Глава 1 буржуазный век

Развитие торговли вывело европейское человечество из мрака Средних веков на высоту Ренессанса. Переход от мануфактуры к машинно-фабричному производству в XVIII в. упразднил, в свою очередь, абсолютизм и поставил на его место современное буржуазное общество.

Абсолютистское государство не могло больше существовать. Буржуазия, носительница нового способа производства, должна была добиться того, чтобы государство служило исключительно ее интересам, то есть интересам капитала. В форме представительного государства буржуазия завоевала и создала для себя такой политический строй, который более всякого другого соответствовал ее политическому и социальному господству.

Победа буржуазного общественного порядка над абсолютизмом была значительным прогрессом. Не без основания замечено, что лишь вместе с абсолютизмом завершились Средние века, что они умерли вместе с ним и в тот же день.

Буржуазия, собственница средств производства и потому представительница капиталистического способа производства, достигла, благодаря все возраставшей прибыли, доставляемой капиталу массовым производством, очень скоро и повсеместно огромных богатств.

Посмотрим, что сделало богатство из отдельных его представителей? Отвратительные денежные машины, лишенные всякого чувства, всякой чуткости, — вот что сделал прежде всего капитал из тех, кто им владел и кто им командовал. Раньше всего и ярче всего обнаружились эти черты у английской буржуазии. Томас Карлейль пишет: «У нас нет больше Бога. Божьими законами является один только принцип — принцип наивозможно большего счастья...»

Противоположность, в которую очень быстро превратилась первоначальная идеология буржуазии в области половых отношений, может быть сжато определена так: нет такой формы разврата, нет такой половой извращенности, с которыми мы не встретились бы в период господства буржуазии. Как бы черным по черному вы ни изображали специфические формы разврата, никогда вы не изобразите их достаточно черными. И это одинаково приложимо к обоим полюсам общества, к верху и к низу.

Необходимо, правда, признаться, что все эти ужасные пороки и преступления в области половой жизни не порождены самим капитализмом. Едва ли найдется в век господства буржуазии хоть одна форма разврата, которая не нашла бы своего рафинированного культа уже в эпоху старого режима. Зато капитализм повинен в другом: он придал всему характер массового явления — как беззастенчивому разврату, облеченному богатством, так и нравственному вырождению, к которому приводит нищета.

Развитие капитализма — начнем с первого явления — дало многочисленному и все богатеющему классу капиталистов возможность позволять себе все те дорогостоящие удовольствия, которые раньше были доступны только верхушке финансовой аристократии и богатому придворному дворянству, а кроме них еще только могущественным деспотам. Это значит, другими словами: в настоящее время десятки тысяч могут пользоваться тем, чем в эпоху абсолютизма пользовалось лишь несколько десятков или, в лучшем случае, лишь несколько сотен людей. И ныне, в самом деле, десятки тысяч наслаждаются подобными изысканными эротическими удовольствиями. Вместе с возможностью всем наслаждаться родилась, естественно, и все сызнова зарождается у многих тысяч людей во всех странах и потребность отдаваться самому рафинированному эротическому разврату.

Она и служит решающим мотивом. С другой стороны, страшная нервная напряженность, в которую повергает большинство бешеная погоня за миллионами, вызывает потребность в сильнодействующих наркозах. Безмятежная пастушеская идиллия уже не способна ни успокоить взвинченные нервы, ни отвлечь их, ни вновь возбудить. Это в состоянии сделать лишь очень изысканное наслаждение. Массовый спрос на рафинированные эротические наслаждения, естественно, привел и в этой области к организации предложения на крупнокапиталистических основах, способной удовлетворить самые далеко идущие требования. Достижение этих особых эротических удовольствий не должно было быть более сопряжено ни с какими трудностями для потребителя — это также было чрезвычайно важным требованием. Люди хотят иметь возможность в любой момент требовать, выразить желание, получить то или другое удовольствие: через неделю, через два дня, в случае надобности — через два часа и в самом изысканном виде.

Любовью поэтому уже давно торгуют, точь-в-точь как хлопком, и доставляют ее так же аккуратно, как хлопок. Только стихийная сила, а отнюдь не люди могут помешать правильному функционированию этого механизма. Необходимой предпосылкой для решения и этой проблемы было то обстоятельство, что капитализм лишил взаимные отношения людей всякого идеального оттенка и свел их к их денежной стоимости. Каждая женщина, равно как и всякий каприз, хотя бы самый гнусный, могут быть переведены на язык денежных знаков. Все имеет свою «цену». Правда, цена порой очень высока, но все же это «цена». Осуществление известного желания отныне вполне зависит лишь от платежеспособности человека. А так как ныне тысячи имеют в своем распоряжении какие угодно суммы для удовлетворения своих капризов, то любой каприз в настоящее время осуществим. Вот несколько примеров.

