Характер средневековых западноевропейских войн
Лекция 4. Война
В эпоху "развитого феодализма" в Европе (XII-XIII века) существовало две концепции войны, первоначально они существовали де-факто, в позднем средневековье появились и военные трактаты, прямо и явным образом их излагавшие и исследовавшие. Первой была война "mortelle", "смертельная", война "огня и крови", в которой все "жестокости, убийства, бесчеловечности" были терпимы и даже систематически предписывались. Естественно, это в первую очередь войны против "неверных", язычников и еретиков, но также и войны против нарушителей "установленного Богом" социального порядка. Второй концепцией была война "guerroyable", т.е. "рыцарственная", "guerre loyale" ("честная война"), ведущаяся между "добрыми воинами", которую подобало вести в соответствии с "droituriere justice d'armes" ("прямым правом оружия") и "discipline de chevalerie", ("рыцарской наукой"). В такой войне рыцари мерялись силой между собой, без помех со стороны "вспомогательного персонала", с соблюдением всех правил и условностей. Наконец, многие сражения носили как бы промежуточный характер между "рыцарственными" и "смертельными", примыкая то к первому, то ко второму типу [Контамин Ф].
Рыцарские сражения эпохи средневековья, в сравнении с войнами древнего мира и нового времени, в целом были немногочисленными. Феодализация военного дела и окончательное оформление рыцарства привели к сокращению численности войска, и войско это было преимущественно конное. К тому же в средневековых войнах полевые сражения были относительно редки. Война состояла, в основном, из нападений на укрепленные места и их обороны, набегов, авантюр. Войны не были столь частыми, длительными и напряженными, чтобы повлечь за собой непоправимые разрушения. Характерный пример – Альбигойские войны (1209-1255 гг.): за 46 лет в десятках осад и тысячах мелких стычек погибли многие тысячи воинов с каждой стороны, но крупное сражение было всего одно – при Мюре в 1213 г [Мадоль Ж].
В феодальную эпоху редко целью войны были большие экспедиции и завоевания, целью войны был захват трофеев, вооружения и лошадей. Прежде всего, от таких войн страдали сельская экономика и "гражданское" население. В мирных клятвах даваемых рыцарями с начала XI века предписывается не похищать крестьян, не сжигать их дома, жатвы, мельницы (за исключением военных походов (шеважей) или на собственных землях рыцаря), убивать крестьянский скот (кроме того, чтобы питаться самому и своим слугам) и т.д. [Флори Ж., Strickland M.] Это показывало, что грабеж и похищение были обычным делом рыцарей, первыми жертвами которых были крестьяне. Ограничения подчеркивают, что опустошать вражеские земли было обычным делом для войн в Средние века. На первый взгляд это контрастирует с тем поведением, которое традиционно ожидалось от рыцарей. Однако английский ученый М. Стриклэнд считает "…что является анахронизм, если думать, что опустошать, сжигать, убивать, не совместимо с рыцарством". Во время войны, эти грабежи были систематическими: уставы санкционируют войну и грабежи скота и поборы (Ассизы Норгемтона, 1176). Эта необходимость, была вызвана почти полным отсутствием приготовлений к войне вплоть до XIII в., за редким исключением (завоевание Вильгельмом Англии в 1066); надо было жить, таким образом, за счет ресурсов завоеванной страны.
Маленьким рыцарским армиям обычно любят противопоставлять огромные силы, которые могли быть собраны в античности и в Новое время. В абсолютных цифрах это несомненно: в знаменитом сражении диадохов близ г. Ипса в 301 г. до н.э., общая численность армий противников достигала 160 000 воинов [Светлов Р.], а армии Европейских государств XVII-XVIII веков достигали уже несколько сот тысяч человек [Дельбрюк Г.].
В Западной Европе вплоть до XIV в. редко кому из европейских правителей удавалось собрать войско более 5000 человек. В боях участвовало обычно несколько десятков или сотен рыцарей. Под знамена английских королей в XI-XIII вв. для участия в крупных походах собиралось обычно лишь несколько сотен рыцарей, и даже с учетом пехотинцев численность войска тогда ни разу не превышала 10000 человек [Verbruggen J.F.; Lot F.]. Немногочисленны были и войска крестоносцев. В XI-XII вв. общее число западноевропейских рыцарей в Сирии и Палестине не превышало 3 тысяч. В боях с мусульманскими войсками участвовало максимум до 700 рыцарей. Лишь в 1099 г. при. Аскалоне и в 1125 г. при Хазарте их было чуть более 1 тысячи.
