Глава тридцать четвёртая И опять Лес
В от она, правда. Лёжа лицом в пыльный ковёр, в кабинете, где он думал когда-то, что изучает тайны победы, Гарри понял наконец, что ему и не предполагалось выжить. Его работа была – безропотно пойти в приветственные объятия Смерти. А по дороге ещё и оборвать последние нити, которые связывают Волдеморта с жизнью, чтобы, когда он наконец бросит себя под ноги Волдеморту, и не поднимет палочки, чтобы себя защитить, всё было завершено чисто, чтобы работа, начатая в Годриковой Лощине, была доделана до конца. Никто не будет жить, никто не переживёт другого.
Он чувствовал, как бешено бьётся сердце у него в груди. Как странно, что под ужасом смерти оно трудится всё упорнее, отважно поддерживая в нём жизнь. Но ему придётся остановиться, и скоро. Его удары сочтены. На сколько их хватит времени, когда он поднимется и последний раз пройдёт через замок, на лужайку, и в лес?
Ужас волнами заливал его, лежащего на полу, и в его груди бил погребальный барабан. Будет ли умирать больно? Каждый раз, когда ему случалось оказаться между смертью и спасением, он никогда об этом по-настоящему не думал. Его воля к жизни всегда пересиливала страх перед смертью. Но сейчас ему в голову не приходило пытаться спастись, убежать от Волдеморта. Всё кончилось, он это знал, и всё, что ему осталось, это то самое: умереть.
Если бы он мог умереть той летней ночью, когда он последний раз покидал дом номер четыре по Бирючинному проезду, когда его спасла палочка с пером благородного феникса! Если бы он мог умереть как Хедвиг, так быстро, что даже не понял бы, что случилось! Или если бы он мог броситься на чужую волшебную палочку, спасая кого-то, кого он любит… Сейчас он даже завидовал смерти своих родителей. Для хладнокровной прогулки навстречу собственному разрушению потребуется храбрость иного рода. Он почувствовал, что его пальцы немножко дрожат, и попробовал заставить их прекратить это, хотя его никто не видел: рамы портретов по стенам были пусты.
Медленно, очень медленно, он сел, и почувствовал в себе больше жизни, и столько, сколько никогда ещё не было, внимания к своему живому телу. Почему он никогда не ценил это чудо, мозг, и нервы, и бьющееся сердце? Это всё куда-то уйдёт… или он уйдёт от всего этого. Его дыхание стало медленным и глубоким, и его рот и горло были совершенно сухи, но такими же были и его глаза.
Дамблдорово вероломство – где оно? Конечно, тут был дальний план: у Гарри просто не хватило ума его увидеть, он сейчас это понял. Он никогда не спрашивал себя, отчего это он убеждён, будто Дамблдор хочет видеть его живым. Теперь он видел, что продолжительность его жизни всегда измерялась тем временем, которое потребуется для истребления всех Разделённых Сутей. Дамблдор передал труд по их уничтожению ему, и он послушно продолжил перерезать путы, привязывающие к жизни не только Волдеморта, но и его самого! Как тонко, как изящно, не губить лишние жизни, но поручить опасное дело мальчишке, который уже и так намечен на убой, и чья смерть не будет потерей, но будет ещё одним ударом по Волдеморту.
И Дамблдор знал, что Гарри не улизнёт, что он будет идти до конца, даже если это будет его конец, потому что Дамблдор не поленился изучить его, разве не так? Дамблдор знал, как и Волдеморт знал, что Гарри больше никому не позволит умереть за него, раз он открыл, что в его силах это остановить. Образы Фреда, Люпина и Тонкс, лежащих мёртвыми в Большом Зале, пробили себе дорогу, опять предстали перед его мысленным взором, и у него перехватило дыхание. Смерть ждать не хочет…
Но Дамблдор его переоценил. Он не справился с делом: змея жива. Одна Разделённая Суть осталась, чтобы удержать Волдеморта на земле, даже если Гарри будет убит. Правда, это упростит кому-то работу. Он подумал, кто её выполнит… Рон и Эрмиотна, конечно, будут знать, что нужно сделать… Должно быть, поэтому Дамблдор хотел, чтобы он их двоих во всё посвятил… чтобы, если он слишком рано осуществит своё истинное предназначение, они могли продолжить…
Как дождь в холодное окно, эти мысли стучали в твёрдую поверхность неопровержимой правды, которая была в том, что он должен умереть. Я должен умереть. Всё должно закончиться.