Некий Крез видит в одном из парижских бульваров элегантную даму, возбуждающую его любопытство, и желает ею обладать. Не жениться, конечно, хочет он на ней, а просто приятно провести несколько часов. И он будет обладать этой дамой, хотя она, вероятнее всего, замужняя и во всяком случае из хорошей семьи. Все, что заинтересованному предстоит сделать, это послать депешу по адресу одного из крупных домов свиданий, коих ныне в Париже имеется от 90 до 100, и заявить заведующей как о своем желании, так и о том, сколько он намерен заплатить. Агентша устроит все прочее в баснословно короткое время.

Что это не плод фантазии, доказывают имеющиеся у нас документы. Пространный этюд, написанный по мысли и с помощью умершего несколько лет тому назад начальника парижского сыскного отделения Побаро французским писателем Морисом Тальмейром и недавно опубликованный им, дает нам наглядную характеристику как методов, так и успешной деятельности этих посредниц. В сопровождении высшего полицейского чина, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы заведующие этими учреждениями давали интервьюеру достоверные сведения, Морис Тальмейр посетил ряд наиболее видных из этих фирм. Вот два примера в доказательство того, что за известную сумму «любой заказ может быть исполнен». Заведующая одним из наиболее шикарных домов свиданий сообщает следующие данные: «Недавно явился ко мне господин, желавший познакомиться с одной дамой, и заявил, что в случае надобности готов заплатить 14 тысяч франков. Я разыскиваю даму и передаю свою карточку. Она появляется очень не в духе. «Кто вы, мадам?» — «Вы же прочли мое имя?» — «Да, мадам, но это имя ничего мне не говорит». — «Так вот, мадам, у меня есть приятель, который очень хочет познакомиться с вами — и который очень щедр». — «Не понимаю, что вы хотите сказать этим и что вам вообще нужно от меня». — «В таком случае простите за беспокойство, мадам... Вы знаете мой адрес?» — «Да, мадам». — «Вы позволите мне оставить вам мою карточку?.. Вы можете мне написать, когда вам будет угодно... До свидания, мадам!» — «До свидания!».

Неделю спустя я получаю письмо, приглашающее меня в читальню магазина, находящегося вон там, напротив, и я прихожу. Как только дама увидела меня, она подходит и довольно грубо спрашивает: «Вы были у меня несколько дней тому назад и рассказали мне о чьей-то небывалой щедрости. Я не понимаю, что вы хотите этим сказать. Прошу вас, объясните обстоятельнее!» — «С удовольствием. У меня есть приятель, располагающий 14 тысячами франков». — «Хорошо, я подумаю!» — «До свидания!» — «До свидания, мадам».

Неделю спустя — новое письмо, назначающее мне свидание в том же месте. Прихожу и спрашиваю: «Ну что? Обдумали?» Она довольно равнодушно отвечает: «Да, но, по-моему, этого мало!» — «Прекрасно, мадам, я переговорю со своим приятелем». И дело уладилось за 20 тысяч франков». С этим сообщением вполне совпадает следующий рассказ заведующей другим таким домом. Интервьюер начал с вопроса: всегда ли знает мужской клиент, с какой дамой он имеет дело? Ответ гласил: «Смотря по тому... Обычно имена не произносятся. Когда же речь идет о крупных делах, имя всегда фигурирует, так как им в значительной степени обусловлена цена. Иногда дело вообще зависит исключительно от имени, именно в тех случаях, когда клиент хочет через нас познакомиться с вполне определенной дамой. Иногда нас посылают и к дамам света, то есть к таким, к которым приходится явиться самим. В таких случаях мы действуем двояким образом: или посылаем к ним «ищейку», или идем сами. Я обычно предоставляю работать моей «ищейке» (агентше), которую посылаю утром к даме. Такая женщина не вызывает подозрения, она одета, как прислуга, которой дали поручение, и обязана говорить только с мадам. Единственно, чем она рискует, это или ее не примут, или, если примут, то, может быть, спустят с лестницы. Обычно ее принимают, но даже если и прогонят, то и тогда еще не все потеряно.

