Халиф омар и старый aрфист

Состарился арфист и хриплым голос стал
И трепетная страсть и мужества металл

Из пения его исчезли навсегда.
Настигли старика болезни и нужда.

Живёт подачками, не мылся пару лун.
И нету денег, чтоб купить для арфы струн,

Хотя их несколько на арфе порвалось.
Гнев стариков бессилен, даже если злость

Сильна как прежде, да возможности не те ...
Старик на кладбище Медины в темноте,

Блуждая с арфой без пристанища, забрёл.
И на коленях, плача, сам себе тяжёл,

Завёл молитву: "Боже! Раньше принимал
Мои молитвы Ты! И если, как нахал,

Монету я совал фальшивую порой,
Ты брал её заместо правды золотой.

Прости меня, я нищим сделался, дурак.
Наказан крепко, мне без струн нельзя никак!"

И голову на арфу уронив, старик
В сон мёртвый провалился. Петушиный крик

Не смог его бы, верно, на ноги поднять.
Душа на волю птицей вырвалась опять.

* * *

Вдруг с телом разорвав постылый ей союз,
Душа взлетела ввысь, покинув тяжкий груз.

И в бесконечности пространства своего,
Пропела правду про свободы торжество:

- "Душам свобода, коль тела полумертвы,
Не знаю боли, мыслю я без головы,

Вкус ощущаю я без носа или рта,
Хоть нет ушей, мне не знакома глухота.

Воспоминания мои без тяжких мук,
И розой нежною владею я без рук.

Над бесконечным океаном дан полёт,
А наслаждения мои не знают счёт!"

И птица с высоты нырнула в Океан,
В Иова много пострадавшего фонтан,

Где был отмыт от язв своих больной Иов
В лучах рассвета, став как юноша здоров.

И eсли бы вот эта книга "Меснави"
Внезапно стала тверди мира визави,

Она не вынесла бы тайны тяжкий вес,
Какой жила душа поэта средь небес.

Когда бы люди знали Бога своего,
То в мире этом не осталось никого ...

* * *

От кладбища неподалёку был дворец,
В котором спал халиф Омар* - большой мудрец.

Во сне своём Омар вдруг Голос услыхал:
- "Пойди на кладбище, там нищий аксакал

Уснул на старой, рваной арфе головой,
И обеспечь ему на старости покой."

Нам, смертным этот тихий Голос ясен всем.
Его приказы исполняют без проблем

Халиф и вор, шах, раб, мудрец и обалдуй.
Понятней Он, чем материнский поцелуй.

Омар вскочил и, как всегда, рванул стремглав.
Через минуту, на кладбище прибежав,

Сел возле спящего, стараясь не будить,
Но чих свой и халиф не смог предотвратить.

Поэт проснулся и, халифа распознав,
Перепугался: "Строг халиф и величав!

Уж не нарушил я кладбищенский закон?"
И, встав, низёхонький халифу дал поклон.

Омар, заметив страх, сказал: "Резона нет
Меня бояться без причин. Хочу секрет

Тебе один открыть я важный, старина.
Присядь со мной. Вот тебе золота мошна.

Семьсот дирхемов будет в этом кошельке.
Забудь теперь о жалкой нищеты тоске.

Начни свой день с покупки арфе новых струн.
Ступай, я подожду на кладбище, певун."

Могло казаться, что старик остолбенел.
Он слушал молча и халифу в рот глядел.

И щедрость дара медленно осознавал ...
Но вдруг вскочил и арфу оземь разломал!

- "Всё это пенье, каждый выдох, каждый вдох
Всегда мне было счастьем! Был и я неплох.

Своё годами шлифовал я мастерство,
Порой испытывал победы торжество,

Когда мелодии Ирака сочетал
Я с ритмом Персии ... Смеялся и рыдал

Я над тeхническими трюками, профан!
И упустил ушедший в Мекку караван!

Двенадцать стилей я, как попка, затвердил.
А мецената комплимент был так мне мил,

Что и о Боге я порою забывал.
Владея звуком в совершенстве, одичал!

На пустяки я расточал мой Божий дар,
Пока не сделался беспомощен и стар.

Мои поэмы меня заперли в тюрьму!
Как это вышло? Хоть убейте, не пойму!

Сейчас я Богу возвращаю, наконец,
Себя, как долг зажать пытавшийся скупец!"

Когда тебе считает злато доброхот,
На злато не глазей, смотри лишь другу в рот!

Омар ответил: "Твой цветистый монолог
Ещё один самообман, ты - демагог,

Сменивший кокон замыкания в себе,
Гордыню замешав на глупой похвальбе.

Ты флейту делать тростниковую не став,
Тростинку за другой перехватил сустав.

От внутренней трухи тростинку очищай,
И дырочки проткнув в боках, запеть ей дай.

Ты, словно путник, что в движенье погружён,
Или забывший о жене молодожён.

Беги чрезмерности раскаянья утех.
Гордыня пышных покаяний – тоже грех!"

От этих слов проснулось сердце старика,
И он умишком будто тронулся слегка.

Забыл о плаче и о смехе он забыл.
Забыл о нотах, что так пламенно любил.

