Смелая кисть Художника

Низина

Утро оказалось до ужаса холодным – не приятным на ощупь и терпким до неприязни на вкус. Прошедший дождь, вероятно за три-четыре часа до этой минуты, силился всё ещё начаться, но с проседью багровеющее взволнованное небо никак не позволяло ему выплеснуться вдоволь, расталкивая локтями завьюченные облака, с новой силой. Казалось, всё вокруг имело движение. Казалось, всё неспешно перешагивало мерной поступью, от минуты к последующей более вязкой минуте, не замечая родства и соседства – то был жилистый густой лес изменчив как тени скверика на набережной. Веточки и закорючки, больше сходившие за кованые заготовки кузнеца из охлажденного металла, нарочно - то скрывались, то вновь недоверчиво появлялись из-за толстокожих и огрубевших стволов деревьев. Деревья же в свою очередь обменивались с ними тяжёлым почти горловым протяжным пением у самого основания, как это заведено в природе у настоящих гигантов, и звук стремительно уходил далеко вверх. Капли же, срываясь с веток и прочего, оставляя свою безмятежность, разбивались о листья папоротника, лопуха и широкополого дикого щавеля - задавали томный грубый ритм, что присущ, заслышав издалека, галерам. С востока размокшее небо аккуратно заливалось топлёным молоком, а вслед неспешно и грузно вваливался новый воздух, отливом меди, отталкивая вздутые недовольные вынужденной спешкой облака на запад, собирая за собой подолы серой шинели ещё с ночи, боясь замочить края – так затягивалось небо. Массивный, а если можно так выразиться, мускулистый холм, который уводил из низины в сторону окраины, словно указывая направление, казалось, тоже шевелился, но прерывно - больше схожее на беспокойное дыхание спящего животного – настоящего сказочного исполина поросшее мхом и грибами - в народе свирепого, а по содержанию и поступкам кроткого. Морщась с промоченными смешными хохолками, вздрагивали и пичужки, ещё с получаса назад дремлющие. Задирая черные лаковые клювы вверх, собираясь в небольшие стайки, вокруг прирастало количество ворон. Началась рутинная работа и у грызунов; мелькая маленькими бесхитростными огоньками, сновали то тут, то там, оставляя за собой чуть слышимый шелест. Местами яркие пятнышки чуть видимых диких ягод горстками, наклонив ветви, служили причиной для радости бодреньких воробьёв. Всё вокруг было уместным и даже пригодным для особого искушенного любования за исключением одного – человека около тридцати лет, что лежал в неестественной позе в той самой низине. Вид его сообщал служащего при банке или же нотариальной конторе, а в пору так, что сходил за одного из множества манагеров – отфабриченного, потерявший уникальность, и не смелого; Белая строгая сорочка, брюки хорошо отутюжены, туфли - всё это было выпачкано и потеряло прежний лоск. И вот неожиданная деталь - вишневый цветом и правильной формы кусок толстой бумаги был плотно привязан капроновой нитью к запястью левой руки – то был паспорт. Сам же человек находился хоть и в желании сменить неудобное положение, и вместе с тем был немощен и явно травмирован. Странно было и то, что ведущие следы к нему были торопливы и неладны скрыты. Можно заметить, что следы не одного и даже не двух людей, а гораздо больше, точно сказать невозможно. Хоть ночной дождь и хорошо прибил к земле, опавшие уже в эту пору листья и почти «замыл» улики, но выдавало присутствие иных лиц в большей мере совершенно очевидное – нашего человека попросту тащили и бросили, а затем возвратились обратно, о чём соответственно свидетельствовали неровная колея, точно сделанная обувью и вполне себе ровные шаги как в одну сторону, так и в обратную. Это значило, что где-то неподалёку была дорога сносная для движения транспорта и эта новость очень обнадеживала покалеченного и оставленного бедолагу. Но кто это совершил, и при каких условиях этого не известно и не станет нам известным до конца повествования. Много времени не затратим на описание происхождения этого человека; поскольку, как и он сам, так и обстоятельства, приведшие его в этот лес, нас мало будут интересовать, к прочему что-то будет известно о нём и позже. А сейчас можно только сообщить, что он вовсе не по своей воле оказался в этом лесу и в действительности он служил при нотариальной конторе, ничем не примечательный в делах и был известным пьяницей. Но вот, что он нам рассказал.

