Оракул аполлона пифийского врачу орибасию 1 страница

Перевод Ю. Шульца

Вы возвестите царю, что храм мой блестящий разрушен;

Нет больше крова у Феба, и нет прорицателя-лавра,

Ключ говорящий умолк: говорливая влага иссякла.

АНАКРЕОНТИКА[635]В ВОЛЬНЫХ ПЕРЕВОДАХ РУССКИХ ПОЭТОВ XVIII–XIX ВЕКОВ

«Мне петь было о Трое…»[636]

Перевод М. В. Ломоносова

Мне петь было о Трое,

О Кадме мне бы петь,

Да гусли мне в покое

Любовь велят звенеть.

Я гусли со струнами

Вчера переменил,

И славными делами

Алкида возносил;

Да гусли поневоле

Любовь мне петь велят,

О вас, герои, боле,

Прощайте, не хотят.

«Мне девушки сказали…»

Перевод М. В. Ломоносова

Мне девушки сказали:

«Ты дожил старых лет»,

И зеркало мне дали:

«Смотри, ты лыс и сед».

Я не тужу нимало,

Еще ль мой волос цел

Иль темя гладко стало,

И весь я побелел.

Лишь в том могу божиться,

Что должен старичок

Тем больше веселиться,

Чем ближе видит рок.

«Мастер в живопистве первой…»

Перевод М. В. Ломоносова

Мастер в живопистве первой,

Первой в Родской стороне[637],

Мастер, научен Минервой[638],

Напиши любезну мне.

Напиши ей кудри черны,

Без искусных рук уборны,

С благовонием духов,

Буде способ есть таков.

Дай из роз в лице ей крови

И как снег представь белу,

Проведи дугами брови

По высокому челу;

Не сведи одну с другою,

Не расставь их меж собою,

Сделай хитростью своей,

Как у девушки моей.

Цвет в очах ее небесной,

Как Минервин, покажи,

И Венерин взор прелестной

С тихим пламенем вложи;

Чтоб уста без слов вещали

И приятством привлекали

И чтоб их безгласна речь

Показалась медом течь.

Всех приятностей затеи

В подбородок умести,

И кругом прекрасной шеи

Дай лилеям расцвести,

В коих нежности дыхают,

В коих прелести играют

И по множеству отрад

Водят усумненный взгляд.

Надевай же платье ало,

И не тщись всю грудь закрыть,

Чтоб, ее увидев мало,

И о прочем рассудить.

Коль изображенье мочно,

Вижу здесь тебя заочно,

Вижу здесь тебя, мой свет:

Молви ж, дорогой портрет.

«В час полуночный недавно…»[639]

Перевод Н. А. Львова

В час полуночный недавно,

Как Воота[640]под рукой

Знак Арктоса обращался,

Как все звания людей

Сна спокойствие вкушали,

Отягченные трудом,

У дверей моих внезапно

Постучал Ерот кольцом.

«Кто, — спросил я, — в дверь стучится

И тревожит сладкий сон?..»

«Отвори, — любовь сказала, —

Я ребенок, не страшись;

В ночь безмесячную сбился

Я с пути и весь обмок…»

Жаль мне стало, отзыв слыша;

Встав, светильник я зажег;

Отворив же дверь, увидел

Я крылатое дитя,

А при нем и лук и стрелы.

Я к огню его подвел,

Оттирал ладонью руки,

Мокры кудри выжимал;

Он, лишь только обогрелся:

«Ну, посмотрим-ка, — сказал, —

В чем испортилась в погоду

Тетива моя?» — и лук

Вдруг напряг, стрелой ударил

Прямо в сердце он меня[641];

Сам, вскочив, с улыбкой молвил:

«Веселись, хозяин мой!

Лук еще мой не испорчен,

Сердце он пронзил твое».

«У юноши недавно…»

Перевод Н. А. Львова

У юноши недавно,

Который продавал

Ерота воскового,

Спросил я, что́ цена

Продажной этой вещи?

А он мне отвечал

Дорическим язы́ком[642]:

«Возьми за что ни есть;

Но знай, что я не мастер

Работы восковой;

С Еротом прихотливым

Жить больше не хочу».

«Так мне продай за драхму,

Пусть будет жить со мной

Прекрасный сопостельник.[643]

А ты меня, Ерот,

Воспламени мгновенно,

Иль тотчас будешь сам

Ты в пламени растоплен».