Впав в состояние потерянной души,
Ушел туда, куда не ходят торгаши.

Ушел за грань любых ненужных сердцу слов
И утонул он в море с именем Любовь.

Волна Любви его накрыла с головой,
И захлебнулся он - ни мёртвый, ни живой.

Его насквозь пронзила Божья Благодать,
Теперь о нём мне больше нечего сказать.

* * *

Случается на птичьей травле род чудес -
Когда пикирует со свистом сокол в лес,

И никогда не возвращается назад ...
Свет солнечный нам невозможно сдать на склад -

Он каждое мгновенье абсолютно пуст
И абсолютно полон. В этом смысл искусств.

_________________________
* Oмар ибн Хаттаб (ум. 644) – второй халиф ислама (634 - 644) известный своей вспыльчивостью. Он организовал структуру Исламского государства и расширил его, захватив Сирию, Ирак, Египет и Ливию. – Прим. перев. на англ.

Меснави (1, 2076, 2086 – 2101, 2106 – 2109, 2163 – 2166, 2175 - 2220)

ЕГИПЕТ, КОТОРОГО НЕТ

Xочу сказать слова, что мир зажгут,
Как только я их вслух произнесу.
Но я молчу, напрасный это труд,
Пихать в мой рот миры, как колбасу.

Зато держу в себе большой секрет –
Египет, коего давно уж нет.

Вот плохо это или хорошо?
Не знаю. Ведь годами я другим
Любви тащил огромнейший мешок.
Но больше не хочу возиться с ним.

Меня в определённом месте нет.
В чём смысл моих подарков? То – секрет.

Как звать всё то, что раздаю я вам?
Неважно. Вы студенты бытия,
И верите лишь собственным глазам.
Что дал мне Шамс, вам выдам не тая.

Диван Шамса Тебризи, # 1754

ИСКУССТВО КИТАЙЦЕВ И ГРЕКОВ

Пророк однажды рассказал:
- "Есть люди, видевшие свет,
А в нём среди роскошных зал,
Мерцал туманный мой портрет,

Возникший из небытия.
Но я ведь тоже видел их,
Вкусивших райского житья,
Бессмертных, вечно молодых.

Я им, узревшим свет, - родной.
Родной - субстанцией души,
Все родословья – прах земной,
Цена им красная - гроши.

С роднёй живую воду пьём
Мы из источника Зам-Зам*.
Преданий тексты нипричём,
Традиции нам тоже - хлам."

* * *

Тот, кто желает услыхать
О тайном знании рассказ,
Пусть слушает, как рисовать
Китайцы с греками в Шираз

Явились к шахскому двору,
Затеяв перед Шахом спор -
Кто лучший в мире... "Маляру
Из греков я бы и забор

Свой не доверил малевать!" –
Визжал китайский старшина.
Грек молвил тихо: "Исполать
Тебе, но тоже недурна

Работа наша. И цари
Не раз предпочитали нас
Китайским мастерам. Смотри,
Ты, как и я, уж седовлас,

Зачем орёшь ты про забор?
Клиент от смеха пал без чувств."
Шах, отсмеявшись, думал спор
Начать о сущности искусств.

Китайцы начали болтать,
А греки встали и ушли.
И Шах был вынужден искать
Решенье дельное. Смогли

Найти советники его
Всем подходящий вариант,
Дав, не обидев никого,
Продемонстрировать талант.

* * *

Один из залов пополам
Завесою был разделён
И отдан этим мастерам,
Без декораций, обнажён.

Шах приказал, чтоб дали им
Любые краски и холсты.
Набрали больше, чем павлин,
Китайцы красок. Но пусты

Ушли от шахских ключарей
Все греческие мастера -
Не тронув с краской пузырей
И с позолотою ведра.

- "Нам краски вовсе не нужны,
Чтоб стены вам разрисовать."
И до прозрачной белизны
Принялись их полировать.

И дни за днями напролёт
Они со стен счищали грязь,
Такую чистоту найдёт
Голубка, в небе серебрясь.

* * *

Знай, что цветастость рождена
Бесцветностью и чистотой.
Великолепная луна
И солнце – славны простотой.

Смотри, как сложен сей узор
Осколков битого стекла,
Но сложность, что пугает взор,
Рука ударом создала.

* * *

Китайцы кончили свой труд
И восхитились этим так,
Что сами пляшут и поют
И барабанят! Кавардак

Taкой подняли во дворце,
Что Шах примчался к ним бегом
И изменился аж в лице,
Увидев красоту кругом!

Рисунок безупречен был,
Деталировкой поражал,
Но грек тут занавес раскрыл
И ... хор китайский замолчал!

Китайское искусство вдруг
Преобразилось в блеске стен -
Ожив, фигурки встали в круг
И разыграли пару сцен,

Меняясь, коль менялся свет,
Сияя дивной красотой.
И стало ясно, спору нет –
Побили греки простотой!

* * *

Мы – не китайцы. Путь другой
У суфиев. Мякина слов,
Книг, философской шелухой
Набитых, манят пусть ослов.

Мы, словно греки, чистоту
Лишь полируем всё ясней.
И влюблены мы в красоту,
Желая раствориться в ней.