В качестве эталона "бескровных битв" XII-XIII веков в Западной Европе, приводят такие, как при Тенчебре (1106 г.), когда с французской стороны был якобы убит всего один рыцарь, при Бремюле (1119 г.), когда из 900 участвовавших в бою рыцарей погибли всего 3 при 140 пленных, или при Линкольне (1217 г.), когда у победителей погиб всего 1 рыцарь (из 400), у побежденных – 2 при 400 пленных (из 611) [Уваров Д.]. Характерно высказывание летописца Ордерика Виталия по поводу битвы при Бремюле: "Я обнаружил, что там были убиты только трое, поскольку они были покрыты железом и взаимно щадили друг друга, как из страха божьего, так и по причине братства по оружию (notitia contubernii); они старались не убивать беглецов, а брать их в плен. Поистине, как христиане, эти рыцари не жаждали крови своих собратьев и радовались честной победе, предоставленной самим Богом...".
Так М. Стриклэнд исследуя средневековые сражения задает ряд вопросов. Почему возникли эти обычаи, предназначенные "щадить" противника? Являлось ли это "гуманизмом" или братством по оружию? Осознавали ли сами рыцари существование такого "сообщества" по оружию, принадлежности к международному "рыцарству"? Где были границы этого "братства" в настоящих сражениях? Имелись ли большие "достижения" в этом направлении благодаря рыцарской этике? Были ли они хорошо защищены от смерти своими доспехами? [Strickland M.].
Отвечая на свои вопросы, автор приходит к определенным выводам. Во-первых, как уже отмечалось выше благодаря распространению новой рыцарской этики, уже начиная с конца XI века характер войн сильно меняется, даже в ходе самых кровавых столкновений рыцари предпочитали брать противника в плен, а не убивать. К тому же, в следствии постоянной смены политических альянсов бывший враг мог стать близким союзником, поэтому не было смысла сражаться насмерть, "сжигая все мосты". Во-вторых, надо отметить характерную ограниченность рыцарской этики, судьба крестьян и неблагородных воинов рыцарей не волновала. Для рыцарей того времени, "рыцарские" правила поведения, касались только рыцарей, рыцарский идеал был аристократическим, он не являлся ни демократическим ни гуманным. В-третьих, несмотря на прогресс в защитном вооружении кольчуги и гамбизоны не могли полностью защитить рыцарей, о чем свидетельствуют археологические исследования мест полевых сражений. Существует множество свидетельств, показывающих, что, в турнире как и войне, рыцарь, который действительно хотел убить противника в столкновении один на один, мог с успехом это совершить ударом копья, или другого оружия. Но, скорее всего, рыцари в большинстве случаев уклонялись от того, чтобы так поступать.
О чем думали рыцари, практиковавшие такое поведение? Считалось ли это нарушением рыцарской этики, как этому верят историки Столетней войны, последователи Й. Хейзинги? Так как верил этому Онорэ Бонне в "Древе сражений", где он противопоставлял грабительское и плутоватое поведение рыцарей XIV-XV вв., тому "храброму рыцарю" золотого века рыцарства. Это упоминание так называемого "золотого века" обманчиво. Уже в XI-XII шеважи и грабежи существовали повсеместно, и это не противоречило рыцарской этике. Разрушения и грабежи, были абсолютно совместимы с рыцарством в понимании того времени. Таким образом, образцовый рыцарь должен быть "кротким для своих друзей, и ужасным для своих врагов" [Jones G.F.].
Стереотипы поведения "воюющих" во время массовых сражений
Все предприятия западноевропейских рыцарей связанные с войной, постоянно объявлялись с большой торжественностью, и это возбуждало в воинах стремление к славе и наградам. Рыцари по этому поводу давали обеты, подтверждаемые особыми актами. Исполнение этих обетов предписывалось религией и честью. Интересное описание рыцарских обетов мы находим в "Записках о древнем рыцарстве", книге Сент-Палея. "У рыцарей – пишет названный автор, – существовал так называемый обет павлина или фазана. В назначенный для принесения обета день все рыцари собирались в каком-либо названном месте, и дамы или девицы торжественно вносили в это многочисленное собрание рыцарей жареного павлина или фазана. Эту птицу подносили каждому рыцарю, и каждый произносил над ней обет; потом блюдо ставили на стол и жаркое разделяли между всеми присутствующими" [22. С.162-163].
Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя [45. P.76]. Бертран дю Геклен также был скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. Потом он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами [48. P.240].
Другим способом подтолкнуть рыцаря к скорейшему выполнению обета было искусственное ограничение физических способностей. Так Фруассар рассказывал, что сам видел английских рыцарей, закрывших один глаз шелковой повязкой во исполнение данного ими обета смотреть на мир лишь одним глазом, пока не свершат они во Франции доблестных подвигов [40. P.124; 22. С.164-165].
Еще одним рыцарским обычаем, предваряющим сражение, было назначение места и времени для проведения битвы. Перед сражением при Лаудон-Хилле в 1306 г. Роберт I, король Шотландии, получил послание от Эймера де Валенса, командующего английской армией, который "послал ему известие" о том, что "вызывает его на равнины" "под холм Лоудун" сразиться с ним в "десятый день мая". Брюс принял вызов, отправив гонца назад со словами "Будь спокоен, я говорю, (что) встречу его (на) холме Лоудун" [5]. Генрих Трастамарский хотел любой ценою сразиться со своим противником на открытом месте. Он сознательно пожертвовал более выгодной позицией и проиграл битву при Нахере (Наваррете, 1367 г.). Когда король Франции не нашел подступа для штурма Кале, он, учтиво предложил англичанам выбрать где-нибудь место для битвы. Карл Анжуйский дает знать римскому королю Вильгельму Голландскому, "что вместе с войском, на лугу, точь-в-точь у Ассе, без движенья, три дня он будет ждать сраженья" [31. С.111]. Битве при Креси (1346 г.) предшествовал обмен посланиями, причем король Франции предлагал королю Англии на выбор два места и один из четырех дней, – а то и больше, – для того чтобы провести сражение [32. С.102]. Вильгельм, граф Геннегау, идет еще дальше: он предлагает французскому королю трехдневное перемирие, чтобы построить за это время мост, который даст возможность войскам войти в соприкосновение друг с другом для участия в битве [40. P.49].
18 сентября 1356 г. войска англичан и французов встретились около города Пуатье. Видя численное превосходство французов, и опасаясь за исход битвы, Черный рыцарь предложил перемирие на 7 лет. Но Иоанн II отказался от фактически бескровной победы, он жаждал реванша за поражение при Креси. При этом набожный французский король перенес битву с воскресенья на понедельник. Пока французы молились, англичане возводили укрепления. Король отослал назад городское ополчение из Пуатье, пришедшее помочь рыцарям, он считал, что не дело простого народа вмешиваться в споры между королями [2. С.52-53].
Английские короли и полководцы, склонные к благоразумным поступкам в большей степени, чем их противники французы, все же были не чужды рыцарских предрассудков. Так, за несколько дней, до битвы при Азенкуре в 1415 году король Англии Генрих V, продвигаясь навстречу французской армии, в вечернее время миновал по ошибке деревню, которую его квартирьеры определили ему для ночлега. У него было время вернуться, он так бы и сделал, если бы при этом не были затронуты вопросы чести. Король, "как тот, кто более всего соблюдал церемонии достохвальной чести", как раз только что издал ордонанс, согласно которому рыцари, отправляющиеся на разведку, должны были снимать свои доспехи, ибо честь не позволяла рыцарю двигаться вспять, если он был в боевом снаряжении. Так что, будучи облачен в свои боевые доспехи, король уже не мог вернуться в означенную деревню. Он провел ночь там, где она застала его, распорядившись лишь выдвинуть караулы, невзирая на опасность, с которой он мог бы столкнуться [49. P.241].
В период "Сражающихся царств" в Японии прославились два выдающихся полководца, Такэда Сингэн Харунобу из провинции Каи (1521-1573) и Уэсуги Кэнсин Тэрутора из провинции Этиго (1530-1578). Соседи, они отличались абсолютно противоположными характерами, и пять раз сражались друг с другом в местечке Каванакадзима (исходы сражений были весьма спорными, но все же превосходство оставалось за Кэнсином). Сингэн был великолепным администратором расчетливым политиком, Кэнсин же был воином, искренним и простым, чьим рыцарским духом восхищались даже его враги, в том числе и Сингэн [33. С.229-230].
