Откровения Музыканта, играющего на несуществующем Клавесине

Часть первая

- 1 -

Моя музыка так же фантасмогорически бесформенна, как фиолетовое солнце в сиянии утреннего заката, когда сахарные птицы, сидя на ветвях прелюбодеяния, поют женским басом крики отчаявшегося счастливца.

Её рождает моя пылающая глотка, изрыгая потоки огня, смывающего цезуры в своём тщетном порыве достичь какофонической гармонии между женскими бровями и мужской щетиной, которая от чрезмерного употребления каменных осколков страсти приобрела оттенок кровавых нечистот человеческой души. Во мне кипят котлы, в коих крича и рыдая варятся в собственном жире подлые ноты… и я ставлю на котлы клети, дабы не смогли те ноты вырваться оттуда и отдавали этому прелестному в своей тошнотворности вареву все силы без остатка… а силы эти затем пробиваются в вены мои огнём розовым, как одинокая звезда в жёлтом небе над уснувшим Вавилоном. Я пишу красными чернилами зеркальные картины, в коих водоворотом изображены все ужасы бренного существования моего.

Сие есть моя музыка… а, быть может, и не музыка вовсе,… быть может, мне лишь кажется, что я пишу музыку, что играю на почерневших от ржавчины цимбалах,… а на самом деле я лишь синий мак, растущий на поле невидимых васильков и мечтающий о музыке…

Возможно, всё это знает и молчит пятнистая саламандра, что сидит сейчас напротив меня, вперив свои выпуклые глаза во тьму оконного провала и мечтательно затягиваясь кальяном,… мне всё равно…

И я вновь сажусь на несуществующее кресло без ножек и, упиваясь собственной бездарностью, играю сто прекрасных этюдов на струнном органе, и порою, пятнистая саламандра одобрительно кивает своей огромной, как наковальня головой в знак полного отвращения к моему творчеству. Тогда я ломаю свои пальцы,… я ненавижу свои пальцы,… они не слушаются меня и ветвятся, будто куст можжевельника, и тогда мне приходится состригать их своими хрустальными садовыми ножницами, подаренными мне одним знакомым поэтом, который отрезал ими головы своим воображаемым любовницам в самый разгар абсентовых возлияний…

Я одинок, ведь за исключением пятнистой саламандры и нескольких моих друзей (коих я назову позже) у меня никого нет. Порой я изнываю от тоски по чувству, название которого не помню, но которого страждут все живые и мёртвые поэты, которых я знаю. В такие минуты я наливаю себе стакан Си-бемоль-мажора, и, отобрав у саламандры мундштук кальяна, придаюсь мечтам о невоплотимых пьесах, кои я придумал ещё в глубоком детстве и которые были прекраснее всего, что я написал, будучи уже зрелым. Да… это мой грех – я пытаюсь сочинять. Возможно, мне мало того, что я стремлюсь исполнять чужие ригодоны и ноктюрны, а, быть может, я всего лишь ещё одна обречённая на забвение бездарность, вообразившая себя гением. Стоит ли гадать? По-моему нет,… да и кто же, кроме саламандры, сможет оценить моё творчество? Конечно я, но я всегда категорически предвзят. Так что кроме саламандры более некому осыпать меня немыми упрёками и строить кислые мины, когда я начинаю играть на несуществующем клавесине…

- 2 -

Что ж, наверное, следует рассказать о моём Клавесине. Это моё самое любимое создание во всех существующих мирах. Он столь неприхотлив в еде, что с радостью поглощает любые партитуры, которые я ему скармливаю, но порою ненасытен настолько, что частенько проглатывал и меня. Тогда я щекотал его костяные крючки, и Он, изнемогая от хохота, изрыгал меня на волю… Мы с детства вместе, и, сколько я его помню, Он никогда не существовал. Но это не мешало нам гоняться по полю нотоносцев и, хватая самые прелестные ноты, тут же с жадностью их пожирать. Или же, лежа на берегу Гармонии, несущей свои волны в бездну Мелодичности, удить созвучия и жарить их на костре. Мы упивались своим уродством и… о да, как мы любили Музыку! И, даже по сей день, мы не можем отделаться от этой заразы. Она преследует нас и не дает покоя. Но мы рады этому, ибо кто мы без Музыки?.. Наши отношения с Клавесином гораздо более возвышенны и крепки, нежели дружба или даже кровное родство. Мы соединены существованием. Мы связанны навеки и это наше проклятье, но, черт возьми, как бы скучно нам было друг без друга!..