Ни злобы, ни желаний нет.
В той чистоте отражены
И звёзд далёких тихий свет,
И телеса обнажены.

Mы отражаем каждый миг,
Все отблески небытия ...
А в сердце чистое проник
Мне Бог! Его там вижу я!

_____________________________
* Зам-Зам – источник святой воды возле Каабы в Мекке. – Прим. перев. на русск.

Меснави (1, 3462 – 3485, 3499)

ТВОЙ ОТРАЖЕННЫЙ СВЕТ

Твой отраженный свет - души моей свеченье,

Другим невидимое, как сердцебиенье.

У красоты твоей - учусь любви,

Уста твои творят мои стихотворенья.

Рубайат, Арберри, 178 а

ГРОХОТ БАРАБАНА

Мне грохот барабана рокового
Рвёт рану сердца резко и сурово!
Грохочут барабанные удары:

- "Друг, ты устал, но нет пути другого!"

Рубайат, Арберри 064 а

ЩЕДРОСТЬ ОКЕАНOB

Зачем ревнуешь щедрость океанов?

Тебе небес тут мало иль туманов?

Святой водою рыбы не торгуют,

И плавают без троп и без капканов.

Рубайат, Арберри 007 b

ГЛАВА 11, "ЕДИНСТВО"

"Мошкара на ветру" - Руми

О ЕДИНСТВЕ

В поэмах этой главы выражена великая женская мудрость, качество джемал*, противостоящее мужскому качеству джелал**
Многие из образов, символизирующих смысл состояния единства, обладают подобным оттенком смысла. Дитя у материнской груди и мистик, осознавший своё единство с Богом. Река, несущая в себе плавучие предметы, доставляя их океану. Мошкара, затерянная на ветру. Иногда в этих образах нет ничего героического.

Что же тут заслуживает интереса? Умение быть частью целого.

Однажды ночью, во время летнего урагана, сопровождавшегося торнадо, молниями и громом, моя подруга прошептала: "Где сейчас прячутся птицы?" А наутро эти самые птички щебетали у своей кормушки, как ни в чём ни бывало. Они знают способ прятаться в грозу, неизвестный мошкаре. Иногда я думаю, что эти поэмы сами могут послужить убежищами, опистодомальными*** кладовыми, симулирующими тот опыт, который они описывают.

Ведь, что такое, в сущности, душа? Самоосознание.

_
* Джемал (араб.) - красивый, женственный, пассивный. – Прим. перев. на русск.
** Джелал (араб.) - сильный, мужественный, активный. – Прим. перев. на русск.
*** Опистодом (греч.) - "задняя часть дома", закрытое помещение в греческом храме, иногда служившее казнохранилищем. – Прим. перев. на русск.

MOШКАРA НА ВЕТРУ

Собравшись с духом, Мошкара,
Тайком живущая в траве,
Послала в тихий день, с утра
В суд Соломона тыщи две

Своих ходатаев ... - "О, Царь!
Мы созданы, чтобы парить!
И, как любая Божья тварь,
Мечтаем на свободе жить!

Нас выбрали в послы друзья,
Все легионы малых сих,
К тебе, о, мудрый судия -
Спаси от ворогов лихих!

Безжалостно нас губит враг.
Убийцу, молим, осуди!
Ты всемогущ, великий маг!
Нас на своей укрой груди!

Спаси, великий Соломон!
Мы беззащитны и малы!
Бывает, целый легион
Враг губит, налетев из мглы!"

- "Но кто же убивает вас,
Мешая мирно жить в тиши?"
- "Нас Ветер губит всякий час!",
Пропели хором малыши.

Хоть Мошки жалобно поют
И сами мелки и нежны,
Но должен справедливый суд
Заслушать обе стороны.

- "Звать сюда Ветер!", свой приказ
Провозглашает Соломон.
И Ветер прилетел тотчас,
Хоть был приказом разозлён.

И тут же мошкару-истцов
Туда тем Ветром унесло,
Откуда знанье мудрецов
Ещё ни мошки не спасло.

* * *

Вот вам, искатели, урок!
Идя судиться в Высший Суд,
Готовьтесь - как настанет срок,
Истцов вам Судьи не найдут.

Есть две ступени у Суда,
Что ждёт заветною порой:
Смерть – ветр, что унесёт туда
И ... единенье с Судиёй!

Meснави (3, 4624 – 4633, 4644 - 4659)

ТИХАЯ ЛАГУНА

Опять пришел я в эту тихую лагуну.
Её не сможет потревожить океан.
Сплети в одну струну людских умишек струны,
Всё ж не дотянется сюда её аркан.

Смотри, как неба обнаженный лик прекрасен!
Хоть получил он лишь воздушный поцелуй,
Но смысл лобзаний этой девственнице ясен ...
От вкуса их вопят отшельники: "Ликуй!"

Забыв о всём - и о посте, и о моленье,
О перепёлках, и о манне* средь пустынь ...
Вот и сейчас, родит моё стихотворенье
Её очей небесных чистота и синь!

Здесь снова вместе я с Возлюбленною милой!
Здесь тот же воздух, то же небо, и мольбы
Мои - всё те же ... Но лагуны – миф постылый,
Попытка сказками укрыться от судьбы!

