Смерть и возрождение: вымирание и обновление

Р а с с е л : Однако, помимо возможной революции в сознании, есть и много других возможных сценариев. Мы только что говорили о том, что живем в непредска­зуемые времена. Темп перемен столь высок, а мир на­столько сложен, что никто не возьмется предсказать, ка­ким он будет через десять или даже через пять лет. Не­сомненно лишь одно — нас ожидает много внезапных перемен. Некоторые из них могут оказаться катаклизма­ми, некоторые — крупными политическими переворота­ми, иные — значительными сдвигами в сознании. Не думаю, что в наших силах точно прогнозировать, что именно и как будет происходить. Мы должны быть гото­вы к любым, самым неожиданным событиям. Может произойти все, что угодно.

Л а с л о : Или не произойти ничего. Это было бы хуже.

Р а с с е л : Такого не будет.

Л а с л о : Я имею в виду, что, когда перемена про­изойдет, нас уже не будет.

Р а с с е л : Нас, возможно, не будет. И страх, вызы­ваемый такой возможностью, весьма реален. Он сам по себе требует пристального внимания, поскольку очевид­ным образом связан со страхом смерти.

Наша личная смерть — единственное, в чем мы можем быть уверены в своей жизни. Понимание этого и есть та цена, которую мы платим за способность осоз­навать свою индивидуальность и смотреть в будущее. Смерть является единственной неизбежностью; тем не менее большинство из нас проживает свою жизнь так, словно этого никогда не случится. Мы стараемся не ду­мать о смерти, живя в отрицании того единственного, что невозможно отрицать.

Это происходит и на коллективном уровне. Мы страшимся конца своего мира, конца своей цивилизации. Но и смерть цивилизации, по-видимому, тоже неизбеж­на. Ведь ни одна из цивилизаций прошлого не длилась вечно. Почему наша должна отличаться от них? И врачи, и духовные учителя говорят нам, что принять свою лич­ную смертность и даже приветствовать ее — один из са­мых здоровых шагов, которые мы способны предпринять. Возможно, нам необходимо сделать то же самое и на коллективном уровне — принять и даже приветство­вать конец мира в том виде, в каком мы его знаем.

Обычно мы поступаем прямо противоположным об­разом, отрицая это, пытаясь с этим бороться. Мы не же­лаем, чтобы это произошло, вероятно, потому что не хо­тим лишиться своего удобного стиля жизни, к которому мы так привязаны. Но в конце концов, нам, возможно, все-таки придется это принять. И тогда такое приятие может стать пусковым механизмом, открывающим но­вые возможности, новый, более богатый, более духов­ный способ видеть жизнь.

Л а с л о : Я все-таки верю, что человечество, как вид, способно трансформироваться и возродиться.

Р а с с е л : В принципе, это так. Но мне представля­ется, что мы должны допустить и такую возможность, что уже слишком поздно, что время упущено.

Л а с л о : Во мне тоже все время растет такое ощу­щение. Возможно, мы действительно упускаем время.

Р а с с е л : Необходимо допустить такую возмож­ность. В ее вытеснении таится великая опасность.

Г р о ф : На основании опыта и наблюдений в сво­ей работе я склонен рассматривать смерть в более ши­роком контексте, в духовной перспективе. В необыч­ных состояниях сознания психологическая встреча со смертью представляет собой ключевой элемент психо­духовной трансформации. Когда смерть переживается символически во внутреннем самоисследовании, она способствует духовному открытию, мистическому опы­ту. Встреча с актуальной биологической смертью мо­жет использоваться для этой же цели. Например, в тан­трической традиции Тибета и Индии человек должен проводить какое-то время в присутствии умирающих людей и на кладбищах для переживания контакта с мертвецами.

Для опыта смерти во внутреннем переживании ха­рактерно то, что на самом деле биологической кончины индивида не происходит. Скорее это можно называть смертью эго. Мы открываем для себя, что наше существо не сводится к тому, что Алан Уотте назвал “эго, заклю­ченное в кожу”. Наша новая идентичность становится гораздо шире — мы отождествляемся с другими людьми, с животными, с природой, с космосом в целом. Иными словами, в нас развивается духовная или надличностная самость. Это естественным образом ведет к более широ­кой расовой, культурной, политической и религиозной терпимости и повышенной экологической осознанности. Такие изменения могут приобрести огромное значение в нынешнем глобальном кризисе.