«Некогда в стране Фригийской…»

Перевод Н. А. Львова

Некогда в стране Фригийской

Дочь Танталова[644]была

В горный камень превращенна.

Птицей Пандиона дочь[645]

В виде ласточки летала,

Я же в зеркало твое

Пожелал бы превратиться,

Чтобы взор твой на меня

Беспрестанно обращался;

Иль одеждой быть твоей,

Чтобы ты меня касалась;

Или, в воду претворяясь,

Омывать прекрасно тело;

Иль во благовонну мазь,

Красоты твои умастить;

Иль повязкой на груди,

Иль на шее жемчугами,

Иль твоими б я желал

Быть сандалами, о дева!

Чтоб хоть нежною своей

Жала ты меня ногою.

«Почто витиев правил…»

Перевод Г. Р. Державина

Почто витиев правил

Вы учите меня?

Премудрость я оставил,

Не надобна она.

Вы лучше поучите,

Как сок мне Вакхов пить,

С прекрасной помогите

Венерой пошутить.

Уж нет мне больше силы

С ней одному владеть;

Подай мне, мальчик милый,

Вина, хоть поглядеть:

Авось еще немного

Мой разум усыплю;

Приходит время строго;

Покину, что люблю.

«О счастливец, о кузнечик…»

Перевод Н. И. Гнедича

О счастливец, о кузнечик,

На деревьях на высоких

Каплею воды напьешься

И, как царь, ты распеваешь.

Все твое, на что ни взглянешь,

Что в полях цветет широких,

Что в лесах растет зеленых.

Друг смиренный земледельцев,

Ты ничем их не обидишь.

Ты приятен человеку,

Лета сладостный предвестник:

Музам чистым ты любезен,

Ты любезен Аполлону:

Дар его — твой звонкий голос.

Ты и старости не знаешь,

О мудрец, всегда поющий,

Сын, жилец земли невинный,

Безболезненный, бескровный,

Ты почти богам подобен!

«Узнают коней ретивых…»

Перевод А. С. Пушкина

Узнают коней ретивых

По их выжженным таврам;

Узнают парфян кичливых

По высоким клобукам;

Я любовников счастливых

Узнаю по их глазам:

В них сияет пламень томный —

Наслаждений знак нескромный.

Весна

Перевод Л. Мея

Посмотри — весна вернулась, —

Сыплют розами хариты;

Посмотри — на тихом море

Волны дремою повиты;

Посмотри — ныряют утки,

Журавлей летит станица;

Посмотри — Титана-солнца

В полном блеске колесница.

Тучи тихо уплывают,

Унося ненастья пору;

На полях труды людские

Говорят приветно взору.

Гея нежные посевы

На груди своей лелеет;

Почка ма́слины пробилась

Сквозь кору и зеленеет;

Лозы пламенного Вакха

Кроет ли́ства молодая,

И плодов румяных завязь

Расцвела, благоухая.

К Эроту

Перевод Л. Мея

Не шутя меня ударив

Гиацинтовой лозою,

Приказал Эрот мне бегать

Неотступно за собою.

Между терний, чрез потоки,

Я помчался за Эротом

По кустам и по стремнинам,

Обливаясь крупным потом,

Я устал; ослабло тело —

И едва дыханье жизни

Из ноздрей не улетело.

Но, концами нежных крыльев

Освеживши лоб мой бледный,

Мне Эрот тогда промолвил:

«Ты любить не в силах, бедный!»

Розе

Перевод Л. Мея

Розу нежную Эротов

С Дионисом сочетаем:

Краснолиственною розой

Наши чела увенчаем

И нальем с веселым смехом

В чаши нектар винограда,

Роза — лучший цвет весенний,

Небожителей услада!

Мягкокудрый сын Киприды

Розой голову венчает,

Как с харитами он в пляске

Хороводной пролетает.

Дайте ж мне венок и лиру,

И под Вакховой божницей

Закружусь я в быстрой пляске

С волногрудою девицей…

Венера и Марс. Дом Марка Лукреция Фронтона в Помпеях

ЛИРИКА РИМА

ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ[646]

«Плачь, Венера…»[647]

Перевод Адр. Пиотровского

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!

Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!