Слышалось рычание больших собак, скрежет затворов, распахивающихся ставней, которые теперь заменяли по обыкновению звуки города, и приятно пахло дымом. Сильные, но обнажённые корни гигантов послужили опорой для того, чтобы взобраться на холм и осмотреться. Это было с трудом исполнено. И в действительности - дорога проходила от того места в десяти-пятнадцати шагах. За дорогой, ещё с полсотни шагов, виднелись и оранжевые смазанные огоньки – то было местечко «С» домов на первый взгляд в сорок-пятьдесят. В селениях подобного типа народ просыпался рано и начинал свои обыкновенные дела, когда солнце ещё не поднялось, а небо уже прояснялось. Выводился скот на пастбища в сторону озера, озорно бежали собачки, цепляясь за хвосты и размотавшиеся пояса пастухов, слышались и указания «сверху» от полной с налезшими на глаза густыми бровями женщины лет шестидесяти:

- Дениска, до поЛу не тащи клин, в уТогу ак повстанут, не сыщешь!

Речь шла о наставлениях, где следовало бы прикормить крупный скот на пастбище не отводя его вглубь к болоту.

В ответ, словно одергивающий, но теплый, слышался голос:

- Окромя поЛа, мам!

Высыпались как маленькие горошинки и малые детки в огороженных двориках, позже и за пределы. На них были платья сшитые руками, а украшения были выточены из дубовой, сосновой и березовой коры и покрытые лаком. Мужчины уже слаживали лопаты, вилы и косы, завязывая на себе телеги о пояс – отправлялись на поля, мальчишки возрастом не больше десяти лет подталкивали навьюченные телеги позади, облегчая отцу и братьям труд. Женщины уже что-то переносили из низеньких складов в бараки с мелкой живностью. У иных печи были прямо во дворах - те, что для приготовлений, от того и приятный запах дыма – пекся хлеб и варилась еда.

Человек на холме еле стоял на ногах на минуту совершенно потерялся в днях, числах и во времени в целом. Это выражало лицо - толи сумасшествие, толи растерянность, толи помутнение, к тому же он ещё был пьян. Продвинулся вперед. Так он добрался до старика на окраине селения, который возился с соломой и укладывал её в аккуратные стяги на про запас к зиме для скотины. Старик повернулся на шум, перед ним стоял наш человек.

- Вот эн новости,- старик присел, правя табак в самокрутке. Так утирая края губ и ещё больше от волнения добавил:

- А ты, сынок, по моде, стало быть, одет… Ага… город... да что-то поизношен.- Он это так, больше для себя, чтобы помозговать кто перед ним, почему перед ним и зачем перед ним.

Тогда человек осмотрел себя, насколько это было возможно, и ему не нашлось ничего ответить. Пошатнулся.

- Т-а-к,- продолжительно, ещё обдумывая у себя в голове,- ну ка давой повались ка на передок,- указывая на что-то схожее с телегой,- опреть тебе санитара сыщем.

Тот сделал шаг вперед, немного наклонился и придерживаемый стариком устроился на передок. Так постепенно и забылся. А старик, причмокивая и потирая нос от табака, добавил про себя:

- Сыщем конечно, огож не сыскать-то, сыщем, как же…

Передок больше напоминал повозку, что шла за лошадьми, но приспособление это настолько было невыдающимся, что наличие лошади не предусматривало. Он сплошь был опоясан малыми засаленными цепями и закрепленными наглухо ремнями и ремешками, а по замыслу вперед передка вставал человек и с возможным усилием волок его за собой. Почему волок? Ответ крылся в отсутствие механизмов, облегчающее движение и в наспех сколоченных деревянных колёсах. Скорее такое приспособление служило для перевоза незначительного груза и на короткие расстояния.

Докатились они на передке так до домика фельдшера - Антона Ефимовича. Калитка была отперта, а во дворе в песочнице игралась с баночками девочка лет двух. Позже поговаривали жители, что его жена, сбежавшая от крестьянской жизни, опять бесовским приплодом наградила.

