Наступление «за прошедшее»

Встречаются случаи, на первый взгляд парадоксальные, когда предметом борьбы является не цель, стоящая впе­реди, а нечто только что происшедшее. Оно требует немед­ленного крутого и психологически трудного поворота в деятельности. Не будучи в силах примириться со случив­шимся, пытаясь, так сказать, ликвидировать его, люди об­рушиваются иногда даже на случайного партнера и добиваются от него осознания значительности того, что тот (якобы или действительно) не осознает в должной мере.

В наиболее ярких случаях - это своего рода «оценка факта», непроизвольно разросшаяся до уровня наступления. Наступающий призывает в свидетели партнера и требует от него признания неправомерности, неестественности, невозможности того, что в действительности уже имеет место. Цель такого наступления лишь в самых общих чер­тах осознается наступающим. При полном осознании не­избежно раскроется ее бессмысленность, нелепость, и наступление прекратится.

Поясним примером. У вас назначено на определенный час в определенном месте деловое свидание чрезвычайной важности; если ваш партнер не явится, то что-то существен­ное будет безвозвратно потеряно. Партнер опоздал - и все действительно погибло. Обрушиваться на него логически совершенно бесполезно. Опоздание уже произошло, и вер­нуть потерянное невозможно ни бранью, ни увещеваниями, ни констатацией безответственности партнера... И все же редкий человек в подобных обстоятельствах удержится от наступления на того, кто представляется ему виновником происшедшей катастрофы, или даже на случайно подвер­нувшегося человека. Причем партнер может быть, в сущ­ности, только поводом; наступающий занят самой катастрофой-прошлым. Оно так приковывает к себе внима­ние, что не позволяет заняться немедленно даже насущно необходимым.

Такое наступление чаще всего бывает прямолинейным - штурмом, навязыванием инициативы партнеру: требова­нием немедленного отчета о чрезвычайной важности факта. Но чрезвычайная значительность как раз исключает воз­можность немедленного ответа. Поэтому любой ответ при­знается недостаточным. Воздействия усиливаются - и наступление развивается. Наступающий демонстрирует без­выходность и сам же требует выхода. Он как бы мстит факту за его существование, утверждая его неправомерность.

Кто-то что-то испортил (разбил, сломал); кто-то что-то сказал, или не сказал, или не так сказал, как следовало; кто-то что-то не сделал или сделал, - все ото может, если представляется чрезвычайно важным, служить основанием» для наступления «за прошедшее» или «за прошлое».

Разумеется, наступление по таким поводам может быть рациональной заботой о будущем - как предостережение, урок. Так, скажем, детям указывают на их проступки из воспитательных соображений. Тогда цель наступающего - дисциплинированность партнера, его аккуратность в буду­щем и т.п.

Внимательный наблюдатель безошибочно отличит хо­рошего педагога-воспитателя от плохого, потому что хоро­шему не свойственно обрушиваться «за прошлое»; мы отличаем людей выдержанных, разумных от людей несдер­жанных, поддающихся минутным порывам и плохо владею­щих собой, потому что именно они склонны к таким наступлениям.

Обнаженно-противоречивая природа наступлений «за прошлое» делает невозможным их протекание в спокойном ритме. А по тому, в каких обстоятельствах человек теряет самоконтроль и здравый смысл, мы узнаем значительность для него этих обстоятельств, а вслед за тем - его подлин­ные (может быть, скрываемые им) интересы, его темпера­мент, привычки - вплоть до состояния его нервной системы в данный момент.

Вероятно, в отношении каждого человека можно пред­ставить себе событие, которое выведет его из равновесия. Поэтому при особом стечении обстоятельств наступление «за прошлое» естественно для любого человека; но для од­ного достаточным основанием служит ошибка кассирши в магазине или одно бестактное слово собеседника, другой не наступает «за прошлое» даже перед лицом очевидной катастрофы.

Устинья Наумовна в комедии Островского «Свои люди - сочтемся» обрушивается на Подхалюзина, предложившего ей сто рублей вместо обещанных тысячи пятисот; Чугунов в «Волках и овцах» - на Горецкого за то, что тот оказался у входа в имение Купавиной, хотя должен был сидеть дома; Кречинский - на Щебнева из-за обнаруженного последним намерения занести его имя в книгу несостоятельных кар­точных должников; Хельмер - на Нору из-за написанного ею письма. Перечисленные сцены можно толковать и строить как наступления «за прошлое» (хотя можно, ко­нечно, и по-другому). Такое толкование отразится и на общем характере борьбы в спектакле и на образах дей­ствующих лиц. Но после наступления «за прошлое» каж­дый из перечисленных персонажей переходит, вероятно, к «настоящему» или «будущему»: Чугунов пытается купить покорность Горецкого; Кречинский убеждает Щебнева по­дождать с долгом; Хельмер переходит к распоряжениям о дальнейшем порядке в доме и о поведении Норы. Устинья Наумовна, может быть, дольше других занимается «про­шлым», но, уходя с бранью и угрозами, и она, похоже, пе­реходит к мыслям о будущем. Комизм ситуации и образа свахи в данном случае заключается в нелепости ее притя­заний, а ее претензии обнаруживаются в оценке гонорара...