Рон и Эрмиона – казалось, что они очень далеко, в чужих краях; он словно давным-давно с ними расстался. Не будет ни прощаний, ни объяснений, он твёрдо это решил. В это странствие они не могут пойти с ним, а что они обязательно будут пытаться его остановить, это будет просто потерей драгоценного времени. Он посмотрел на поцарапанные золотые часы, которые получил на семнадцатый день рождения. Прошла уже почти половина от того часа, который Волдеморт отпустил ему, чтобы он сдался.
Он встал. Его сердце снова забилось о рёбра, словно неистовая птица. Может быть, оно знало, как мало времени ему осталось, может быть, вознамерилось перед концом отсчитать все положенные на жизнь удары. Он не оглядывался, когда закрывал дверь кабинета.
Замок был пуст. Проходя по нему в одиночестве, он чувствовал себя призраком, словно уже умер. Рамы портретов по-прежнему оставались без своих обитателей; замок неестественно и мрачно застыл, словно вся оставшаяся в нём живая кровь стеклась в Большом Зале, где лежали мёртвые и собрались скорбящие.
Гарри натянул на себя Плащ-невидимку и спускался, с этажа на этаж, и, наконец, по мраморной лестнице в вестибюль. Может быть, какая-то крошечная часть его надеялась, что его почувствуют, увидят, остановят, но Плащ был, как всегда, непроницаем, совершенен, и он без помех дошёл до входной двери.
Тут с ним чуть не столкнулся Невилл. Он в паре с кем-то принёс мёртвое тело с лужайки. Гарри взглянул, и почувствовал новый тупой удар в желудок: Колин Криви, хоть и несовершеннолетний, наверное, проскользнул обратно, так же, как это сделали Малфой, Крабб и Гойл. Мёртвый, он был очень маленьким.
– Знаешь что, Невилл? Я могу и один, – сказал Оливер Вуд; он взвалил Колина на плечо, как это делают пожарные, и унёс его в Большой Зал.
Невилл на мгновение прислонился к дверному косяку и тыльной стороной руки вытер лоб. Он походил на старика. Потом он вновь пошёл по ступеням в темноту, искать новые тела.
Гарри только один глянул в двери Большого Зала. Там двигались люди, пытались утешить друг друга, пили, опускались на колени перед мёртвыми, но он не смог увидеть никого из тех, кого он любил, Эрмиону, Рона, Джинни, ещё кого из Висли, Луну. Он чувствовал, что мог бы отдать всё оставшееся ему время за один взгляд на них; но хватит ли у него тогда силы прекратить смотреть? Лучше так.
Он пошёл вниз по ступеням, в темноту. Был четвёртый час утра; из-за мёртвого молчания окрестностей казалось, что они задержали дыхание, желая увидеть, выполнит ли Гарри то, что он должен.
Гарри подошёл к Невиллу, склонившемуся над ещё одним телом.
– Невилл.
– Господи, Гарри, у меня чуть сердце не остановилось!
Гарри стянул плащ: идея пришла к нему ниоткуда, родилась из желания сделать так, чтобы всё было наверняка.
– Куда это ты один направился? – подозрительно спросил Невилл.
– Это часть плана, – сказал Гарри. – Есть нечто, что мне нужно сделать. Слушай… Невилл…
– Гарри! – внезапно испугался Невилл. – Гарри, ты не собираешься отдаться ему в руки?