Фельдшер

Фельдшер был человеком не многословным лет сорока двух и с видом задумчивого философа. А если говорил, то медленно, но убедительно. Он рожденный и выученный в городе «Н» попал на распределение и был закинут в это забытое местечко ещё в 1996 году с молодой женой. Жена его, по словам, девушка видная на два года моложе, так же закончившая медицинский университет. По прибытию долго злилась на судьбу, что вот так приходиться мириться с настоящим. Не выдержав и полугода, сообщила мужу, что если тот не изменит решения и останется в проклятом месте, то она уезжает прочь и, не медля, подаёт на развод – она не мыслит своё существование среди этих людей! Так и случилось. Но фельдшер стоял на своём и с честью нёс уготовленное ему бремя, иначе сказать нельзя; жене в разводе не препятствовал, без промедлений подписал все необходимые бумаги. Увлекательным было его занятие – он из веточек вытачивал торшеры. Получалось отлично и со вкусом, всё по правилам, с прорезью для провода и включателя, а так же и с посадкой для лампы, абажуры не мастерил, не из чего, потому они у него так и стояли позади дома под навесом как скелеты, которые изучали они у себя на предметах в университете. Читал много, в основном литературу съестного характера: грибы, ягоды, плоды и овощи, как найти, как приготовить и заварить варенье; или же методические указания: решения теорем, образования соленого раствора, сочетания в гербариях растительных культур и пищеварительный процесс одноклеточных – словом всё, что было в школьной библиотеке. Других книг тут не было. А выезжал он редко, но если было такое, то только по рабочим вопросам. По всему было видно, как он любил ребёнка – в этой двухлетней малышки он видел всю радость жизни. Развлекал её деревянными поделками и шикарной куклой, которую привёз в одну из поездок в город.

По прибытию, его не сразу приняли – «город»; называли так и никакого доверия не испытывали. Но это длилось не долго. Работы у него было много, и делал он её аккуратно. Женщины в тех краях рожали рано или вообще не рожали. Тяжёлый труд женщинам полагался уже к восемнадцати годам в полной мере. Палящее солнце и земляные работы из нежной молодой кожи делали мятую мешковину уже к двадцати двум, а прачечное дело в прорубях или сенях по холоду в зимнее время, когда по пояс в ледяной воде женщину лишало деторождения уже к двадцати трём годам. Спросите, а как же средства цивилизации? Привезти труда не составляло, а вот подключить было некуда. Электричество было, но только в здании административного лада; это было низенькое одноэтажное длинное кирпичное здание с несколькими окнами и дверьми. Там умещались и приемная к чиновнику, и полицейский участок, и почта, и школа с двумя учителями, и запустелый детский садик, который позже устроился кабинетом фельдшера. На большее мощности не хватало и «запитаться» остальные дома попросту не могли. Примечательно то, что чиновник был по совместительству и участковый, и учитель гуманитарии, так же по средам в три недели встречал почтальона Стёпку, а Антон Ефимович так же исполнял обязанности учителя технических наук, разумеется, всё было без излишеств. Мужчины же по большей части страдали сильными болями в спине и суставах. Отчасти спасало пропаривание в банях: они были практически у каждого дома. Что до средств связи: так был стационарный телефон, который работал только когда приезжала администрация из районного центра (по словам деда Вениамина, это случалось раз в пять-семь лет), компьютер производства ещё двухтысячного года, и ещё три сотовых телефона: один у самого богатого человека – мясника – он наладил бизнес с городом и районным центром, второй у фельдшера, а третий, который лежал рядом со стационарным телефоном, в обязательном порядке, у «чиновника-участкового». Население достигало около сорока-пятидесяти человек.

Проклятые люди

Дело в том, что всё немногочисленное население местечка «С» составляло из так называемых отступников; сами они и их потомки - признанные ещё в послевоенное время врагами народа поставленные под ружья или же сгноённые на взращивании сибирской земли. Тогда их помечали у себя красными карандашами в специальных книгах и собирали вместе – следили пристально и неустанно. Мытарства были не прекращающиеся и мучений пройденных не счесть, но как водится на земле русской, сменявшие себя постоянно законы и власть, оставили их души и тела на том самом месте. Много людей поумирало от всевозможных болезней и зараз. Так они остались; и те, что выжили - утвердились. Церквей не было, так же и ничего такого, что могло бы сойти за молельный дом - люди без веры. В особенности помнят события тех времен двое человек – дед Вениамин и баба Поля. Супругов они потеряли ещё при советской власти, но это никак не связано с режимом - жена, у деда Вениамина разобравшись в чём дело, исчезла ещё в сорок четвертом году, а дед Вениамин был направлен в Сибирь со своим младшим братом Ефимом. Супруг бабы Поли попросту умер молодым от туберкулёза; за него она рада. На вопрос, почему же именно это место, ответ простой – мы не выбирали, нас тогда согнали сюда, чтобы передислоцировать и тех кто покрепче снова на «рудники». Тут располагался временный специальный лагерь для «проклятых» (от сюда и сохранившаяся единственная постройка из кирпича), но, по словам и признаниям «проклятых», не самим режимом и жестокостью власти были притеснены, а тем страхом от которого они бежали в то страшное для всех время – время войны; От того и пристыжены.