Бедный птенчик погиб моей подружки.

Бедный птенчик, любовь моей подружки.

Милых глаз ее был он ей дороже.

Слаще меда он был и знал хозяйку,

Как родимую мать дочурка знает.

Он с колен не слетал хозяйки милой.

Для нее лишь одной чирикал сладко.

То сюда, то туда порхал, играя.

А теперь он идет тропой туманной

В край ужасный, откуда нет возврата.

Будь же проклята ты, обитель ночи,

Орк, прекрасное все губящий жадно!

Ты воробушка чудного похитил!

О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!

Ты виной, что от слез, соленых, горьких,

Покраснели и вспухли милой глазки.

«Будем, Лесбия, жить…»

Перевод С. Шервинского

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!

Пусть ворчат старики, — что нам их ропот?

За него не дадим монетки медной!

Пусть восходят и вновь заходят звезды, —

Помни: только лишь день погаснет краткий,

Бесконечную ночь нам спать придется.

Дай же тысячу сто мне поцелуев,

Снова тысячу дай и снова сотню,

И до тысячи вновь и снова до ста,

А когда мы дойдем до многих тысяч,

Перепутаем счет, чтоб мы не знали,

Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,

Зная, сколько с тобой мы целовались.

«Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев…»

Перевод Адр. Пиотровского

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев

Милых губ твоих страсть мою насытят?

Ты зыбучий сочти песок ливийский

В напоенной отравами Кирене[648],

Где оракул полуденный Аммона[649]

И где Батта[650]старинного могила.

В небе звезды сочти, что смотрят ночью

На людские потайные объятья.

Столько раз ненасытными губами

Поцелуй бесноватого Катулла,

Чтобы глаз не расчислил любопытный

И язык не рассплетничал лукавый.

«Катулл измученный, оставь свои бредни…»

Перевод С. Шервинского

Катулл измученный, оставь свои бредни:

Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.

Сияло некогда и для тебя солнце,

Когда ты хаживал, куда вела дева,

Тобой любимая, как ни одна в мире.

Забавы были там, которых ты жаждал,

Приятные — о да! — и для твоей милой,

Сияло некогда и для тебя солнце,

Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.

Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,

Будь мужествен и тверд, перенося муки.

Прощай же, милая! Катулл сама твердость.

Не будет он, стеная, за тобой гнаться.

Но ты, несчастная, не раз о нем вспомнишь.

Любимая, ответь, что ждет тебя в жизни?

Кому покажешься прекрасней всех женщин?

Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?

Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?

А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!

«Фурий, ты готов и Аврелий тоже…»

Перевод Адр. Пиотровского

Фурий, ты готов и Аврелий тоже

Провожать Катулла, хотя бы к Инду

Я ушел, где море бросает волны

На берег гулкий.

Иль в страну гиркан[651]и арабов пышных,

К сакам[652]и парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где Нил семиустый мутью

Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,

Где поставил знак знаменитый Цезарь,

Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов

Страшное море —

Все, что рок пошлет, пережить со мною

Вы готовы. Что ж, передайте милой

На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По ее вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый насмерть.

«Всех полуостровов и островов в мире…»

Перевод С. Шервинского

Всех полуостровов и островов в мире

Жемчужинка, мой Сирмион[653], — хоть их много

В озерах ясных и в морях Нептун держит.

Как счастлив я, как рад, что вновь тебя вижу!

Расставшись с Финией, с Вифинией дальней,

Не верю сам, что предо мною ты, прежний.

О, что отраднее: забот свалить бремя

И возвратиться с легкою душой снова,

Устав от долгих странствий, к своему Лару[654]

И на давно желанном отдохнуть ложе!

Вот вся награда за труды мои… Милый

Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой прибыл!

Ликуйте, озера Лабийского волны!

Все хохочите, сколько в доме есть Смехов!

«В посвященье Диане мы…»

Перевод С. Шервинского

В посвященье Диане мы,

Девы, юноши чистые.

Пойте, юноши чистые,

Пойте, девы, Диану!

О Латония[655], высшего

Дочь Юпитера вышняя,

О рожденная матерью

Под оливой делийской, —

Чтоб владычицей стала ты

Гор, лесов густолиственных,

И урочищ таинственных,

И потоков гремящих!

