Xiii. государство как высшая угроза

В хорошо организованном обществе масса не
действует сама по себе. Такова ее роль. Она существу-
ет для того, чтобы ее вели, наставляли и представи-
тельствовали за нее, пока она не перестанет быть
массой или по крайней мере не начнет к этому
стремиться. Но сама по себе она осуществлять это не
способна. Ей необходимо следовать чему-то высшему,
исходящему от избранных меньшинств. Можно сколь-
ко угодно спорить, кем должны быть эти избранные,
но то, что без них, кем бы они ни были, человечество
утратит основу своего существования, сомнению не
подлежит, хотя Европа вот уже столетие, подобно
страусу, прячет голову под крыло в надежде не
увидеть очевидного. Это не частный вывод из ряда
наблюдений и догадок, а закон социальной «физи-
ки»¹⁵, под стать Ньютоновым по своей непрелож-
ности. В день, когда снова воцарится подлинная
философия *, единственное, что может спасти Ев-
ропу,— вновь откроется, что человек, хочет он того
или нет, самой природой своей предназначен к поис-
кам высшего начала. Кто находит его сам, тот избран-
ный; кто не находит, тот получает его из чужих рук
и становится массой.

Действовать самовольно означает для массы вос-
ставать против собственного предназначения, а по-
скольку лишь этим она сейчас и занята, я говорю
о восстании масс. В конце концов, единственное, что
действительно и по праву можно считать восстанием,—

* Для этого вовсе не требуется, чтобы философы правили, как предлагал
Платон ^1б, и не требуется даже, чтобы правители философствовали, как более
скромно предлагалось после него. Оба варианта плачевны. Чтобы философия
правила, достаточно одного — чтобы она существовала, иначе говоря, чтобы
философы были философами. Едва ли уж не столетие они предаются полити-
ке, публицистике, просвещению, науке и чему угодно, кроме своего дела.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

это восстание против себя, неприятие судьбы. Люцифер
был бы не меньшим мятежником, если бы метил не на
место Бога, ему не уготованное, а на место низшего из
ангелов, уготованное тоже не ему. (Будь Люцифер
русским, как Толстой, он, наверно, избрал бы второй
путь, не менее богоборческий.)

Действуя сама по себе, масса прибегает к единст-
венному способу, поскольку других не знает,— к рас-
праве. Не зря же суд Линча возник в Америке, в этом
массовом раю. Нечего удивляться, что сегодня, когда
массы торжествуют, торжествует и насилие, становясь
единственным доводом и единственной доктриной.
Я давно уж отмечал, что насилие стало бытом. Сейчас
оно достигло апогея, и это обнадеживает, поскольку
должен же начаться спад. Сегодня насилие — это рито-
рика века, и его уже прибирают к рукам пустомели.
Когда реальность отмирает, изжив себя, труп выносит-
ся волнами и долго еще вязнет в болотах риторики.
Это кладбище отжившего; на худой конец его бога-
дельня. Имена переживают хозяев, и хотя это звук
пустой, но все-таки звук, и он сохраняет какую-то
магическую власть. Но если даже и вправду окажется,
что значимость насилия как цинично установленной
нормы поведения готова пойти на убыль, мы все равно
останемся в его власти, лишь видоизмененной.

Я перехожу к наихудшей из опасностей, которые
грозят сегодня европейской цивилизации. Как и все
прочие угрозы, она рождена самой цивилизацией и,
больше того, составляет ее славу. Это наше современ-
ное Государство. Вспоминается то, что я уже отмечал,
говоря о науке: плодотворность ее основ ведет к небы-
валому прогрессу, прогресс неумолимо ведет к небы-
вало узкой специализации, а специализация — к удуше-
нию самой науки.

Нечто подобное происходит и с государством.

