Отрицательное влияние прошлого

Цель настоящего эссе, как уже говорилось, состоит
в том, чтобы описать новое искусство через некоторые
его отличительные черты. Однако сама эта цель пред-
полагает в читателе более серьезную любознатель-
ность, которая здесь вряд ли будет удовлетворена,—
эти страницы оставят его наедине с собственными
размышлениями. Я имею в виду вот что.

Как-то я уже отмечал *, что искусство и чистая
наука (именно потому, что они—наиболее свободные
виды деятельности, менее прямолинейно подчиненные
социальным условиям каждой эпохи) таковы, что по
ним в первую очередь можно судить о переменах
в коллективном типе восприятия. Когда меняется глав-
ная жизненная установка, человек тут же начинает
выражать новое настроение и в художественном твор-
честве, в творческих эманациях. Тонкость обеих мате-
рий—искусства и науки—делает их бесконечно чувст-
вительными к любому свежему духовному веянию.
Подобно тому как в деревне, выходя утром на крыль-
цо, мы смотрим на поднимающийся из труб дым,
чтобы определить, откуда сегодня ветер,—на искус-
ство и науку новых поколений мы можем взглянуть
с тем же метеорологическим любопытством.

Но для этого неизбежно начать с определения но-
вого явления, и только потом можно будет задать
вопрос, симптомом и предвестником чего является
новый всеобщий стиль жизневосприятия. Ответ потре-
бовал бы иследовать причины удивительного поворо-
та, который ныне совершает искусство, но это слиш
ком трудное предприятие, чтобы браться за него здесь.
Откуда такой зуд «дегуманизировать», откуда такое
отвращение к «живым формам»? Вероятно, у этого

* См. работу «Тема нашего времени» в этом же томе (« El tema de nuestro
tiempo». [1923]).

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

исторического явления, как и у всякого другого, сеть
бесчисленных корней, исследование которых потребо-
вало бы более изощренных приемов.

Но все же, каковы бы ни были прочие причины,
существует одна в высшей степени очевидная, хотя и не
претендующая на верховную роль.

В искусстве трудно преувеличить влияние прошлого
на будущее. В душе художника всегда происходит сшиб-
ка, или химическая реакция,—между своеобразием его
восприятия и тем искусством, которое уже существует.
Художник никогда не остается с миром наедине,—худо-
жественная традиция в качестве посредника всегда вме-
шивается в его связи с миром. Какова же будет реакция
между непосредственным чувством и прекрасными
формами прошлого? Она может быть положительной
или отрицательной. Художник либо почувствует бли-
зость к прошлому и увидит себя его порождением,
наследником и совершенствователем—либо в той или
иной мере ощутит непроизвольную неопределенную
антипатию к художникам-традиционалистам, признан-
ным и задающим тон. И если в первом случае он
испытает немалое удовлетворение, заключив себя
в рамки условностей и повторив некоторые из освещен-
ных ими художественных жестов, то во втором он
создаст произведение, отличное от признанных, и вдо-
бавок получит не меньшее, чем его собрат, удовольст-
вие, придав этому произведению характер агрессивный,
обращенный против господствующих норм.

Об этом обычно забывают, когда речь заходит
о влиянии прошлого на сегодняшний день. Обычно
можно без труда уловить в произведении одной эпохи
стремление так или иначе походить на произведения
предшествующей. Напротив, гораздо большего труда,
видимо, стоит заметить отрицательное влияние про-
шлого и уразуметь, что новый стиль во многом сфор-
мирован сознательным и доставляющим художнику
удовольствие отрицанием стилей традиционных.