Её Присутствие извечно, беспримерно!
Ведь я могу, когда в мой мех течёт вода,
Даже закрыв глаза, всё ж утверждать наверно,
Что где-то рядом водонос стоит тогда.

Как на Твоём плече лежит сей мех красиво!
Я без Тебя не знаю в мире ничего,
И без Тебя боюсь всерьёз или игриво
Я даже вопросить иное существо.

Любитель сладкого, кто сахар тростниковый,
Жуёт, закрыв от наслаждения глаза,
Не знает Сладости иной ... Ему дешёвый
Довольства суррогат - не заменИт гроза!

Хоть ураган души ревёт в темнице тела,
Храню наружное молчание, мой друг.
О Шамсе даже не пытаюсь отупело
Вещать. Язык мой уж устал и ум потух.

_
* Манна и перепёлки – пища, посланная Богом бродившим в пустыне древним евреям. – Прим. перев. на русск.

Диван Шамса Тебризи, # 3079

АЯЗ И ЖЕМЧУЖИНА ШАХА

Однажды, славный шах Махмуд,
Призвав к себе весь двор,
Чинам устроил тайный суд,
Затеяв разговор.

Позвал, качнувши головой,
Главу всех визирей,
И старец, будто молодой,
На зов бежит скорей.

И перл, какого не видал
Ещё весь белый свет,
Шах на ладони показал
И попросил совет:

- "Почтенный визирь, цену дай
Жемчужине моей."
А визирь думает, что в рай
Попал на склоне дней!

Визирь молчал, как камень нем;
Затем, без лишних слов:
- "Тут надо злата больше, чем
Подымут сто ослов!"

Промолвил. В зале - ни гугу.
А шах: "Разбей её!"
- "О, шах! Испортить не смогу
Сокровище твоё!"

Шах бережливого слугу
Достойно оценил,
И сотней коней на лугу
Его вознаградил.

С вельможами поговорив
О всяческих делах,
Вдруг, казначея поманив,
Главой кивает шах.

- "Скажи, что стоит сей жемчуг,
Мой добрый казначей."
- "Полцарства дал бы я на круг!"
- "Приказ – его разбей!"

- "Нет, Шах! Не совершу я зло!
Моя дрожит рука!"
И казначею повезло,
Шах дарит старика.

Так постепенно были им
Придворные чины,
Один подозван за другим,
И все награждены

За бережливость мудрую
К хозяйскому добру ...
Но старцы среброкудрые
Не поняли игру!

Последним по достоинству,
Как раб, сидел Аяз*.
Пропустим мулл и воинство,
О нём пойдёт наш сказ.

- "Скажи, Аяз - моя любовь,
Жемчужина – ценна?"
- "Язык мой не находит слов,
Шах! Сказочна она!"

- "Её немедленно разбей
На мелкие куски,
Но спор не затевай, злодей,
Как эти старики!"

А незадолго до того
Аязу снился сон,
Что шах вдруг попросил его
Разрушить кабюшон.

Из суеверия, Аяз
Припрятал в рукавах
Два камня, пригодились враз –
Растёр он жемчуг в прах!

* * *

Пророки зрели далеко,
Но видеть до конца
И им бывало нелегко,
Темны людей сердца.

Иосиф, сидючи на дне
Колодца, знать не мог,
Тех планов, что наедине
Ему наметил Бог.

Мы – зрители, один Актёр
На сцене шпарит роль.
Кто вор здесь? Кто здесь прокурор?
Не различить, уволь!

Пиесу новую смотря,
Не знает театрал
Финала и решает зря,
Что занавес упал.

Те плачут, лишь погаснет свет,
А этих корчит смех.
Удачи с неудачей нет,
Исход один для всех!

О внешнем не волнуйся, друг!
Коль стырили коня,
Пусть мчится вор, везя испуг,
Ведь впереди - фигня!

* * *

Узрев, что натворил Аяз,
Завыли визиря:
- "Как смел, безродный лоботряс,
Ты разорить царя?!"

- "Мне повеление его,
Всей мишуры важней!
Я чту лишь шаха самого,
Не пестроту камней!"

Тотчас, ошибки осознав,
Страшась своей вины,
Пред шахом пали ниц стремглав
Все важные чины.

Подобно чёрной туче, вверх
Клубились их мольбы,
Но шах приказывает: "Смерть!
Палач, готовь гробы!"

Аяз свой подавил испуг
И выступил вперёд:
- "Прости своих несчастных слуг!
Пускай твой двор живёт!

Их заставляет гнуться вниз
Доверие к тебе!
Они надеются на жизнь,
Не откажи мольбе!

Но предоставь несчастным шанс
Слияния с тобой.
Дай им доверия аванс,
Проверишь их судьбой.

А нерадивость осознал
Из них уже любой.
Как алкоголик, что сказал:
- "Не помню, был запой!"

В ответ услышав аргумент:
- "Сам в этом виноват!
Напрасно упустив момент,
Пока был путь назад!

Ты из стакана своего
Сосал свою судьбу!
Ещё задолго до того,
Как вылетел в трубу!"

Все осознали, как страшна
Опасность подражать.
Их убаюкала мошна,
Что ты сулил им дать!