– Нет, – лгать Гарри было легко. – К'нешно же, нет… это другое. Но на какое-то время я могу исчезнуть. Невилл, ты знаешь про Волдемортову змею? Он завёл огромную змею… Зовёт её Нагини…
– Ну, я слышал… И что насчёт её?
– Её нужно убить. Рон и Эрмиона это знают, но просто на случай, если…
Ужас этой возможности на мгновение смешал его мысли, ему стало невозможно продолжить речь. Но он совладал с собой: это было необычайно важно, он должен быть как Дамблдор, сохранять ясную голову, убедиться, что останется кто-то, кто продолжит дело. Дамблдор умер, зная, что остаются трое, знающие про Разделённые Сути; теперь Невилл займёт место Гарри, и тайна будет по-прежнему известна троим.
– Просто на случай, если они… будут заняты… а у тебя будет шанс…
– Убить змею?
– Убить змею, – повторил Гарри.
– Ясно, Гарри. А ты как, в порядке?
– В лучшем виде. Спасибо, Невилл.
Но когда Гарри двинулся было дальше, Невилл схватил его за запястье.
– Мы все намерены продолжать драться. Ты знаешь это?
– Ага. Я…
Словно удушье поглотило конец фразы; он не мог продолжить. Похоже, Невиллу это не показалось странным. Он потрепал Гарри по плечу, отпустил его руку, и ушёл искать новые тела.
Гарри снова завернулся в плащ и пошёл дальше. Кто-то ещё двигался неподалёку, нагибался над кем-то, лежащим ничком. Гарри был в двух шагах от них, когда понял, что перед ним Джинни.
Он остановился как вкопанный. Джинни склонялась над девочкой, шёпотом звавшей свою мать.
– Всё хорошо, – говорила Джинни. – Всё путём. Мы хотим взять тебя в замок.
– Но я хочу домой, – шептала девочка. – Я не хочу больше драться!
– Я знаю, – сказала Джинни, и её голос дрогнул. – Всё идёт хорошо.
Волны холода побежали у Гарри по коже. Он хотел завопить, прямо в ночь, он хотел, чтобы Джинни узнала, что он здесь, он хотел, чтобы она знала, куда он идёт. Он хотел, чтобы его остановили, отволокли назад, отправили домой…
Но он и так дома. Хогвартс был первым его домой, и лучшего он не знал. Он, и Волдеморт, и Снэйп, все никому не нужные мальчишки, все они нашли здесь дом…
Джинни стояла на коленях рядом с раненой девочкой, и держала её за руку. Гарри страшным усилием заставил себя идти дальше. Ему показалось, что Джинни оглянулась, когда он проходил мимо, и он подумал, не почувствовала ли она, что рядом кто-то ходит, но он не заговорил, и не посмотрел назад.
В темноте обрисовалась хижина Хагрида. Ни огонька; не слышно, как Клык скребётся в дверь, не гудит его приветственный лай. Визиты к Хагриду, и блеск медного котла над огнём, и каменные кексы, и гигантские личинки, и большое бородатое лицо, и как Рона тошнило слизняками, и как Эрмиона помогала спасать Норберта…
Он пошёл дальше, и вот он дошёл до края леса, и здесь он остановился.
Дементоры скользили среди деревьев, целая туча; он чувствовал их холод, и он не был уверен, что сможет безопасно их миновать. У него не осталось сил для Покровителя. Он уже не мог сдерживать собственную дрожь. В конце концов, умирать оказалось не так легко. Каждая секунда его дыхания, запаха травы, прохладного ветерка на лице – это же такая драгоценность: только подумать, что у людей – годы и годы, время, которое можно тратить, которое можно тянуть, а он цепляется за каждую секунду. В то же самое время он думал, что не сможет идти дальше, и знал, что должен. Долгая игра закончена, Снитч пойман, пришло время прекращать полёт…
Снитч. Его потерявшие чувствительность пальцы мгновение повозились с кошельком на шее, и он его вынул.