Бердслей О. Таинственный розовый сад. 1894

Все зависит, в сущности, от цены. Конечно, к добродетельным дамам мы подходим иначе, к остальным же вы можете спокойно подойти, раз у вас туго набитый кошелек. Когда дама слышит низкую цену, она иногда краснеет, при высокой, однако, это бывает чрезвычайно редко... В следующий раз я отправляюсь сама. У меня есть манеры. Или я узнаю, у какой портнихи она шьет свои платья, портниху эту я случайно знаю. Я являюсь к ней в тот же час, когда там и дама, вступаю с ней в разговор, восхищаюсь ее туалетом, поддерживаю разговор и присматриваюсь, что можно сделать. Есть и портнихи, которых можно посвятить в тайну. А если портниху нельзя втянуть, то всегда можно найти манекенщицу, которая и скажет, что сами мы сказать не можем. «О чем же надо говорить?» — «О деньгах, и только о деньгах». Барышня обращает внимание дамы на тот или другой туалет, убеждает ее заказать себе такой же. Когда дама спрашивает о цене, то барышня замечает, что этот вопрос можно так или иначе уладить. Если дама не понимает, то барышня бросает тему разговора, хотя бы временно. Если же понимает — это сразу видно, — то дело обычно тут же и улаживается.

У дамы может быть автомобиль, и это дает прекрасную возможность вступить с ней в отношения. Я являюсь к ней с тысячью извинений: «Простите, ради бога, мадам, но мне столько наговорили о вашем автомобиле. Я тоже хочу заказать себе такой же, и мне хотелось бы посмотреть, какие вы ввели усовершенствования». — «С удовольствием, мадам, я в восторге, идем вниз, я покажу вам...» Знакомство завязывается, становится интимным, и в большинстве случаев дело бывает сделано.

Вообще автомобилизм в настоящее время — одно из лучших средств завязать с кем-нибудь сношения.

Словом, предложите деньги — и вас выслушают. Раз вы можете предложить хорошую цену, то и все средства хороши, чтобы вступить с кем-нибудь в сношения, а если цена низкая, то и лучшие средства бесполезны. Попробуйте предложить 20 тысяч франков — и вы можете быть спокойны: вас не выгонят. А раз беседа завязалась, надо действовать ловко. Говоришь, например: «У меня есть приятель, готовый пожертвовать 20 тысяч франков, но не раньше месяца. Я взяла на себя предупредить вас заранее. Но если вы не прочь. Мои клиенты — очень порядочные люди... Зачем отказываться от жирного кусочка...»

Третий пример показывает, что магнаты капитала готовы тратить на такие маленькие развлечения и еще гораздо более крупные суммы. Заведующая другим учреждением рассказала интервьюеру о красивой американке из хорошей семьи, которую она доставила одному из своих клиентов. На вопрос о подробностях она заметила: «Это была жена английского фабриканта. Муж не живет с ней, но дает ей ежегодно 100 тысяч франков. Меня прислал к ней богатый американец с поручением просто спросить ее о цене. Она потребовала 100 тысяч, он дал ей 100 тысяч».

Так как большинству мужчин приятнее развлекаться с замужней женщиной, чем с проституткой, то они охотно платят за это удовольствие дороже. Они предпочитают заплатить замужней женщине пятьсот и больше, чем профессиональной проститутке — сто. Поэтому сотни замужних женщин и готовы заниматься систематически такими «делами». Одна устраивает такие дела раз в неделю, другая всего несколько раз в год, третья — как можно чаще. Замужняя женщина, стремящаяся систематически делать подобные «дела», — оборотная сторона, или, лучше, дополнение к вышеприведенным примерам. На свои вопросы относительно этого пункта Тальмейр получил следующие сведения: «Вы можете быть уверены, что дома свиданий посещаются замужними женщинами гораздо больше и чаще, чем принято думать. О, если бы вы только знали! Каждый раз, когда они находятся в некотором денежном затруднении, они приходят ко мне. Я их банкир. Я знаю даму, имеющую 50 тысяч ренты и всегда нуждающуюся в тысяче франков. Два раза в неделю я остаюсь дома, и тогда они навещают меня. Они рассказывают мне, что им нужно, какое «дело» им особенно по сердцу. О, если бы вы только их послушали! Когда они приходят в первый раз, они говорят: «Мне хочется устроить в месяц одно только «дело»... Мне очень нужны деньги, но одного довольно... больше не нужно». По прошествии некоторого времени они приходят к чаю и как ни в чем не бывало говорят: «Боже! Вы же знаете, как я нуждаюсь... я охотно сделала бы в месяц два "дела". Проходит еще некоторое время: «Просто не верится, но я не могу свести концы с концами, мне нужно больше денег... сделайте так, чтобы у меня было два «дела» каждую неделю».