Не отделяй себя от них!
Взгляни и пожалей!
Их лица долу склонены,
Возвысь их, обогрей!

Возвысь до твоего лица,
И все грехи омой!
Водою, что целит сердца!
Прощения водой!"

* * *

Так всякий раз, когда добро
Аяза описать
Хочу, ломается перо ...
Приходится бросать!

Могу ль в пиалу океан
Налить своей рукой?
Давно уже, ребята, пьян!
Пора мне на покой!

Трезвея, пьяницы побьют
Все чарочки свои,
Но мехи из которых льют
Вино им - все Твои!

* * *

Аяз сказал: "Великий шах!
Меня избрал Господь -
Стереть стяжательство во прах
И глупость уколоть.

Давно тобою опьянён,
Повёл я, как алкаш,
Когда сокровище твоё
Дробить достал кураж.

По пьяни только был я резв,
Не след казнить других!
Казни, когда я стану трезв,
А я продлю сей миг!

Не протрезвею никогда,
Но вечно буду пьян!
Ведь моё пьянство, господа,
Неверию капкан!

Шах, пред тобой главу склонил
Уже не прежний двор,
Навеки их переменил
Твой смертный приговор!

Они вторично родились
Для нового житья,
С тобой душой переплелись,
Тут нет их прежних "я".

Подобно мошкаре, попав
В скисающий айран,**
Они в нём растворились, став
Айраном. Чист стакан!

Всем им начертана судьба
На картах рук твоих.
А компасом ведёт мольба,
Что защищает их!"

* * *

Хусам, мне нужно сотню ртов,
Чтоб выразить себя!
Сто тысяч впечатлений, снов,
Всё что познал, любя.

Богатством этим сокрушён,
Но вовсе им не горд ...
Я разумом ошеломлён
А телом бренным - мёртв.

_
* Аяз – любимый раб знаменитого шаха Махмуда (арабское имя – "хвалимый до конца") Газневи (970 - 1030). Легенда о любви рабa и шахa, как отражения любви человека и Бога, стала очень популярной на Востоке. О ней писали такие великие поэты, как Газали, Аттар и Санаи.
Версия Руми (рассказанная в иной притче) добавила к ней новый элемент: каждое утро Аяз проводил время в своей кладовой. Другие придворные заподозрив, что Аяз прячет там краденое сокровище, проникли туда, но нашли лишь старую овечью телогрейку и пару стоптаных башмаков. Аяз надевал их каждое утро, чтобы не забывать состояния из которого вышел, прежде чем был призван ко двору.
Руми писал, что помнить о состоянии ничтожества, в котором пребывает творение до получения Божьей Благодати, значит помнить своего Бога. – Прим. перев. на англ.
** Айран – кисло-молочный напиток. – Прим. перев. на русск.

Меснави (5, 4035 – 064, 075 – 079, 083 – 117, 189 – 192, 195 - 215)

ВПЛЕТИ МЕНЯ В УЗОР КОВРА

Духовный опыт - скромная девица,
Ей шум, и топот, и разврат не снится.

На жениха она глядит с любовью,
На блазь греха не поведёт и бровью.

Духовный опыт – тишь, рекой струится,
Вороны тонут, а форель резвится.

Пусть мёд содержит видимое блюдо,
Кто жрёт без меры, тому будет худо.

Невидимые в чёрном небе луны,
Мы чувствуем, как лира чует струны.

Присутствие, невидимое миру, –
Как шея безголовая – секиру.

Лишь от Него дары мы получаем,
Но суть сего не все мы понимаем.

* * *

Ты – Ток реки, мы – жерновов вращенье.
Ты – Ветер, мы – пылинок завихренье.

Ты – Сила, мы – движенье пальцев кисти.
Ты – Истина, а мы – лишь звук, да мысли.

Ты – Радость бытия, мы – формы смеха.
Ты – Суть, а мы – орудия успеха.

* * *

В исповеданьи веры – смысл
Любых деяний человека.
Шум жерновов рождает мысль –
Их кредо, это вера в реку.

Бессилен украшать я мысль
Строкой напыщенных сравнений.
Бессилен призывать вас смысл
Понять моих стихотворений.

Секунда каждая быстра!
И шепчет каждое мгновение:
- "Вплети меня в узор ковра!
Меня послало Провиденье!"

Меснави (5, 3292 – 3299)

ОГНЕННЫЙ ПРИЛИВ

И я, подобно притчи пастуху*,
Не числя философских барышей,
Хочу очистить Божию доху
От Бога моего кусавших вшей!

Хочу сесть псом перед Его шатром,
Покой и сон Его ночами охранять!
И грязь пред Ним покрыть моим ковром,
Чтоб мог Он, не запачкавшись, ступать!

Хочу латать для Бога башмаки!
И в страстном обожанье пребывать!
Хочу, чтоб ангелы-весельчаки
Шатёр мой в небо кинули опять!

* * *

Когда ж накатит огненный прилив,
Хочу не просто волн услышать гул,
А грудью ощутить крутой обрыв!
Хочу, чтоб духом в нём я утонул!

_
* Пастух – персонаж другой притчи Руми, "Моисей и Пастух", из Меснави (2, 1720 - 1796) – Прим. перев. на русск. яз.