Траектория искусства от романтизма до наших
дней окажется непонятной, если не принимать в рас-
чет—как фактор эстетического удовольствия—это не-
гативное настроение, эту агрессивность и издевку над
старым искусством. Бодлеру нравилась черная Венера
именно потому, что классическая Венера—белая ²³,

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

С тех пор стили, последовательно сменявшие друг
друга, увеличивали дозу отрицательных и кощунствен-
ных ингредиентов; в этом сладострастном нагнетании
тоже наметилась некая традиция, и вот сегодня про-
филь нового искусства почти полностью сложился на
основе отрицания старого. Понятно, как это всякий
раз происходит. Когда искусство переживает многове-
ковую непрерывную эволюцию без серьезных разры-
вов или исторических катастроф на своем пути, плоды
его как бы громоздятся друг на друга и массивная
традиция подавляет сегодняшнее вдохновение. Иными
словами, между новоявленным художником и миром
накапливается все больше традиционных стилей, прерывая живую и непосредственную коммуникацию.
Следовательно, одно из двух: либо традиция наконец
задушит живую творческую потенцию, как это было
в Египте, Византии и вообще на Востоке, либо давле-
ние прошлого на настоящее должно прекратиться и то-
гда наступит длительный период, в течение которого
новое искусство мало-помалу излечится от губитель-
ных влияний старого. Именно второе случилось с ев-
ропейской душой, в которой порыв к будущему взял
верх над неизлечимым восточным традиционализмом
и пассеизмом.

Большая часть того, что здесь названо «дегумани-
зацией» и отвращением к живым формам, идет от этой
неприязни к традиционной интерпретации реальных
вещей. Сила атаки находится в непосредственной зави-
симости от исторической дистанции. Поэтому больше
всего современных художников отталкивает именно
стиль прошлого века, хотя в нем и присутствует изряд-
ная доза оппозиции более ранним стилям. И напротив,
новая восприимчивость проявляет подозрительную
симпатию к искусству более отдаленному во времени
и пространстве—к искусству первобытному и к вар-
варской экзотике. По сути дела, новому эстетическому
сознанию доставляют удовольствие не столько эти
произведения сами по себе, сколько их наивность, то
есть отсутствие традиции, которой тогда еще и не
существовало.

Если теперь мы обратимся к вопросу, признаком
какого жизнеотношения являются эти нападки на ху-
дожественное прошлое, нас застанет врасплох пробле-

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

ма весьма драматическая. Ибо нападать на искусство
прошлого как таковое—значит в конечном счете вос-
ставать против самого Искусства: ведь что такое ис-
кусство без всего созданного до сих пор?

Так что же выходит: под маской любви к чистому
искусству прячется пресыщение искусством, ненависть
к искусству? Мыслимо ли это? Ненависть к искусству
может возникнуть только там, где зарождается нена-
висть и к науке и к государству—ко всей культуре
в целом. Не поднимается ли в сердцах европейцев
непостижимая злоба против собственной исторической
сущности, нечто вроде odium professionis²⁴, которая
охватывает монаха, за долгие годы монастырской жиз-
ни получающего стойкое отвращение к дисциплине,
к тому самому правилу, которое определяет смысл его жизни*

Вот. подходящий момент для того, чтобы перо
благоразумно прервало свой одинокий полет и при-
мкнуло к журавлиному косяку вопросительных знаков.

ИРОНИЧЕСКАЯ СУДЬБА

Выше было сказано, что новый- стиль в самом
общем своем виде характеризуется вытеснением чело-
веческих, слишком человеческих элементов и сохране-
нием только чисто художественной материи. Это, ка-
залось бы, предполагает необычайный энтузиазм по
отношению к искусству. Однако, если мы подойдем
к тому же факту с другой стороны и рассмотрим его
в другом ракурсе, нас поразит как раз противополож-
ное—отвращение к искусству или пренебрежение им.
Противоречие налицо, и очень важно обратить на него
внимание. В конце концов приходится отметить; что
новое искусство—явление весьма двусмысленное,

* Было бы любопытно проанализировать психологические механизмы,
в силу которых искусство вчерашнего дня негативно влияет на искусство
завтрашнего дня. Для начала, один из очень понятных—усталость. Простое
повторение стиля притупляет и утомляет восприимчивость. Вёльфлин в «Ос-
новных принципах истории искусства» показал на разных примерах, с какой
силой усталость вынуждала искусство к движению, заставляла его видоиз-
мениться. То же и в литературе. Для Цицерона «говорить на латыни» еще
звучало как «latine loqui», но в V веке у Сидония Аполлинария уже возникает
потребность в выражении «latialiter insusurrare». С тех пор слишком уж много
веков одно и то же говорилось в одной и той же форме.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

и это, по правде говоря, ничуть не удивительно, по-
скольку двусмысленны почти все значительные собы-
тия последних лет. Стоит проанализировать европейс-
кие политические реалии, чтобы обнаружить в них ту
же двусмысленность.