Воюя с Сингэном, Кэнсин узнал, что третий князь, открыто не воевавший с Сингэном, отрезал путь, по которому доставляли соль. Тогда Кэнсин велел своим подданным вдоволь снабдить своего противника солью, написав ему, что находит такой способ экономической войны достойным презрения: "Я сражаюсь не солью, а мечом" [46. P.98]. Затем Кэнсин отправил письмо к Сингэну в котором говорил что не испытывает к нему обиды и злобы, и что сражается с ним только чтобы помочь попросившим у него помощи другим самураям. Сингэн соглашается, что дело Кэнсина правое, но он все равно будет продолжать войну [33. С.240].
Такэда Сингэн Харунобу, а позже его сын Кацуёри и Уэсуги Кэнсин Тэрутора известны еще и тем, что они были главными противниками первых объединителей Японии Ода Набунага и Токугава Иэясу. Готовясь к войне с ними, Кэнсин послал письмо Набунага, в котором предупреждал его, что будущей весной нападет на область Киото. Вместе с письмом он в качестве подарка отправил 200 кусков ткани. Весной 1578 года была собрана огромная армия северных провинций, все было готово к походу. Кэнсин лично провел смотр, принял клятвы и собирался выступить. Однако незадолго до намеченного срока выступления он вдруг заболел и через два дня умер (по другой версии был отравлен наемным убийцей Ода Набунага) [33. С.254-257].
Подобные отношения мы наблюдаем и в средневековом Китае. О победе речь могла идти лишь в том случае, если сражение возвышало честь полководца. Двое вельмож, Цинь и Цзинь, расположили свои войска в боевом порядке друг против друга, не начиная сражения. Ночью к Циню пришел посланец от Цзиня и уведомил его, чтобы тот приготовился: "С обеих сторон уже достаточно воинов! Встретимся же наутро друг с другом, я Вас вызываю!" Но люди Циня замечают, что взгляд у посланного к ним не очень-то тверд и голос его не слишком звучит уверенностью. И вот Цзинь уже потерпел поражение.
"Войско Цзиня боится нас. Оно вот-вот обратится в бегство! Отбросим врагов к реке! Мы наверняка разобьем их". Но войско Циня не трогается с места, и противник может спокойно покинуть поле проигранной битвы. Честь препятствует тому, чтобы последовать такому совету. Ибо: "Не дать подобрать убитых и раненых – это бесчеловечно! Не дожидаться урочного времени, загонять противника в угол – это же трусость..." [43. S.320-321].
Зачастую рыцари сознательно шли в битвы, заведомо зная, что они проиграют или даже погибнут, но отказаться от участия не позволяла честь, которая понималась как превознесение личной доблести в глазах всего света. Разум, равно как и материальная выгода, должны были уступить требованиям этой чести, подразумевающей прежде всего храбрость и великодушие. Это горделивое поведение очень далеко от смирения, приличествующего истинным Христовым рыцарям, но его нельзя отнести за счет пустого хвастовства, на что указывают многочисленные эпизоды истории того времени. На поле битвы при Азенкуре под вечер, когда королевские войска под командованием коннетабля д'Арманьяка были уже наголову разбиты, появился Антуан Бургундский, брат Иоанна Бесстрашного, заклятый враг арманьяков; он пожелал, несмотря ни на что, до конца исполнить свой долг по отношению к королю Франции, и его тело будет найдено среди других павших в тот день. Его племянник, Филипп Добрый, нередко будет высказывать сожаление о том, что был в те времена слишком молод и не мог последовать его примеру, и у нас нет оснований подвергать сомнению искренность этого чувства [12. С.129]. При нападении французов на английское побережье у Дартмута в 1404 г. Один из предводителей, Гийом дю Шатель, хочет напасть на англичан с фланга, так как побережье находится под защитою рва. Однако сир де Жай называет обороняющихся деревенщиной: было бы недостойно уклониться от прямого пути при встрече с таким противником; он призывает не поддаваться страху. Дю Шатель задет за живое: "Страх не пристал благородному сердцу бретонца, и хотя ждет меня скорее смерть, чем победа, я все же не уклоняюсь от своего опасного жребия". Он клянется не просить о пощаде, бросается вперед и гибнет в бою вместе со всем отрядом [38. P.175; 12. С.130-131]. Участники похода во Фландрию постоянно высказывают желание идти в голове отряда; один из рыцарей, которому приказывали держаться в арьергарде, упорно противился этому [40. P.24].