Вспомним, чем было в конце XVIII века государст-
во для всех европейских нации. Почти ничем! Ранний
капитализм и его промышленные предприятия, где
впервые восторжествовала техника, самая передовая
и производительная, резко ускорили рост общества.
Возник новый социальный класс, энергичнее и много-
численнее прежних,— буржуазия. У этой напористой
публики было одно всеобъемлющее дарование — прак-

ВОССТАНИЕ МАСС

тическая сметка. Они умели дать делу ход и слажен-
ность; развернуть и упорядочить его. В их человечес-
ком море и блуждал опасливо «государственный ко-
рабль». Эту метафору извлекла на свет божий буржу-
азия, ибо действительно ощущала себя безбрежной,
всемогущей и чреватой штормами стихией. Кораблик
выглядел утлым, если не хуже, и всего было в обрез —
и денег, и солдат, и чиновников. Его строили в средние
века иные люди, во всем противоположные буржу-
азии,— доблестные, властные и преданные долгу дво-
ряне. Это им обязаны существованием европейские
нации. Но при всех душевных достоинствах у дворян
было, да и продолжает быть, неладно с головой. Они
на нее и не полагались. Безрассудные, нерасчетливые,
«иррациональные», они живо чувствовали и трудно
соображали. Поэтому они не смогли развить технику,
требующую изобретательности. Они не выдумали по-
роха. Поленились. И, не способные создать новое ору-
жие, позволили горожанам освоить порох, завезенный "
с востока или бог весть откуда, и с его помощью
разгромить благородных рыцарей, так бестолково за-
клепанных в железо, что в бою они еле ворочались,
и начисто неспособных уразуметь, что вечный секрет
победы — секрет, воскрешенный Наполеоном,— не
в средствах защиты, а в средствах нападения*.

Власть — это техника, механизм общественного
устройства и управления, и потому «старый строй»
к концу XVIII века зашатался под ударами беспокой-
ного общественного моря. Государство было настоль-
ко слабее общества, что сравнительно с. эпохой Каро-
лингов абсолютизм кажется вырождением. Разумеет-
ся, власть Карла Великого бесконечно уступала власти
Людовика XVI, но зато общество при Каролингах

* Эта схема великого исторического перелома, сменившего господство
знати главенством буржуазии, принадлежит Ранке, но, разумеется, символи-
ческая картина переворота требует множества дополнений, чтобы походить на
действительную. Порох известен с незапамятных времен. Заряд был придуман
кем-то из ломбардцев, но оставался без применения, пока не догадались
отлить пулю. Дворяне изредка употребляли огнестрельное оружие, но оно
было слишком дорогим. Лишь горожане, экономически лучше организован-
ные, сделали его массовым. Исторически, однако, известно с документальной
точностью, что дворянское, средневекового образца бургундское войско было
наголову разбито новым, не профессиональным, а состоящим из горожан
швейцарским. Главной силой его была дисциплина и рациональная изоб-
ретательная тактика.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

было бессильным*. Огромный перевес общественных
сил над государственными привел к революции, вер-
нее, к полосе революций, вплоть до 1848 года.

Но в ходе революции буржуазия отобрала власть и,
приложив к ней свои умелые руки, на протяжении одного
поколения создала по-настоящему сильное государство,
которое с революциями покончило. С 1848 года, то есть
с началом второй генерации буржуазных правлений,
революции в Европе иссякли. И, конечно, не по недостат-
ку причин, а по недостатку средств. Власть и общество
сравнялись силой. Прощай навеки, революция! Впредь
лишь антипод ее грозит европейцам — государственный
переворот. Все, что в дальнейшем казалось революцией,
было личиной государственного переворота. -

В наши дни государство стало чудовищной маши-
ной немыслимых возможностей, которая действует
фантастически точно и оперативно. Это средоточие
общества, и достаточно нажатия кнопки, чтобы ги-
гантские рычаги молниеносно обработали каждую
пядь социального тела.