Еще ярче в этом смысле поведение Жеронта в комедии Мольера «Плутни Скапена». В сцене, где Скапен, стремясь выманить у него деньги, рассказывает вымышленную исто­рию о пленении Леандра турками, Жеронт многократно по­вторяет свой знаменитый вопрос: «Кой черт послал его на эту галеру?» Если Жеронт действительно потрясен собы­тием, вынуждающим к чрезвычайному расходу, то он всю длинную сцену только этим прошлым и занят, вопреки здравому смыслу. В этой сцене можно воспользоваться тем, что длительная борьба из-за безвозвратного, тем более если оно - вымысел, неизменно производит комическое впечат­ление. Впрочем, может быть, Жеронт только прикидывается потрясенным простаком, чтобы уклониться от расхода на выкуп сына?..

Любую из приведенных сцен можно, конечно, видеть и в иной сценической реализации. Драматург всегда пре­доставляет в этом отношении значительную свободу театру. Но в каждой из приведенных сцен предложены обстоятель­ства, при которых, можно сказать, напрашивается борьба «за прошлое». Если же она действительно происходит, то в этом обнаруживается значительность происшедшего для наступающего; а то, что для действующих лиц более и что менее значительно, подводит и к жанровой определенности в актерском исполнении сцены, да и спектакля в целом.

Крутой и неожиданный поворот событий в благопри­ятную сторону также побуждает иногда наступать «за про­шлое». Таковы радостные встречи, случаи избавления от угрожающих опасностей, освобождения от тяжелых обяза­тельств. В таких случаях человек опять-таки «обрушива­ется» на партнера. Но тут - с излияниями радости, восторга, счастья. Излияния эти чаще всего не встречают сопротивления, а потому длятся обычно считанные мгно­вения и ограничиваются проявлениями значительной по­ложительной оценки. Такое наступление опять же логически нерационально, хотя при надлежащем стечении обстоятельств более или менее обязательно для каждого живого человека. Осуществляется оно нередко одними меж­дометиями или словами, в которых важен не их смысл, а то, как они произносятся. На сцене они чаще всего ­область актерской импровизации. Объективная цель таких наступлений - призвать партнера к надлежащей оценке не­ожиданного радостного факта.

Полное отсутствие в спектакле эпизодов борьбы «за прошлое» приведет к обесцениванию событий пьесы для действующих лиц; преувеличенные по длительности эпи­зоды такой борьбы будут говорить о малой увлеченности их разумными целями «в будущем».

В жизни устойчивые мысли о прошлом свидетельствуют о равнодушии к настоящему и о неверии в будущее. Та­кова, например, всякая месть. Как известно, некоторым людям свойственно мстить долго, упорно, не жалея сил (Яго, Медея). Хотя практически месть выступает в целях, стоящих впереди, и чем мстительней, чем злопамятней человек, тем сложней его цели «в будущем» и тем точнее он переводит их «в настоящее», все же по сути своей месть есть борьба «за прошлое». Поэтому, как бы ни была она тщательно про­думана и умело выполнена, ее разумность иллюзорна. Че­ловек, увлеченный стоящей впереди, любой по содержанию, но трудной и позитивной целью, не бывает мстителен. Немстительны были, например, такие разные исторические личности, как Юлий Цезарь, Наполеон, Талейран. Наполеон при этом бывал весьма несдержан в кратковременных вспышках наступлений «за прошлое». Люди, обладающие властью, превышающей размеры их позитивных целей, на­оборот, бывают обычно мстительны. Недаром такими были чуть ли не все жестокие деспоты, например, римские цезари Тиберий, Нерон и многие другие.

Так как борьба «за прошлое» по сути своей неразумна и не может быть деятельностью общественно полезной, вся­кая мстительность для большинства людей крайне непри­влекательна. Это, разумеется, не значит, что так же общественно бесполезно возмездие - оно устремлено к бу­дущему, охраняет будущее от опасности повторения про­шлого. Именно в этом разумность возмездия противостоит безумию мести, которая никогда и никого к добру не приводила. Забота о будущем противопоставляет возмездие и всепрощению и непротивлению - антиподам мститель­ности.