Меснави (5, 3310 - 3324)

ХАЛЛАДЖ

Халладж* "Я – Истина" сказал,
И лишь секира палача
Сумела приглушить скандал,
Рот с головой смахнув с плеча.

И завершить Халладжа путь,
Его Создателю вернув ...
С тех пор я не могу заснуть,
Я был там, время повернув.

На память, с савана его
Я срезал маленький кусок,
Не шире пальца одного ...
Но он покрыл меня до ног!

Однажды, много лун назад,
Я наломал букетик роз,
Проникнув в тот волшебный сад,
Что на его могиле рос.

Шип розы впился в мою грудь,
И сколько я ни ковырял,
Извлечь его не смог ничуть,
Но только глубже загонял!

На львов охоты ремесло,
Я у Халладжа изучил,
Но став опасней льва зело,
Я сам себя же поглотил!

Я был нервозным скакуном,
Но укротил меня Халладж,
Задав овса с Любви вином,
И совершив на мне свой Хадж.

* * *

Когда к нему приходит вдруг
Паломник хладный и нагой,
Халладж советует: "Мой друг,
Плывёт в реке тулуп живой.

Нырни и ухвати его!"
И тот нырнёт, и уж схватил,
Да чувствует, как в самого
Тулуп вдруг когти запустил!

И обернётся медведём,
Упавшим в реку наверху,
Тулуп оживший ... И вдвоём
Река несёт их, как труху.

Халладж кричит на берегу:
- "Чего ты возишься, друг мой?"
В ответ: "Вернуться не смогу!
Тулуп несёт меня домой!"

* * *

Вся эта басня - лишь намёк.
Тебе не нужно лишних слов,
Чтобы понять простой урок,
Что дал Халладж, грудь распоров.

_________________________
* Халладж – великий суфийский философ, поэт-мистик, и мученик, казненный в 917 Р.Х. (за три века до рождения Руми) за крамольное высказывание "Ана’ль Хакк" ("Я – Истина", т.е. "Я – Бог").
Руми выступал в его защиту так:
- "Выражение 'Я – Бог' свидетельствует о великом смирении. Человек, который говорит: 'Я - слуга Божий', тем самым утверждает, что существует его 'я', отдельное от Бога. Тот же, кто заявляет 'Я – Бог', тем самым говорит: 'Меня нет'. Бог есть всё, нет ничего, кроме Бога; 'я' – это чистое небытие, ничто". – Прим. перев. на русск. яз.

Диван Шамса Тебризи # 1288

НАС ТРОЕ

По дому кружится любовь,
Поёт, как флейта и струна,
И в сердце забурлила кровь,
Вином Волхвов Звезды* пьяна.

Нас трое в доме, и луна
Тихонько вышла из угла,
Да налила нам в рог вина,
И пламень в роге подожгла.

Один, поцеловав порог,
Коленопреклонён в мольбе.
Другой, с огнём пригубив рог,
Глядит в лицо своей судьбе.

A третий говорит друзьям:
- "Мой танец - радость Бытия!
Кто так кружился, знает сам,
Он потерял себя, как я."

Утерян разум и душа,
Нет места вере и сомненью!
Как жизнь такая хороша!
Житьё-бытьё без сожаленья!

_________________________
* Вино Волхвов Звезды – аллюзия на Христа. – Прим. перев. на русск. яз.

Диван Шамса Тебризи, # 2395

ТОБОЮ ПРЕИСПОЛНЕН

Тобою преисполнен я настолько,
Ни вере, ни неверью места нет!
Душа, да тело, да умишка столько,
Чтобы понять, существованье - бред!

Рубайат, # 0168

ГЛАВА 12, "ШЕЙХ"

"Такой вот у меня учитель" - Руми

О ШЕЙХЕ

Существование Бога ни доказуемо, ни является фантазией. Руми часто именует Божье Присутствие в себе словом Друг. Друг находится за пределами чувств, Он ускользает от попыток прикосновения, а между тем находится к нам ближе ярёмной вены. Но нужно зеркало, чтобы увидеть даже её.

Шейх* и является таким зеркалом, напоминающим о Присутствии Друга и одновременно он является поваром. Понимание Друга, приходящее через шейха, питает душу, передавая духовную энергию многим ученикам.

Руми часто сравнивал отношения между учителем и учениками с поваром, работающим над горошинами в котле. Ритуалы совместного приготовления пищи и общей трапезы являются важной частью суфийской традиции, восходящей к Руми. В Конье до сих пор сохранилась могила повара Руми. В суфийском ордене Мевлеви ученику доверяют впервые войти в кухню и участвовать в приготовлении общих блюд только после того, как трансформация его личности достигает определённого уровня.

Руми создал образ ученика, как горошины, растущей и наслаждающейся зелёным садом, орошаемым щедрым дождём сексуальных наслаждений. Она зреет, достигает отверделой формы, но затем её стручок срывают, шелушат и бросают её в кипящий котёл. Внимание к ней повара нежно, осторожно, постоянно и в случае самого Руми, наполнено непрерывным диалогом. Постепенно, горошина размякает и впитывает в себя привкусы добавляемых шейхом специй. Рано или поздно, она становится достаточно вкусной и привлекательной для тех, кого суфийская традиция зовёт Настоящими Людьми.