В муках родов глаголема

Ты Люциной-Юноною;

Именуешься Тривией,

С чуждым светом Луною!

Бегом месячным меришь ты

Путь годов, и хозяину

Добрым полнишь ты сельский дом

Урожаем, богиня.

Под любым из имен святись

И для племени Ремула

Будь опорою доброю,

Как бывала издревле!

«Хлам негодный, Волюзия анналы…»

Перевод Адр. Пиотровского

Хлам негодный, Волюзия анналы!

Вы сгорите, обет моей подружки

Выполняя. Утехам и Венере

Обещала она, когда вернусь я

И метать перестану злые ямбы,

Худший вздор из дряннейшего поэта

Подарить хромоногому Гефесту

И спалить на безжалостных поленьях.

И решила негодная девчонка,

Что обет ее мил и остроумен!

Ты, рожденная морем темно-синим,

Ты, царица Идалия и Урий,[656]

Ты, Анкону хранящая и Голги,

Амафунт, и песчаный берег Книда,

И базар Адриатики, Диррахий, —

Благосклонно прими обет, Венера!

Вы ж не ждите! Живей в огонь ступайте,

Вздор нескладный, нелепица и бредни,

Хлам негодный, Волюзия анналы!

«Плохо стало Катуллу…»

Перевод С. Шервинского

Плохо стало Катуллу, Корнифиций[657],

Плохо, небом клянусь, и тяжко стало,

Что ни день, что ни час — то хуже, хуже…

Но утешил ли ты его хоть словом?

А ведь это легко, пустое дело!

Я сержусь на тебя… Ну где же дружба?

Но я все-таки жду хоть два словечка,

Пусть хоть грустных, как слезы Симонида.

«Вы сюда, мои ямбы, поспешите!..»

Перевод Адр. Пиотровского

Вы сюда, мои ямбы, поспешите!

Все сюда! Соберитесь отовсюду!

Девка подлая смеет нас дурачить.

И не хочет стихов моих тетрадку

Возвратить. Это слышите вы, ямбы?

Побегите за ней и отнимите!

Как узнать ее, спро́сите? По смеху

Балаганному, по улыбке сучьей,

По бесстыдной, разнузданной походке.

Окружите ее, кричите в уши:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки!

Возврати нам, распутница, тетрадки!»

В грош не ставит? Поганая подстилка!

Порожденье подлейшего разврата!

Только мало ей этого, наверно!

Если краски стыдливого румянца

На собачьей не выдавите морде,

Закричите еще раз, втрое громче:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки!

Возврати нам, распутница, тетрадки!»

Все напрасно! Ничем ее не тронуть!

Изменить вам придется обращенье,

Испытать, не подействует ли этак:

«Дева чистая, возврати тетрадки!».

«Добрый день, долгоносая девчонка…»

Перевод Адр. Пиотровского

Добрый день, долгоносая девчонка,

Колченогая, с хрипотою в глотке,

Большерукая, с глазом как у жабы,

С деревенским, нескладным разговором,

Казнокрада формийского[658]подружка!

И тебя-то расславили красивой?

И тебя с нашей Лесбией сравнили?

О, бессмысленный век и бестолковый!

«Акму нежно обняв, свою подругу…»

Перевод С. Шервинского

Акму нежно обняв, свою подругу,

«Акма, радость моя! — сказал Септимий. —

Если я не люблю тебя безумно

И любить не готов за годом годы,

Как на свете никто любить не в силах,

Пусть в Ливийских песках или на Инде

Повстречаюсь со львом я белоглазым!»

И Амур, до тех пор чихавший влево,

Тут же вправо чихнул в знак одобренья.

Акма, к другу слегка склонив головку

И пурпуровым ртом касаясь сладко

Томных юноши глаз, от страсти пьяных,

«Жизнь моя! — говорит. — Септимий милый!

Пусть нам будет Амур один владыкой!

Верь, сильней твоего, сильней и жарче

В каждой жилке моей пылает пламя!»

Вновь услышал Амур и не налево,

А направо чихнул в знак одобренья.

Так, дорогу начав с благой приметы,

Оба любят они, любимы оба.

Акма другу милей всего на свете,

Всех сирийских богатств и всех британских.

И Септимий один у верной Акмы,

В нем блаженство ее и все желанья.

Кто счастливей бывал, какой влюбленный?

