Глава viii бессознательное

СВИДЕТЕЛЬСТВА

Когда читаешь высказывания художников и поэтов о возникновении их произведений, особое впечатление производит тот факт, что они придают большое значение бессознательной деятельности духа. Пока сознание занято представлениями, чувствами, желаниями, мыслями, которые никакого отношения не имеют к искусству, неожиданно, непредвиденно, как бы помимо воли появляются образы, обладающие какой-то таинственной движущей силой, которая побуждает к творчеству. Художник чувствует себя внезапно озаренным оригинальной идеей; он послушен внушениям своего гения, к которым не готовился; он созерцает картины, которых раньше никогда не видел; он находит сюжеты, которые не имеют непосредственной опоры в воспоминаниях. Ко всему этому добавляется состояние безразличия, равнодушия ко всему, что до этого занимало, интересовало и поглощало его «я», какой-то отрыв от будничного и спокойного и перенесение в миры, вызывающие особенное волнение, особый восторг. Если художник сумеет закрепить в словах, в красках, в осязательных формах эти свои образы и настроения, то он успокаивается и возвращается вновь к прозаической жизни, к самому себе со всеми качествами своего повседневного бытия.

Этот бессознательный характер духовной жизни, это вторжение в обычный опыт и в обычное сознание представлений, которые как будто бы не имеют никакого объяснения, давно замечен, и наивная мысль первобытных и древних народов старалась объяснить его данными, почерпнутыми из мифологии. Как необразованный крестьянин склонен объяснять болезни вселением в тело злого духа, стараясь прогнать их колдовством, заклинаниями и другими подобными средствами, так и древние люди видели в творческом вдохновении поэта действие неземных сил и не ставили художественное открытие в связь с личным сознанием, объявляя богов и муз вдохновителями всего прекрасного, что создано человеком[746]. Нечто таинственное, священное видят в бессознательном творчестве и поэты нового времени, когда, бессильные обнаружить причины, склоняются то к наивному, то к философскому мистицизму. Романтики, например, усматривают в таланте некий инстинкт, противоположный ясному сознанию, верят в чудо, а не в нормальное «вдохновение». Считают признаком подлинного творчества как раз работу разума помимо воли, духовное опьянение, которое устраняет всякие размышления и вызывает трепет блаженной радости или несказанного мучения. По мнению Альфреда де Виньи, поэт присутствует как чужестранец при том, что происходит в нём, считая это непредвиденным, божественным. Назначение поэта — создавать произведения искусства, только «когда он слышит таинственный голос. Он должен его ждать. Никакое другое влияние не должно ему диктовать слова, они будут недолговечными»[747]. О себе Виньи говорит: «Я свою книгу не делаю, она сама делается. Она зреет и растёт в моей голове, как всякий плод»[748]. Жорж Санд в письме от 29 ноября 1866 г. разделяет это мнение: «Ветер играет на моей старой арфе, как ему хочется. У него свой подъем и свой спад, свои сильные и слабые тона. Для меня всё равно, достаточно чувству прийти. Я лично в себе ничего не нахожу. Некоторые поют по своей воле, хорошо или плохо, когда я начинаю думать об этом, испытываю страх…» [749]А Ламартин, для которого поэзия «подобна всему божественному в нас», который не может определить её ни одним словом, ни тысячью, находит, что она является «таинственным и инстинктивным «языком», который никогда в мире не исчезнет «потому, что не человек его выдумал, а сам Бог его создал», как он создал и песню соловья:

Ах! Твой нежный неземной голос

Слишком чист для этой грешной земли:

Музыка, вдохновляющая тебя, —

Это дар небес! [750]

Та же мысль и у Виктора Гюго, когда он в своих «Созерцаниях» воспринимает как внушение свыше стихи, в которых описывает свою скорбь, свой труд, свою любовь, все переживаемое изо дня в день: «Бог диктовал, а я писал»[751].

Подобные идеи мы встречаем и у немецких классиков.