Так же обстояло дело и в Японии. Поскольку самураи получали специальное вознаграждение за проявление инициативы в битве, они часто шли на любые ухищрения, чтобы первыми вступить в бой. Например, было обычным явлением, когда самурай тайком уходил ночью из лагеря и занимал передовую позицию, чтобы во время атаки, запланированной на утро, оказаться впереди всех. При этом самурай нередко обнаруживал, что один или несколько его товарищей по оружию замыслили то же самое и попытались ночью продвинуться еще дальше, чем он. То же самое предпринимали и противники, и это приводило к стычкам, еще прежде чем началось сражение [9. С.28].
В знаменитом сражении при Нагасино в 1575 году встретились армии Ода Набунага и Токугава Иэясу с одной стороны и армия Кацуери, сына Такэда Сингэна с другой. Ода Набунага долго не решался вступить в сражение, и только когда Токугава пригрозил перейти на сторону Кацуери, согласился выступить со своим войском. Имея численное преимущество своего войска в несколько раз, Ода даже при этом так опасался сражения со знаменитой конницей провинции Каи, что построил три ряда частокола, за которыми спрятал 3000 стрелков с аркебузами.
Старые полководцы Кацуери – Нобуфуса, Масакагэ и Масатоё, еще служившие у его отца, видя невыгодность своего положения, пытались убедить его не начинать сражения. Двое же фаворитов сказали: "В сегодняшней битве нам суждено победить двух заклятых врагов. Не слушайте этих старых и трусливых людей". На что Нобуфуса ответил: "В сегодняшней битве мы, старые и трусливые, умрем. Вы же просто побежите".
Кацуери, в конце концов, решил сражаться. Масакагэ и Масатоё возглавляя свои отряды, бросились вперед и пали сраженные пулями. Нобуфуса с восьмьюдесятью всадниками прикрывая отход разгромленной армии Каи сражался до последнего. Когда рядом с ним никого не осталось, он взобрался на холм и громко закричал, обращаясь к врагам: "Я Баба, губернатор Минно. Убейте меня, если сможете, и вы получите большую награду!" Враги нанесли ему множество ран, и он умер. Двое фаворитов, как и предсказывали, бежали первыми [33. С.252-254].
Иногда перед началом сражения полководцы обменивались посланиями или встречались непосредственно на поле битвы для обмена любезностями. Так в Махабхарате говорится, что перед генеральным сражение Кауравов и Пандавов "Юдхиштхира, отложив в сторону свое оружие и сойдя с колесницы, направился в сторону Кауравов. Его братья, удивленные и недоумевающие, Кришна, а также некоторые их сторонники пошли за ним. Оказалось, что Юдхиштхира, понимая какой грех они собираются совершить, решил заручиться формальным согласием своих родных на начало братоубийственной битвы. Подойдя к колеснице Бхишмы – старшего в их царском роде, Юдхиштхира с почтением приветствовал его и попросил разрешения начать битву. Бхишма, удовлетворенный такой почтительностью и проявлением величия души у старшего из Пандавов, дал разрешение начать битву и предсказал Юдхиштхире победу. Затем Юдхиштхира обратился с той же просьбой к наставникам Дроне и Крипе, а также к царю мадров Щалье. Они также разрешили начать битву и заверили Пандавов, что те одержат победу, так как их дело правое. Сами же они вынуждены сражаться за неправое дело, так как зависят от Кауравов. После этого Юдхиштхира и его спутники вернулись к своему войску, и битва началась" [26. С.68-69].