Итак, горошина попадает из сада наслаждений в котёл, где варится поваром до состояния годности, чтобы питать собою членов общины мистиков.

* Шейх (араб.) – букв. старейшина. – Прим. перев.

ГОРОШИНА И ПОВАР

Горошина варится на огне*,
Орёт она и скачет в казане.

То вниз нырнёт, где тихая вода,
То вверх всплывёт, упряма и тверда ...

Взлетела вдруг на бортик казана,
И зашипела повару она:

- "За что ты, больно так меня язвишь,
Да раны солью посыпаешь лишь?"

Послушав молча, добр и терпелив,
Отвар пригубил, годность оценив,

Горошины не взяв из казана,
Ей повар - "Ну," cказал, "ты и нежна!

Тебя же я обязан разварить,
Но не губя, лишь убавляя прыть."

И в воду сбросил краем черпака,
Тверда была у повара рука.

- "В котле, в воде кипящей, не спеша,
Размякнет твоя чёрствая душа.

Когда была зелёной, молодой,
Ты влагой упивалась дождевой,

И становилась жёстче день за днём,
Приходится теперь томить огнём.

Не пробуй выпрыгнуть из кипятка,
Впитай в себя вкус специй, дух дымка.

Питательность старайся обрести,
Чтоб путнику дать силы на пути."

* * *

Так молодости нашей благодать -
Растит нас, холит и даёт блуждать.

За эти наслаждения потом
Жизнь нас крутым обварит кипятком,

Чтоб Другу приготовить на обед
Ему приятный, сочный винегрет.

* * *

Горошина покрутится стремглав,
Но после долгой варки, размягчав,

С любовью вдруг прошепчет, наконец:
- "О, повари меня ещё, отец!

Прости, что я болтала во бреду!
Я, будто слон, мечтавший на ходу

О позабытой в Индии родне,
Забыв, что есть погонщик на спине.

Ты - повар, ты - погонщик,ты – родня!
О, как мне нравится твоя стряпня!

И повар ей поведает в ответ:
- "Я тоже был, как ты - зелёный шкет.

Сожгли мне кожу на большом костре,
Избавив от колючек в кожуре.

Варился я во времени котлах,
И жарился на знания углях.

Коптил меня ученья сладкий дым ...
Так сделался я поваром твоим."

__
* Использованы русские подстрочники Л. Тираспольского и В. Державина. – Прим. перев. на русск.

Меснави (3, 4160 – 4168, 4197 - 4208)

TAKOЙ ВОТ У МЕНЯ УЧИТЕЛЬ

Вчера учитель трудный преподал урок,
О нищете, отсутствии желаний,
И нестяжании ... Я видел потолок
Рубиновый и игрище блистаний

В стенах златых и драгоценных зеркалах
Дворца ... Я возлежал в алмазной сфере ...
Потом я в океан унёсся на крылах,
И он в пустой мой перелился череп ...

Потом круг задушевных, тихих мудрецов
Вдруг перстнем на моём сомкнулся пальце ...
Исчезло всё ... Ни океана, ни дворцов,
И ураган ревёт перед скитальцем,

Что ищет лишь покойную обитель ...
Такой вот у меня учитель.

Диван Шамса Тебризи, # 2015

НЕСЛЫХАННАЯ СОРАЗМЕРНОСТЬ

Я умер, но воскрес потом.
Заплакал, после рассмеялся.
Был грозным африканским львом,
И нежной звёздочкой казался.

Безумие любви в груди
Моей царило безраздельно!
Но он сказал мне: "Уходи,
Твоё спокойствие бесцельно."

Тут ярость овладела мной,
Ученики меня связали.
Но он сказал: "Иди домой,
Живи в спокойствии печали."

Мне удалось пробиться сквозь
Пласты спокойствия - к веселью.
Но он сказал: "Дороги врозь.
Уйди, мирской задайся целью."

Я умер. И услышал глас:
- "Ты - хитроумный человечек,
Неисчерпаем твой запас
Фантазий и пустых словечек."

Я перья выщипал уму,
И дурачком прослыл базарным.
Монет мне не кладут в суму,
Лишь дарят крошевом сухарным.

Вдруг он сказал: "Ты стал свечой
Для нашего всего собранья."
Я не поверил: "Милый мой,
Где ж свет? Лишь дыма колыханье."

А он сказал: "Теперь, ты – шейх,
Ученья жаждущим - наставник."
Меня же нервный корчил смех,
Я так ответил: "Ты забавник!

Как я могу учить других,
Когда страдаю от бессилья?
Коль хочешь, чтобы я затих,
То мощные отдай мне крылья!"

А он сказал: "Я не могу.
Крыл передача невозможна.
Свои лишь можно на бегу
Расправить, только осторожно."

Но я хотел ЕГО крыла,
Метался, чувствуя цыплёнком ...
Но вскоре новые дела
Мне в уши пропищали тонко:

- "Не суетись! К тебе идёт
Неслыханная Соразмерность!"
Вдруг старая любовь зовёт:
"Вернись!" … Ей отвечаю: "Верность!"