В конце концов она готова ежедневно иметь два «дела». Все они единодушно требуют одного — высоких цен. Как только деньги на столе, они тут как тут...»

Таким образом увеличивают свой бюджет или достают себе средства содержать любовника женщины самых разнообразных общественных слоев — от почтенной мещанки и жены чиновника вплоть до дамы высшего света. Наведенные Тальмейром справки обнаружили прежде всего тот факт, что в настоящее время существует немало замужних женщин, делающих, как гласит техническое выражение, подобные «дела». Как классическое доказательство приведем разговор автора с упомянутым выше начальником парижского сыскного отделения, во время которого этот последний навел его на мысль об исследовании, продемонстрировав ему несколько ярких случаев, занесенных в полицейские протоколы.

«Вы бываете часто в обществе?» — спросил меня Побаро. «Никогда». — «Вы, стало быть, не знаете тех, кого там обычно можно встретить?» — «Никого!» — «Так... Обождите минутку». Он позвонил и велел вошедшему человеку принести связку протоколов. Связка была внушительных размеров. Он раскрыл ее и вынул большую фотографическую карточку. «Знаете вы эту даму?» — «Нет». — «Вглядитесь как следует». Карточка изображала молодую женщину в бальном туалете. Она была очень недурна, походила на аристократку, шатеновые волосы были украшены пером цапли, а шея — алмазным ожерельем. Держа в красивой руке раскрытый веер, она стояла, прислонившись к балюстраде на фоне парка.

«Вы видите, это светская дама. Это не деклассированная женщина. Никогда она не фигурировала ни в одном скандале. У нее бывает лучшее общество. Она очень интеллигентна, с интеллектуальными запросами и не без художественного дарования. У нее нет страстей, нет порочных наклонностей, нет никакой морали, хотя она и считает своей обязанностью казаться нравственной.

Она, видите ли, аморалистка и делает, как ныне принято выражаться, «дела» с крупнейшими своднями, а такое дело обходится в 10 тысяч франков. Такова ее цена. Ежегодно она делает три-четыре таких дела... Две тысячи получает сводня, восемь тысяч — она. Ежегодно она зарабатывает от 25 до 30 тысяч франков... Такой суммы как раз недостает ей. Она пополняет ее бюджет и освобождает от необходимости жить на свой капитал».

Те же методы увеличения бюджета встречаются, по словам начальника парижской сыскной полиции, также и в средних чиновничьих кругах.

«Трудно поверить, какие опустошения производит и к какой деморализации приводит в известных кругах это выражение: «делать дела». Если бы вы доставили себе удовольствие и провели время от времени часок в бюро швейцаров известных отелей, то вы увидели бы, как там появляется хорошенькая, весьма соблазнительная женщина. С виду она олицетворение добродетели. Это жена служащего в N, мать семейства, образованная, воспитанная и интеллигентная. Словом, обладает всеми преимуществами и выглядит воплощением порядочности. Знаете, что она делает? Она отправляется в дома свиданий, притом иногда в самые грязные, устраивает иногда в день от трех до четырех «дел» — о чем, между прочим, знает муж, образцовый чиновник. Может быть, вы когда-нибудь ее встретите, вы вступите с ней в беседу и невольно подумаете: «Какая порядочная дама». А если вы посмотрели бы на мужа в его бюро, как он обходится с публикой, как он исполняет свою работу, которая словно вся его поглотила, вы бы сказали: «Что за славный человек, какой образцовый чиновник». А когда вы заглянули бы в их квартиру и увидели бы их вместе, вы все еще держались бы того мнения, что это необыкновенно счастливый брак. И в самом деле! Вы не услышите здесь шума, не бывает здесь скандалов, ничто не могло бы навести на мысль о дурных привычках или низком образе мысли. Все прилично! Постарайтесь глубже заглянуть в эту жизнь, и вы увидите, что я прав. И эта маленькая женщина находит еще время являться к нам и оказывать нам исподтишка услуги».