Но порой случалось что подобные "любезности" носили несколько иной характер. Происходило произнесение речей, высмеивающих военачальников противной армии. Издевательство и моральная дискредитация врагов относились к необходимой подготовке битвы. Так в битве при Линкольне в 1141 г. Роберт Глостерский, подбадривая своих воинов, встал на возвышенность и высказался следующим образом относительно персоны графа Йоркского: "человек необыкновенного постоянства, в злодеяниях … брошенный женой, бежавшей из-за его невыносимой развращенности". Графа же Суррея перед своими войсками Роберт обвинил в крайней нечистоплотности и в уводе жены у вышеназванного графа, в поклонении Бахусу (пьянстве) и полной некомпетентности в военном деле. От королевской стороны (король Стефан поручил это одному из дворян поголосистее, Балдуину Фицгилберту) перепало и самому графу Роберту: "в его обычае много угрожать и мало делать; у него челюсть льва и сердце кролика; он красноречив на словах, но всегда держится на заднем плане из-за своей лени". Ранульфу Честерскому досталось еще больше. Он де "человек безрассудной храбрости, готовый плести заговоры, (но) непостоянный в исполнении их, стремительный в войне, неготовый к опасностям, замышляющий слишком возвышенные для исполнения планы, склонный выполнять невозможное". "За что бы он ни брался как мужчина, он всегда заканчивает как женщина; поскольку во всех делах, за которые он принимался, он встретился с неудачей..." [6].
Основную идею рыцарского сражения прекрасно выразил японский полководец Уэсуги Кэнсин: "Цель Сингэна – полная победа, ибо его подлинное желание – возделывать землю. Я не таков. Я встречаю врага и сражаюсь с ним. По сути, я хочу лишь затупить свой меч" [33. С.239-240]. Действительно рыцари зачастую сражались не ради каких-то целей, а ради самого сражения как такового. Главным была не победа, а достойное поведение, рыцарь мог и проиграть сражение или даже погибнуть, но это нисколько не ущемляло его честь, если он все делал как надо, по правилам. "Лучше честная смерть, чем жизнь во стыде" [52. P.71-72] – говорили рыцари. В романе А. де Ла Саля герою внушается мысль: "заботьтесь о том, чтобы быть добродетельным, и доблестно проигрывайте и с честью выигрывайте, ибо что бы с вами ни случилось и сколь бы могущественным вы ни были, ваше достояние может составлять только честь" [47. P.217].
Отсюда исходило и полное пренебрежение рыцарей к тактике и стратегии, зачем разрабатывать схемы и планы, зачем выстраивать войска, зачем наконец нужна пехота, достаточно лишь увидев достойного противника броситься на него в бешенной атаке. Эти идеи были прекрасно выражены идеологами японского самурайства.
Бусидо приказывало сражаться отчаянно, насмерть. "Любого противника, с которым ты сражаешься, считай настолько сильным, что с ним не управятся и десятки людей", – говорил Наосигэ из рода Набэсима. "Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда ты достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешеный" [8]. "Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречён на поражение. Для этого не нужна не мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается на встречу неизвестности" [35. С.25]. Идеалом самурая была рукопашная битва "… Если на поле битвы ты будешь вырываться вперёд и заботиться только о том, чтобы вонзиться в ряды противника, ты никогда не окажется за спинами других воинов, и ты стяжаешь себе великую воинскую славу" [35. С.52]. Господин Аки заявлял, что он не позволит своим наследникам изучать военную тактику. Он говорил: "Если на поле боя начать рассуждать, этим рассуждениям не будет конца. Благоразумие никогда не победит врага. Меньше всего оно требуется, когда человек оказался перед логовом тигра. В таком случае, если человек когда-либо изучал военную тактику, он начнёт сомневаться, и его сомнения никогда не прекратятся" [35. С.182]. Накано Дзиньэмон говорил: "Изучение таких предметов, как военная тактика, бесполезно. Если воин не бросается на врага и не рубит его, закрыв глаза, он окажется бесполезным, потому что в бою не продвинется ни на один шаг" [35. С.187].
На Западе еще кельты, во время военных действий, хотя и знали строй (подчас образуя "живую крепость" – замкнутую стену из щитов наподобие римской "черепахи"), гораздо больше внимания уделяли действиям знатных воинов, сражавшихся вне строя и независимо от него. Эти воины образовывали фианну – "священный отряд" (хотя отряд как раз предполагал совместные действия, а фении – члены фианны – вместе пировали, но сражались порознь). Прятаться за бронёй, шлемом, иногда – щитом у воинов фианны считалось недостойной трусостью. Столь же недостойным они считали тонкий расчёт и занятие стратегически важных позиций [20. С.105-107; 21].