Нечто подобное происходит и с людьми, пережи­вающими околосмертный опыт (ОСО). Как правило, они выходят из него глубоко преображенными, с новым набором ценностей и новой жизненной стратегией. Те­перь жизнь представляется им чем-то драгоценным, и они не хотят терять ни единой ее минуты. Они больше не желают тратить время на автопроекцию. Это означа­ет, что они действительно живут в настоящем — здесь и сейчас.

Размышляя о прошлом, мы понимаем, что все то время, которое мы потратили на преследование иллю­зорного удовлетворения в будущем, было потрачено впустую. Перед лицом близкой смерти лишь то время нашей жизни, которое нам удалось прожить, полностью пребывая в настоящем, оказывается не растраченным зря. Это великий урок, который преподает людям встре­ча со смертью — как с реальным, биологическим кон­цом, так и с символическим ее переживанием в ходе ме­дитаций, психоделических сессий, холотропного дыха­ния или самопроизвольных психодуховных кризисов.

Р а с с е л : У меня недавно было переживание, свя­занное со смертью близкой подруги. Она скончалась не­сколько недель назад. Я узнал о том, что у нее рак, более чем за год до этого, и был подготовлен к ее смерти. Тем не менее, когда она ушла, первой моей реакцией было ощущение, что мне и самому необходимо умереть. Сна­чала я никак не мог понять природу этого чувства, одна­ко, позволив ему развернуться в себе, я постепенно осознал, что испытываю потребность в смерти на уровне эго для того, чтобы моя жизнь стала полнее.

Несколько недель спустя я разговаривал с ее воз­любленным, и оказалось, что он пережил сходный опыт, но намного глубже, чем я. Он сказал, что когда она умерла, он тоже умер. Осознавание неизбежности смер­ти и ее значимости оказало на него столь глубокое воз­действие, что после этого он заново ожил. “Я не соби­раюсь больше терять не единого мгновения своей жиз­ни, — сказал он. — Я не буду больше отказывать себе в возможности прожить жизнь по-настоящему”. В каком-то смысле, некая его часть умерла, а другая возродилась через опыт потери любимой. Это было очень мощное и трогательное переживание.

Л а с л о : Недавно, когда я был в Индии, в Ауровилле, у меня тоже было глубокое личное переживание. Как-то раз мне никак не удавалось заснуть на протяже­нии всей ночи, и я не понимал, что мне мешает. Наутро я получил известие о смерти своей матери. День спустя я поехал в Дхарамсалу, чтобы повидаться с Далай-ламой. Я провел там три дня, включая тот, который тибетцы считают особенно важным днем после смерти человека. Именно в этот день сознание покойного начинает свой переход. Находясь в обществе тибетских лам, я осознал, что это не конец. Есть непрерывность существования. Это было очень глубокое переживание, и, если бы оно посетило меня в западной обстановке, я пережил бы его совершенно иначе. Оно навсегда осталось со мной, про-

являясь самыми разными способами. Чувство потери все еще есть, но есть и ощущение, что это не абсолютная потеря, не конец, а трансформация.

Г р о ф : Это очень похоже на тот вид осознанности, который люди выносят из мощного трансформирующего переживания: смерть — не финал и не абсолютный ко­нец существования, это важный переход в иную форму бытия.

Л а с л о : На Востоке знание о жизни, смерти и воз­рождении передавалось в течение тысячелетий. Теперь и мы на Западе заново открываем его.