Остается еще ответить на вопрос: что обязаны исполнять дамы света и почтенные мещанки за те суммы, которые им платят? Ответ гласит: все, что мужская извращенность требует и получает от любой профессиональной проститутки. Эти дамы и мещанки удовлетворяют и исполняют самые извращенные капризы и желания. Иначе ведь и быть не может. На вопрос, какая разница существует между поведением замужней дамы и поведением проститутки, одна из сводней ответила: «Вы не уловили бы никакого различия между ними. Откуда бы ко мне ни являлись женщины, из общества или же с улицы, с того момента, как они приходят ко мне, они все равны и одинаковы. Есть, впрочем, быть может, и разница, но я затрудняюсь сказать, будет ли она в пользу замужних. Если дама из общества порядочна, то я ее не знаю и это тем лучше для нее. Если же она непорядочна, то в наше время уже нет границ ее непорядочности. Профессиональная проститутка иногда чувствует угрызения совести, она раскаивается в той жизни, которую вынуждена вести. Ничего подобного не происходит в душе замужней. Когда я пишу своим кокоткам или актрисам, я часто получаю отказ. Они отвечают: «Нет, это глупая история... Я не в духе...» Или: «В этот час у меня репетиция... Я играла вчера... Должна выступать сегодня... Завтра — утренник... Нет, благодарствую». Замужние женщины, и в особенности светские дамы, — те, напротив, готовы примчаться с экстренным поездом и устроить в один вечер два или три дела».

Сам Побаро замечает: «Никто так не готов на все, как светская дама, охотно делающая дела. Вы можете от нее потребовать даже того, что требуется обыкновенно только от самых отъявленных проституток. К ней и идут обыкновенно ради отвратительнейшего удовлетворения половой потребности». Это так же логично, как и готовность замужних женщин. Ибо наивысшая пикантность связи с так называемой порядочной женщиной и состоит для развратного мужчины именно в том, чтобы вести себя с ней, с «порядочной женщиной», как можно неприличнее...»

Англия иллюстрирует другую характерную сторону современного разврата, а именно манию лишать девушек невинности. Это удовольствие считается в Англии особым лакомством. Соблазнить девушку, в незрелом к тому же возрасте, — мало ли охотников до «неспелых плодов»! — для большинства платежеспособных мужчин, однако, дело слишком затруднительное. Не говоря уже о том, что они слишком дорожат своим удобством, нет у них для этого ни достаточно свободного времени, ни связей с соответствующими слоями населения. Кроме того, многие желают насладиться этим удовольствием не только раз в жизни и не только раз в год, а, если возможно, - каждые две недели, если не каждую неделю.

Ввиду такого спроса в Англии возникли настоящие предприятия, взявшие на себя заботы о соблазнении девушек, доставляющие в любой момент по определенному тарифу заведомых девственниц, девушек, согласных, чтобы их лишил невинности мужчина, которого она раньше никогда не видала и имя которого так никогда и не узнает. Доставляются девушки и специально для изнасилования, если таково желание клиента. В таких случаях девушка отдается беззащитная в его руки. Так как и в этой области замечается массовый спрос, то торговля девушками получила в Англии характер торговли оптом — со всей безопасностью и со всей выгодой для покупателя. Последний получает какую угодно «марку»: возраст, фигура, цвет лица — все по его желанию. А сверх всего он получает еще медицинское свидетельство о физической нетронутости девушки!

Разврат мог в среде пролетариата облечься, естественно, только в грубую форму, так как здесь он всегда связан с нищетой и грязью, тогда как у так называемого «общества», тратящего на свои удовольствия огромные суммы, он по этой причине обыкновенно отличался и отличается элегантностью.

Между тем как капитализм позволяет имущим наслаждаться множеством самых разнообразных удовольствий, он предоставил пролетаризированной им большой массе только два развлечения, которыми она могла себя вознаградить за возложенную на нее огромную тяжесть труда: алкоголизм и низшие виды разврата. Естественным последствием этого сужения для пролетариата сферы наслаждения было то, что рабочие «сосредоточили все свои душевные силы на этих двух удовольствиях и стали им отдаваться систематически и до крайности, чтобы хоть что-нибудь взять от жизни. Когда человека ставишь в положение, приемлемое лишь для животного, то ему остается только или возмутиться, или погрузиться в животное состояние».