Обнаженное наступление «за прошлое» непроизвольно вытекает из восприятия и почти сливается с ним. В нем выражаются непосредственность в противоположность рас­четливости и эмоциональность в противоположность рассу­дочности. Но наступление «за прошлое» иногда сознательно употребляется как прием маневрирования в борьбе. Тогда это провокационное поведение: более или менее безобидный обман, разыгрывание, показной восторг или показное негодование - «актерская игра» в быту. (Может быть, именно такими должны быть наступления Кречинского и Жеронта в упомянутых сценах?)

Возникшая в сознании под давлением определенных обстоятельств цель наступления всегда занимает какое-то место, между прочим, и во времени. Какое именно? Поста­вить такой вопрос и прикинуть возможные ответы на него иногда полезно, чтобы установить, как должно пользоваться инициативой действующее лицо в данном эпизоде борьбы для наиболее полного и ясного воплощения содержания спектакля в целом.

Оборона

Чтобы определить, наступает или обороняется уча­ствующий в данном диалоге человек, достаточно ответа на простой вопрос: возникнет ли у него желание остановить, задержать партнера, если тот обнаружит явное намерение уйти? Он обороняется, пока и поскольку ему не нужно и не хочется задерживать партнера.

Каждое мгновение своей сознательной жизни любой человек что-то делает, чем-то занят. Он борется, обороня­ясь, только в тех случаях, когда занят или хотел бы зани­маться тем, что для него более значительно, чем все, что говорит и делает партнер, который ему поэтому мешает и с которым приходится бороться. Значит, пока он оборо­няется, у него не может возникнуть желания задержать партнера. А как только такое желание возникло - он уже не обороняется.

Обороняются в самых разнообразных ситуациях и от самых разных партнеров - не только от посторонних, но и от самых близких людей. Человек прибегает или не при­бегает к обороне в зависимости от того, сколь важно для него то, чем он в данной ситуации занят, и то, с чем об­ращается к нему партнер. Если человек занят пустяками или отдыхает и обороняется от партнера, обращающегося к нему с важным делом, то оборона обнаруживает равно­душие к заботам и делам партнера. Если же человек занят действительно важным делом в интересах самого партнера, а партнер пристает с пустяками, то оборона выразит, на­оборот, заботу о партнере и равнодушие последнего к своим интересам или непонимание им значительности дела, которому он мешает. Так взрослые иногда обороняются от любопытных детей; специалисты - от назойливых профа­нов, молодые люди - от поучений и советов стариков. Обо­роняющийся отвечает партнеру, но внимание его занято чем-то своим.

Оборона - это ряд действий, адресованных партнеру и объединенных целью: освободиться от его воздействий. В этом, и только в этом, смысле я употребляю слово «обо­рона».

Обороняющийся находится в противоречивом положе­нии: вынужденный воздействовать на партнера, он делает не то, что хотел бы делать. Чем больше это противоречие, тем определеннее оборона. Чем настойчивее партнер, тем оборона активнее. Отсюда - ритм. Спокойный, медленный - скрывает оборону; острый, возбужденный - обнажает ее. По мере возрастания активности обороны стремительно об­остряется ее ритм.

В зависимости от содержания дела, которым занят обо­роняющийся, от его представлений о себе и о наступающем и от настойчивости последнего оборона выступает в самых разнообразных формах: от односложных любезных ответов и демонстративного ожидания, когда партнер поймет на­конец, что мешает, до торопливых, небрежных ответов на вопросы, требующих обстоятельного ответа, и резких выпа­дов - обороняющийся отмахивается от партнера, как от на­зойливой мухи.

Обороной бывает и ругань. Бранью часто обороняются люди, привыкшие к грубости; но к ней прибегает, оборо­няясь, иногда и человек относительно сдержанный, если наступающий «доведет» его до этого своей необоснованной настойчивостью. Так Мерчуткина «довела» Хирина в «Юби­лее» Чехова.

По действенной своей природе ворчание также бывает своеобразной обороной. Партнер совершил наступательный и несправедливый поступок; и хотя в данное время он уже не наступает, ворчащий все еще не может освободиться от впечатления, что давление на него продолжается. От этого существующего в его воображении наступления он и обо­роняется. Ему мешают навязчивые образы, и он оборо­няется, в сущности, от прошлого. Это возможно, поскольку настоящее и будущее недостаточно занимают его. Такое ворчание свойственно преимущественно старикам и людям, лишенным увлекательного дела.

Развитие обороны - возрастание ее активности - об­наруживается в тех же признаках, что и развитие наступ­ления: в полноте пристроек, в повышении голоса, в укрупнении плана, в рельефности лепки фразы, в упроще­нии способа словесного воздействия и в смене этих спосо­бов. Но в обороне, в отличие от наступления, применение того или другого средства продиктовано досадной необходимостью, а не позитивной целью. Поэтому средства эти применяются несколько небрежно. Как уже упоминалась, оборона обнаруживается преимущественно в том, к ка­кому объекту и делу подготовлено тело - в той или иной его мобилизованности.