Я открываюсь в конце.
Часто и тяжело дыша, он уставился на Снитч. Сейчас, когда он хотел бы заставить время течь так медленно, как только возможно, он, кажется, его ускорил, и понимание пришло так быстро, словно он в него врезался. Вот он, конец. Миг настал.
Он прижал золотистый металл к губам и прошептал: – Я скоро умру.
Металлическая сколупка раскрылась. Он опустил дрожащую руку, поднял, под Плащом, палочку Драко и тихонько сказал: – Люмос.
На двух половинках Снитча лежал чёрный камень с неровной трещиной через середину. Воскрешающий Камень треснул по вертикальной черте, представляющей Бузинную Палочку. Треугольник и круг, представляющие Плащ и Камень, были по-прежнему различимы.
И снова Гарри не потребовалось думать, чтобы понять. Речь шла не о том, чтобы привести их назад, он сам скоро должен был к ним присоединиться. Не он их призывал: они звали его.
Он закрыл глаза и трижды повернул камень на ладони.
Он знал, что это произошло, потому что услышал слабое движение рядом, обозначавшее, что лёгкие тела ступили ступили ногой на сырую, усыпанную ветками землю лесной опушки. Он открыл глаза и посмотрел вокруг.
Это были не призраки, и не плоть, он мог это видеть. Больше всего они походили на Ребуса, когда тот давным-давно вышел из дневника, воспоминанием, чуть-чуть не ставшим живым. Меньше вещественные, чем живые тела, но больше, чем призраки, они шли к нему. И на каждом лице была одна и та же любящая улыбка.
Джеймс был в точности такого же роста, как Гарри. На нём была та одежда, в которой он умер, и его волосы были растрёпанные и взъерошенные, и его очки были чуть-чуть набок, как у мистера Висли.
Сириус был высокий и красивый, и много моложе, чем Гарри знал его в жизни. Он шагал с небрежным изяществом, руки в карманах, на лице ухмылка.
И Люпин был моложе, и не такой оборванный, и его волосы были гуще и темнее. Было видно, что он счастлив вернуться в знакомые места, где он столько бродил в юности.
Лили улыбалась шире всех. Подойдя поближе, она откинула назад свои длинные волосы, и её зелёные глаза, так похожие на его, жадно изучали его лицо, словно она никогда не сможет наглядеться досыта.
– Ты был таким храбрым.
Он не мог говорить. Ему было праздником глядеть на неё, и он подумал, что если вот так стоять и смотреть на неё, то больше ничего не надо.
– Ты уже почти с нами, – сказал Джеймс. – Очень близко. Мы… гордимся тобой.
– Это больно?
Ребячий вопрос сорвался с его губ быстрее, чем Гарри смог его остановить.
– Умирать? Нисколько, – сказал Сириус. – Быстрее и легче, чем уснуть.
– И он захочет, чтобы это было быстро. Он хочет поставить точку, – сказал Люпин.
– Я не хотел, чтобы вы умерли, – сказал Гарри. Эти слова пришли помимо его воли. – Каждый из вас. Простите…
Больше всего он обращался к Люпину, умолял его.
–…сразу после того, как у вас появился сын… Ремус, мне так жаль…
– Мне тоже жаль, – сказал Люпин. – Жаль, что я никогда не узнаю, какой он… но он будет знать, почему я умер, и я надеюсь, он поймёт. Я пытался создать мир, в котором у него было бы больше счастья.
Холодный ветерок, прилетевший, казалось, из самого сердца леса, откинул волосы у Гарри со лба. Он знал, что они не будут приказывать ему идти, что это должно быть его решение.
– Вы останетесь со мной?
– До самого конца, – сказал Джеймс.