Г р о ф : Действительно, многое из этого было из­вестно веками или даже тысячелетиями в самых разных частях света. Около сорока лет назад я приступил к пси­ходелическим исследованиям, будучи вооружен фрейди­стским психоанализом, представляющим собой весьма узкую и поверхностную модель психики. В сериях ЛСД-сеансов все, с кем я работал, рано или поздно выходили за фрейдистские рамки, ограниченные постнатальной биографией и личным бессознательным. Они испытыва­ли широкий спектр переживаний, не значащихся в кар­тах теорий Фрейда и западной психиатрии. Я три года терпеливо записывал эти переживания, полагая, что соз­даю новую картографию человеческой психики. Соглас­но моему тогдашнему пониманию, это оказалось воз­можным благодаря открытию такого мощного исследо­вательского инструмента, как ЛСД. Однако, доведя карту до такого состояния, когда она уже включала в себя самые важные области опыта, наблюдаемого мною в психоделических сеансах, я понял, что эта новая карта отнюдь не нова, что она представляет собой лишь заново открытую, очень древнюю карту.

Многие переживания, включенные в мою картогра­фию, описаны в антропологической литературе о шама­низме, самом древнем целительском искусстве и религии человечества. В шаманизме неординарные состояния сознания играют критически важную роль — как в кри­зисе посвящения, через который проходят в начале своей деятельности многие шаманы-новички, так и в целительских обрядах. Похожие переживания известны также из “ритуалов перехода” — важных обрядов, впервые опи­санных в книге голландского антрополога Арнольда Ван Геннепа.

Ритуалы перехода проводятся в туземных культурах в периоды критических биологических и общественных переходов, таких как рождение ребенка, обрезание, по­ловое созревание, брак, менопауза, старение и умирание. В этих переходах туземцы использовали методы инду­цирования неординарных состояний (“технологии са­крального”), сходные с шаманскими, — барабанный бой, звук трещоток, танец, пение, социальную и сенсорную изоляцию, пост, лишение сна, физическую боль и психо­делические растения. Как правило, у проходящих обряд посвящения бывали глубокие переживания психодухов­ной смерти и возрождения.

Многие переживания, попавшие в мою расширен­ную картографию психики, можно найти и в литературе о древних мистериях смерти и возрождения, широко распространенных в древнем мире — от Средиземномо­рья до американского континента. Все они основаны на мифологиях, описывающих смерть и возрождение богов, полубогов и легендарных героев, как истории об Инанне и Таммузе, Изиде и Осирисе, Дионисе, Аттисе, Адонисе, Кецалькоатле и героях-близнецах майя. Во время мисте­рий у посвященных, проходивших различные процедуры по изменению состояния сознания, бывали мощные пе­реживания смерти и возрождения.

Наиболее известными из этих ритуалов были элевсинские мистерии, проводившиеся каждые пять лет на протяжении почти двух тысячелетий в Элевсине, близ Афин. Захватывающе интересные исследования Гордо­на Уоссона (который привез в Европу мексиканские волшебные грибы), Альберта Хоффмана (открывателя ЛСД) и Карла Рука (греческого ученого) показали, что важную роль в элевсинских мистериях играло священ­ное зелье кикеон, сакральное психоделическое средство, приготовлявшееся из спорыньи и сходное по своему воз­действию с ЛСД. Посетив с Кристиной Элевсин, мы уз­нали там, что число людей, каждые пять лет проходив­ших посвящение в главном зале (телестрион), превыша­ло три тысячи. Очевидно, контакт с этими переживания­ми оказал экстраординарное влияние на древнегрече­скую культуру, а через нее — и на европейскую культу­ру в целом. Однако этот факт до сих пор не признан ис­ториками.

Список участников древнегреческих мистерий чи­тается как своего рода сборник “Кто есть кто в антич­ном мире”. Он включает в себя имена философов Пла­тона, Аристотеля и Эпиктета, поэта Пиндара, драматур­гов Еврипида и Эсхила, военачальника Алкивиада и римского оратора Цицерона. Зная все это, я считаю очевидным, что данные, полученные нами в ходе ис­следования измененных состояний сознания, на самом деле представляют собой заново открытые древнее зна­ние и мудрость. Мы лишь сформулировали их в совре­менных терминах.