Много судеб изуродовано и много лиц оказалось изломанными. Стоит ли говорить о том ужасе, который охватил всё человечество! Стоит ли кричать о нескончаемых страданиях в семьях и домах без исключения! Стоит!

Толстяк Ефим

Совсем не много об этом человеке со своей отведенной ролью. Ефим, как мы уже знаем, был младшим братом деда Вениамина. Прозвище же он получил по причине знатной тучности – это был поистине могучий, широкоплечий, ростом более двух метров, человек. Разница в возрасте братьев достигала трёх лет с не большим. В семье так же были и сестры; аж целых восемь – но все кроме одной (старшей из сестёр) не доживали и года, как умирали от неизвестной болезни. Родом их семья с западной Украины, позже переехали в Полтавскую область – то был городок «Д». Люди они были зажиточные и имели большой двор с множеством голов крупного и мелкого скота. Отец братьев был расстрелян большевиками ещё во времена революции. Мать дожила до старости и тихо скончалась. Выжившая же из сестёр была поругана солдатами, а потом исчезла; и больше никто не слышал о ней.

Война. Фашистская Германия оккупировала Украину и заняла большую часть селений и городов; в тоже число входил и городок «Д». Режимы немцы устанавливали чётко и без промедлений. Устанавливались и утверждались комиссары; люди чьё положение было выше среди прочих – в годке же «Д» самовольно вызвался в комиссары Толстяк Ефим. Преданность немцам он доказывал документами, подтверждавшие факт расстрела и гонениями коммунистами его отца – человека честного и большого рода. Кандидатура была закреплена печатью! Братья оказали в соре. Вениамин не разделял взглядов своего брата и предчувствовал большую беду, но всё же оставался братом своему брату. Затем происходило то, что мы уже знаем из всевозможных книг и рассказов.

Так закончилась война и позже братья решили бежать во Францию; снести голов им не суждено при тех-то прегрешениях. Но на одном из патрулей в лесах они были схвачены; доставлены в часть. Приказа расстрелять на месте не было. Но был приказ о переводе в Сибирь; и тем временем как осуществлялись приговоры, «проклятые» не должны простаивать. И они среди прочих оставались в промерзших подвалах Сибири до решения военного суда. И вот что случилось.

Толстяк Ефим сильно заболел; сильный жар и несварение. По военным законам пленным полагалось лечение. В части был молодой военный врач - офицер красной армии Закормский Ермингельд Антонович. Был он человек суровым и, невзирая на юный возраст, ожесточенным. Он в глубине своей души ненавидел немцев, евреев и отступников! Много было причин истерзать болезненное тело Толстяка Ефима; ещё больше было возможностей! Жена его, санитарка при госпитале, знала о намерениях мужа и ночами всячески отговаривала от поступка; утешая и временно отогревая его сердце. Зная, что супруга в положении, Ермингельд понимал как сложно ей придется одной соверши он задуманное; Сжимая кулаки, топил мщение на дне своей ненависти. Так прошло ещё три месяца. Толстяк Ефим шёл на поправку, но всё ещё находился в госпитале. Закормская навещала больных по бытовым и перевязочным нуждам чаще своего мужа; помогала так же и на коротких прогулках, хоть ей уже было и нелегко на восьмом месяце беременности. И в одну из таких прогулок кто-то из-за высокой изгороди в лагерь кинул противотанковую гранату. Граната угодила как раз в то место где находились провизия, медицинские препараты и, поддерживаемый Закормской за руки Толстяк Ефим. Тогда-то всё и решилось – он посмотрел на неё, затем на бегущего к ним её мужа; крик, приказы «Ложись», «На землю!»… но он уже не слышал и всё в одном мгновении - оттолкнув подальше от себя жену военного врача, он кинулся и схватил что-то тяжёлое, ловко взвалил на грудь и бросился на гранату. Прогремел взрыв! Когда земля прибилась и пыль уселась, люди постепенно приходили в себя; Увидели они изуродованное мертвое тело, крепко держащее руками тяжёлую искореженную металлическую пластину – то был Толстяк Ефим.