Кто Венеру знавал благоприятней?

«Вот повеяло вновь теплом весенним…»[659]

Перевод Ф. Петровского

Вот повеяло вновь теплом весенним,

Вот под мягким Зефира дуновеньем

Равноденственная стихает буря.

Покидай же, Катулл, поля фригийцев,

Пашни тучные брось Никеи знойной:

К азиатским летим столицам славным.

Уже рвется душа и жаждет странствий,

Уж торопятся ноги в путь веселый.

Вы, попутчики милые, прощайте!

Хоть мы из дому вместе отправлялись,

По дорогам мы разным возвратимся.

«Друг Лициний! Вчера, в часы досуга…»

Перевод Адр. Пиотровского

Друг Лициний![660]Вчера, в часы досуга,

Мы табличками долго забавлялись.

Превосходно и весело играли.

Мы писали стихи поочередно.

Подбирали размеры и меняли.

Пили, шуткой на шутку отвечали.

И ушел я, твоим, Лициний, блеском

И твоим остроумием зажженный.

И еда не могла меня утешить,

Глаз бессонных в дремоте не смыкал я,

Словно пьяный, ворочался в постели,

Поджидая желанного рассвета,

Чтоб с тобой говорить, побыть с тобою.

И когда, треволненьем утомленный,

Полумертвый, застыл я на кровати,

Эти строчки тебе, мой самый милый,

Написал, чтоб мою тоску ты понял.

Берегись же, и просьб моих не вздумай

Осмеять, и не будь высокомерным,

Чтоб тебе не отмстила Немезида!

В гневе грозна она. Не богохульствуй!

«Кажется мне тот богоравным или…»

Перевод С. Ошерова

Кажется мне тот богоравным или —

Коль сказать не грех — божества счастливей,

Кто сидит с тобой, постоянно может

Видеть и слышать

Сладостный твой смех; у меня, бедняги,

Лесбия, он все отнимает чувства:

Вижу лишь тебя — пропадает сразу

Голос мой звонкий.

Тотчас мой язык цепенеет; пламя

Пробегает вдруг в ослабевших членах,

Звон стоит в ушах, покрывает очи

Мрак непроглядный.

От безделья ты, мой Катулл, страдаешь,

От безделья ты бесишься так сильно.

От безделья царств и царей счастливых

Много погибло.

«Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира…»

Перевод С. Шервинского

Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира,

Кто восхождение звезд и нисхожденье постиг,

Понял, как пламенный блеск тускнеет бегущего солнца,

Как в им назначенный срок звезды уходят с небес,

Как с небесных путей к высоким скалам Латмийским[661]

Нежным призывом любовь Тривию сводит тайком, —

Тот же Конон[662]и меня увидал, косу Береники[663],

Между небесных огней яркий пролившую свет,

Ту, которую всем посвящала бессмертным царица,

Стройные руки свои к небу с молитвой воздев,

Тою порою, как царь, осчастливленный браком недавним,

В край ассирийский пошел, опустошеньем грозя,

Сладостный след сохраняя еще состязанья ночного,

Битвы, добывшей ему девственных прелестей дань.

Разве любовь не мила жене новобрачной? И разве,

Плача у ложа утех между огней торжества,

Дева не лживой слезой омрачает родителей радость?

Нет, я богами клянусь, — стоны неискренни дев.

В том убедили меня стенанья и пени царицы

В час, как на гибельный бой шел ее муж молодой.

Разве ты слезы лила не о том, что покинуто ложе,

Но лишь о том, что с тобой милый твой брат разлучен?

О, как до мозга костей тебя пронзила тревога,

Бурным волненьем своим всю твою душу объяв!

Чувства утратив, ума ты едва не лишилась, а прежде,

Знаю, с детства еще духом была ты тверда.

Подвиг забыла ли ты, который смутит и храбрейших,

Коим и мужа и трон завоевала себе?

Сколько печальных речей при проводах ты говорила!

Боги! Печальной рукой сколько ты вытерла слез!

Кто из бессмертных тебя изменил? Иль с телом желанным

В долгой разлуке бывать любящим так тяжело?

Кровь проливая быков, чтобы муж твой любимый вернулся,

Ты в этот час и меня всем посвящала богам, —

Лишь бы вернуться ему! А он в то время с Египтом

В непродолжительный срок Азию пленную слил.