Р а с с е л : Да, мы вновь открываем мудрость, ко­торая уже многократно открывалась в разных культу­рах. Ведь мы исследуем природу человеческого ума, а по сути своей на протяжении человеческой истории она не претерпела значительных изменений. Сильно изме­нились лишь наши осознанные представления, наше понимание мира, убеждения, ценности. Пожалуй, в этой области действительно произошли значимые переме­ны. Но способы, которыми наш ум попадает в ловушку страхов, привязанностей и желаний, изменились очень мало. Суть динамики ума сегодня такая же, какой она была и два с половиной тысячелетия назад. Поэтому для нас все еще так ценно чтение Платона или Упанишад.

В ходе человеческой истории всегда находились лю­ди, признававшие существование огромных, непознан­ных возможностей человеческого сознания. Многие из них открывали для себя новое измерение осознанности, ведущее к большему ощущению внутреннего мира и к более богатым и гармоничным взаимоотношениям с ок­ружающим миром. Такими были святые, мудрецы и ша­маны, которых знает любая культура. Многие из них старались помочь и другим пробудиться для этого более свободного измерения сознания и разработали различ­ные техники и практики, направленные на освобождение - ума от многочисленных ограничений. Все они так или иначе искали способы помочь людям перешагнуть через эгоистичный способ осознавания.

Л а с л о : Может ли распространение этих новых прозрений и техник в западном мире оказать заметное воздействие на то, что мы делаем, на то, как мы отно­симся друг к другу и к природе?

Г р о ф : Я, несомненно, верю в то, что это способ­но произвести самое глубокое воздействие на наше ми­ровоззрение и привести к изменению нашего отноше­ния к жизни. Если мы сравним мировоззрения западной индустриальной цивилизации с теми, которые сущест­вуют в древних и туземных культурах, мы обнаружим значительное различие. Некоторые аспекты этого раз­личия касаются отношения к смерти и к нашему позна­нию материального мира, В частности, западная наука совершила множество открытий в самом широком спектре областей — от астрофизики до мира квантов. Древние и туземные культуры ничего об этом не знали. Однако это нечто вполне естественное, связанное с те­чением времени и с прогрессом. Этого вполне следует ожидать.

Но есть и другой аспект отличия — экстраординар­ный и удивительный — и касается он фундаментального расхождения, касающегося вопроса о присутствии или отсутствии духовного измерения во вселенной. Для за­падной науки мир представляет собой по сути своей ма­териальную систему, которая сотворила себя сама. Этот мир постигаем, по крайней мере — принципиально, его можно полностью понять на основе естественных зако­нов. Жизнь, сознание и разум рассматриваются наукой как более или менее случайные, побочные продукты ма­терии. Полностью отлична от этого характерная для древних и туземных культур концепция одушевленной вселенной, обладающей многими различными измере­ниями, в том числе и духовным. Все эти измерения яв­ляются разными аспектами реальности.

Обычно различие между двумя мировоззрениями объяснялось тем, что западная наука стоит гораздо выше примитивных суеверий. Любое представление о духовности материалистические ученые считают проявлением недостаточного знания, предрассудка, фантазий, стрем­ления принять желаемое за действительное, примитив­ного магического мышления, проецированием инфан­тильных образов на небо мироздания, а то и просто симптомом тяжелого душевного недуга. Однако более пристальное изучение вопроса приводит нас к выводу, что дело отнюдь не в этом. В результате сорокалетних исследований сферы сознания я убежден, что подлин­ной причиной различия являются наивность и невеже­ство западной индустриальной цивилизации в отноше­нии неординарных состояний сознания. Все древние и туземные культуры относились к измененным состоя­ниям сознания с величайшим почтением. Они тщатель­но разрабатывали безопасные и эффективные способы их индуцирования и применения в самых разных це­лях — и в качестве основного связующего звена в риту­альной и духовной жизни, и для диагностирования и ис­целения заболеваний, и для развития интуиции и сверх­чувственного восприятия, и для артистического вдохно­вения.

