скромной сельского жителя,

Реки тенистого прибрежья,

Зыблемых ветром лощин Темпейских.

Лишь тем, кому довольно насущного,

Совсем не страшен бурного моря шум,

Когда нагрянет буйным вихрем

Гед[776], восходя, иль Арктур, склоняясь;

Не страшен град над винными лозами,

И не страшна земля, недовольная

То ливнем злым, то летней сушью,

То холодами зимы суровой.

А здесь и рыбам тесно в пучине вод —

За глыбой глыба рушится с берега,

И вновь рабов подрядчик гонит:

Места себе не найдет хозяин

На прежней суше. Но и сюда за ним

Несутся следом Страх и Предчувствия,

И на корабль взойдет Забота

И за седлом примостится конским.

Так если нам ни мрамором Фригии,

Ни ярче звезд блистающим пурпуром,

Ни соком лоз, ни нардом[777]персов

Не успокоить душевной муки, —

Зачем я буду строить на новый лад

Чертоги с пышным входом? Зачем менять

На хлопотливые богатства

Мирные нивы долин Сабинских?

«Военным долгом призванный, юноша…»

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

К римскому юношеству

Военным долгом призванный, юноша

Готов да будет к тяжким лишениям;

Да будет грозен он парфянам

В бешеной схватке копьем подъятым.

Без крова жить средь бранных опасностей

Пусть он привыкнет. Пусть, увидав его

Со стен твердыни вражьей, молвит

Дочке-невесте жена тирана:

«Ах, как бы зять наш будущий, царственный,

В искусстве ратном мало лишь сведущий,

Не раззадорил льва, что в сечу

Бурно кидается в яром гневе!»

И честь и радость — пасть за отечество!

А смерть равно разит и бегущего

И не щадит у тех, кто робок,

Спин и поджилок затрепетавших.

Падений жалких в жизни не ведая,

Сияет Доблесть славой немеркнущей

И не приемлет, не слагает

Власти по прихоти толп народных.

И, открывая небо достойному

Бессмертья, Доблесть рвется заказанным

Путем подняться и на крыльях

Быстро летит от толпы и грязи.

Но есть награда также молчанию:

И если кто нарушит Церерины

Святые тайны, то его я

Не потерплю под одною кровлей

Иль в том же челне. Часто Диéспитер

Карает в гневе с грешным невинного;

А кто воистину преступен,

Тех не упустит хромая Кара.

«Гиг вернется, не плачь!..»

Перевод Я. Голосовкера

Астерия и Гиг

Гиг вернется, не плачь! Ветры весной тебе,

Астерия, примчат верного юношу, —

А товары какие

Вывез Гиг из Вифинии!

Гиг вернется, — его к берегу Орика[778]

Нот свирепый занес в пору безумства бурь.

Там в холодной постели

Ночь за ночью он слезы льет.

Был подослан женой юной хозяина

К Гигу сводник: «Больна Хлоя, несчастную

Твой же пламень сжигает, —

Так посол улещал его. —

Близок был и Пелей[779]к мрачному Тартару:

Ипполиту отверг. Гибель настигла бы,

Но…» Всё новые были

Греховодную нить плели.

Тщетно! Глух, как скала дальней Икарии[780],

Гиг внимает словам. Сердцем он тверд. И ты

Эпинею, соседу,

Не дари, Астерия, глаз.

Он наездник лихой! Пусть же гарцует он!

В поле Марсовом нет равных соперников, —

Пусть пловцов пересилит,

Рассекая ладонью Тибр, —

Только к ночи запри дверь, не выглядывай

Из окна на призыв флейты и, жалобы

И упрек принимая,

К переулку жестокой будь.

«— Мил доколе я был тебе…»

Перевод С. Шервинского

К Лидии

— Мил доколе я был тебе,

И не смел ни один юноша белую

Шею нежно рукой обвить,

Я счастливее жил, нежели персов царь.

— Ты доколь не пылал к другой

Страстью, не возносил Хлою над Лидией,

С громким именем Лидия,

Я счастливей жила римлянки Илии[781].

— Покорен я фракиянкой, —

Хлоя сладко поет, лире обучена.

За нее умереть готов,

Только жизни бы срок девушке рок продлил.

— Мы взаимно огнем горим,

Я и Калаид, сын Орнита-эллина.

Дважды ради него умру,

Только жизни бы срок юноше рок продлил.

— Что, коль вновь возвратится страсть

И железным ярмом свяжет расставшихся?