В целом идея благоразумия, рассудительности вписывалась в систему ценностей рыцарской культуры с очевидным трудом. Причина этого заключалась в естественной сложности сочетать в военной практике храбрость и чувство меры, что прекрасно ощущали сами современники – "по правде, нельзя проявить великой храбрости, чтобы в ней не было безрассудства", – говорил Генрих Валансьенский [34. С.397]. Императору Латинской империи Генриху постоянно приходилось уговаривать своих рыцарей: "... не бросайтесь вперед прежде, чем я вам прикажу. Вы же видите, что это не детская игра и не развлечение" [34. С.397]. Но дело как раз в том, что даже самые серьезные сражения рыцари рассматривали как игру и развлечение.
Рыцари часто не только не склонны были внимать этим принципам, но очень негативно воспринимали требования элементарных мер личной предосторожности, как в отношении себя, так и своего сеньора, что нередко являлось причиной роковых исходов стычек с врагом.
Никакой воинской дисциплины у рыцарей не было, и быть не могло. Ибо рыцарь – индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он был профессионалом от рождения и в военном деле равен любому из своего сословия вплоть до короля. В бою он зависел только сам от себя, и выделится, быть первым, мог только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня. И он показывал это всеми своими силами. Да кто же тут мог ему что-то указать или приказать? Рыцарь сам знал всё, и любой приказ для него – урон чести [10; 1. С.40].
Да и сами полководцы зачастую, как только начиналось сражение, забывали о своей роли руководителя и организатора сражения и начинали вести себя как простые рыцари. В Битва при Воррингене (1288 г.) Жан Брабантский произнес речь, хваля храбрость своих рыцарей, их предков и т.д. и обещая лично сражаться в первом ряду, поскольку у него были лучший конь и вооружение. В отличие от многих других государей, перед боем передававших свои доспехи другим, чтобы не быть узнанными в бою, Жан Брабантский выехал при полном параде. Далее герцог сказал, что вассалы должны защищать его сзади и с боков, а спереди он обо всем позаботится сам, и если увидят его бегущим или сдающимся в плен, они должны убить его. При герцоге было двое телохранителей, но ни один не ехал впереди него [27].
В 917 г. войска государства Цзинь подошли к ущелью, вход в которое загородило войско киданей под предводительством императора Ляо Абаоцзи. Цзиньский полководец Ли Сыюань, желая подбодрить свои войска, во главе более ста всадников двинулся вперед первым. Сняв шлем и взмахнув плетью, он начал перебранку с киданями на их языке… Пустив коня резким ударом плети, он трижды врезался в строй киданей и зарубил одного их вождя. Отряды, стоявшие позади, бросились за ним. Кидани отступили, все цзиньское войско сумело пройти [14; 25].
В годы регентства дома Ходзё (1199-1333) самураям впервые в истории довелось столкнуться с внешним врагом. Дважды объединенные монголо-китайские силы пытались совершить высадку на юге архипелага, и оба раза беззаветная храбрость самурайского ополчения, поддержанная силой тайфунов-камикадзе, одерживала победу. Особенно кровопролитным было второе сражение на острове Кюсю, длившееся сорок девять дней и закончившееся полным разгромом монголо-китайских полчищ. Монголы в тот период были, несомненно, носителями самой передовой в мире военной тактики, заимствованной чуть ли не во всех странах Азии и Европы. Их короткие луки были вдвое более дальнобойными по сравнению с огромными японскими юми, легкие доспехи и сабли позволяли лучше маневрировать в бою. Они использовали катапульты с пороховыми снарядами. Их тактика конных атак была отработана до мелочей в бесчисленных завоевательных походах. Немалый урон причиняли самурайским дружинам и китайские копейщики, завербованные в экспедиционный корпус.
Но наибольшим шоком для буси, привыкших к определенному военному церемониалу, было полное отсутствие уважения к противнику. Обычно в междоусобных баталиях самураю надлежало выбрать себе достойного противника и после обмена приветствиями и соответствующими изысканными оскорблениями по всем правилам сразиться. Поле боя подчас превращалось в сплошные "парные турниры" с выбыванием участников [7]. Не принято было нападать сзади, не окликнув предварительно жертву, прибегать к помощи слуг и оруженосцев (если к тому не понуждали чрезвычайные обстоятельства). Отрезанная голова противника, которая потом демонстрировалась сюзерену и выставлялась на всеобщее обозрение, была не просто варварским трофеем, а самым достоверным сертификатом личного участия в схватке с равным. Монголы же применяли исключительно тактику массовой атаки и набрасывались на горделивых буси, как стаи голодных собак. Известно, что и "трофеи" они брали анонимные, указывающие лишь на количество жертв, а именно уши врага [13. С.182-183].