Тогда в сорок пятом у Закормских родился мальчик - назвали Ефимом; отец нашего фельдшера при местечке «С».

Дом Курта Конла

Было и ещё одно страшное событие. Тогда были смутные времена – конец восьмидесятых начала девяностых. В местечке «С» поселилась семья человека крупно проигравшегося; разыскивался он кредиторами – семья с фамилией Конла. Мужчина – бывший срочник, дослужившись до старшего лейтенанта в Германии. Отцом его был немец – рядовой немецкой армии третьего рейха, позже оправдан и помилован за недостаточностью весомых оснований к суду, и мирно встретивший свою смерть в середине 80-х. И женщина, родом из местечка «К» с фабрики – работница упаковочного цеха – из семьи сапожника и многодетной матери из колхоза, которых забрала лихорадка. Он поправил занятый ими опустелый домик, жена разбила какой-никакой садик. Долгое время они не могли заиметь детей, и потому с каждым годом жизнь их делалась всё невыносимей. Муж крепко запил, пристрастилась и жена. Характер у женщины оказался не выдержан и не целостен, и в дни беспробудного пьянства мужа, отдавалась другим. Про это муж прознал и забил жену чуть ли не до смерти. Был наказан исправительными работами в колонии на полтора года. По его прибытию прошло ещё два года, но семья уже была расстроена окончательно - исправительные работы и всеобщее порицание офицеру не позволяли более пить по внутренним убеждениям, что нельзя было сказать о его жене: она продолжала пить не останавливаясь. Но незадолго до конца 1994 года у них рождается дочь, как нестранно это здоровый и полон жизни ребёнок. Имя дали – Светлана. Казалось, всё изменилось в раз, и все обиды были прощены, но радость длилась не долго. Оказалось, что за время отсутствия мужа, у жены его появился другой мужчина: всё было в строжайшей тайне. Но случилось так.

На поле в одну из осень в пору сбора урожая отрубило ногу у мужа, и поднялся гул на всё селение, тогда-то и подметили соседские мальчишки, что из дома Конла соскочил распорядитель из районного центра, часто оставляющий свой мотоцикл за лесом; об этом поговаривали частенько, но тоже тайком да шёпотом. Сам Конла позже поправился, но вернулся уже инвалидом и за всё то время, что прибывал в больнице, запланировал вопросы жене «что да как?», но семью во чтобы то ни стало сберечь нужно! Районный цент выделил ему коляску и на служебной машине доставили прямо по адресу – к дому. События того рокового дня развернулись бы иначе если бы «чиновник-участковый» был не в отлучке по делам командированный городом «Н» и как по рассказам не однократно вызываемый заведующим отделением больницы районного центра с целью забрать поправившегося (у участкового тогда был единственный «Уазик» на всё поселение). И так изменило бы судьбы многих людей. Но Конла уже дома и застаёт жену с мужчиной, уж как вышло, и откуда взялась прыть, но жители уже обнаружили, после истошных криков и мольбы жены, только женщину и распорядителя заколотыми вилами прямо в постели, а самого одноногого Конла удушенным собственным ремнём и маленькую девочку в своей кроватке громко плачущую от голода за сколоченными досками . Позже стало ясно, что спохватились не сразу по двум причинам: первое это то, что скандалы в той семье совершенно обычное явление, а второе, что из-за плача ребёнка мало что можно было разобрать. И это случилось. Но смутила всех уже только подозрительная тишина в доме Курта Конла. Потрясение селяне переживали порядка года, мало кто высказывался по этому поводу и вообще старались не говорить - в тот год вообще мало кто что говорил; было тихо и в тоже время в воздухе грохотала тяжесть. Девочку же передали одинокой пожилой женщине по фамилии Клеева на воспитание, другие брать не хотели, да и, откровенно говоря, не могли.

