Скорректированные метафоры

Выше мы показали, как метафора приписывает объединению двух множеств сем признаки, которые, строго говоря, присущи только пересечению этих множеств. Именно поэтому метафора, как часто отмечали комментаторы, как бы раздвигает границы текста, создает ощущение его «открытости», делает его более емким. Но возникающее в процессе формирования метафоры сжатие реальной семантики до точек пересечения семических рядов может в свою очередь рассматриваться как выхолащивание, преувеличенное сужение, как неоправданное насилие над текстом. В связи с этим у поэта или писателя может возникнуть желание скорректировать свою метафору чаще всего при помощи синекдохи, действующей в пределах логической разности множеств сем, или же при помощи второй метафоры.

Известный пример такого рода мы находим у Б. Паскаля: L'homme n'est qu'un roseau, le plus faible de la nature, mais c'est un roseau pensant 'Человек всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он тростник мыслящий'*.

* Цит. по русск. переводу: Паскаль Блез. Мысли. Библиотека всемирной литературы. М., 1974, с. 169. — Прим. перев.

Рис. 14

Рассмотрим логические связки в этом предложении: ограничительное n'est que 'всего лишь' вводит метафору так, как будто речь идет о синекдохе (через пересечение рядов в точке, соответствующей понятию «слабость»), в то время как противительное mais 'но' вводит обобщающую синекдоху (которая всегда истинна по определению) так, как будто ее истинность еще предстоит доказать. В этом намеренном смешении истинного и ложного заключается одна из главных черт, характерных для скорректированной метафоры.

Мы находим множество более простых примеров в арго или в юмористическом стиле речи, которому совершенно напрасно часто присваивают то же название. Так, например, собаку таксу можно назвать saucisson à pattes 'колбаса с лапками' (метафора, скорректированная синекдохой). Известны также метафоры Сен-Поля-Ру, которые послужили поводом для памятной речи А. Бретона: mamelle de cristal 'хрустальная грудь' (вместо carafe 'кувшин') и т. д. Есть и более поздние примеры, принадлежащие, например, перу Ж. Изоара:

à la pierre charnue

au fruit qu'englobé

un essaim de mots noirs.

букв. 'мясистому камню,

плоду, в окружении

роя черных букв'.

Можно скорректировать метафору при помощи метонимии. Этот прием очень часто встречается у М. Метерлинка, который, вероятно, был его первооткрывателем.

Примечательно, что метафорой здесь является название цвета, то есть один из редких случаев моносемической лексемы, которая поэтому воспринимается как синекдоха:

Les jaunes flèches des regrets...

Les cerfs blancs des mensonges...

букв. 'Желтые стрелы сожалений...

Белые олени лжи...'.

Ф. Жакмен тоже пользуется этим приемом; la fleur rampante de la sérénité 'цветок успокоения ползучий', так же, как, впрочем, и Ю. Жюен: à la pointe du cyprès, cette immobile lance букв. 'на острие кипариса, этого застывшего копья'.

Ниже изображен треугольник, две стороны которого мы уже описали выше: это метафора и синекдоха. Третья сторона может быть только оксюмороном.

КИПАРИС

метафора синекдоха

КОПЬЕ ЗАСТЫВШЕЕ

оксюморон

Рис. 15

Но «застывшее копье» представлено как эквивалент «кипариса», полученный путем вполне дозволенной трансформации. Таким образом, кипарис, тихое, хорошо всем известное дерево, вдруг получает внутренне противоречивое определение: в нем усматриваются несовместимые друг с другом части. Это дает нам более точное представление о механизме действия скорректированной метафоры: она «взрывает» реальность, вызывает шок, высвечивая противоречивые стороны объекта. Нам остается рассмотреть еще один пример:

La rhétorique est la stylistique des anciens

(P. Guirand)

'Риторика — это стилистика древних'

(П. Гиро)

и ответить на вопрос, почему эта фраза, построенная в точности по той же модели, что и скорректированная метафора, таковой не является. В обоих случаях мы имеем

дело со структурой типа дефиниции, которая (в чисто структурном отношении) строится на основе аналогии (риторика = стилистика) и различительной оппозиции (современники/древние). Эта структура хорошо поддается анализу как в рамках классической модели (близкий род и специфические различия), так и в терминах более современных концепций (например, у Греймаса: значимая оппозиция на одной и той же семантической оси). Разница здесь улавливается с трудом, поскольку она касается, скорее, количественного аспекта, чем качественного, а это лишний раз показывает, насколько тесно связана риторика с обычными мыслительными процессами. Даже метаплазм можно рассматривать с точки зрения его сходства с некоторыми видами фонетических замен, изучаемых в рамках лингвистики... Тем не менее во фразе Гиро можно усмотреть по крайней мере один риторический прием: глагол être 'быть' используется там для объединения двух семантически нетождественных единиц. В этом отношении приводившийся выше пример Паскаля представляет собой промежуточный случай — глагол être 'быть' сохраняет там черты как «научного», так и специфически литературного использования. Но обе фразы по форме употребления в данном случае в равной степени рациональны (наверное, потому, что так устроен язык), и риторику можно рассматривать как раздражитель рационального (exaspération du rationnel).

В случаях литературного употребления связок сам факт литературности проявляется только через контекст (языковой или неязыковой) и через нечеткость используемых логических элементов. Но эта «ненадежность» текста компенсируется эстетическим эффектом, который как бы заменяет собой угасающую поэтическую функцию.