Джон голсуорси. рваный башмак

Актер Джилберт Кейстер, который пробыл ‘’в отпуске’’ полгода, появился из своего прибрежного домика в полдень, после премьеры спектакля ‘’Вниз по стремнине’’ на гастролях, где он играл доктора Доминика в последнем акте. Было очевидно, что недельное жалование в четыре фунта вряд ли исправит его финансовое положение, однако, его походка стала легкой, а его обходительность говорила, что этот человек получил долгожданную работу после долгих поисков.

Закрепив линзу монокля, он остановился перед рыбной лавкой и с легкой улыбкой обратил свой взгляд на омара. Целую вечность он не ел омаров. За одно только желание утолить голод можно было и не платить, но такое удовольствие показалось ему сомнительным, и он пошел дальше, вверх по улице. Он остановился у окна портного. Вместе с рассматриваемыми им твидовыми пиджаками и брюками, в которых он легко представлял и себя, он вспомнил о своем оцветшем коричневом костюме времени ‘’Мармадьюк Мандевилль’’ - спектакля, поставленного за год до войны. Солнце в этом проклятом городе нещадно светило, выставляя напоказ швы и пуговичные дырки, колени и локти одежды. Все же он получил эстетическое удовольствие от видимой в отражении элегантности человека, который долго питался два раза в день; от линзы в симпатичном карем глазу, от велюровой шляпы, доставшейся ему от постановки “Воспитания Симона”. Прямо перед окном он снял свою шляпу, скрывавшую черту прежде не примеченную – его mèche blanche. Что это: достоинство или начало конца? Его седой локон, зачесанный на правую сторону, выделялся на фоне темных волос поверх угрюмого лица, всегда изумлявшего самого Кейстера. Говорят, что это был результат атрофии одного нерва вследствие недостаточного питания – результат войны. Он продолжал идти и вдруг почувствовал, что прошел мимо знакомого лица. Повернувшись, он увидел, как лицо короткой щеголеватой фигуры также поворачивается в его сторону – лицо розовое, светлое и круглое, с выражением ангельской мудрости на лице, какие встречаются у организаторов любительских театров.

Святые угодники, да это же Брайс-Грин!

- Кейстер? Не видел вас со времен старого лагеря. Помните, как нас уморил ‘’Неисправимый ворчун”? Ей-богу! Я рад вас видеть. У вас есть планы? Пойдемте, отобедаем со мной.

Брайс-Грин - состоятельный импресарио, двигатель и душа индустрии развлечений - здесь, в этом оздоровительном прибрежном лагере. Немного протягивая слова, Кейстер сказал: “Я буду польщен”, но в глубине души он не промедлил: “Боже мой, сейчас тебя накормят, мой мальчик”.

Двое знакомых – элегантно потрепанный и щеголевато-полный – прошествовали рядом.

- Бывали в этом местечке? Давайте зайдем внутрь. Филлис, коктейль для меня и моего друга, икру на печеньях. Мистер Кейстер выступал здесь на сцене, вы должны увидеть его.

Девушка, подававшая коктейли, с интересом посмотрела своими голубыми глазами на него. Чудесно! Он был ‘’в отпуске’’ всего полгода.

- Работа - ничего особенного. Нужна была для заполнения бреши. Под его жилетом брешь отозвалась: “Да. Меня нужно будет как-нибудь заполнить“.

Возьмите с собой коктейли, Кейстер, сейчас мы пойдем в ту маленькую комнату, где никого не будет. Что будем кушать, омара?

- Я обожаю омаров - проропотал Кейстер.

- Очень уютно и просторно здесь. Ну, и как вы? Так рад вас видеть – единственного настоящего актера нашей труппы.

- Спасибо. Все хорошо – сказал Кейстер, а в это время подумал: ‘’Ужасный делетант, но приятный малый’’.

- Садитесь сюда. Официант, подайте-ка нам добротного омара и салат, а еще маленькую порцию филе из говядины с жареной и хрустящей картошечкой, и бутылку вина из моего запаса. Ах! А еще омлет - хорошо сдобренный ромом c сахаром. По рукам?

“Еще как по рукам, не дай бог” - подумал Кейстер.

Они сели друг напротив друга за одним из двух столов в уединенной комнате.

- За удачу! - произнес тост Брайс-Грин.

- За удачу! - ответил Кейстер и коктейль, текущий к желудку, также ответил: ‘’За удачу!’’

- Ну, и что вы думаете о положении драматического искусства?

Ого-го. Вопрос от всего сердца. Удерживая монокль любезнейшей улыбкой на одной из сторон своего рта, Кейстер протянул: ‘’Чрезвычайно посредственное’’.

- Хмм…Понятно, – сказал Брайс-Грин, – актеры лишены божьей искры, не так ли?

И Кейстер подумал: ‘’Актеры лишены денег’’.