«Всякая продуктивность высшего порядка , всякая значительная идея, всякое изобретение, всякая крупная мысль, приносящая плоды и имеющая длительный результат, — всё это никому не подвластно, всё это не признаёт ничьей власти на земле. Такие явления человек должен рассматривать как неожиданные подарки свыше, как чистых детей божиих, которые ему надлежит принять с радостной благодарностью и чтить. Здесь есть нечто родственное демоническому, которое полновластно овладевает человеком и делает с ним все, что угодно, и которому он отдаётся бессознательно, воображая, что поступает по собственным побуждениям»[752].

Шиллер высказывает то же самое убеждение в стихах:

Радуйся тем, что с небес нисходит на смертного песня,

Тем, что певец передаст музой внушенный напев.

Бог вдохновляет его, и для внемлющих станет он богом;

Он счастливец, и ты сможешь блаженство вкусить[753].

Многие стихотворения Гёте приходят ему в голову без подготовки, когда он не предвидит их появления и не знает, где источник его вдохновения. «Заранее я не имел о них никакого представления и никакого предчувствия, но они сразу овладевали мною и требовали немедленного воплощения, так что я должен был тут же, на месте, непроизвольно, как лунатик, их записывать. Если случалось, в таком сомнамбулическом состоянии, что листок бумаги лежал передо мной совершенно косо, я замечал это лишь тогда, когда все стихотворение было уже написано или когда не хватало места, чтобы писать дальше» [754].

Баррес также сообщает Лефевру, что вдохновение заставало его врасплох, даже ночью, поэтому он имел привычку держать наготове несколько карандашей и бумагу на ночном столике, чтобы можно было записать в потемках пришедшие на ум слова и фразы, которые позволили бы на рассвете воспроизвести с новой ясностью мысли или рифмы[755]. Гёте вообще убеждён, что бессознательное является настоящей основой каждого человека, потому что «человек не удерживается долго в сознании и должен убегать в бессознательное, в котором заключены его корни»[756]. Особенно важно это в поэтическом творчестве:

Да, это верный путь!

Не знать,

О чём думают

И думают ли.

Все приходит неожиданно…

Мы не знаем, когда наш

Добросовестный труд

Будет вознагражден.

Как могла бы цвести роза,

Если бы она сознавала величие солнца? [757]

Шиллер в письме к Гёте противопоставляет себя философу Шеллингу, который утверждал, что в природе все начинается с бессознательного (bewusstlose), чтобы подняться до сознательного, тогда как в искусстве происходит обратное. Сам Шиллер, смешивает понятия «бессознательное» и «неосознанное», придерживается иного мнения. Он считает, что «и писатель тоже всегда начинает с бессознательного, более того, он может почесть себя счастливым, если при самом ясном сознании своих действий снова обретет в законченном произведении неослабленной свою первую смутную ещё общую идею»[758]. Гёте в своём ответе на это письмо пишет: «Я думаю: все, что гений делает как гений, происходит бессознательно. Человек гениальный может действовать обдуманно, по зрелому размышлению, по убеждению, но всё это происходит лишь так, между прочим»[759].

Представители так называемого психоанализа в новое время идут ещё дальше, когда вместе с Фрейдом, преувеличивая роль подсознательного и инстинктивного, считают, что вообще «все душевные процессы по существу бессознательны… и сознательные процессы являются только как отдельные проявления всей нашей душевной деятельности»[760]. Это явное упрощение проблемы познания и творчества; таково же мнение философа Алена, который, исходя из своего культа сознания как единственно важного фактора открытий, считает чем-то «невозможным» бессознательное, взятое как какое-то «подчинённое или блуждающее сознание»[761]. Принимая во внимание мнения Гёте и Шиллера, надо добавить, что и философ Шеллинг, у которого, как известно, было высоко развито художественное чутье, по существу, не противоречит им. Это видно из следующего положения «Трансцендентального идеализма»:

«… Художник непроизвольно и даже вопреки своему внутреннему желанию вовлекается в процесс творчества (отсюда объясняются употреблявшиеся древними выражения pati deum и т.д., отсюда же проистекает вообще представление об энтузиазме как о воздействии извне — наитии)… Подобно тому как обреченный человек совершает не то, что он хочет или что намеревается сделать, но выполняет здесь неисповедимо предписанное судьбой, во власти коей он находится, таким же представляется и положение художника… на него действует сила, которая проводит грань между ним и другими людьми, побуждая его к изображению и высказыванию вещей, не открытых до конца его взору и обладающих неисповедимой глубиной»[762].