-3-

«Капище Чистоты».

Когда свет тысячи свечей врезается в мой мозг, закрывшись бледною рукой, я внемлю голосам.

Моим видениям я отдан в услуженье рукою властною своих страстей презренных, что в голове жужжат моей, как рой навозных мух. Из рабской кабалы стремлюсь сбежать в мир красок, где ни юродивый, ни нищий, ни больной не претерпят насмешливых издёвок со стороны зажравшихся «богов».

Там средь серебряных соборов и колон стояло капище, как помниться теперь, из чугуна кровавого излито, где жрицы милые (служанки Чистоты) на угли жертвенные кровь свою сочили. Когда смотрю на них, хочу я сжечь все ноты, чтобы своей бездарностью не мог я осквернить их ИДЕАЛ ХРУСТАЛЬНЫЙ.

Но я предательством изранил свою душу, мне Страх скомандовал: «Оставь свои труды для поколения, идущего за нами. Они сильнее будут, нежели был ты, и смогут уничтожить эти звуки в огне камина в час ночной тоски».

Да будь я проклят! Я с ним согласился! И в наказание за это малодушье мой идеал размыт, его утратил я. И ныне, как слепец брожу впотьмах уныния и не могу найти спасения в объятьях красноглазых дьяволиц. Ах, как же мне спастись? Увы, пока не знаю…

Часть вторая: «Мои друзья»

-4-

«Демон Доброзлей».

В начале своих откровений, вызванных моей странной привязанностью к пустоте, я обещал познакомить вас со своими немногочисленными друзьями. Так вот, Доброзлей – один из них.

В пору моих бурных возлияний в школе музыкальных непотребств я впервые встретился с ним.

Доброзлей страдал весьма редким недугом – он любил воплощать в жизнь тайные желания всех, с кем водил знакомства, и нетрудно догадаться, что столь странная привычка сгубила его душу. Он пал в такие глубины вседозволенности, что мало помалу утратил более или менее человеческий облик и стал демоном. Но этот факт нисколько его не огорчил. Напротив, он был счастлив, ибо зрел соитие добра и зла, которые творил с равным фанатизмом…

Турнальные воды падали на него всепоглощающим потоком, проникали в полости его прогнившего тела, разъедали внутренности и стремили свой бег далее вниз, сквозь доски паркета, к бездне рая вожделенных глупостей. А он, смеясь и брызгая слюной, кружился в вакхическом танце в паре со змеей, выл и угрожая ей расправой, целовал ее холодные чешуйчатые уста. Затем, падая навзничь, он рвал свою плоть и пичкал ею змею, которая, судорожно обвившись вокруг его ног, все глубже и глубже вгрызалась ему в грудь, задыхаясь от зловония солодовых настоев.

Так жил он… Вне всякого сознания, свободный от оков реальности, и хаос истины поглощал его, дабы низвергнуть с трона всеобщего дебилизма…

(продолжение грядёт)

Алексей Кац

Ящик

Куритесь, куритесь новые цветы

Под каплями слюны, вина и пота

***

«Дурак! Иди быстрее!» Я шёл по улице, по ослепительному солнечному пути с буроватыми пятнами льда, я шёл и вокруг меня хаос мерился силами с ветром – они выли вместе, они кричали в унисон, они толкали меня в спину («дурак! Иди быстрее!») а солнце возбуждённо стонало, кричало и улыбалось – оно было ласковым. «Дурак! Иди быстрее! Наконец тебе есть что сказать!»

***

Верхние реки. Я слышу, как детские песенки льются в соседней комнате и засыпаю, поскольку моя сила воли, не знавшая усталости, теперь усыпляет меня в момент чтения – извиваясь, я плюю в лицо окружающему. Вещи вокруг меня – ключи, перчатки, книги, стол и прочее – составляют краски, которыми я оперирую. Мои руки связаны рассудочным бессилием, наша задача – открывать раны.

***

Кабинетная радость и в сумрачном шорохе кто здесь найдёт тебя? Гнусные сны и слюна не шевелится в полости рта; всё заполнено мыслью, огонь не гудит и на пальцах – не кольца, а грязь. Наши стимулы – вечность и труд, наши боги – растительность ада. Руки, волосы, дым – я не ем ничего… «Растаманы Движения» – так, Прометей? Ты удрал, задирая крыла выше наших затылков. Мы – одни, мы разбавлены светом.