- Играли какую-нибудь достойную роль? Вы были совершенно бесподобны в ‘’Неисправимом ворчуне’’.

- Ничего особенно. Я был в эдаком бездействии. - Брюки, замеряющие его талию, ответили: “Слабак!”

- Ах! – воскликнул Брайс-Грин. Вот и омары подоспели. Вы любите клешни?

- Благодарю. Я не привередливый.

Ну, а теперь есть – пока не достигнешь ватерлинии своей талии в брюках. Какое пиршество. И как речь разлилась из устья его рта – о драме, о музыке, об искусстве - выдержанная и злословная, дополняемая искрами круглых глаз и восклицаниями своего провинциального хозяина.

- Ей-богу, Кейстер, у вас же седой локон. Никогда не замечал. Я вообще-то большой специалистпо mèches blanches. Не сочтите меня жутко бестактным, но это произошло внезапно?

- Нет, постепенно.

- Как вы это объясняете?

‘’Попробуй поголодай’’.

- Даже и не знаю, что сказать.

- Но ведь так даже лучше! Еще омлета? Я жалею, что не пошел сам играть на сцену. Если бы с таким талантом, как у вас, до чего же превосходная жизнь.

Превосходная?

- Давайте закурим. Официант, сигары и кофе! Я должен посмотреть на вас. Думаете, вы пробудете здесь неделю?

Превосходно. Смех и апплодисменты – ‘’выступление мистера Кейстера безупречно – оно и другое выдержано в истинном духе…’’

Безмолвие извлекло его из клубов табачного дыма. Брайс-Грин сидел с сигарой и слегка раскрытым ртом, светлыми глазами, круглыми как камешки, неподвижными – прикованными к какому-то объекту рядом с полом, по ту сторону от края скатерти. Не обжег ли он губы? Ресницы встрепенулись; он облизал губы как собака, нервно, сказав:

- Послушайте, дружище, не подумайте, что я совсем уж потерял нюх, но у вас и правда все так плохо? Я хочу сказать: не стесняйтесь обратиться, если я могу вам быть полезен. Старые знакомые, помните, и все такое.

Его взгляд вновь поплыл в сторону предмета, и в этот раз Кейстер последовал вслед за ним – там, над ковром, был его собственный башмак. Он свисал в сантиметрах пятнадцати от пола, слегка раскачиваясь – разделенный на две части между носком и тесьмой. Прилично. Он знал об этом. Башмаки достались ему после роли Берти Карстерса в спектакле “Разиня” накануне войны. Хорошая обувь. Его единственная пара, за исключением башмаков доктора Доминика, которые он так берег. От башмака он вновь перевел взгляд на Брайс-Грина, элегантного и обеспокоенного. Черная капля прямо из сердца оросила его глаз за моноклем, его улыбка скривилась в гримасе и он сказал:

- Нет, что вы, спасибо. А что?

- Н-ничего. Просто догадка.

Эти глаза напротив – Кейстер спрятал башмак. Брайс-Грин оплатил счет и привстал.

- Дружище, с вашего позволения, у меня встреча в полтретьего. Был ужасно рад увидеть вас. До свидания!

- До свидания! - сказал Кейстер. - И спасибо.

Он остался один. Приложив ладонь к подбородку, он уставился через монокль на пустую чашку кофе. Наедине со своим сердцем, башмаком, грядущей жизнью.

- И в каких вы играли спектаклях в последнее время, мистер Кейстер?

- Ничего особенного в последнее время. Конечно, я переиграл почти все роли.

- Очень хорошо. Может быть, вы оставите свой адрес, сейчас не могу сказать ничего конкретного, к сожалению.

- Я хотел бы узнать, мог бы я прийти к вам на пробы, сыграть роль?

- Благодарю, я боюсь, мы пока не можем себе это позволить.

- Нет? Понятно. Тогда я буду ждать от вас новостей. Возможно.

Кейстер мог представить свои глаза, смотрящие на своего работодателя. Господи, какой взгляд! Превосходная жизнь. Вот так и клянчишь, клянчишь и клянчишь работу. Нищенская жизнь в бесплодных надеждах, в скрытом попрошайничестве, тяжелых переживаниях и голоде.

Официант словно прикатил к нему, с твердым намерением прибраться. Нужно идти. Две молодые женщины зашли в комнату и уселись за противоположным столом между ним и дверью. Он поймал их взгляд, а его обостренный слух услышал шепот:

- Точно. В последнем акте. Посмотри на его седой локон.

- О да, конечно. Не правда ли… он был…?

Кейстер подтянулся, его улыбка соскользнула, он закрепил свой монокль. Они узнали доктора Доминика.

- Если вы уже закончили, сэр, можно убраться здесь?

- Конечно. Я уже ушел.

Он собрался и встал. Молодые женщины глазели на него изо всех сил. Элегантный, с легкой улыбкой, он прошел в непосредственной близости от них – так, что они не смогли рассмотреть его рваный башмак.