Однако противоречие между любовью и ненави-
стью к одному и тому же предмету несколько смягча-
ется при более близком рассмотрении современной
художественной продукции.

Первое следствие, к которому приводит уход искус-
ства в самое себя,—это утрата им всяческой патетики.
В искусстве, обремененном «человечностью», отрази-
лось специфически «серьезное» отношение к жизни.
Искусство было штукой серьезной, почти священной.
Иногда оно—например, от имени Шопенгауэра и Ваг-
нера—претендовало на спасение рода человеческого,
никак не меньше²⁵! Не может не поразить тот факт,
что новое вдохновение—всегда непременно комичес-
кое по своему характеру. Оно затрагивает именно эту
струну, звучит в этой тональности. Оно насыщено
комизмом, который простирается от откровенной кло-
унады до едва заметного иронического подмигивания,
но никогда не исчезает вовсе. И не то чтобы содержа-
ние произведения было комичным—это значило бы
вновь вернуться к формам и категориям «человечес-
кого» стиля,—дело в том, что независимо от содержа-
ния само искусство становится игрой. А стремиться,
как уже было сказано, к фикции как таковой—подо-
бное намерение может возникнуть только в веселом
расположении духа. К искусству стремятся именно
потому, что оно рассматривает себя как фарс. Это
главным образом и затрудняет серьезным людям,
с менее современной восприимчивостью, понимание
новых произведений: эти люди полагают, что новые
живопись и музыка—чистый «фарс» в худшем смысле
слова, и не допускают возможности, чтобы кто-либо
именно в фарсе видел главную миссию искусства и его
благотворную роль. Искусство было бы «фарсом»
в худшем смысле слова, если бы современный худож-
ник стремился соперничать с «серьезным» искусством
прошлого и кубистское полотно было рассчитано на
то, чтобы вызвать такой же почти религиозный, пате-
тический восторг, как и статуя Микеланджело. Но

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

над самим собой. Именно здесь источник комизма
нового вдохновения. Вместо того чтобы потешаться
художник наших дней предлагает нам смотреть на
искусство как на игру, как, в сущности, на насмешку над кем-то определенным (без жертвы не бывает комедии), новое искусство высмеивает само искусство.

И, пожалуйста, слыша все это, не горячитесь, если вы хотите еще в чем-то разобраться. Нигде искусство
так явно не демонстрирует своего магического дара,
как в этой насмешке над собой. Потому что в жесте
самоуничижения оно как раз и остается искусством,
и в силу удивительной диалектики его отрицание есть
его самосохранение и триумф.

Я очень сомневаюсь, что современного молодого
человека может заинтересовать стихотворение, мазок
кисти или звук, которые не несут в себе иронической реф-
лексии.

Конечно, как идея или теория все это не так уж
ново. В начале XIXвека группа немецких романтиков
во главе со Шлегелями²⁶ провозгласила Иронию вы-
сшей эстетической категорией—по причинам, кото-
рые совпадают с новой направленностью искусства.
Ограничиваться воспроизведением реальности, безду-
мно удваивая ее, не имеет смысла. Миссия искус-
ства—создавать ирреальные горизонты. Чтобы до-
биться этого, есть только один способ—отрицать
нашу реальность, возвышаясь над нею. Быть худож-
ником—значит не принимать всерьез серьезных лю-
дей, каковыми являемся мы, когда не являемся ху-
дожниками.

Очевидно, что это предназначение нового искусства—
быть непременно ироничным—сообщает ему однообраз-
ный колорит, что может привести в отчаяние самых
терпеливых ценителей. Однако эта окраска вместе с тем
сглаживает противоречие между любовью и ненавистью,
о котором говорилось выше. Ибо если ненависть живет
в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве, добив-
шемся своего триумфа, являет себя как фарс, торжест-
вующий над всем, включая себя самого, подобно тому как
в системе зеркал, бесконечное число раз отразившихся
друг в друге, ни один образ не бывает окончательным—
все перемигиваются, создавая чистую мнимость.

XOСE ОРТЕГА-И-ГАССЕТ