– Они вас не увидят? – спросил Гарри.
– Мы – часть тебя, – сказал Сириус. – Никому другому не видимы.
Гарри взглянул на мать.
– Стань поближе ко мне, – сказал он тихо.
И он пошёл. Холод дементоров не овладел им; он прошёл мимо них, со своими спутниками, и они были для него как Покровители, и вместе они шли среди густо растущих старых деревьев, с их переплетающимися сучьями, с их корявыми извилистыми корнями под ногой. Во тьме Гарри плотно запахнул на себе Плащ, и шёл глубже и глубже в лес, без понятия, где именно искать Волдеморта, но уверенный, что его отыщет. Рядом, почти без звука, шли Джеймс, Сириус, Люпин, и Лили, и их присутствие было его мужеством, благодаря им он был способен делать шаг за шагом.
Его тело и рассудок были теперь странно разъединены, его ноги действовали без осознанного руководства, словно он пассажир, а не водитель, в теле, которое должен был скоро покинуть. Мёртвые, шедшие рядом с ним через лес, были для него гораздо реальнее живых, оставшихся позади, в замке, Рона, Эрмионы, Джинни и всех прочих; они казались ему призраками, пока он, спотыкаясь и оскользаясь, шёл навстречу концу своей жизни, навстречу Волдеморту…
Глухой стук и шёпот: поблизости пробиралось ещё какое-то живое существо. Гарри остановился, под Плащом, вглядываясь, прислушиваясь, и его мать и отец, и Сириус, и Люпин тоже остановились.
– Тут кто-то есть, – послышался совсем рядом хриплый шёпот. – Надел Плащ-невидимку. Это не может быть…?
Из- за ближайшего дерева появились две фигуры. Их палочки засветились, и Гарри увидел, как Яксли и Долохов вглядываются в темноту, прямо туда, где стояли Гарри, его мать, и отец, и Сириус, и Люпин. Было ясно, что они никого не видят.
– Я точно чего-то слышал, – сказал Яксли. – Какое-то животное? Как по-твоему?
– Этот долбанутый Хагрид держал тут целое стадо всякого такого, – сказал Долохов, оглядываясь через плечо.
Яксли посмотрел на часы.
– Время подходит. У Поттера был час. Он не пришёл.
– Лучше вернёмся, – сказал Яксли. – Узнаем, какие теперь планы.
Он и Долохов повернулись и пошли вглубь леса. Гарри последовал за ними, зная, что они выведут его прямо туда, куда ему нужно. Он посмотрел по сторонам, и мать ему улыбнулась, и отец одобряюще кивнул.
Через несколько минут ходьбы Гарри увидел впереди свет, и Яксли и Долохов вышли на прогалину, в которой Гарри узнал место, где когда-то жил чудовищный Арагог. Остатки его широких сетей ещё оставались здесь, но Пожиратели Смерти выгнали оттуда толпы его потомков, чтобы те сражались за них.
Огонь горел посреди прогалины, и его мерцающий свет падал на толпу молчащих, внимательных Пожирателей Смерти. Одни из них оставались в масках и капюшонах, другие открыли лица. По краям их группы сидели два великана, отбрасывая огромные тени, их жестокие лица – словно грубо обработанный камень. В стороне Гарри увидел Фенрира, грызущего свои длинные ногти; здоровенный светловолосый Роул щупал свою кровоточащую губу. Он увидел Люциуса Малфоя, сломленного и перепуганного, и Нарциссу, чьи запавшие глаза были полны дурных предчувствий.
Все глаза смотрели на Волдеморта, который стоял, опустив голову, держа перед собой в белых руках Бузинную палочку. Может быть, он молился, или молча считал в уме, и Гарри, стоящему неподвижно на краю сцены, пришла абсурдная мысль о ребёнке, играющем в прятки. За головой Волдеморта огромная змея, Нагини, плавала в своей искрящейся зачарованной клетке, извиваясь и свиваясь кольцами, словно чудовищный нимб.