Что, коль рыжую Хлою — прочь,

И отворится дверь брошенной Лидии?

— Хоть звезды он прекраснее,

Ты же легче щепы, непостояннее

Адриатики бешеной, —

Жить с тобою хочу и умереть, любя!

«Если б даже струя Дона далекого…»

Перевод Я. Голосовкера

Лике

Если б даже струя Дона далекого

Утоляла тебя в доме у варвара,

Ты меня у твоей двери, продрогшего

На ветру, пожалела бы.

Лика, вслушайся в ночь: створы ворот скрипят,

Там, под кровлями вилл, воем на вой ветров

Отзывается сад, и леденит снега

Сам Юпитер, властитель стуж.

Пред любовью сломи жестокосердие,

Берегись, побежит вспять колесо судьбы,

Иль тиренец тебя недосягаемой

Пенелопой на свет родил?

Ах, тебя ни мольбы, ни драгоценный дар,

Ни влюбленной толпы бледность — фиалки цвет,

Не преклонят, ни месть мужу, гречанкою

Уязвленному. Смилуйся,

Пощади! Хотя ты сердцем, как дуб, мягка

И нежней, чем укус змей Мавритании.

Мне ли век под дождем, даже с небес любви,

У порога погоды ждать?

«О Меркурий, мог Амфион кифарой…»

Перевод Я. Голосовкера

К лире

О Меркурий, мог Амфион[782]кифарой

Камни громоздить — ученик твой верный:

Так звени же в лад, черепаха! Пой мне,

Щит семиструнный!

Говорливой ты не бывала прежде.

Ныне голос твой — на пиру и в храме.

Так звени же в лад! Да преклонит Лида

Слух прихотливый.

Я б сравнил ее с кобылицей в поле:

Любо ей играть — не дается в руки,

Брачных уз бежит, отбивая круто

Натиск влюбленных.

Лира, за тобой, чаровницей, тигры

И леса толпой. Ты звенишь, и реки

Замедляют бег, и, завороженный

Вратарь Аида,

Цербер путь тебе уступает: змеи

Злобно по плечам у него клубятся,

Смрадом дышит пасть, и слюна сочится

Из треязычной.

И невольный вздох Иксион[783]и Титий,

Просветлев лицом, издают, и урна

Данаид суха, пока ты жестоких

Песней пленяешь.

Спой же Лиде быль о преступных девах,

Расскажи, за что их карают казнью,

Осудив черпать для бездонной бочки

Воду бессрочно.

Спой об их судьбе и во мраке Орка.

Прокляты они! И на что дерзнули!..

Прокляты! Мужей-новобрачных ночью

Сонных зарезать!

Но одна из дев, клятвопреступленьем

Осквернив уста, освятила брак свой

И за то почет обрела навеки

Ложью высокой.

«Встань, — сказала, — встань, пробудись, супруг мой,

Пробудись, иль сон непробудным станет.

Тестя обмани и сестер бесчестных,

Встань, мой желанный!

Словно стая львиц меж телят, лютуя,

Юношей они в одиночку губят.

Я душой нежна: не убью, не брошу

Друга в темницу.

Пусть отец меня отягчит цепями

Лишь за то, что я пожалела мужа,

Или пусть сошлет на край света морем

К дальним нумидам[784].

О, беги, молю, без оглядки, милый,

Пока ночь тебе и любовь защитой!

Добрый путь! А мне, горемычной, вырежь

Надпись над гробом».

«О, как грустно, Необула…»

Перевод Я. Голосовкера

Раздумье Необулы

О, как грустно, Необула, избегать игры Амура,

Не осмелиться похмельем смыть тоску, а осмелеешь,

Языком отхлещет ментор.

Где же, баловень Киферы[785], где плетенка для кудели,

Трудолюбие Минервы? Ты унес их в сновиденья

О красавце из Динары.

Как у юноши, у Гебра, тиберийскою волною

Торс лоснящийся омоет — он затмит Беллерофонта[786],

И в борьбе и в беге спорый,

Он оленя на поляне вдоль стремительного стада

Легким дротиком нагонит, кабана в колючей чаще

На рогатину подденет.

«Ключ, звенящий хрусталь…»

Перевод Я. Голосовкера

Бандузийский ключ

Ключ, звенящий хрусталь, мой Бандузийский[787]ключ

Я бы чистым вином, я бы венком почтил.

Жди же козлика в жертву.

Уж набухли на лбу его