По сути дела трагедийное звучание предложил сам автор, но в т а к о й форме, которая не позволила принять авторскую подсказку даже верным и ближайшим его друзьям

Речь идет о «Развязке «Ревизора». Мистический смысл «ду­шевного города» чиновников — наших пороков оттолкнул от «Развязки» всех, кто так или иначе соприкасался с комедией Гоголя, начиная от М. С. Щ е п к и н а и кончая современными исследователями. Клеймо, легшее на «Развязку», мешало бес­пристрастно всмотреться в нее и, откинув мистические мотивы, понять, чем именно была продиктована такая форма гоголев­ского художественного сознания.

В «Развязке «Ревизора» содержится много ценного д л я того, кто сегодня захочет узнать, как сам автор понимал свою пьесу и — главное — к а к соотносится в ней комическое и трагическое. «На меня ни одна трагедия не производила такого печального, т а к о г о тягостного, такого безотрадного чувства, — говорит в «Развязке» Петр Петрович. Так что я готов подозревать даже, не было ли у автора какого-нибудь особенного намерения про­извести такое действие последней сценой своей комедии».

Первый комический актер, говорящий от имени автора, со­глашается с этим утверждением. Нельзя не увидеть в «Раз­вязке» мучительной попытки автора осознать действительный смысл своей комедии, низведенной до водевильного уровня на петербургской сцене, что вызвало страдания Гоголя, равные,

Н. В. Г о г о л ь. Собр. соч., т. 4. М., 1951, с. 113.

Ю. М а н н. Комедия Гоголя «Ревизор». М., 1966, с. 101.

В. Г. Белинский о Гоголе, с. 119.

Видимо, тем, что испытал позднее Чехов после премьеры «Чайки» в Александринском театре.

Л и ш ь в последнее время И. Вишневская сделала попытку рассмотреть «Развязку» в контексте истории, в связи с логикой творческого пути Гоголя и дальнейшим развитием русской ли­тературы. Исследователь приходит к выводу, что «душевный город» из «Развязки «Ревизора» и «строительство внутреннего человека» во втором томе «Мертвых душ» — звенья одной цепи, это подходы Гоголя — через ошибки и протори — к краеуголь­ным камням новой литературы».¹

Нравственная, гуманистическая тема русской литературы, мучительные искания единства истины и личности, завершен­ные Чеховым, были начаты в мистической, утопической и для того времени политически реакционной форме Гоголем. «Са­тира взрывается неистовым призывом к духовности, к внутрен­ней красоте».²

Цитируемая статья И. Вишневской и другая ее статья о «Ре­визоре», опубликованная в журнале «Театр» (1971, № 6), вышли в свет до премьеры «Ревизора» в БДТ. (См. также кн.: «Гоголь и его комедии». М., 1976).

В личном письме к И. Л. Вишневской Товстоногов высоко оценил ее критический анализ гоголевских произведений.

Разумеется, было бы прямолинейно и безосновательно ут­верждать, что решение «Ревизора», возникшее, как мы видели, задолго до выхода этих статей, было продиктовано Товстоно­гову театроведческими трудами. В а ж н о отметить иное, а имен­но — совпадение мыслей исследователя и режиссера.

Оставаясь на почве исторического подхода к классике, Тов­стоногов находит в нем новые точки соприкосновения вечной классики и современности. Сатира на чиновничество, представ­ленная в рамках бытового театра, сменяется в его трактовке призывом к нравственной красоте, к духовности, что, как мы видим, совпадает с глубинным, подчас глухо высказанным за­мыслом самого Гоголя.

В этом — этапный смысл товстоноговского «Ревизора», сопрягающего поиски советской режиссуры с демократиче­скими, гуманистическими традициями русской литературы.

В финале — в момент, когда городничий направился к Бобчинскому и Добчинскому с намерением учинить над ними расправу, слева на сцене появился тот, в черных очках и тем­ном платье, и медленно пошел, обводя взглядом гостей, засты­вающих при его приближении. Наконец его видит и городни­чий. Наступает первая немая сцена. Призрак подходит к во­шедшему в средние двери огромному голубому, великолеп­ному жандарму и тихо говорит ему на ухо последние слова

₂¹ «Москва», 1972, № 2, с. 212. Там же, с. 213.

«Ревизора»: «Приехавший по именному повелению из Петер­бурга чиновник...» Неправдоподобно громким голосом жан­дарм повторяет слова призрака. Идет занавес. Когда сцена откроется, положение действующих лиц будет уже несколько иным.

Иннокентий Смоктуновский, начавший спектакль чтением эпиграфа, завершает его повторением народной пословицы. Только теперь в его голосе слышится сначала смех, а затем — подавленное рыдание.