***

Как назвать эту книгу? Может быть «ящик»? Может «веки, зашитые пылким лобзанием»? Всё – враньё, всё – осталось от всех. Рыжие холмы, деревья, прячущиеся поляны, демоны с кружками в руках, улитки с мутнеющим рассудком… Мне нужно больше фантазии. Я хочу галлюцинаций пламенеющего сердца. Позже? Когда я забуду плоть? Я сам решу. Я САМ РЕШУ.

***

Доброта – это кухарка в синем переднике, она озарена теплыми красками. Теплы её руки, на плите, огромной и железной, она готовит борщ, печёт пирожки и варит золотистую перловую кашу; для неё не существует демонов, для неё есть только те, кого нужно накормить.

***

Вас коробит мат? Вас коробит плоть? Вас коробит уродство? Вас коробит болезнь? Вас коробит наивность? Вас коробит? Лечитесь электричеством – вы превращаетесь в коробку.

***

И вот, когда коты приникнут к нашим щекам, волны поцелуются взасос – и руки, тянущиеся из глубины, поприветствуют нас. Это будет сальный день – блестящий, поджаристый и золотистый – в нём будут песни, поцелуи, светлые и тёмные волосы, вино, пирожки, радуга в конце пути, море, кивающее головой и взрыв – огромный взрыв, крошево идиотского счастья, слюна имбецильной любви, блевотина золотых великанов, злость атмосферы, пронизанной вашим олигофреническим праздником.

***

И на детей начали кричать. Я понял, что им нужно – опять возвратиться к началу, разорваться. Шаги в коридоре – судьба пускает пузыри. Восточная речь, странная традиция. Гнусная сонливость как засохшая сперма. Голоса за двумя стенами. Я ловлю твои позывные, Шизофреническая Жизнь.

***

Да, наша музыка должна, просто обязана быть идиотской – ибо она наилучший саундтрек к этой радужной болезни. Моя мать выходит из машины и двигается внутрь. Снова музыка. Шаги стихли.

***

Труд, труд, труд… Огонь? Пламя? Да. Нужно сказать – страдание, исповедь, цирк… Мне всё равно – просто я собираю от каждого чувства. Важно всё.

***

Это мой ящик, мой! Отнимите его – и останется душа, дурацкая, как сон младенца. Попробуйте дальше.

***

Ослепительный день, трубы заводов – и из них с невероятной скоростью валит дым. Бешеный Дым! Господи, как быстро!

***

За осклизлым пространством надежды я видел себя, изнурённого опытом. Море смеялось как бешеный пёс, размозженный на кафеле нежности. Девочки в ряд! Мы все здесь как скатерть, мы все равнодушны. Но если успеть то покажется храм – я знаю, что всё это дух или круче – надежный как ярость, но скользкий паук. И там, прикрываясь всесильным безумьем, растёт мой последний, как кожа, приют – распущенность, шёпот, туман, опьяненье, свободная воля – любовь, рок-н-ролл…

И там я купался. И там я здоровался за руку. Всё. Клещи сбоку, справа нож – лезвие к горлу, курок заржавел. Кто не устанет спокойно смеяться, тот, как Икар, ещё не долетел.

***

Белесое утро между смеющихся деревьев – я убираю снег и всё время думаю, как паровоз на пути в ад: всё живёт, а я думаю… снежинки начинают тихо падать; я один здесь, со ржавым скребком и тоннами ласкового снега а кругом только рыжие дома и дети, дома и дети… снегопад усиливается.

***

Вы смеялись? Нет – вы стебались; вы сомневались? Нет – вы бухали; вы изменялись? Нет – вы трахались. Пришло время спускать воду в унитазе. Отягощенные лёгкостью, однотонные големы – расступитесь! Идёт Фантазия! Идёт Безумие! Идёт Боль! Идёт Истерика! Идёт Ярость! Идёт Пламя!!

***

Стиль! Стиль! Ничего, кроме стиля – так вот какие колышки застряли в ваших одеревеневших мозгах? Веселитесь, ребята, но знайте – до детей вам ещё расти и расти.

***

Поэты верят в слова, музыканты верят в антифашизм, антифашисты верят в пиво, политики не верят вообще и только у одного меня голова, как мешок с трупами кошек, наполнена сомнениями и каким-то говном.

***

Это моя, блядь, жизненная позиция – пламенеть, как Христос на сковороде; это мой охуенный путь – метания из стороны в сторону, подобно пьяному имбецилу, заражаясь то страхом, то радостью, то безумием, то яростью… а вы трахайте своё мироощущение сколько хотите, жертвы компромисса!