Светлана Конла

В тот роковой и полностью изменивший её жизнь день, девочка действительно плакала от голода, не понимая вовсе, что в действительности произошло. Большие глазки смотрели, но никак не высматривали ничего, чтобы походило на кусок хлеба, только старые тряпки, пыль и стоял жуткий запах. Высокая ограда, наставленная матерью с целью скрыть, из остатков старых досок, отделяла её кроватку от спальни - она ничего не видела, да и видеть не могла от бессилия. Мать в отсутствии отца, перестала быть матерью и попросту бросила ребёнка. Она по-прежнему выпивала и забавлялась утехами с мужчинами: с последствиями таковой жизни мы уже, к сожалению, знакомы выше. Разобрав «баррикады», по распоряжению прибывшего «чиновника-участкового», кроватку переносили тут же прямо с ребёнком соседские дети в дом Клеевой. Маленькое создание, покачиваясь по мере движения в собственной «клетке», за несколько месяцев оказалось на свежем воздухе, и увидела полностью залитый солнечным светом зелёный луг, простирающийся аж до самого поворота в сторону районного центра. После того как Светлану передали и окончательно узаконили попечительство, девочка сделалась окончательно замкнутой и отставала в развитии. То нельзя было назвать умственной затруднённостью, скорее физической и психологической. Это небыли связанные события между собой, но произошли вместе: некоторые поговаривали, что у неё иной раз сделается такой взгляд, что ком в горле встаёт, и тут добавляли «Понимает ведь, вот беда, всё понимает!». Её навещал фельдшер и озадаченно мотал головой, видя её тонюсенькое тельце, приговаривал «Больше движения, как можно больше движения». К сожалению, самой Клеевой сделать мало удавалось – её суставы на ногах были поражены, и в движениях она была стеснена. Но силясь, она всё же выкатывала кроватку во дворик, а там уже соседские мальчишки и девчонки подхватывали и игрались со Светланой. Особенно подружилась она с Верочкой – самой младшенькой дочкой мясника. Их стали называть сестрёнками – обе они были очень красивы; каждая по-своему. Верочка была хоть и старше на два с половиной года, но она охотно и всегда с большой радостью играла со своей «сестренкой». Однажды так в играх кроватка была неловко опрокинута и сломалась, завидя это Светлана так громко и заливисто рассмеялась, а Верочка подбежала и так крепко-крепко обняла Светлану и тоже стала смеяться. Решено было не чинить, а сколотить новую – другую кроватку на таких радостях. Так мало по малу она росла. Помогали все - равнодушных не оставалось. К четырнадцати годам было уже понятно, что страсть к рисованию перерастало в настоящий дар. И раз она нарисовала то, что случилось в доме отца; и чуть слышно произнесла «Я помню!».

Подростковое восприятие не способно в полной мере оценить кажущуюся пустоту. Но она неоспоримо была в ней. День за днём, кружась в сознании, находя себе более удачное и удобное местечко, та пустота в маленькой головке не просто отравляла её - она старательно оставляла ржавые следы на самой «корке» до стука и боли в висках. И куда чем чаще Светлана испытывала кошмары – они заменяли ту откровенную боль в самой груди маленького человечка. Казалось, что не сможет этот маленький человечек перенести, но нет – силилась и крепла её натура – добрая, честная и всем своим проявлением милая. Ей теперь пятнадцать, а она иной раз присядет на лужайку и возьмётся за голову так словно ей уже восемьдесят и глаза, ещё в пяти минутах назад открытые и блестящие, неумолимо гаснут.

К тому времени она уезжает в большой город. По словам – миллионный, а то и больше, сплетни разошлись, что не город, а натуральное чудовище, заглатывающее в огромную ненасытную пасть. О ней мало кто что слышал за последующие пять лет; известно только то, что деньги она присылала Клеевой аккуратно и с избытком. Но с приездом дочки мясника стало известно следующее!

Дочь Мясника

Самого Мясника здесь недолюбливали. Был он не приветлив и надменен. Никогда не с кем не здоровался и жизнь тех людей его совсем не интересовала. Когда-то он прибыл сюда с целью развивать свой бизнес. Даром заполучил ферму, завёл скот – у него были крупные контракты с городами на поставку мяса и налаженные связи. К работе местных не допускал и потому не нанимал; было у него при ферме не большое хранилище, переоборудованное для жилья наемных работников – работниками были люди из средней Азии, около двадцати человек нелегалов. Говорить с селянами строго настрого запрещал! Всё его хозяйство было огорожено высоченной глухой изгородью. Детей у него было трое: сын и две дочери. Все они уже работали и учились в городах. Была и жена, но предпочитала жить в городе с роскошью; приезжала редко.