Первый толчок к неизбежному половому разврату занятых в индустрии масс дала совместная работа обоих полов и всех возрастов в тесных, чрезмерно жарких помещениях, а это явление имело почти везде место в первый период промышленного развития. Отчасти вследствие жары, отчасти чтобы свободнее двигаться... женщины почти во всех отраслях промышленности одеты лишь в самое необходимое, а в других, например в угольных шахтах, мужчины и женщины работают полуголые. Вся одежда углекопов состоит из одних только штанов и башмаков, а работниц — из рубашки и коротенькой юбки, не стесняющих их движений.

При таких условиях мужчины и женщины, естественно, соблазняют друг друга, тем более что речь идет о людях, не получивших ни интеллектуального, ни нравственного воспитания. Язык и манеры могут в такой атмосфере отличаться только грубостью и испорченностью. А там, где душевное и духовное целомудрие каждую минуту подвергается новым опасностям и насильственно искореняется, там не может уцелеть и целомудрие физическое. Оба пола теряют поэтому свою невинность, как только наступает период возмужалости. Половые сношения совершаются по той же причине на базисе не любви, а почти исключительно разврата. Не только все мужчины, но и бесчисленное количество девушек и женщин сходились в молодости не с одним только, а с целым рядом представителей другого пола; а многие поддерживают такие сношения в одно и то же время со многими.

Любовь здесь только дело случая. Ночная работа представляла поэтому в таких производствах, где работают оба пола, новую сильную опасность для нравственности, ибо во время ночной работы легко соблазнить женщину даже уже в пределах самой фабрики.

Целый ряд статистических данных доказывает, что с введением ночной работы везде поднялась, а в иных случаях и удвоилась цифра незаконных рождений. В первой трети XX в. на английских фабриках не было редкостью, если почти половина незамужних работниц постоянно была беременна. Когда женщины не отдавались добровольно, мужчины то и дело бессовестно прибегали к грубой силе. В Лондоне в один 1850 г. насчитывалось ровно две тысячи судебных преследований за преступления против нравственности. Не меньшее число осталось, вероятно, без наказания, не считая случаев косвенного насилия, которому подвергала женщин зависимость от работодателя и мастера. Работница зависит от мастера, так как последний может ей дать выгодную работу, и от фабриканта, который может лишить ее места.

Там, где массы не жили, а только проводили ночь в квартире, их половая жизнь могла, естественно, вылиться только в самые отвратительные формы. Таков и был характерный признак половой жизни рабочего класса. Любовь была почти только непристойностью. Люди все время находились вместе, и поэтому не было места чувству стыда. У детей оно не могло развиться, а взрослые, быть может, когда-нибудь и обладавшие им, очень скоро теряли его. Для нужды и в данном случае законы не писаны. Там, где дети и взрослые вынуждены спать вместе, постель к постели, в тесном помещении, дети бывают еще задолго до половой зрелости посвящены во все подробности половой жизни. Половое чувство пробуждается в таком возрасте, когда бы ему еще следовало дремать, а инстинкт подражания побуждает, в свою очередь, незрелых детей делать то же самое, что на их глазах делают родители или женатые и замужние братья и сестры, лежащие рядом с ними в постели.

Беременные двенадцатилетние девочки были тогда явлением обычным. А так как подобные опыты проделывались прежде всего братьями и сестрами, то кровосмешение никогда не было так распространено, как именно в те десятилетия. Матери становились беременными от собственных сыновей, дочери — от родных отцов.

Особенно отталкивающую картину представляли нравы там, где в единственной комнате спали кроме семьи еще и коечники. Усталая, измученная работница, бросившаяся на постель и, полусонная, позволяющая делать с ней что угодно, в большинстве случаев даже не знала, отдалась ли она мужу, брату или парню, снимавшему у них угол. «Не все ли равно?» — апатично ответила одна измученная трудом работница члену парламента на соответствующий вопрос... Совместная работа обоих полов на фабрике представляла, таким образом, благоприятную почву для деморализации, которая и не замедлила обнаружиться.

В Англии всегда особенно подчеркивают опасность быта кирпичников. В подробном докладе парламентской следственной комиссии 1866 г. говорится:

«Ребенку невозможно пройти чистилище кирпичного завода без величайшего ущерба для его нравственности. Циничная речь, которую он слышит с малых лет, грязные, бесстыдные и непристойные привычки, среди которых он вырастает, одичалый и невежественный, — все это делает его на всю жизнь негодным, испорченным и распущенным».