Р а с с е л : Ранее я уже говорил, что корни нынеш­него интереса к сфере сознания прослеживаются уже в шестидесятые годы. Любопытно отметить, что в значи­тельной степени эта смена интересов была вызвана именно необычными состояниями сознания. В тот пери­од впервые в нашей истории психоделики использова­лись в самых широких масштабах, в результате чего многие люди пережили особые состояния, о которых мы говорим. Воздействие их было чрезвычайно глубоким. Многие после таких переживаний стали совсем другими людьми. И это влияние никуда не ушло.

Помню, однажды, в начале восьмидесятых, Тимоти Лири спросили, куда делись дети цветов. Он ответил, что они ушли в семена. А ведь так оно и есть. На сего­дняшний день этим людям за сорок и за пятьдесят. Лишь немногие полностью выпали из общества, в большинстве же своем они вновь интегрировались в нем, создали се­мьи, родили детей, сделали карьеру. Некоторые занима­ют сегодня весьма респектабельные и влиятельные по­зиции. Я лично знаю таких, кто руководит крупными корпорациями, некоторые стали ведущими фигурами в шоу-бизнесе, другие занимают важные посты в сферах образования, управления и здравоохранении. И для мно­гих видения и прозрения, которые они обрели в шести­десятые годы, все еще сохраняют свою ценность. Неко­торые ненавязчиво используют свое нынешнее влияние для того, чтобы их видение постепенно просачивалось в общество.

Еще одна интересная особенность последних лет — растущий интерес к сознанию среди ученых. В прошлом наука оставляла вопросы сознания без внимания, имея на это вполне веские основания. Сознание невозможно измерить, как другие явления и объекты; его нельзя до­кументировать, его не так-то просто даже определить. Да и физический мир, как кажется, прекрасно продолжает функционировать в сознании без необходимости. По­этому особого стимула изучать этот предмет не было. Но сегодня все меняется — в какой-то мере благодаря рас­тущему знанию о работе мозга, и вопрос о сознании постепенно снова оказывается в фокусе внимания. Уче­ные и философы начинают интересоваться: а что же такое сознание? Как оно соотносится с деятельностью мозга? Как оно эволюционировало? И откуда оно берет­ся? В последние несколько лет этой теме был посвящен целый ряд международных научных конференций. Ею занимается новое научное издание “Журнал исследова­ния сознания”.

Итак, отчасти такая открытость к вопросу изучения сознания вызвана развитием науки, однако я полагаю, что в значительной степени она явилась и результатом того, что уже у очень многих людей есть опыт изменен­ных состояний сознания. Каким бы ни было воздействие этих переживаний, одно несомненно — они производят революцию в отношении человека к сознанию. Как вы сказали, Стэн, человек, пройдя через глубокое пережи­вание такого рода, не может не прийти к выводу о том, что в наших представлениях о разуме имеются и серьез­ные провалы.

Думаю, вокруг нас распространяется глубокая рево­люция в человеческом видении реальности. Хватка ста­рых материалистических моделей ослабевает, и каждый из нас постепенно вносит свой вклад в новое понимание. Судя по направлению развития, в котором мы движемся, новая модель будет признавать разум и сознание в каче­стве фундаментального аспекта реальности.

Л а с л о: Это изменение происходит, несмотря на незнание или даже нежелание ученых мейнстрима. По­рой человек меняется помимо своей воли, не ведая при­чины перемен. В этой связи мне вспоминается пережи­вание, которое было у меня лет шесть — семь назад. Мне пришла в голову некая мысль, которая показалась мне всего лишь мимолетной, хотя, быть может, и интересной для исследования идеей. В результате я написал неболь­шое эссе, которое было опубликовано только на италь­янском языке под названием “Гипотеза пси-поля”. Затем я о ней было забыл, однако другие люди не дали мне это

сделать. Даже спустя несколько лет после выхода книги мнепродолжали звонить из-за нее, ссылаться на нее, ис­следовать ее. В конце концов я задумался над тем, не имеет ли то мое давнее исследование значения, которое самя проглядел. Заметьте, я до сих пор так и не сумел избавиться от мыслей на эту тему... Напротив, эта идея неожиданно захватила меня вновь, и в настоящее время я над ней работаю, все больше склоняясь к тому, что в космосе действительно есть что-то похожее на мое гипо­тетическое пси-поле — некое тонкое информационное поле взаимных связей.