Действительно, рыцари полагались, прежде всего, на личную удаль и доблесть каждого воина и плохо умели вести согласованные действия. Рыцарское сражение – это большое количество поединков, проводимых по правилам, последовательно, при наблюдателях, даже зрителях.
Горя нетерпением сразиться с достойным противником, западноевропейские рыцари топтали конями мешающих им своих же пеших воинов. С таким же равнодушием они относились и к всадникам без доспехов, лишь с мечами и лёгкими копьями (так называемые сержанты). Так, битву при Бувине начали французские конные сержанты, которые должны были смешать боевые порядки неприятеля. Это были неблагородные воины, и поэтому им выпала самая неблагодарная задача. Противник встретил эту атаку с возмущением: фландрские рыцари считали оскорбительным для себя биться на равных с простолюдинами. Они просто перекололи своими длинными копьями лошадей французских сержантов (убивать лошадь под рыцарем запрещал кодекс чести) и только тогда поскакали на достойного врага – рыцарей [39].
На Западе победивший рассчитывал, прежде всего, на выкуп, который он мог получить с побеждённого. Нередко случалось, что побеждённый получал свободу под честное слово и вновь бросался в бой, стремясь добиться победы над таким противником, выкуп с которого компенсировал бы его предыдущее поражение. Бывало, что бой сводил родичей, вассала и сеньора. Это не проходило бесследно для хода боя, сковывая противников. Но и незнакомые рыцари проявляли в бою не только отвагу, но и расчёт, избегая излишнего риска. Поэтому в европейских войнах рыцарей гибло очень мало. Так в битве при Бувине участвовало около 2500 рыцарей, а погибло всего два рыцаря, но зато было захвачено не менее 130 знатных пленников (по некоторым данным около 300) [39]. Такие войны были типичны для того времени.
Привычка к таким "турнирным войнам" иногда приводила к трагедиям. Всякая игра, которая соприкасалась с серьезной жизнью, могла стать бессмысленной и жестокой. В первой битве Столетней войны при Марроне 90 французских рыцарей ордена "Звезды" погибли только потому, что, согласно уставу ордена, они имели право отступать с поля боя не более чем на четыре арпана. Подобная регламентация лишала воинов свободы маневра, и они гибли, окруженные противником. Бессмысленные жертвы рассматривались как должное и никак не влияли на беззаботную, расточительную жизнь двора "нового короля Артура" [40. P.127; 36. P.134]. В битве при Креси Иоанн Слепой, король Богемии, устремляясь в самую гущу врагов, велел рыцарям свиты следовать за ним. Чтобы не разлучится во время боя, они связали уздечки своих лошадей, а также лошадь короля, – "и так яро ринулись на англичан, что погибли все до одного" [30].
Иногда воюющие рыцари оказывали друг другу помощь – советами, вооружением, медицинской помощью и т.д. В решающем сражении между пандавами и кауравами Юдхиштхира просит у своего противника Бхишмы совета как ему одержать над ним победу, и как это не покажется странным, тот дает такой совет, после чего героически погибает [26. С.72-73]. В разгар битвы 1192 г. под Яффой английский король Ричард I Львиное Сердце оказался без лошади. Его соперник Сайф ад-Дин, сын знаменитого Салах ад-Дина, послал ему двух боевых коней. В том же году Ричард I возвел сына Сайф ад-Дина в рыцарское достоинство [24. С.142-143; 51. P.107-108]. Когда в одной из битв "Столетней войны" в 1389 г. англичан преследовал голод и дизентерия, они шли лечиться к французам, после чего возвращались и сражение возобновлялось [42. P.239-240].
Как уже ранее отмечалось, соперничество между рыцарями не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся и на врагов, принадлежащих к элите. Можно прочесть о том, как принимали англичане врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и состязаниях. Во время войн между франками и сарацинами один из лучших рыцарей Карла Великого Ожье, именуемый Датчанином, вызывается на поединок с рыцарем сарацин. Когда сарацины хитростью взяли Ожье в плен, его противник, не одобряя таких приемов, сдался в плен франкам, чтобы те могли обменять на него Ожье [19. С.84]. Образ мышления тех, кто жил при дворе или в замке, был проникнут верой в то, что рыцарство правит миром.