Когда Долохов и Яксли присоединились к кругу, Волдеморт поднял лицо.
– Ни следа его, мой господин, – сказал Долохов.
Выражение лица Волдеморта не изменилось. Красные глаза словно горели в свете костра. Медленно он провёл длинными пальцами по Бузинной палочке.
– Мой господин…
Это заговорила Беллатриса: она сидела ближе всех к Волдеморту, растрёпанная, на лице немного крови, но других ран не видно.
Волдеморт поднял руку, показав ей молчать, и она не сказала больше ни слова, но раболепно смотрела на него.
– Я думал, он придёт, – сказал Волдеморт своим высоким, ясным голосом, глядя на мечущееся пламя. – Я ждал, что он придёт.
Все молчали. Они казались такими же испуганными, как Гарри, чьё сердце сейчас так билось о рёбра, словно вознамерилось бежать из тела, с которым он должен был расстаться. Его руки были в поту, когда он стягивал Плащ-невидимку и запихивал его за пазуху, и с ним – палочку. Он не хотел, чтобы его искушал соблазн сражаться.
– Похоже, я… ошибался, – сказал Волдеморт.
– Ты не ошибался.
Гарри сказал это так громко, как только смог, со всей силой, которую мог собрать: он не хотел, чтобы в его голосе звучал страх. Воскрешающий Камень выскользнул из его онемевших пальцев, и краешком глаза он увидел, как его родители, Сириус и Люпин исчезли, едва он вышел на свет костра. В это мгновение он чувствовал, что никто не имел значения – только Волдеморт. Только они двое и существовали.
Иллюзия исчезла так же быстро, как пришла. Великаны заревели, Пожиратели Смерти повскакали с мест, и было много криков, ахов, даже смеха. Волдеморт стоял, как замёрзший, но его красные глаза нашли Гарри, и он глядел, как Гарри идёт к нему, и между ними – только костёр.
Потом раздался вопль: – ГАРРИ! НЕТ!
Он обернулся: Хагрид, связанный, спутанный, прикрученный к дереву неподалеку. От отчаянных рывков его массивного тела тряслись ветви над его головой.
– НЕТ! НЕТ! ГАРРИ, ГДЕ…?
– ТИХО! – крикнул Роул, его палочка коротко вспыхнула, и Хагрид замолк.
Беллатриса вскочила на ноги, жадно переводя взгляд с Волдеморта на Гарри; её грудь вздымалась. Всё, что двигалось – это только языки огня и змея, свивающая и развивающая кольца в мерцающей клетке за головой Волдеморта.
Гарри чувствовал палочку у себя на груди, но не сделал попытки её достать. Он знал, что змея защищена слишком хорошо, знал, что если он попробует направить палочку на Нагини, его раньше поразит полсотни заклятий. И, неподвижные, Волдеморт и Гарри смотрели друг на друга, и Волдеморт немного наклонил голову набок, рассматривая стоящего перед ним юношу, и безжалостная улыбка искривила его безгубый рот.
– Гарри Поттер, – произнёс он очень тихо. Его голос был словно часть журчания огня. – Мальчик, Который Выжил.
Никто из Пожирателей Смерти не шелохнулся. Они ждали: всё вокруг ждало. Хагрид рвался в путах, и Беллатриса тяжело дышала, и Гарри непонятно почему вспомнил Джинни, её лучистый взгляд, как он почувствовал её губы на своих…
Волдеморт поднял палочку. Он по-прежнему держал голову набок, словно любопытный ребёнок, гадающий, что случится, если он продолжит. Гарри смотрел в его красные глаза, и желал, чтобы это произошло сейчас, быстро, пока он может стоять, пока он владеет собой, пока его не одолел страх…
Он увидел, как шевельнулся рот, как полыхнуло зелёным светом, и всё исчезло.