Такие интуитивные догадки осознаются не до конца. Я сам точно не знаю, почему вдруг увлекся этой концеп­цией: прежде в моем уме не было ничего такого, что подготовило бы меня к этому.

У меня такое впечатление, что подобного рода со­бытия в сегодняшнем мире случаются все чаще и чаще, словно людей что-то толкает в сторону определенных исследований. Может быть, это также и знак времени, результат того, что мы живем в особенно нестабильную и переменчивую историческую эпоху. Но являются ли эти изменения достаточно быстрыми? Могут ли они произвести достаточно мощное воздействие? Разумеется, они не в полной мере предсказуемы. Но есть ли у нас основания для разумного оптимизма относительно воз­можных последствий этих перемен?

Революция в сознании?

Р а с с е л: Позвольте мне рассказать об одном про­исшествии, которое случилось со мной около четырех лет назад и сильнейшим образом повлияло как на меня самого, так и на мою работу. Я совершал лекционное турне по Соединенным Штатам, посвященное презен­тации моей книги “Белая дыра во времени”. В целом речь на моих лекциях шла о тех же вопросах, которые мы обсуждаем здесь. Я выдвинул предположение, что переживаемый человечеством глобальный кризис в ос­нове своей является кризисом сознания, и если мы же­лаем уберечь мир, от нас требуется нечто большее, чем спасение дождевых лесов, борьба с загрязнением окру­жающей среды, с выделением вредных углеводородных газов и уничтожением озонового слоя. Нам необходимо освободиться от эгоцентрического, материалистическо­го модуса сознания, порождающего все эти проблемы. В противном случае окажется, что мы противостоим внешним симптомам недомогания, а не ее первопри­чине, и заметаем более существенную проблему под ковер.

В какой-то момент я почувствовал, что в том, что я говорю, есть какой-то изъян, некий диссонанс между моими словами и тем, что я на самом деле думаю. Я по­нял, что говорю не то, во что в действительности верю, а то, во что верил в прошлом. Однако мои взгляды успели постепенно измениться, и я осознал, что на сегодняшний день чувствую иначе, чем прежде. Я обращался к людям, исходя из собственных убеждений, и понимание этого было для меня дискомфортно.

Это пришло мне в голову однажды в Далласе, где я вел радиопрограмму, куда люди звонили со своими во­просами и комментариями. К своему удивлению, я не­ожиданно заметил, что большинство звонящих отрицают сам факт существования какого-то кризиса окружающей среды. Некоторые признавали, что кризис есть, но не считали, что он как-то касается их самих, и что они

должны нести ответственность за него. У них было твер­дое убеждение, что все эти разговоры о парниковом эф­фекте и заботе об озоновом слое являются всего лишь разновидностью левацкого заговора. Если и есть какие-то экологические проблемы, то они не здесь, не в США. Не было и речи о том, что эти люди согласятся как-либо изменить свою жизнь. Они не были готовы выслушивать тех, кто ставит под сомнение целесообразность амери­канского стиля жизни.

Это заставило меня понять, что те немногие, с кем у меня есть подлинная коммуникация, и без того уже являются моими единомышленниками, что я обраща­юсь с проповедями к уже обращенным. Конечно, в этом тоже есть своя ценность: все мы нуждаемся в том, чтобы время от времени кто-то вдохновлял нас и под­креплял наши глубокие убеждения. Тем не менее это не могло произвести значительного влияния на по­давляющее большинство, которое в настоящее время нисколько не заинтересовано в изменении своего соз­нания.

Моей первой реакцией на такое понимание были ощущение безнадежности и депрессия, и это заставило меня понять еще целый ряд моментов, которые прежде не привлекали моего внимания. Предположим, нам уда­стся заинтересовать большую часть людей, и они захо­тят измениться. Как быстро, спросил я себя, может меняться сознание? Возьмем, к примеру, меня самого. Я — человек, который уже около тридцати лет практи­кует медитацию и различными способами исследует сознание. Разумеется, я лично извлек из этого немалую пользу и во многих отношениях изменился; и тем не менее я все еще далеко не просветлен, все еще нахо­жусь в плену своих старых привычек мышления, мой эго-разум большую часть времени все еще находится у руля, и я до сих пор далеко не образец для подражания. После всех этих лет мне предстоит еще очень длинный путь, а ведь я осознанно работал над своим внутренним ростом. Если это столь медленный процесс, то каковы же шансы у тех, кто даже сознательно не пытается дви­гаться в этом направлении? Есть ли хоть какие-то осно­вания для надежды, что человечество вовремя пробу­дится?