Д л я многих оказалось неожиданным, что вскоре после по­становки «Ревизора» Товстоногов поставил в 1973 году в «Со­временнике» инсценировку сатирического романа М. Е. Салты­кова-Щедрина «Современная идиллия». Но было, очевидно, множество причин, определивших согласие Товстоногова по­ставить этот спектакль. Причин самого различного свойства: было, скажем, удобно по времени, хотелось встретиться с «Со­временником»: творческую близость к этому коллективу Тов­стоногов испытывал всегда. Главная же причина в том, что режиссера вдохновляла любовь к блистательному и желчному сатирику, без которого, по словам М. Горького, «невозможно понять историю России во второй половине X I X века ...».

Эти слова стали эпиграфом спектакля, их читали зрители, входя в зал театра. В «Современной идиллии» Товстоногову открывалась многообещающая возможность продолжить худо­жественно-философское постижение духовной ж и з н и России, ее преемственных связей с современностью, которая началась с «Идиота» Достоевского. Здесь же крылась возможность свя­зать наследие Салтыкова-Щедрина с нравственными задачами социалистического общества. Вопрос о содержании и значении этих связей вставал перед создателями спектакля, а прежде всего перед автором пьесы С. Михалковым, с первых шагов ра­боты. «В чем же заключается живое значение Щ е д р и н а , в ча­стности его «Современной и д и л л и и » , — с п р а ш и в а л себя автор пьесы «Балалайкин и К⁰» С . М и х а л к о в , — для нашего общества?» И отвечал: «Конечно, не только и не столько в обличении цар­ского самодержавия и его слуг, а также буржуазно-дворянских идеологических систем, в том числе идеологии российского ли­берализма. В е л и к и заслуги великого сатирика в борьбе с ними. Но эти силы давно у ж е стали для нашей страны историческим прошлым». Опытный драматург, тонко чувствующий потреб­ности сцены, С. Михалков понимал, что «возбудить интерес современного человека к Щ е д р и н у только на этой платформе невозможно». Неиссякающая сила великого сатирика, его актуальность сегодня заключена — по Михалкову — в критике «общих норм общественного сознания и поведения с точки зре­ния высших идеалов». Н у ж н о отдать должное Михалкову — он глубоко определил значение «Современной идиллии» для

нынешней социальной педагогики и создал цельную, драматур­гически крепкую пьесу, что было вовсе не так легко сделать, ибо сатирическое обозрение Щ е д р и н а не обладает единым дра­матургическим стержнем, оно трудно поддается обыкновенному инсценированию. Н у ж н а была ясная задача и незаурядный опыт драматурга, чтобы получить тот выигрышный материал, который лег в основу спектакля Товстоногова.

Высвечивалась сцена, становились различимы разбросан­ные по полусферическому заднику (художник И. Сумбата-швили) изображения орденов, памятников, полосатых будок — внешних атрибутов Российской империи, а в то же время как бы и конкретных примет тех площадей и улиц Петербурга, по которым прогуливались Глумов и Рассказчик, решив, по совету Алексея Степановича Молчалина, «годить». И прозвучала пер­вая реплика спектакля: «Встречает меня Алексей Степанович Молчалин и говорит:

«Нужно, голубчик, погодить!» Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу».

Глумов не взялся толково объяснить, что же понимается под словом «годить», заметил только, что «всякое поползнове­ние к объяснению есть противоположное тому, что на русском языке известно под словом «годить».

Последовав совету Молчалина, герои начали «годить», из­бавляться внутренне от всех бывших соблазнов — не то чтобы свободомыслия, а вообще от поползновений «свободно-разум­ного отношения к действительности», а потом и вовсе от какой-либо способности думать.

Довольно долго все это шло прекрасно, без внутренних за­труднений. Н е н а в и д и м ы е автором либералы легко соглашались и на духовное смирение, и на подлость, и на уголовщину, лишь бы прочно встать на «стезю благонамеренности». Они сподо­бились даже редактировать газету «Словесное удобрение», сов­сем как Очищенный, то есть пали ниже некуда — до уровня бывшего тапера из «педагогического» заведения Дарьи Семе­новны. Л и ш ь в финале романа их стали посещать видения Стыда, охватила «тоска проснувшегося Стыда».

Пьеса С. Михалкова заканчивается задолго до окончания романа: в нее не входят ни поездки героев по уездам «либе­ральной» Тверской губернии, ни их последующая судьба. Дело не только в том, что пьеса не может вместить все события ро­мана, но и в том, что действие внутреннее, процесс психологи­ческого свойства, который интересовал драматурга и режис­сера, вполне выясняется в пределах петербургских сцен. Именно психологический механизм нравственного падения и одичания людей, лишенных крепких идейных основ и «высших идеалов», интересовал создателей спектакля.