Современное государство — самый явный и нагляд-
ный продукт цивилизации. И отношение к нему мас-
сового человека проливает свет на многое. Он гордит-
ся государством и знает, что именно оно гарантирует
ему жизнь, но не сознает, что это творение человечес-
ких рук, что оно создано определенными людьми и де-
.ржится на определенных человеческих ценностях, кото-
рые сегодня есть, а завтра могут улетучиться. С другой
стороны, массовый человек видит в государстве безли-
кую силу, а поскольку и себя ощущает безликим, то
считает его своим. И если в жизни страны возникнут
какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массо-
вый человек постарается, чтобы власти немедленно
вмешались и взяли заботу на себя, употребив на это
все свои безотказные и неограниченные средства.

. * Стоило бы задержаться на этом и подчеркнуть, что эпоху европейского
абсолютизма отличает именно слабость государства. Какая тому причина?
Ведь общество уже набирало силу. Почему же Власть, будучи непререка-
емой — «абсолютной»,—не старалась и сама стать сильнее? Одна из причин
уже упомянута: техническая и административная несостоятельность родовой
знати. Но есть и другая — аристократы не хотели усиливать государство за
счет общества. Вопреки привычным представлениям абсолютизм инстинктив-
но уважал общество, к уважал гораздо больше, чем наши нынешние демокра-

ВОССТАНИЕ МАСС

Здесь-то и подстерегает цивилизацию главная опа-
сность — полностью огосударствления жизнь, экспа-
нсия власти, поглощение государством всякой социа-
льной самостоятельности — словом, удушение твор-
ческих начал истории, которыми в конечном счете
держатся, питаются и движутся людские судьбы. Ко-
гда у массы возникнут затруднения или просто ра-
зыграются аппетиты, она не сможет не поддаться
искушению, добиться всего самым верным и привыч-
ным способом, без усилий, без сомнений, без борьбы
и риска, одним нажатием кнопки пустив в ход чу-
додейственную машину. Масса говорит: «Государст-
во — это я» — и жестоко ошибается. Государство иде-
нтично массе лишь в том смысле, в каком Икс иде-
нтичен Игреку, поскольку никто из них не Зет.
Современное государство и массу роднит лишь их
безликость и безымянность. Но массовый человек уве-
рен, что он-то и есть государство, и не упустит случая
под любым предлогом двинуть, рычаги, чтобы раз-
давить какое бы то ни было творческое меньшинство,
которое раздражает его всегда и всюду, будь то
политика, наука или производство.

Кончится это плачевно. Государство удушит окон-
чательно всякую социальную самодеятельность, и ни-
какие новые семена уже не взойдут. Общество вынудят
жить для государства, человека — для государственной
машины. И поскольку это всего лишь машина, исправ-
ность и состояние которой зависят от живой силы
окружения, в конце концов государство, высосав из
общества все соки, выдохнется, зачахнет и умрет са-
мой мертвенной из смертей — ржавой смертью меха-
низма..

Такой и была судьба античной цивилизации. Бес-
спорно, созданная Юлиями и Клавдиями империя
представляла собой великолепную машину, по ко-
нструкции намного совершеннее старого республи-
канского Рима. Но знаменательно, что, едва она
достигла полного блеска, общественный организм
угас. Уже при Антонинах (II век) государство при-
давило его своей безжизненной мощью. Общество
порабощается, и все силы его уходят на служение
государству. А в итоге? Бюрократизация всей жизни
ведет к ее полному упадку. Жизненный уровень

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

быстро снижается, рождаемость и подавно. А государ-
ство, озабоченное только собственными нуждами, уд-
ваивает бюрократический нажим. Этой второй ступе-
нью бюрократизации становится милитаризация об-
щества. Все внимание обращено теперь на армию.
Власть — это прежде всего гарант безопасности (той
самой безопасности, с которой, напомним, и начинает-
ся массовое сознание). Поэтому государство — это
прежде всего армия. Императоры Северы, родом аф-
риканцы, полностью военизируют жизнь. Напрасный
труд! Нужда все беспросветнее, чресла все бесплоднее.
Не хватает буквально всего, и даже солдат. После
Северов в армию приходится вербовать варваров.