Тогда я подумал: допустим, по какому-то волшеб­ству все пробудились бы прямо сейчас. Стало бы это концом наших проблем? Предположим, на Землю сего­дня высадились инопланетяне и изменили наше созна­ние, или новый Будда выступил по телевидению, и все мы тут же прониклись его словами. Так вот, даже если мы все вдруг пробудимся и станем просветленными су­ществами, кризис не исчезнет в одночасье. Для того что­бы остановить запущенные нами процессы — истощение ресурсов, демографический взрыв, уничтожение дожде­вых лесов, парниковый эффект, — потребуется много времени.

Нетрудно понять, что эта мысль лишь усугубила мою подавленность. И тут я вспомнил, как разрабатывал для нефтяной компании “Шелл” возможные будущие сценарии мирового развития. В “Шелл” работает группа футурологов, занимающаяся разработкой прогнозов на тридцать лет вперед и картографированием возможных сценариев. Цель этих исследователей не предсказание будущего — они знают, что это невозможно, — а созда­ние диапазона сценариев, которые необходимо прини­мать во внимание при принятии важнейших решений. Если, к примеру, вы намерены основать в Венесуэле но­вый нефтеочистительный комбинат, вы понимаете, что

это весьма долгосрочное решение, поэтому вам интерес­но прикинуть, как оно может сказаться в контексте раз­личных экономических, политических, социальных и экологических сценариев. Вы хотите быть уверены, что прикрыли все тылы.

Я понял, что все мое внимание отдано лишь одному из этих сценариев: “мы можем спасти мир, если изменим свое сознание”. Назовем это сценарием А. Я полностью вытеснял из сферы своего рассмотрения сценарий Б, со­гласно которому уже слишком поздно, сдвиг в мысли­тельных парадигмах уже ничего не спасет, и ничего с этим поделать нельзя. Это весьма неприятный вариант, н, разумеется, именно поэтому я не допускал его до сво­его осознания. Однако, каким бы он ни был диском­фортным, очевидно, что он очень важен и достоин изу­чения.

И я решил: ну ладно, давайте посмотрим на эту воз­можность. Итак, каким будет мир в сценарии Б? Очевид­но, что в нем есть масса всевозможных вариантов, но все их объединяет одно: будет много боли и страдания. Боль бывает психологическая —- жизнь может стать по-настоящему трудной, когда людям приходится отказы­ваться от того, к чему они привыкли, когда они лишают­ся привычного комфорта. Бывает также физическая боль. Как знать, что произойдет, если истощатся запасы про­довольствия, а ведь вы, Эрвин, говорили нам, что счи­таете это вполне возможным.

Что же сможет помочь в этих обстоятельствах, спросил я себя. Мне представлялось совершенно оче­видным, что по крайней мере одно будет очень важ­ным — забота, сострадание, сообщество. Я вспомнил свою югославскую знакомую из Загреба, которая пере­жила там войну, общественный хаос, опустошительные бомбежки. Я спросил, как ей удалось пройти через все это, и она объяснила, что жизнь в таких условиях была терпимой только благодаря тому, что она имела возмож­ность встретиться с друзьями, выпить с ними чаю и по­лучить какое-то человеческое участие.