Как раз в ту пору, когда Светлане исполнилось пятнадцать, мясник позаботился оправлять младшенькую свою на обучение в университеты в город «М». Ей уже восемнадцатый год – уже надо. Тайком Верочка по тёмному вечеру пробралась в дом Клеевой через окно в комнату Светланы и рассказала о планах отца. Сделалось Светлане грустно, обнялись девочки и так сидели почти что до двух ночи – у обеих текли слёзы. Тяжело расставание. Вдруг в комнате от чего-то стало светлее – это Верочка на план отца накладывает в голове свои коррективы и рассказывает Светлане о возможности уехать вместе. План был изложен замечательно:

- Отец у меня богатый человек,- начала Верочка,- он же мне квартиру снимать обязался, так мы что, не проживём аж в цельной квартире вместе! А что до дороги, так я со Стёпкой-почтальоном договорюсь, он всё приезжает один, и ничего, уедете вдвоём!- улыбнулась.- Встретимся в городе «Н» на улице… э, ну это я Стёпке оговорю, ты всё равно не знаешь, а там я куплю тебе билет на поезд, что в моём купе и дело сделано! Как тебе?

И обняла Верочка Светлану так как тогда - в дворике у тетушки Клеевой напротив сломанной кроватки с одной стороны и разливающемуся золотистому лугу с другой.

В то же утро Светлана всё рассказала своей «маме», она всегда так называла Клееву, и умоляла отпустить, поскольку уж очень хотелось ей вырваться из тех проклятых воспоминаний. Делать нечего, помолчав, благословив девочку и поцеловав на прощание, отпустила с добрым сердцем. Ни кто больше о плане не знал. И, правда, в назначенное время Стёпка усадил к себе в «почтальонскую машину» Светлану и направился в город «Н» на запланированную Верочкой улицу. Был куплен билет. Состав тронулся, и поезд глухим сигналом сообщил провожающим, что оправляется. Так Светлана оказалась вместе со своей наречённой сестренкой в гигантском городе «М»!

Случилось так.

Верочка, провалившая экзамены в университете всё же не решилась сообщить отцу и, убедив его об успешном поступлении, осталась в городе. Осталась и Светлана, так же не догадываясь ни о чём. Мы уже знаем по вышенаписанному, что Светлане удавались письмо и графика, потому она увлеклась всерьёз прослушиванием бесплатных курсов по искусству графики, которые вёл молодой художник. Со временем увлеклась и самим художником. Художник принадлежал к тем семьям, где вверху всего сущего - превосходное образование и соответствующее окружение. Сам он был хорош собой, ярко одет и со вкусом, говорил вкрадчиво и вкусно. Сердечко, допустим, что и далеко не одно в студии, где проходили лекции, но было видно, что самое горячее в союзе с душевной чистотой так и билось; стоило только Светлане увидеть его, услышать его. Он стал для неё обликом настоящего проявления любви к мужчине. В минуты тишины и спокойствия при открытых окнах от того пробирающегося ветерка, она вырисовывала в воздухе его лицо, кажущееся ей самым прекрасным лицом в мире и вслушивалась в воспоминания голоса, кажущееся самым нежным голосом на свете. Но, Боже как она мала! И она это понимала, проливая слёзы надежды, точно вторя себе каждую минуту одно и то же:

- Я обязательно подрасту совсем скоро, уже вот-вот и скажу ему о своей любви!

С трепетом представляя, как они гуляют вместе, засыпала.

Об этом она рассказала и Верочке. Верочка порадовалась за «сестренку» и ей не терпелось узнать кто он таков, забросав девичьими вопросами! Они условились, что Светлана проведёт её в студию, и она сама всё увидит своими глазами. Так и сделали. Верочке тоже очень понравился художник и, пощипывая друг друга за руки, они тихо дурачились, как это принято у девочек. Выйдя из больших дверей здания, где располагалась студия, Верочка всевозможными жестами и не особо стараясь сдерживать себя просто выплеснула волну восторга – горели глаза, не переставала быть улыбка, а руки не жалея воздушного пространства мелькали то вверх, то вниз. Девочки смеялись и мило подразнивали друг друга.

Когда город насыщён всевозможными развлечениями, увлекающие в свои заманчивые своды – люди падкие растворялись в них. Такой была и Верочка. Ещё тогда когда отец обеспечивал Верочку частными уроками в городе, направляя её в частной машине и первыми забавами с почтальоном Стёпкой – она понимала, что жизнь так и сочится наслаждениями… но где же вцепиться в источник? Источником для Верочки послужил город «М»! Тут же она закрепилась в своей правоте; быстро вжилась в роль современной - на лучший лад одевалась и предпочитала модные места. Появились соответствующие знакомства и интересы. Она приезжала рано утром и тормошила заспанную Свету, рассказывая с каким «прикольным» парнем сегодня познакомилась; от неё часто пахло алкоголем. Однажды она так рассказала, что повстречала того самого художника в одном из клубов и даже заговорила с ним. Света робко спросила:

- А что он?

- Он клёвый!- Верочка плюхнулась на постель в чём была и сразу же уснула. А звуки отъезжающего автомобиля, Светлане принесли дурные известия…

Проходило время; заканчивался второй год. Со временем Верочка стала намекать, что не плохо бы Светлане приносить деньги и оплачивать половину жилья. Светлана устроилась кассиром-контролером в том же салоне, где слушала лекции; ей повезло – она первая смогла договориться с работодателем. У неё была мечта – учиться в национальной художественной академии, потому стала посещать и остальные необходимые уроки и лекции. С художником они не разговаривали и не встречались, она несмела подойти - только украдкой смотрела сквозь приоткрытую дверь на него когда он приезжал читать свои лекции, но уже в другой студии. Художник это понимал; вся та привязанность, любовь и хрупкость так и замирали в воздухе, когда Светлана оказывалась рядом; пусть и случайно вот так просто, проходя мимо. Он подметил и то, что робкая девушка пристыжена, для него неизвестным… прошлым. Она его волновала. Как-то раз, проходя через соседствующую аудиторию, он даже заинтересовался и тем, как она внимательно ловила каждое слово лектора; так он простоял долгое время. Нужно ли говорить о том, что она вызывала в нём что-то большее, чем увлечение? Да, это была правда! Такая же правда как и то, что он скорее хотел познать её. Было ли это борьбой? Нет. Так что же? От её золотистых волос так и произрастали нежные цветы трепетности и всеобъемлющей любви, легко прикрывая белые плечи; легкий воздушный аромат девственной чувственности, остерегаясь быть увиденной - ведь потому что это тысячу и ещё таких же тысяч раз подлинно и совсем не защищено! Таинство ещё скрыто… Но, Боже, как же прекрасна и священна надежда девушки, которая не знала ничего кроме горя! Вот что это было!

На часах было четверть пятого утра. Раздался телефонный звонок - из больницы. Светлана подняла трубку. Мужской голос спросил:

- Тут ли проживает Вера Михайловна Звягинцева?

- Да,- у Светланы пошатнулись ноги.

- Вы родственница?

- Нет, я подруга, мы вместе снимаем эту квартиру… Мы вместе живём. А что случилось?! Что произошло??!!- Пересохло горло в минуту.

- Успокойтесь, прошу Вас. Вы можете приехать в шестьдесят седьмую поликлинику южного округа?

Светлана, забыв про телефон, тут же набросила на себя первое, что попалось, и выбежала на улицу. Уже через двадцать минут она сидела у изголовья Верочки. «Сестрёнка» была избита и покалечена, а о причинах и месте ничего не было известно; её нашли на дороге проходившие мимо люди – так она оказалась в поликлинике. Больше врачам ничего не было известно.

- Потерпевшая была в сознании, когда наша бригада прибыла на место, она смогла сообщить, куда бы мы могли позвонить и с кем связаться. Теперь мы ей ввели обезболивающее средство и устанавливаем степень повреждений. Не беспокойтесь, она просто спит – это препарат; в целом состояние стабильное. Но уже стало ясно, что на правую ногу нужно делать операцию. Сустав – он раздроблен… нужен имплант. Такие операции к сожалению, мы не делаем бесплатно, поэтому нужно связаться с родственниками… и как можно скорее, так будет лучше.- Голос был холодный и, казалось, равнодушный. – И да, вот ещё что, она беременная… была – срок не большой, плод сохранить мы не смогли…

Норма