Теперь ясно, как парадоксален и трагичен путь огосу-
дарствленного общества? Оно создает государство как
инструмент, облегчающий жизнь. Потом государство
берет верх, и общество вынуждено жить ради него *. Тем
не менее состоит оно пока что из частиц этого общества.
Но вскоре уже не хватает людей для поддержания
государства и приходится звать иноземцев — сперва
далматов, потом германцев. Пришельцы в конце кон-
цов становятся хозяевами, а остатки общества, абориге-
ны,— рабами этих чужаков, с которыми их ничто не
роднило и не роднит. Вот огосударствленности —
народ идет в пищу машине, им же и созданной. Скелет
съедает тело. Стены дома вытесняют жильцов.

-Осознав это, трудно благодушествовать, когда
Муссолини с редкостным апломбом провозглашает
как некое откровение, чудесно снизошедшее на Ита-
лию: «Все для государства, ничего, кроме государства,
ничего против государства!» Одно уж это выдает с го-
ловой, что фашизм — типичная доктрина массового
человека. Муссолини заполучил отлично слаженное
государство, и слаженное отнюдь не им, а той самой
идейной силой, с которой он борется,— либеральной
демократией. Он лишь алчно воспользовался ее плода-
ми, и, не входя сейчас в детали его деятельности,
можно констатировать одно: результаты на сегодня
просто несопоставимы с тем, чего достиг в политике
и управлении либерализм. Эти результаты, если они
вообще есть, настолько ничтожны, незаметны и несу-

* Вспомним последний наказ Септимия Севера сыновьям: «Держитесь
вместе, платите солдатам и забудьте об остальном».

ВОССТАНИЕ МАСС

щественны, что трудно оправдать ими ту чудовищную
концентрацию власти, которая позволила разогнать
государственную машину до предела.

Диктат государства — это апогей насилия и прямо-
го действия, возведенных в норму. Масса действует
самовольно, сама по себе, через безликий механизм
государства.

Европейские народы стоят на пороге тяжких внут-
ренних испытаний и самых жгучих общественных про-
блем — экономических, правовых и социальных. Кто
поручится, что диктат массы не принудит государство
упразднить личность и тем окончательно погасить на-
дежду на будущее?

Зримым воплощением такой опасности является
одна из самых тревожных аномалий последних три-
дцати лет — повсеместное и неуклонное усиление поли-
ции. К этому неумолимо привел рост общества. И как
ни свыклось с этим наше сознание, от него не должна
ускользать трагическая парадоксальность такого по-
ложения дел, когда жители больших городов, чтобы
спокойно двигаться по своему усмотрению, фатально
нуждаются в полиции, которая управляет их движени-
ем. К сожалению, «порядочные» люди заблуждаются,
когда полагают, что «силы порядка», ради порядка
созданные, успокоятся на том, чего от них хотят. Ясно
и неизбежно, что в конце концов они сами станут
устанавливать порядки — и, само собой, те, что их
устроят.

Стоит задержаться на этой теме, чтобы увидеть,
как по-разному откликается на гражданские нужды то
или другое общество. В самом начале прошлого века,
когда с ростом пролетариата, стала расти преступ-
ность, Франция поспешила создать многочисленные
отряды полиции. К 1810 году преступность по той же
причине возросла и в Англии — и англичане обнаружи-
ли, что полиции у них нет. У власти стояли консер-
ваторы. Что же они предпринимают? Спешат создать
полицию? Куда там! Они предпочли, насколько воз-
можно, терпеть преступность. «Люди смирились с бес-
порядком, сочтя это платой за свободу».

«У парижан,— пишет Джон Уильям Уорд,— бли-
стательная полиция, но они дорого платят за этот
блеск. Пусть уж лучше каждые три-четыре года

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

полдюжине мужчин сносят голову на Ратклиф Род, чем
сносить домашние обыски, слежку и прочие ухищрения
Фуше». Налицо два разных понятия о государственной
власти. Англичане предпочитают ограниченную.