***

Здесь похоронена овчарка. Моя любимая овчарка. Я, король баребухов, издаю новый указ: «идите в задницу вы все, циничные тусовщики, некие лица, мудрые алкаши, избалованные тринадцатилетние бляди, шизофренично страдающие гении, атмосферные осадки, ленивые долбоёбы – те, у кого есть право выбора и свобода, те, у кого Жизнь роится в мозгу, легконогие, отмеченные Богом – я завидовал вам а теперь я посылаю вас нахуй. Вон из моей головы! Видения! Видения!»

***

Новые чувства, которые преследуют нас огоньками за окном, в молочно-белой темноте, мутанты, тысячелетиями изменявшиеся в сердце человечества, привиты нам – мы окропили их своей загрязнённой кровью. Новые чувства, новые лестницы, новая жизнь. Всё смешалось в этом пламени, всё исказилось – Франция в огне, Россия нас не забудет; жалость и бесстыдство – глупые юдоли идиота – выскребли дотла пакет моего сердца и я готов заполнять его чем-то новым. Я дрожу от страсти – новые чувства, новые лестницы, новая жизнь!

***

Раздевающиеся мысли и твердеющие рассудки неким образом танцуют - у них своя философия страдания, они герои на грани срыва. Я угадываю их в сигаретной темноте, поглощаю пиво и меня тошнит.

***

Люди на пороге наслаждений – трансформация души за долю секунды. Я один из них? Да. Но говна в моей голове явно больше.

***

Странный контраст – ослепительно голубое небо и под ним – трупик щенка; ослепительно голубое небо и гниющие мусорные холмы; ослепительно голубое небо и необычайно добрые глаза водителя троллейбуса. Небо явно смеётся. Здесь есть всё. Этот контраст убивает меня.

***

Держитесь друга за друга и вы полетите вверх и может быть вы полетите вверх. Герои, остановившиеся друг на друге. Любовники, ставшие одним целым. Вы перестали хотеть весь мир, вы перестали обнимать небо, вы хотите заразить друг друга собой и этой болезнью действовать дальше, обуреваемые странными идеями.

Грандиозный самообман. Для тех, кто влюблён, ничего больше нет. У вас есть вы – вы едины, вы влюблены, вы необъятны и непобедимы. Но мне вас жаль.

***

Повторяйте за мной: «Я – молодость, добровольно отданная безумию, мучениям и метаниям; я – молодость, растворённая в глупостях, расстройствах и бреду; я – молодость, пахнущая немытым телом, потом и алкоголем; я – молодость, преданная Огню!».

***

Спасители мира блуждают во мраке своих необъятных идей и лозунгов. Последняя музыка скорее всего умерла – она распята на значках новых героев, политических радикалов, бунтарей и прочих диссидентов – она это новый Христос, которого они убили и вознесли. Сомневаюсь, чтобы кто-то из них по настоящему в неё верил.

***

Что может быть опаснее для существующего режима, чем мятежные тусовки с пивом?

***

Немыслимые абстракции и неуловимые вещи – одни из нас живут за счёт ненависти к другим, это их идея, их Борьба. Другие живут за счёт ненависти к абстракциям, третьим просто кайфово а четвёртым так или иначе плевать. Причём все они чувствуют себя по меньшей мере меньшинством, противостоящим большинству. Такое чувство, что приходится выбирать между ненавистью и безразличием. К чёртовой матери такой выбор.

***

Каждый час приближает меня к ещё большей странности, я умываюсь солнечным светом и на миг забываю об этом – всё стирается, всё исчезает… Истины перестают быть истинами, правда съёживается до размера факта, воображение продолжает мутировать, слова бесятся как подстреленные тигры - я не понимаю решительно ничего. Это называется отсутствие идей. Полное и безвозмездное растворение их в безумии. Только одно чувство, одна фраза заменяет теперь всего меня: ДВИЖЕНИЕ - ЕДИНСТВЕННАЯ ИСТИНА.

***

Никакого авангарда, слышите? Никакого авангарда! Плевать я хотел на дадаизм. И Маяковского я тоже не люблю.

***

Сегодня все упадут. Радоваться особенно нечему, из меня вылетел последний приказ – двигаться дальше, наполняясь и распускаясь. Сегодня будет ночь, которую я пропущу. Синяя сила выходит за пределы понимания – улицы раздвигаются и дороги переплетаются, уходя всё глубже. Сегодня ночью меня не найдут. Сегодня будет пустота - крашеная в полночь. Крашеная в свет. Крашеная в свист, далекий крик - они зовут меня. Но я не приду. Сегодня я не приду.