Это особенно ясно, когда наступающему на одного партнера приходится попутно обороняться от другого. Здесь всегда видно направление его мобилизованности. Но мобилизованность для одного дела не может не отразиться на вынужденных пристройках к другому.

Обороняющемуся приходится каждый раз перестраи­ваться для воздействия на партнера. Такие перестройки опять-таки относительно небрежны - в них не до конца ликвидируется пристроенность к делу, заниматься которым партнер мешает. Обороняющийся рассчитывает пресечь притязания партнера одним воздействием и вернуться к своему делу. Обычно это видно в торопливости переходов от дела к партнеру и обратно; причем пристройки к делу всегда более тщательны. Так бывает, например, когда че­ловек занят чем-то важным, а его по пустякам отрывают к телефону.

Обороняются чаще всего от наступлений партнера от­носительно слабого, или скромного, или робкого, или если партнер - подчиненный. Заинтересованность обороняюще­гося чем-то более значительным, нежели дела и нужды партнера, нередко создает у последнего впечатление неза­висимости обороняющегося. Этим иногда пользуются; обо­рона делается способом провокационного маневрирования. Получить нечто нужное у догадливого просителя можно, только отказывая ему или предумышленно, но достаточно правдоподобно обороняясь. Так действуют иногда взяточ­ники и карьеристы. Оборона бывает и скрытой разведкой - вынуждая партнера к настойчивости в наступлении, она помогает выявить степень его вооруженности. Провокацион­ное использование обороны может быть более или менее умелым и, разумеется, самым разнообразным по содержа­нию.

Склонность к обороне характерна для людей осторожных, хитрых, как говорят, «себе на уме», - для тех, кто по разным причинам скрывает свои цели и подлинные интересы.

В обороне обнаруживается отсутствие у человека определенных наклонностей, интересов, пристрастий. На­пример: незаинтересованность его в карьере, в материаль­ных благах, в сохранении собственного здоровья и т.п. Или: незаинтересованность в деле, которое ему поручено; в обя­занностях, которые на нем лежат; в людях, о которых он якобы заботится. Так, если продавец магазина обороняется от покупателей, то ясно, что он не заинтересован в них; врач, обороняющийся от пациента, не заинтересован в нем.

Если в 19-м явлении первого действия «Власти тьмы» Л. Толстого Никита обороняется от Марины, то это выра­жает его равнодушие к ней. Располагая достаточными све­дениями о том, в чем человек не заинтересован, можно делать более или менее удачные догадки и о том, к чему он стремится.

Во взаимодействии людей наименее выразительны те случаи, когда не видно ни обороны, ни наступления. Собе­седники и не нужны и не мешают друг другу, - им просто нечего делать. Они должны бы молчать, но уступают своим самым легким, мимолетным и незначительным побужде­ниям. Возникает вялый диалог, не обнаруживающий ни по­зитивных, ни негативных интересов каждого.

Своеобразным и выразительным может быть поведе­ние, в котором присутствуют отдельные звенья обороны. Так люди иногда уклоняются от определенных воздей­ствий наступающего, добиваясь других его действий. Парт­неру предоставляется инициатива, но он пользуется ею не так или не совсем так, как нужно; от одних его воздействий приходится обороняться, с тем чтобы он перешел к другим, в которых уклоняющийся может быть крайне заинтересо­ван. Таково, например, может быть поведение Марьи Ан­тоновны в сцене с Хлестаковым.

Кокетство как логика поведения в борьбе включает в себя и предоставление инициативы партнеру, и использо­вание ее (наступление), и оборону. В моменты предостав­ления инициативы кокетничающий ждет; когда партнер не так пользуется ею, он обороняется; но, если партнер отка­зывается пользоваться ею, он сам переходит в наступление. В самом скромном, «невинном» кокетстве наибольшее место занимает предоставление инициативы партнеру - ожидание и, в случае необходимости, оборона. Но если ее слишком много, то это уже не кокетство, скорее - жеман­ство. В наглом, открытом кокетстве наибольшее место за­нимает наступление, и чем ближе его цель, тем больше в нем наглости. Но если в нем совсем нет обороны, то это опять не кокетство. Каждый конкретный случай, разуме­ется, совершенно своеобразен. Но любой включает одни и те же слагаемые в разных пропорциях и вариациях. На­полненные разным конкретным содержанием, они дают тот или иной результат.

В жизни сравнительно редко встречается длительная, «глухая» оборона. Но А.И. Герцен пишет: «Я часто замечал эту непоколебимую твердость характера у почтовых экспе­диторов, у продавцов театральных мест, билетов на желез­ной дороге, у людей, которых беспрестанно тормошат и которым ежеминутно мешают; они умеют не видеть чело­века, глядя на него, и не слушать его, стоя возле» (36, т.1, стр. 135). Это как раз и есть «глухая» оборона.