Величайшее зло системы, пользующейся трудом молодых девушек, в том, что она приковывает их обычно с ранних лет и на всю жизнь к самой отъявленной черни. Девушки становятся грубыми, злоязычными парнями, прежде чем природа сумеет научить их, что они женщины. Одетые в жалкие, грязные лохмотья, с обнаженными выше колен ногами, с волосами и лицом, испачканными грязью, они привыкают относиться с презрением к чувствам скромности и стыда. Во время обеденного отдыха они растягиваются в поле или смотрят, как мальчики купаются в соседнем канале. Окончив свой нелегкий дневной труд, они переодеваются и идут с мужчинами в пивную.

Среди английских сельских рабочих держалась вплоть до 70-х гг. XIX в. поговорка: «Большинство девушек не помнит, были ли они когда-нибудь невинны».

Вышедший из деревни полицейский чиновник, много лет исполнявший обязанности сыщика в худших кварталах Лондона, так характеризует девушек родного села: «За всю свою жизнь полицейского в худших кварталах Лондона я нигде не видел такой грубой безнравственности в таком нежном возрасте, такую дерзость и такое бесстыдство. Они живут, как свиньи. Парни и девки, отцы и матери — все спят вместе вперемешку».

«Теневые стороны» системы — переутомление детей и молодежи, огромные перевалы, которые им приходится делать ежедневно на пути к поместьям, отстоящим на пять, шесть, а иногда и семь миль, наконец, деморализация.

Не нужно быть специалистом в этом вопросе, чтобы знать, что подобные деревенские нравы — не «дела давно минувших дней» и что они повторяются и в других странах. Среди польских и галицийских батраков, наводняющих ежегодно Германию во время жатвы, царят приблизительно такие же нравы. Незамужние женщины, стоящие в рядах этих рабочих колонн, возвращаются обыкновенно домой беременными, часто не зная в точности, кто отец будущего ребенка, так как они должны были отдаваться многим мужчинам отряда, если только не всем. Не лучше и положение туземных батрачек. Часто они становятся дичью, за которой свободно может охотиться любой батрак, свой и пришлый. Более низкого уровня нравов, чем только что освещенный, никогда не существовало в истории именно потому, что все, здесь приведенное, — не индивидуальное, а массовое явление в эпоху господства буржуазии. Так низко нигде и никогда не падала «любовь».

Так как большинство английской буржуазии состояло из выскочек, то наслаждения, которым она предавалась, отличались все без исключения грубостью и необузданностью. Много ели, много пили и много «любили» — без всякой аристократичности и без всякой изысканности. Наслаждались, так сказать, «уплетая за обе щеки».

За деньги можно купить огромные куски баранины — люди подчеркивали этим, что у них деньги, — не зная удержу в еде. За деньги можно купить «любовь» — поэтому без проститутки не обходилось ни одно удовольствие. Безбрежным потоком наводняли проститутки все улицы. Люди раскошеливались и брали что нравилось. Здесь дочь, там мать, а то заодно и мать, и дочь. Похищения, особенно замужних женщин, и совращения были обычными явлениями.

Английская разнузданность стала типичной, вошла в поговорку. Ею и отличались повсюду англичане, где бы они ни появлялись. Ни в одной другой стране эти черты выскочки так ярко не выступали в физиономии буржуазии, потому что нигде не было таких благоприятных для их беспрепятственного развития условий, как именно в Англии. По существу, однако, эти люди нового века, которые были в то же время и его царями, были во всех странах одинаковы.

Перелом — или, если угодно, конец возраста шалостей буржуазного общества — обозначился прежде всего в Англии, а именно в период между 1820 и 1830 гг. Перелом был такой основательный, что на первый взгляд может показаться, будто опять наступил совершенно новый период, настолько изменилась по сравнению с только что закончившейся эпохой физиономия людей и вещей. На самом деле, однако, содержание изменилось лишь настолько, насколько того требовал новый костюм. Люди просто надели новый фрак — фрак солидного почтенного обывателя, и этот фрак отныне должен был носить каждый, кто хотел считаться членом порядочного общества.

Во Франции и Германии этот перелом не так бросался в глаза, хотя и был не менее основательным, именно потому, что, как уже упомянуто, здесь буржуазия не отказалась вполне от своего прежнего мещанского, обывательского костюма. Здесь людям было достаточно лишь принять серьезное и «степенное» выражение лица, чтобы достойным образом приспособиться к новым условиям жизни...