Как развить участие и сострадание? Этот вопрос снова привел меня к самой сути буддизма. Как отпустить свои привязанности, желания, страхи и весь остальной “материал”, который держит нас взаперти в наших лич­ных мирах, заставляет заботиться только о собственном благополучии? И тут меня неожиданно осенило. К сво­ему изумлению я понял, что это по сути тот же самый путь, который я отстаивал в случае со сценарием А. Если мы стремимся исцелить планету и спасти самих себя че­рез изменение собственного сознания, мы должны изба­виться от своего эгоцентризма, от своей привязанности к вещам. Оказывается, сценарий Б предуказывает то же самое направление. Для того чтобы выжить в трудные времена, нам необходимо освободиться от привязанно­стей и сосредоточения на собственных интересах, стать более любящими, более участливыми существами. По какому бы сценарию ни стали разворачиваться события, путь один и тот же — необходимо внутреннее пробуж­дение.

Это озарение освободило меня. Если при любом сценарии мы должны проделать одну и ту же работу, то уже не так критически важно, какой именно осуществит­ся сценарий. Теперь для меня это уже не вопрос повы­шения осознанности ради некой конкретной цели — спа­сения мира или продолжения существования в ситуации крушения. Повышение осознанности оказалось важно само по себе, в любом случае. Теперь я был свободен продолжать следовать своему пути, но уже без привязанности к определенному исходу. Для меня это было значительным сдвигом.

Л а с л о : В худшем из сценариев, несомненно, по­требуется очень значительное изменение в сознание и гораздо больше сострадательности — просто для того, чтобы выжить. Считаете ли вы, что такая “революция в сознании” произойдет в мире сама по себе?

Р а с с е л : Обретение подлинного сострадания требует большой внутренней работы. Иногда развитию сострадательности могут способствовать лишения, но это не всегда так. Все зависит от степени открытости и готовности каждого конкретного человека. Поэтому мы все еще должны фокусироваться на внутренней работе, на освобождении своего ума от страха и от­живших убеждений, от мертвой хватки своего эго-разума. Нам все еще необходимо развивать больше внутренней устойчивости и освобождаться от своих материальных привязанностей. Чем больше мы занима­емся этим сейчас, тем более гибкими и сострадатель­ными мы, вероятнее всего, будем, когда возникнет не­обходимость.

Поворотным пунктом для меня стало понимание то­го, что при любом развитии событий потребуется та же самая внутренняя работа, что я должен заниматься ею в первую очередь для самого себя. Изменение сознания ценно само по себе. Возможно, благодаря этому мы из­бежим каких-то катаклизмов, возможно — нет. Но это все равно абсолютно необходимо.

Г р о ф : В древних и традиционных культурах люди регулярно проходили через измененные, необычные сознания в различных социально санкционированных ри­туалах. Они переживали отождествление и глубокую связь с другими людьми, с животными, с природой и це­лым космосом. У них были мощные по своему воздейст­вию встречи с архетипическими существами и посеще­ние различных мифологических областей. Неудивитель­но, что им приходилось интегрировать эти переживания и наблюдения в своем видении мира. Мировоззрение традиционных культур представляет собой синтез того, что люди переживали в повседневной жизни через свои обычные органы чувств, и того, с чем они сталкивались в визионерских состояниях.

В сущности, с нашими современниками, имеющими возможность переживать необычные состояния созна­ния, происходит то же самое. Я не встречал ни единого человека, неважно, с каким уровнем образования, коэф­фициентом интеллекта и профессией, который, пройдя через мощные надличностные переживания, все еще подписывался бы под материалистическим монизмом западной науки. Я являюсь президентом-учредителем Международной трансперсональной ассоциации. До сих пор мы уже провели пятнадцать международных конфе­ренций со звездным списком участников, ученых с впе­чатляющими заслугами. Все они, пройдя через опыт из­мененных состояний или изучая его у других, приходили к выводу о серьезной недостаточности ньютоновско-картезианского мировоззрения. Рано или поздно все они подошли к более широкой альтернативе видения космо­са, объединяющего современную науку с перспективами, сходными с теми, которые характерны для мистических традиций, восточных духовных философских учений и даже для туземных культур. Их новое мировоззрение предусматривает одушевленную вселенную, пронизанную абсолютным сознанием и высшим космическим ра­зумом. Я верю, что нечто такое же произойдет со всей нашей культурой, если необычные состояния сознания станут широко доступны.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПОЛДЕНЬ