Я — мизантроп, мне «импонируют» животные

Автор: Алексей Коблов

Источник: Московский Бит, 1997

Движение Русский Прорыв возникло вскоре после октября 1993 года. Лидером и идеологом движения был и остается Егор Летов. Впервые заявило о себя 19 декабря 1993 года акцией Руководство к действию в ДК им. Горького в Москве. Акция закончилась побоищем публики с ОМОНом и массовым беспорядками на площади перед ДК. С самого начала Русский Прорыв был объявлен коммунистическим движением. Летов: … Русский Прорыв это не партия, это движение, и люди в нем собрались вокруг одной обшей идеи, идеи выживания нашей страны. Помимо ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ в Русский Прорыв вошли ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ (Тюмень) и РОДИНА (Омск). 1994 год серия акций рок-концертов в Тюмени (февраль), Киеве, Луганске, Ростове (апрель). 27 мая — акция в Москве, на стадионе Крылья Советов. 28 мая Егор Летов выступает в живом эфире Программы А с программными политическими заявлениями. После акции в Москве ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ выходит из Русского Прорыва. 2-3 июня Русский Прорыв в Санкт-Петербурге. В дальнейшем — спад движения, хотя на всех концертах ГО и сольных выступлениях Егора Летова, во всех его интервью присутствует политическая окраска. В данный момент лидер Русского Прорыва планирует новый этап движения с привлечением в него новых составляющих.

А. К.: С чем был связан длительный перерыв в концертной деятельности ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ?
Л.: ГрОб-Студия это очень сложная кухня. В 1995 году наконец-то появился восьмиканальник, пульт фирменный. Писали альбом, который оказался очень тяжелым. Писали его при задействовали огромного количества стимуляторов, наркотиков. В этих альбомах ни одной, наверное, ноты, сыгранной или спетой в нормальном, трезвом состоянии. Все делалось на износ.

А. К.: Выходят сразу два альбома?
Л.: Да. Первый Солнцеворот, как бы 1995 года, второй Невыносимая Легкость Бытия 96-го.

А. К.: Ты заметил, что дистанция между ГО и публикой все больше?
Л.: Она с каждым годом все растет и становится все непреодолимее. С другой стороны, кто с нами остается сейчас люди, которым это необходимо… Голландцы снимали репортаж и опрашивали всевозможный народ на концерте. Один сказал, что ему наплевать, фашисты мы или коммунисты, самое важное, что мы выражаем эмоции, которые он испытывает постоянно. Мы эти эмоции выражали и выражаем, а людей, которые их испытывают, становится все меньше. С другой стороны, появляется определенный контингент, причем совсем молодежный, то, что называется пацаны, которые что-то слышат и понимают не на уровне интеллекта. К которому мы никогда не обращались. Все, что мы делаем, это эмоциональное все-таки дело. Во всяком случае развесистая дуля всей этой мрази… для всех БэГэ там и для всего этого дерьма. В целом я удручен, потому что поколение мы проиграли. В большинстве своем это, конечно, подонки, мразь.

А. К.: В знаменитом интервью в Конгркультуре 3 ты говорил о смерти духа. Что ты скажешь сейчас?
Л.: Не могу в двух словах, конечно, объяснить. Ситуация абсолютно плачевная, всем ясно. В политическом плане мы уже не люди. Все, мы хуже албанцев. Судя по последнему футбольному матчу с Кипром — хуже киприотов. Смерть духа? На Западе она уже давно произошла. У нас — не знаю, но уже близко. Если народ выбирает Ельцина, так чего этот народ достоин? Политика сейчас для нас стала жестокой реальностью. Если не оказываешь сопротивления, имеешь неприятности, унижения и притеснения все большие. И если народ соглашается, причем и самом плачевном и позорном смысле, чего тогда ожидать? Грядет либо катастрофа, либо революция. Мы начинаем новый этап Русского Прорыва. Я надеюсь, что к нему присоединится КАЛИНОВ МОСТ. Предварительное согласие на этот счет вроде бы есть.

А. К.: Для тебя самого Сибирь остается по-прежнему чем-то особенным?
Л.: Конечно, но если говорить о населении… У нас разруха, как и везде, но мелкая, вялотекущая. В Москве заметно расстояние между верхами и низами. У нас от голода никто не мрет, бомжей не такое изобилие, бандитов поменьше. Но в целом ощущение откровенной децентрализации. Москва наплевать, страны единой тоже нет. Живем здесь сами по себе, скоро у нас деньги свои наверняка появятся… Колчаковщина такая. Так что все, началось.

А. К.: А что для тебя есть Родина?
Л.: Родина для меня Советский Союз. Я здесь родился.

А. К.: А ощущение Родины?
Л.: Ощущение Родины это язык, ландшафт, это идея, определенная идеология, символика, традиция, эстетика и мораль. Сейчас эстетика нашего государства российского другая, мораль другая, вообще никакой нет, территория и та уже не та… Распад полный. Смердит кругом. Я ездил по стране с акустиками этак года три достаточно интенсивно. Весьма удручающее впечатление. Особенно после того, как войну в Чечне проиграли. Собственно говоря, не проиграли, а… сдали.

А. К.: Ты выступал последние годы с концертами на юге России?
Л.: Да, там у меня на концерте было больше половины народу в зале тех, кто в Чечне воевал. Контрактники, казаки. Отличнейшие люди. Дарили патроны на память.

А. К.: Твоя публика поменялась?
Л.: Я думаю, нет. Та же самая, только еще более злая и яростная. Так же, как и я, ставший еще более националистом и еще более коммунистом. Она сменилась после возникновения Русского Прорыва, разделившись в целом на два лагеря: первый — эстеты, интеллигенты, демократы. И вторая часть публики живая, деятельная, боевая. Экстремисты. Вояки. Публика у нас красочная. Это и националисты, и ультракоммунисты, и, разумеется, анархисты, и просто — яркие люди.

А. К.: В свое время ты говорил, что одиночки опаснее для социума, чем целое движение.
Л.: Когда творческие одиночки собираются в стаю, происходят революции, тогда происходит самое страшное для этого тоталитарно-обывательского мироустройства. Теперешний режим и есть режим одиночек. Настоящих, клинических, идейных. Всех этих краснопиджачных. которые друг друга боятся, понимаешь? Демократия — это и есть режим, где каждый сам по себе, где у каждого свой особняк; против них идут массы…

А. К.: То есть с появлением Русского Прорыва был избран путь коллективного спасения?
Л.: Да. В этом смысле мы смыкаемся с православием, с истинным христианством.

А. К.: А что повлияло на такой выбор для тебя лично?.
Л.: Что значит: повлияло? Если бы было необходимо личное спасение, я бы группу не собрал.

А. К.: А были люди, ко мнению которых ты прислушивался?
Л.: Прислушиваться я, конечно, прислушиваюсь. Я могу много назвать людей, кого я уважаю, но мнение всегда сугубо свое. Мне очень нравится Александр Зиновьев. В принципе я читаю Завтра, Советскую Россию, но, наверное, ближе все-таки Зиновьев. Но я не могу сказать, что они на меня влияют. Я с ними солидарен.

А. К.: В прошлом году умер Сергей Курехин, с которым ты был знаком.
Л.: Очень, честно говоря, жалко, что мы с ним так и не записались, хотя ужасно хотелось. В первый раз я с ним играл очень давно, году этак в 1983-м, в Москве… Это был один из первый концертов, когда я на сцене появился. Но в целом это был блистательный мистификатор-пианист. Мы ему с Кузьмой стих посвятили, памяти его.

А. К.: Ты как-то говорил в одном из интервью о том, что творчество граничит со смертью и смерть является главным вдохновляющим фактором. Л.: Конечно, такое может быть. Но я бы сейчас выразился иначе. Особенно после моих экспериментов с ЛСД (года, наверное, четыре на них ушло). Смерти нет, есть нечто другое. Испытание. Подвиг. После ЛСД я убедился в том, что воля человеческая безгранична. И сила человеческая безгранична, и сила творчества, ума и т. д.

А. К.: А свобода?
Л.: А Свобода, ну я скажу известную фразу: высшая свобода это отказ от всей свободы (смеется). Свобода с точки зрения политики сейчас это нивелирование всех ценностей, которые имели значимость доселе. Слова чего-то стоят, когда ты можешь за них жестоко поплатиться, страшно жестоко. Когда тебя убьют за эти слова. При свободе слова все слова — болтовня.

А. К.: А что долг для тебя в таком случае?
Л.: Долг?.. Долг — это Родина. Это сопротивление. Это война. Это правда. Это то, что ты должен сделать в этом мире

А. К.: Почему ты вернулся к названию ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА?
Л.: Ну как, это символ. Это центр, откуда все берется. Вокруг которого кучкуются всевозможные проекты КОММУНИЗМЫ,. сольники и т. д. ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА вообще группа… Да, это панк, да, но панк очень психоделический. И по сих пор я считаю, что единственный такой в стране. Больше таких групп я не слыхал, и вообще

А. К.: Теперь хочу тебя спросить о твоей самореализации.
Л.: Реализовался я на 100о, причем это могу сказать без всякой ложной скромности. Об этом очень хорошо Ринго Стар как-то сказал: на определенном уровне однажды берешь барьер 100% и выше этой планки ты не шагнешь, понимаешь, не бывает 200%. Ну а потом опять берешь 100%, опять, понимаешь? Ну пока я живой… я еще не устал.

А. К.: Артем Троицкий как-то сказал: Андеграунда у нас нет. Ну разве что — ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА какая-нибудь.
Л.: Троицкий очень хорошо в свое время где-то заметил, что ему не импонируют такие люди, как ГО, потому как мизантропы. Ну это правильно, в некоторой степени. Мне больше животные импонируют. Я могу это констатировать, можешь даже в статье это напечатать. Да, я хожу ежедневно в лес, потому что в лесу гораздо лучше, уютнее, реальнее, чем на улицах, в жилищах. В лесу я себя чувствую ДОМА (смеется), на улицах я себя чувствую, ну как медведь по улице идет. Как слон. Как мышь. Как гроб на колесиках. Ты меня спрашивал относительно потенции творческой и т. д., мы вот все это время звереем, понимаешь, год от года, чудовищно, то что нас тут ожидает, это из области кометы, которая разорвется на части. Мы озверели. Мы группа озверевшая. Насчет андеграунда: не знаю, я вообще не представляю себе зависимого рока. Это нонсенс.

А. К.: Ты слушаешь новые группы, которые у нас появляются?
Л.: Нет, не слушаю. Да у нас ничего и не появляется.

А. К.: Где ты давал концерты в последнее время, когда будешь в Москве?
Л.: В Москве буду играть 16 мая, в Крыльях Советов. Выступал в Белоруссии две недели назад. Это дело нужное и хорошее. Надо поддержать Лукашенко, он классный человек. Нам бы его вместо Ельцина.