* * *

Ты – солнце! Светел и высок.
Я – только тень на стенке ямы.
Ты – полирующий брусок.
Я – заскорузлый пень упрямый.

Душа, как тёмная вода,
Льдом покрываясь на рассвете,
Лишь днём, оттаяв, может "Да,
Спасибо!" солнышку ответить.

Венера на закате, вновь,
С Луной сливаясь постепенно,
Преобразуется в Любовь,
И в ночь бездонную вселенной.

Не говоря ненужных слов,
Безмолвные свои фигуры
Гроссмейстер, словно зверолов,
По полю гонит взором хмурым.

Мне улыбается в ответ
Пленительной своей улыбкой ...
Не буду подавать совет,
Дабы не сделаться ошибкой !

Диван Шамса Тебризи, # 1373
СЛОВНО ЭТО

Видать ему не довелось
Прекрасных гурий силуэта?
Накидку верхнюю отбрось,
И дай ему увидеть ЭТО!

Впивать ему не довелось
Дух розы мускусной букета?
Головку опростоволось,
И дай ему понюхать ЭТО!

Ему ослепнуть не пришлось
Oт пары чёрных вспышек света?
Чадру с лица, царица, сбрось,
И пусть его ослепит ЭТО!

Ни разу девственная плоть
Сияньем лунным не согрета?
С груди своей покровы сбрось,
И дай ему потрогать ЭТО!

Из мрачных туч не довелось
Зреть пурпур нежного рассвета?
Ты юбки медленно отбрось
И пусть его захватит ЭТО!

* * *

Наивно спросит молодежь:
- «А ростом высоки ль поэты?»
Ты бровь косую обведёшь
и молвишь тихо: «Словно ЭТО!»

А если спросит молодежь:
- «Как гибнут от любви поэты?»
На труп мой взглядом поведёшь
И молвишь тихо: «Словно ЭТО!»

Но если спросит молодежь:
- «Как воскрешает Бог поэтов?»
В рот поцелуешь и вдохнёшь
Жизнь новую мне - словно ЭТО!

* * *

Во тьме душа бежит из тела,
Но возвращается с рассветом.
А кто не верил в это дело,
Знай, ты вернулась - словно ЭТО!

Когда Возлюбленная стонет,
За душу нежную задета,
Прислушайся! Ведь гул агоний -
Глас Истины, вот, словно ЭТО!

Я – небо, дом для жизни духа.
Живи в глубинах синих цвета,
Покуда бриз тебе на ухо
Секреты шепчет, словно ЭТО!

Тому, кто спросит: «Что мне делать?»
Зажги в руке источник света,
Как Шамса нам свеча горела ...
И Шамс вернётся, словно ЭТО!

Диван Шамса Тебризи, # 1826

ТРЕСНУВШАЯ ВАЗА

Вообрази момент, когда частица,
Которой ты являешься на деле,
Опять с тем целым воссоединится,
От коего отделена доселе.

Представь то долгожданное мгновенье
Конца твоих, увы, нелёгких странствий -
Родни восторг и сладость возвращенья
Семьи любимца, выход из пространства.

Вино польётся в рты, помимо кубков,
В граните вспыхнут алые рубины,
Увидишь, как преобразится жуткий
Мирок твой тусклый, заблистав павлином ...

* * *

Однажды, мы с приятелем-монахом
В стенах монастыря его бродили,
И, движимые тем же Божьим страхом,
Духовные свои дела сравнили.

Мы делаем похожую работу:
Посты, молитвословье на рассвете,
Одолеваем леность и зевоту,
Хоть мелкие грешки творим в секрете.

Он подарил мне треснувшую вазу ...
Душа моя, как эта ваза, страстью
Расколота ... О, Шамс! Как быть мне сразу
Самим собой и вне себя, отчасти?!

Диван Шамса Тебризи, # 2805

ВОСК

Koгда я вижу образ Твой,
Молю: "Благослови!"
И поникаю головой!
И плачу от любви!

Вдруг тела обмякает стать,
Как воск вблизи огня,
И Соломонова Печать
Ложится на меня!

Твоим, как летний светлячок,
Дыханием согрет!
Треплюсь, как свечки язычок,
Давая миру свет!

В Твоих играющих руках
Пою я, как зурна!
Твоим дыханьем на губах
Моя душа пьяна!

* * *

В Твоей ладони я лежал,
Но, как слепой нахал,
Лишь мусор жадно загребал,
Да глупости вещал

О том, что понимал едва!
Я был настолько туп,
Иль пьян, дурная голова -
Что свой я выбил зуб!

Как вор, забрался в дом родной
И золото украл!
Потом к соседям за стеной
Залез и наблевал!

Пускай же прошлое умрёт!
Ты победил в борьбе!
Меня побив, избавил от
Вредительства себе!

* * *

Свои я перья не деру,
Но птицей к небесам
Взлетаю рано поутру,
Внимая чудесам!

Вселенная и стаи звёзд
Текут через меня.
Я украшение ворот
На карнавал огня!

Диван Шамса Тебризи, # 1628

ТУТ ВНЕШНИМ ФОРМАМ МЕСТА НЕТ