Сбылись желанья твои — и вот, в исполненье обетов,

Приобщена я как дар к хору небесных светил.

Я против воли, — клянусь тобой и твоей головою! —

О, против воли твое я покидала чело.

Ждет того должная мзда, кто подобную клятву нарушит!

Правда, — но кто ж устоит против железа, увы?

Сломлен был силой его из холмов высочайший, какие

Видит в полете своем Фии блистающий сын[664],

В те времена, как, открыв себе новое море, мидяне

Через прорытый Афон[665]двинули варварский флот.

Как устоять волосам, когда все сокрушает железо?

Боги! Пусть пропадет племя халибов[666]навек!

Этот народ стал первым искать рудоносные жилы

В недрах земли и огнем твердость железа смягчать!

Срезаны раньше меня, о судьбе моей плакали сестры, —

Но в этот миг, бороздя воздух шумящим крылом,

Одноутробный брат эфиопа Мемнона[667], Локридский

Конь Арсинои[668], меня в небо унес на себе.

Там он меня поместил на невинное лоно Венеры,

Через эфирную тьму вместе со мной пролетев.

Так Зефирита сама — гречанка, чей дом на прибрежье

Знойном Канопа[669], — туда древле послала слугу,

Чтобы сиял не один средь небесных огней многоцветных

У Ариадны с чела снятый венец золотой,[670]

Но чтобы также и мы, божеству посвященные пряди

С русой твоей головы, в небе горели меж звезд.

Влажной была я от слез, в обитель бессмертных вселяясь,

В час, как богиня меня новой явила звездой.

Ныне свирепого льва я сияньем касаюсь и Девы;

И — Ликаонова дочь — рядом Каллисто со мной.

К Западу я устремляюсь, на миг лишь, вечером поздним,

Следом за мной в океан медленный сходит Боот.

И хоть меня по ночам стопы попирают бессмертных,

Вновь я Тефии[671]седой возвращена поутру.

То, что скажу, ты без гнева прими, о Рамнунтская Дева[672],

Истину скрыть никакой страх не заставит меня, —

Пусть на меня, возмутясь, обрушат проклятия звезды, —

Что затаила в душе, все я открою сейчас:

Здесь я не так веселюсь, как скорблю, что пришлось разлучиться,

Да, разлучиться навек мне с головой госпожи.

Волосы холить свои изощрялась искусная дева, —

Сколько сирийских мастей я выпивала тогда!

Вы, кого сочетать долженствует свадебный факел!

Прежде чем скинуть покров, нежную грудь обнажить,

Юное тело отдать супруга любовным объятьям,

Мне из ониксовых чаш радостно лейте елей;

Радостно лейте, молясь о всегда целомудренном ложе.

Но если будет жена любодеянья творить,

Пусть бесплодная пыль вопьет ее дар злополучный, —

От недостойной жены жертвы принять не могу.

Так, новобрачные, пусть и под вашею кровлей всечасно

Вместе с согласьем любовь долгие годы живет.

Ты же, царица, когда, на небесные глядя созвездья,

Будешь Венере дары в праздничный день приносить,

Также и мне удели сирийских часть благовоний,

Не откажи и меня жертвой богатой почтить.

Если бы звездам упасть! Вновь быть бы мне царской косою!

О, если б вновь Водолей близ Ориона сиял!

«Милая мне говорит…»

Перевод Адр. Пиотровского

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

«Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может…»

Перевод Адр. Пиотровского

Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может

Преданной дружбой, как я, Лесбия, был тебе друг.

Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,

Не было в мире еще крепких и вяжущих уз.

Ныне ж расколото сердце. Шутя ты его расколола,

Лесбия! Страсть и печаль сердце разбили мое.

Другом тебе я не буду, хоть стала б ты скромною снова,

Но разлюбить не могу, будь хоть преступницей ты!

«Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно…»

Перевод С. Шервинского

Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно

В том убежденье, что жизнь он благочестно провел,

Веры святой не пятнал никогда, в договоры вступая,

Ради обмана людей всуе к богам не взывал, —

То ожидает тебя, за долгие годы, от этой

Неблагодарной любви много отрады, Катулл.

Все, что сказать человек хорошего может другому

Или же сделать кому, — сделал ты все и сказал.