***

Он вышел на улицу, мокрую и свежую от дождя и посмотрел на небо – оно было нарисованным. Он поглядел на деревья, сырые дома и понял – всё это лишь интерьер огромной квартиры из его подсознательных детских грёз, уютное сюрреалистическое место для игр, пропитанное ностальгией. Дикая музыка в его плеере, её истерика слезоточивых шумов – она была намного реальней. Она была – кровь, плоть и мысли. Жизнь.

(продолжение следует куда-то…)

АНТИ-ДВАЧ

Диана Евлоева

Злой Рок

Появление рок-музыки в 50-х годах стало, пожалуй, самым важным социо-культурным событием всего столетия, в известной степени затмив собой и революции, и войны, и даже самого человека… Это «изобретение» вывело людей на совершенно новую ступень развития и эволюции, обнажив то, что было доселе скрыто, и навечно похоронив то, что у нас оставалось. Рок стал не просто музыкой, искусством, стилем жизни – он стал своего рода способом бытия, новой религией, новой общественной формацией, новой Вселенной…

И всё же рок – это, прежде всего, бунт. Пассионарный бунт против общества, его консерватизма, устоев и традиций. И если брать рок исключительно в музыкальном разрезе (что, в общем-то, не совсем верно), то ему неявно можно противопоставить другую музыку – классическую.

Классическая музыка всегда была музыкой элиты. Всегда. Особенно это культивируется сейчас: сходил в филармонию – всё, культурный человек. Можно идти дальше ссать в подворотнях, пить дешёвое пиво в скверике и лузгать семки. Конечно же нет!

Рок-музыка – это часть поп-музыки (в широком смысле): она более демократична, рассчитана на более широкий охват аудитории и т.д. и т.п.

Однако волшебство искусства как раз и заключается в том, что даже самое элементарное и очевидное может оказаться гениальным, а самое сложное и глубокое – надуманным и нагромождённым. Чётких критериев нет и быть не может. В этом-то всё и дело.

Взять, хотя бы, техническую составляющую: в классике только видов музыкальных инструментов несколько десятков, а в рок-музыке что? Гитара, бас-гитара, барабаны, синтезатор и интенсивное горловое пение. То есть, даже самая супер-оснащённая рок-группа не сможет в техническом плане потягаться с камерным оркестром. Но это вовсе не значит, что все рок-композиции беднее и примитивнее любого классического произведения.

Утверждать, что классика – для интеллигенции, а рок – для «биомассы», может только полный дурак. К сожалению, такие находятся… Это всё равно что говорить: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь» и называть джаз буржуазной музыкой (как будто музыка имеет чёткую привязку к модели экономики или политическому строю). Точно так же и те, кто считает рокеров исключительно тупым быдлом, не способным воспринять больше заветных 3-х аккордов в одной мелодии, являют собой пример крайней культурной безграмотности. Подобная стереотипность мышления есть не тот топтание на месте, но даже значительный шаг назад (если учесть, что прогресс – в том числе и культурный – развивается в геометрической прогрессии).

Культура и искусство развиваются. Нет ни малейшего сомнения в том, что музыка, живопись и скульптура, скажем, Средневековья совершенно не похожи на современную музыку, живопись и скульптуру. Однако это не значит, что искусство, существовавшее несколько сотен лет назад, примитивнее сегодняшнего искусства, ибо у средневекового искусства есть то, чего нет у современного, а у современного есть то, чего не было у средневекового.

Сравнивать между собой культурные эпохи – это всё равно, что спрашивать у ребёнка, кого он больше любит: маму или дедушку. Как это не парадоксально, но культура и искусство не терпят рационального подхода. Препарировать их с помощью науки не совсем правильно.

То же самое с классической и рок-музыкой. Нельзя придавать классике больший статус «фундамента», чем она того заслуживает (а она того, безусловно, заслуживает). И только потому, что она появилась раньше рока. А если бы наоборот? Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения…

Мир прекрасен только тогда, когда он разнообразен. Мы можем принимать или не принимать те или иные способы самовыражения, нам может нравиться или не нравиться тот или иной фильм, памятник или спектакль. Но мы не должны забывать, что, отказываясь от прошлого или настоящего, мы воруем у себя будущее.