Подобно тому как капитализм привел в своем развитии к удивительному многообразию жизни, так выдвинул он и сотни сложных проблем любви, большинство которых разрешимо в рамках частно-капиталистического хозяйства только путем компромисса. Вот почему лицемерие стало для каждого — хотя бы до известной степени — драконовским законом жизни. Можно бороться против господствующего общественного порядка, но нельзя его отрицать, так как «вне» его нет никакой реальности, а есть только идейные построения, которые, как бы логичны они ни были, никогда не могут заменить собой реальности.

«Соблюдайте внешние приличия» — так гласил, следовательно, закон буржуазного общества, которому все и каждый должны были подчиняться. И не только чтобы удостоиться всеобщего уважения, а просто чтобы вообще быть терпимыми в среде так называемого «хорошего общества». Черный сюртук, на руках черные перчатки, на почтенной голове еще более почтенный цилиндр — таковы были для мужчины внешние символы этой новой, истинно буржуазной морали. Они — мундир внешнего приличия. И этот мундир придуман очень целесообразно. Сюртук и цилиндр допускают только степенные движения, а перчатки изолируют чувства, делают равнодушным. Обязательным для женщины мундиром, который она носит публично, служит застегнутое до самой шеи платье. Нарушение законов внешнего приличия карается безжалостным изгнанием из общества, в особенности если виновница — женщина.

Главная сущность внешнего приличия — возможно более решительное исключение из публичного поведения всего полового. Любовь как будто перестала существовать. Люди стали бесполыми. Они не ведут себя, как влюбленные, они не говорят о любви — то есть по крайней мере громко, — они не видят, когда другие ведут себя, как влюбленные. Любовь отрицается. Такое поведение принято называть корректным. Другая характерная черта приличного поведения — стремление избегать в разговоре таких выражений, которые не только содержат, но даже только могут содержать намек на половые отношения. Избегаются и серьезные разговоры о половых вопросах. Говорить об этом с женщиной считается прямо бестактным. Порядочная женщина о таких вещах ничего не знает.

Строго возбраняется точно обозначать те части женского тела и женского костюма, которые действуют эротически возбуждающе. Обо всем этом позволено говорить лишь с «деликатными» намеками. У женщины нет ни бедер, ни икр, есть только ноги! Груди именуются грудью, в крайнем случае допускается слово «бюст». Живот заменен желудком. Задняя часть тела совсем не существует. Корсет называется лифчиком. Нижняя юбка именуется благородно и прилично «жюпоном». Женщина не беременна, а «в таком положении».

Внешнее приличие требует строго избегать всех тех случаев, которые могли бы благоприятствовать соблазну. Неприлично, если молодой человек и молодая девушка остаются одни в комнате; одинокая женщина, раз она дорожит своей честью, никогда не будет принимать у себя мужчин; ни одна девушка, ни одна порядочная женщина не выйдет вечером одна на улицу. Общаться с мужчинами порядочной женщине вообще разрешается только в присутствии посторонних лиц. Даже жених и невеста имеют до свадьбы право разговаривать и встречаться только в обществе взрослых.

Дама, идущая по улице, не должна оборачиваться ни назад, ни в сторону, а идти лучше всего с опущенными вниз глазами, не слишком быстро, не слишком медленно, иначе можно подумать, что она приглашает мужчин познакомиться с ней. Порядочная женщина обязана избегать на улице поднимать юбки. Только проститутки показывают ноги. Запрещалось показывать даже ступню ног, и потому, когда в моду вошли короткие юбки, они считались неприличными в так называемом «обществе». Если мода и разрешает даме делать большой вырез в бальном платье, то дома показаться постороннему в неглиже, хотя бы и самом скромном, ей строжайшим образом воспрещено и т. д.

Можно было бы заполнить целые страницы подобными «требованиями приличия».

Искусство, театр, литература также должны сообразоваться с этой институтской моралью. Нагота находится в опале. Она — бесстыдство. Созерцание нагой статуи, картины с голыми или полуголыми фигурами доказывает, что у человека нечистые желания и помыслы. Приличные люди знают только одетого человека. В романах и драмах, которые читаются и смотрятся приличными людьми, герои любят только самым законным образом. Здесь нет речи об адюльтере, о незаконных детях, о продажной любви. Любовь непременно кончается браком или же в противном случае отчаянием, что брак не состоялся, и т. д.