Философское мышление в данном случае не отличается от мышления поэтического. Карлейль в своих очерках о героическом в истории подчёркивает именно эту непредвиденную последовательность и правду в драмах Шекспира:

«Однако ум Шекспира отличается ещё такой особенностью, какой мы не встречаем ни у кого другого. Это, как я называю, бессознательный ум, ум и не подозревающий даже всей силы, присущей ему… В искусстве Шекспира нет ничего искусственного; высшее достоинство его заключается не в плане, не в предварительно обдуманной концепции… Произведения такого человека, с каким бы, по-видимому, напряжением сознания и мысли он ни творил их, вырастают бессознательно из неведомых глубин его души, как вырастает дуб из недр земли, как образуются горы и воды» [763].

Бессознательность откровения при исследовании истины подчёркивал ещё Паскаль, когда противопоставлял интуицию, предугадывающее прозрение, рассудочной мысли, называя первую «инстинктом, природой, идеей об истине (idée du vrai)» и объявляя её внезапность и непосредственность подлинным источником познания. Интуиция для него является синонимом «сердца», сразу постигающего скрытую сущность вещей или достигающего синтеза в отличие от мучительно медленной и неуверенной в своих ходах дискурсивной мысли. Одна по греческой терминологии νουσ, чистый ум, а другая δεϰνοία, рассудочная, доказательная мысль. В своём трактате «Дух геометрии» Паскаль утверждает, что интуиция со всем инстинктивным, что ей присуще, обладает чрезмерной естественной ясностью, которая убеждает ум сильнее, нежели обсуждение, рассуждение[764]. (Как пример он бы мог привести легенду о яблоке Ньютона с её символическим выражением одного закона.) В этом смысле высказывается и Бальзак, когда подчёркивает непредвиденно быстрое появление поэтической концепции, внезапное раскрытие причин и правильного соотношения вещей.

«Мысли западают вам в сердце или в голову, не спрашивая вас. По своеволию и прихотливости никакой куртизанке не сравниться с вдохновением художника; лишь только оно появится, его, как фортуну, нужно хватать за волосы».[765]Точно так же понимает открытие и Флобер. «Хороший сюжет, — пишет он Фейдо в 1857 г., — тот, который приходит внезапно, как что-то целое. Это идея-мать, от которой происходит все другое. Человек не свободен писать по выбору, о чём он хочет. Он не выбирает свой сюжет».

Эти высказывания художников и мыслителей заслуживают самого серьёзного внимания, так как они подчеркивают непосредственный внутренний опыт, психологическая природа которого должна быть выяснена. Но заранее отметим, что здесь нет ничего такого, что противоречило бы уже известным фактам и что поставило бы науку в недоумение. Какими бы странными ни казались на первый взгляд эти свидетельства о состояниях духа, которые нарушают или останавливают нормальное течение сознания; как бы ни было сильно иногда недовольство художников и философов всякой попыткой расчленения сложной внутренней деятельности, из которой вырастают великие создания, и сведением её к самым закономерным процессам, которые в более простой форме наблюдаются и в обыкновенной мысли, всё же метод истолкования чудесного, как естественного, имеет своё полное оправдание. Если мы посмотрим поближе, отбросив в сторону предвзятые идеи о таинственном в творческом акте, то скоро убедимся, что так называемое «бессознательное» не является ни какой-то особой сферой духа, ни какой-то особой функцией, отличной от других; в сущности, оно является только составным понятием, которое можно разложить на ряд отдельных черт и изучить в связи с остальными проявлениями воображения, памяти и разума.

Но посмотрим раньше, какие более элементарные процессы лежат в основе «бессознательного», чтобы остановиться далее на различных его сторонах с учетом литературного творчества.